Сага о Зеленом короле

Ларис вошел в свои покои и вдохнул полной грудью. По обыкновению здесь пахло цитрусами — комнатные деревья, привезенные из жаркого Эссоса, вольготно росли в глиняных горшках, услаждая зрение и обоняние лорда Стронга. Огонь неистово пылал в закопченном камине — его комнаты всегда были натоплены жарче, чем остальные покои в Красном замке. Хромоногий мастер над шептунами не выносил сырости и холода, ведь они напоминали ему о доме — уродливом и проклятом Харренхолле, о жизни в его стенах, о том, что он более всего на свете хотел забыть. Но не мог. Шумно вздохнув, Ларис скинул с плеч накидку, подбитую черным мехом и сразу же направился в купальню, желая успокоить расшатанные нервы. Вода в деревянной ванне была обжигающей, однако эта температура с легкостью прогоняла усталость и уменьшала боли, что мучили натруженную, за долгие часы, ногу. День минул без пользы — Стронг не спускался в подземелья Мейгора, не вытаскивал клещами сведения, не слушал дивную музыку, складываемую из хруста слабых костей и воплей, рвущихся из горла изменников и предателей. Скверное настроение, вызванное молчанием самой верной шпионки, мешало Ларису, подрывало его спокойствие, делая его равным мелочными людишкам, населявшим Красный замок. Впервые за долгое время он не ощущал себя всемогущим. Знание — вот его сила. А кто он без знаний? И как долго молодой король будет терпеть его подле себя, если Ларис лишится своего главного преимущества? Впрочем, он никогда не позволял себе думать о подобном больше, чем считанные мгновения. Ларис как никто другой знал, какой силой обладают мысли и что они могут сделать с ослабленным, беспокойным разумом. С трудом раздевшись, Стронг высыпал в воду щедрую горсть морской соли и развел несколько капель болеутоляющих снадобий, приготовленных по его личному заказу. У него был целый час на отдых. Час, в течении которого он мог предаться мечтаниям и грезам. Час, в течении которого он был чудовищно уязвим. *** Он вышел из купальни, накинув на костистые плечи халат из тонкого бархата. Ужин уже был на столе. Ларис довольно улыбнулся. Рассевшись в массивном кресле, подобно королю на Железном Троне, Стронг собственноручно разрезал дымящийся пирог и наполнил кубок вином, надеясь, что спасительная жидкость подавит то мерзкое чувство, что поднималось в его груди. Что — то определенно шло не так. Пирог был восхитителен. Тонкое, хрустящее тесто, сочная, идеально приготовленная начинка, превосходный баланс вкуса. Хоть кто — то в этом замке знал свою работу на отлично! Он усмехнулся, откусил еще кусочек, запил вином и откинулся на спинку кресла, барабаня пальцами по столу мотив давно забытой песни, ощущая холод, которого, честно говоря, здесь не должно было быть. Он обернулся через плечо, недоверчиво косясь на пламя в камине, а затем тряхнул мокрыми волосами. Тяжело дышать. Сложно двигаться. Мысли замедлились, как и стук сердца. Седьмое пекло, что это такое? Голова закружилась, а затем послышался скрежет двери и чьи — то аккуратные, тихие шаги. Безусловно женские. — Лорд Стронг, — голос Алисенты Хайтауэр растекся сладким медом, заполняя все вокруг, — вы давно ко мне не заходили! Я решила исправить это недоразумение и заглянула сама. Вам понравилось угощение? — она не скрыла довольной улыбки, глядя на пирог с миногами, столь любимый мастером над шептунами. — Повара постарались на славу по моему особому указанию. Догадка шевельнулась в воспаленном разуме. — Ваше величество, — Ларис попытался встать с места, однако по телу уже разлилась мертвенная усталость, пригвоздившая его к креслу. — Я счастлив видеть вас в своей скромной обители… — Скромной? — переспросила Алисента, с неподдельным интересом оглядываясь вокруг себя. — Ваши покои обставлены не хуже королевских, — опытный взгляд женщины, привыкшей к роскоши во всем, скользил по дорогому убранству, подмечая детали. — В иной ситуации я даже воспользовалась бы вашим великолепным вкусом, однако… Вам нехорошо, лорд Ларис? — королева театрально прижала руки к груди, демонстрируя фальшивое сочувствие. Нехорошо? Ларис багровел у нее на глазах, отчаянно хватаясь за бархатные подлокотники своего кресла. Ему казалось, что его внутренности проткнули острым ножом, что все его тело прижгли каленым железом… Он делал жалкие попытки глотнуть хоть немного воздуха, однако у него ничего не получалось. Страшно выпучив глаза, Ларис неестественно выгнулся, протягивая свои дрожащие руки Алисенте, а затем с грохотом упал, ощущая как его тело безвольно дрожит в плену чудовищной судороги. Взор его тускнел с каждой минутой, хоть он и смотрел без отрыва на подол великолепнейшего зеленого платья, застывшего перед ним. Прекрасно! Приветливая улыбка исчезла с лица Алисенты Хайтауэр, сменяясь злобной ухмылкой. Она медленно подошла к своему некогда хорошему другу и провела нежной рукой по его искаженному мукой лицу, не сводя ясного взгляда с его обезумевших глаз. — Я высоко ценю преданность, Ларис, — в руках Алисенты промелькнул крошечный сосуд, наполненный прозрачной жидкостью, — и ты об этом знаешь лучше, чем кто — либо. И зачем же ты так со мной поступил? Ответа не последовало. Лишь страшный, надрывный хрип и ужасающая гримаса. — Обидно умирать вот так…просто? Невыносимо быть отравленным подобно помойной крысе? — королева любовно оглядела флакон, упиваясь моментом триумфа. — Что же ты молчишь, мой славный друг? В стремительно гаснущих мыслях Лариса бесновались гнев и ярость. Осознание, что его отравили в собственных покоях, провели как мальчишку, уничтожив все его достоинство и гордость причиняло боль гораздо сильнее, нежели яд, быстро убивающий его изнутри. И кто это сделал? Женщина, которой он был предан больше, чем самому себе. Ключевое слово — был. — Не бойся, ведь я никогда не славилась жестокостью, — королева сладко улыбнулась и брезгливо опустилась рядом с ним. Нос Лариса защекотал упоительный цветочный аромат, а затем женская рука поднесла к его рту противоядие. Вкус его был отвратен, однако облегчение пришло сразу же. Уже через мгновение мужчина судорожно задышал, жадно хватая ртом воздух. Алисента довольно усмехнулась и поднялась на ноги, перебрасывая копну тяжелых волос на левое плечо. — Что это было?! — ошарашено спросил Стронг, впиваясь злым взглядом ей в спину. — Даже не знаю…быть может… напоминание? — Алисента невинно пожала плечами. — Тебя стала подводить память, Ларис, — королева дождалась, пока он откашляется и придет в себя, а затем бесцеремонно заняла одно из роскошных кресел около камина, в то время как Ларис не спешил подниматься с пола, смотря на свою госпожу снизу вверх. Это очень понравилось королеве, ведь именно таким и должно было оставаться их взаимодействие. Ее длань власти вершит судьбы, а он — ее верный слуга, исполняет ее волю. Безропотно и смиренно. — Ты стал забывать о руке, которая кормила тебя все эти долгие годы. О том, что тебя создала я. И о том, что я смогу уничтожить тебя так же легко, как прихлопнуть надоедливую муху. И это, как видишь, не громкие слова. — Я не понимаю о чем речь, моя королева, — прошептал Ларис, все еще чувствуя дыхание смерти на своем лице. — Если я чем — то расстроил вас, прошу, простите меня и знайте, что это не носило намеренный характер. — Я помню день, когда ты прибыл ко двору вместе со своим отцом и братом. Дом Стронг, на протяжении веков рождал видных государственных деятелей, однако ваша ветвь стала угрозой на пути династии Таргариенов. Бедный лорд Лионель, за какие прегрешения Семеро послали ему таких сыновей? — Не могу ответить, ваша милость. Вам лучше знать о грехах и наказаниях, которые за ними следуют, — Стронг неприятно улыбнулся, скользя жадным взором по лифу платья, расшитому семиконечной звездой. — Дерзишь? Впрочем… Власть сменилась и я понимаю твое желание найти себе другого покровителя, — выдохнула Алисента. — Более могущественного, решительного и безжалостного, который позволит твоей настоящей сущности выбраться из оков тела и вершить злодеяния. Мой муж мертв и теперь мое место заняла другая королева, однако ты сильно ошибаешься, думая, что можешь не считаться с моими желаниями и стремлениями. — Ваше величество, очевидно, произошла ошибка, я никогда не посмел бы… — Вестерос давно расколот на две неравные части, которым, в свою очередь, присвоен свой цвет. Кто является причиной этого? — Вы, моя королева. — Я правила этой страной на протяжении десятка лет. Мои приказы исполнялись беспрекословно, меня любили и почитали как знать, так и простой народ. Я не жаловалась, я молча и с достоинством несла этот груз, зная, что это лишь начало моего пути. Я была сердцем этого государства, я удерживала его в своих руках. Партия Зеленых — это я, лорд Ларис. Не мой отец, не мои сыновья, не моя дочь. — Ваше величество… — Я не разрешала тебе говорить, — Алисента гневно сверкнула глазами. — Заплатив высокую цену за власть, я уничтожила прежнюю себя — честную, искреннюю, любящую. И ради чего? В угоду амбициям. Я давно забыла свой истинный лик. Ты думаешь, что после стольких жертв, я позволю кому — либо потревожить спокойствие моего мира? Думаешь, я разрешу тебе и тебе подобным встать между мной и моими детьми? — У меня никогда не было такой цели. Я всегда был верен вам, королева, вашим детям и вашим мечтам. — Когда — то давно ты всколыхнул в моем сердце жалость. Отстраненный, неугодный, проклятый богами второй сын могущественного дома, над которым не сжалилась судьба. Взгляд твоих затравленных глаз проник в мое сердце, а твои речи — пропитанные горьким привкусом отчаяния и безысходности поразили мою, тогда еще, безгрешную душу. Но самое страшное…я вдруг почувствовала в твоей изувеченной фигуре то, что было близко и мне. Мы оба не были хозяевами своих жизней, мы оба служили на благо наших домов, мы оба понимали всю несправедливость бытия, окружающего нас. Прошло двадцать шесть лет, Ларис. Для кого — то это целая жизнь, для кого — то мгновение, не стоящее даже крошечного воспоминания. Я помню с чего мы начинали этот путь. Помни и ты, ибо во второй раз я не пощажу тебя. Ты умрешь. Умрут твои мечты и цели. Умрет твоя девчонка, которую ты сунул в самое пекло. Ты любишь ее, я ведь знаю. Ларис поднял на нее взгляд, полный немой злобы. Казалось, еще немного и он вцепится ей в горло, но то было всего лишь защитной реакцией. Эту роль всегда играл Ларис. Пользовался чужими слабостями, стравлял людей между собой, путал, искушал, ставил подножки и наблюдал, как красиво летят в пропасть чья — то жизнь, чьи — то мечты, чьи — то надежды. Оказаться на месте жертвы было больно, неприятно и мерзко. И необходимо. Не бывает неуязвимых людей, не бывает каменных сердец. — Она ни в чем не виновата. Вы ведь знаете это? — Мне плевать. Ты ведь знаешь это? Ларис знал. Теперь уж точно. Алисента встала со своего места и подошла к обеденному столу, а затем медленно отрезала небольшой кусочек пирога и с удовольствием положила его себе в рот. Да, это было невероятно вкусно. — Помнится, вы сами много раз твердили мне о наблюдательности, милорд, — Алисента поймала его ошарашенный взгляд, — сколько таких пирогов было съедено за ужином в моих покоях? Не счесть, верно? — Да, — кивнул раздавленный Стронг. Пекло, так просто! Так унизительно просто! Отравленной была только верхушка. Его неизменная, любимая часть в пироге. — Доброй ночи, Ларис. Чудное одеяние! — она мазнула взглядом по его халату и вышла вон, оставив после себя удушливый запах цветов. *** Заседание Малого совета было…скучным. По — крайней мере Эйгон уже не знал куда себя деть, хоть и пришел в этот зал всего лишь полчаса назад. Его разукрашенное лицо привлекло много внимания и вопросов, которые бесновались в умах всех присутствующих, в особенности его матери. Алисента Хайтауэр, казалось, знала о том, что произошло в его покоях этой ночью. Уж слишком часто она становилась свидетельницей их драк с Эймондом и еще чаще она обрабатывала их раны, полученные в пылу «сражения». То было давно, много — много лет назад. Время пролетело с чудовищной скоростью, они оба повзрослели и теперь их сражение перешло на новый уровень. Алисента шумно вздохнула, крепко сцепляя пальцы в замок. Размеренный голос Ланнистера начинал надоедать, но еще больше ее раздражал пристальный, леденящий душу взгляд Лариса Стронга. Она вскинула голову, смело и злобно глядя на него в упор. Он молчал, но это молчание было…громким. Похоже, мастер над шептунами не воспринял всерьез то, что было этой ночью. Алисента мысленно усмехнулась, отчетливо понимая, что в один день она доведет начатое до конца. Но понимал ли это сам Ларис? … что позволит обеспечить столицу продовольствием до конца этого года, — мастер над монетой, наконец, закончил нудный доклад и с облегчением занял свое место. — Прекрасно! Спасибо, — Эйгон одарил его сухой улыбкой и перевел взгляд на остальных советников, — что — то еще, милорды? — Нет, ваше величество, — десница взял слово себе, — все важные вопросы обсуждены. — Боюсь, что не все, — король покачал головой, — я дал своей сестре день на раздумия. Срок вышел. Видимо, она склонна дать отрицательный ответ. — Это было очевидно с самого начала, — отметил десница. — Война на нашем пороге, — невесело заключил Уайлд. — Что же, мы знаем законы гостеприимства, — выдохнул Эйгон, лениво перебирая пальцами стальную вязь на рукоятке отцовского кинжала. — Всех, кто пожалует к моему порогу, будет ждать теплый прием. За дверью послышались чьи — то громкие шаги и характерная возня. Все взоры устремились к порогу, на котором, через считанные мгновения, появился принц Эймонд Таргариен. — Ваше величество! — голос принца прозвучал как гром среди ясного неба, пустив по телам присутствующих странный, болезненный импульс. — Милорды, матушка! — он манерно улыбнулся, приветствуя каждого, кто был здесь. — Счастлив видеть вас в добром здравии. И сразу все стало понятно. Синяки на лицах братьев, их ободранные руки, эти взгляды, которые могли убить, эти ухмылки, растягивающие красивые губы в уродливых, змеиных усмешках. Они поговорили, эти два упрямца, они решили спор, который красной нитью тянулся за ними с самого детства, они объединились. Отто Хайтауэр вздохнул с нескрываемым облегчением, а Алисента подалась вперед, едва удерживая себя от соблазна вскочить с места и обрушить на сына свои тревоги, страхи и любовь. Но вовремя сумела себя одернуть, понимая, что это недопустимо. Недопустимо перед взорами чужих людей нянчится с ними обоими, хоть и очень хочется. Но она смотрела. Смотрела на заметно осунувшееся лицо, которое, впрочем, никогда не имело плавных, мягких линий, смотрела на перевязанные руки, наверняка сбитые в кровь. Смотрела на неровный синяк, расплывшийся по щеке. Слава Семерым, на здоровой щеке. Смотрела на его худощавое тело, закованное в черные, безупречные одежды подобно броне. Эймонд был идеален. Ее стойкий, стальной солдатик. — В чем дело, милорды? — Эймонд шагнул вперед с маской ледяного радушия. — Почему вы смотрите на меня так, будто я сбежал из чертога Неведомого? — Принц Эймонд! Я счастлив видеть вас в добром здравии и на правильной стороне, — Ларис сделал на этом особый акцент и натянул на лицо одну из своих противнейших улыбок, явно желая продемонстрировать этим хладнокровность. — Однако, вы не являетесь членом Малого совета и не можете находиться здесь. — Указываете мне на дверь, Стронг? — уточнил Эймонд. — Я придерживаюсь правил, — возразил мастер над шептунами. — Ведь это единственное, что может удержать нас на краю пропасти. Ваше величество, простите, — он манерно обернулся в сторону Эйгона. — Лорд Ларис, я ценю вашу бдительность и рвение к порядку, однако принц явился сюда исключительно по моему приглашению, — Эйгон великодушно махнул рукой, приглашая брата за стол. — Эймонд мой кровный родственник и лучший меч государства, ему необходимо быть среди нас. — Спасибо, брат, — Эймонд с неприятным шумом отодвинул стул на другом конце стола и с невероятным достоинством опустился в него. Стронг заметно напрягся, а королева Алисента не скрыла торжествующей улыбки. Пазл сложился. Она, Неведомый побери, была рада тому, что ее сыновья пришли к общему мнению. И совсем неважно что они положили на кон. — Введите меня в курс дела, милорды, — в руках Эймонда тускло блеснула крупная монета, которую он тут же начал перекатывать по пальцам. — Какие меры предприняты? Что сделано? Что я пропустил? — Мой принц, — Тиланд Ланнистер повернулся к нему с молчаливого разрешения Эйгона, — столица взята под наш строжайший контроль, нет ничего, что происходило бы без ведома его величества. Наземные пути под надежной охраной, как и порт — наши люди тщательнейшим образом осматривают корабли, прежде чем позволить им войти в бухту. Казна разделена и вывезена из города. За прошедшие дни мы смогли устранить большую часть сторонников принцессы Рейниры — часть их была казнена, остальные заключены под стражу. — И что же наша сестра? Полагаю, до нее уже дошли новости. — Я предложил ей условия мира, — задумчиво проговорил Эйгон. — Клятву верности в обмен на сохранность их жизней. Драконий Камень отойдет Джекейрису, Дрифтмарк получит Люцерис, младшие принцы обзаведутся должностями здесь, под моим чутким присмотром. — Боги, ты серьезно? — рассмеялся Эймонд с разочарованной улыбкой на лице. — Скажи, что это была шутка! Нелепая, плоская, несмешная шутка! — Нет, — мрачно покачал головой Эйгон. — Никаких шуток. — Значит ты просто лживая тварь, что не собирается сдерживать данное слово. Других объяснений я искать не хочу. — Эймонд, мой дорогой, перед тобой король, — Алисента мягко коснулась его запястья, взглядом призывая его соблюдать нормы этикета при общении. — Конечно, матушка, — он улыбнулся ей сквозь зубы и вновь перевел взгляд на Эйгона, что теперь выглядел чернее грозовой тучи, — я всего лишь хотел сказать, что его величество поступит неразумно, если дарует им жизни в обмен на клятву, которая, по сути, ничего не стоит. Проблем было бы меньше, если бы наши дорогие племянники не были бы драконьими всадниками. — Угроза от них призрачная, — отмахнулся десница. — Вермакс, Арракс и Тираксес вполне реальны, — вторил ему Эймонд. — Рейнира Таргариен не купит жизни своим бастардам в обмен на вонючее обещание верности, а мы не обманемся их показной преданностью. — Кем прослывет король, не держащий обещаний? — жестко спросил Отто. — Лучше быть живым королем и слыть бесчестным, нежели быть мертвым, зато образцом морали и благодетели. Его величество ошибался, думая, что у него есть выбор, — взгляды братьев опасно столкнулись. Эймонд улыбнулся, а Эйгон крепче сжал рукоять клинка, — ему придется вырезать их всех. Всех, до единого. — Я не выберу войну, если передо мной встанет возможность обретения мира, — покачал головой Эйгон. — Рушить всегда легче, чем строить и я не хочу отдать половину своей жизни на это. — Рейнира и ее бастарды могут согласиться с тобой сейчас, наступить на горло гордости и преклонить перед тобой колени, сквозь зубы шепча слова клятвы, — кивнул Эймонд. — Они могут позорно принять твое благословение и также убраться на свой загаженный остров, проглотив унижение. Ведь им не привыкать, — он хмыкнул в сторону Стронга, смотрящего впереди себя совершенно отсутствующим взглядом. — Пройдет год, два, три, в течение которых ты будешь упиваться своей властью, считать себя победителем и жить свою лучшую жизнь, а они будут искать сторонников, продавать и покупать обещания, мечты и грезы, они будут собираться с силами, взращивая ненависть к нам и от этого будут сильнее. Сложно убивать людей, не испытывая к ним ничего, но как же прекрасно обрывать чужие жизни, зная, что этим ты вдоволь потешишь своего внутреннего зверя. Мир невозможен при наличии стольких соперников. Крошечная искра может обратиться в пожар, что выжжет все на своем пути. Я думал, что ты понимаешь это. — Я понимаю, — разозлился Эйгон. — И поэтому рукоблудствуешь на призрачную победу без крови? Этого понимания недостаточно, брат мой. Прошло десять дней со смерти нашего отца, но вы до сих пор бездействуете! Все вы, — он окинул злобным взглядом советников и мать. — Недостаточно укрепить столицу, недостаточно спрятать казну и убрать неугодных, недостаточно просто сидеть и ждать, пока они нанесут первый удар! — У Драконьего Камня нет таких сил и возможностей, — возразил Отто. — Горстка стражи не сможет причинить нам вреда. — А горстка драконов? — поинтересовался Эймонд. — У нас перевес, — напомнил король. — Четыре взрослых дракона против трех их. — Три дракона, брат мой. Три. Отчего — то мне кажется, что Дейрону будет сложно управлять Тессарион, сидя в каменном мешке, — иронизировал одноглазый принц. — И что же ты предлагаешь? Кровавую бойню? — Именно, — с нажимом ответил Эймонд. — Вы упустили момент, когда можно было решить это быстро и без лишних разговоров. Момент, когда можно было перебить весь гарнизон Драконьего Камня и предать мечу Рейниру и Деймона, а затем всех их детей. Теперь же нам придется ввязываться в войну, нам придется втягивать в нее посторонних людей, сражаться с ее союзниками и искать собственных! Грубая ошибка, за которую ты жестоко заплатишь, брат. — Мы теряем время, копаясь в том, что уже невозможно исправить, — заговорила Алисента, не допуская дальнейшей, публичной ссоры. — В этом нет пользы. Массивные двери вновь открылись, на этот раз впуская встревоженного Аррика Каргилла. В руках он сжимал тубус с письмом. Даже с такого приличного расстояния Эйгон разглядел личную печать Рейниры. Или же королевскую? — Ваше величество, это доставили с Драконьего Камня, — громыхая доспехами, гвардеец практически подлетел к королю и положил тяжелую тубу в его ладонь. Мгновение понадобилось королю, чтобы распечатать послание, еще одно мгновение ушло, чтобы разгладить в руках непослушный пергамент. Жадный взгляд коснулся неровных строк, а лицо уже потеряло краски, становясь бледным, мраморным, ледяным. Гнев защекотал его ноздри, сердце забилось быстрее, разгоняя горячую кровь по венам. Впрочем, разве он не ждал чего — то подобного? — Шлюха, — прошипел Эйгон, с презрением выкидывая письмо на стол, которое тут же подхватила вдовствующая королева. Сжала на мгновение в руках, ничуть не смущенная любопытными взглядами, что обрушились на нее. Тяжело вздохнула, выпрямилась и развернула бумагу, вчитываясь в отвратительный почерк Герардиса. Эйгон молниеносно поднялся с места, с остервенением массируя виски, прогоняя нарастающую головную боль. Эймонд с интересом откинулся на спинку кресла, со скрытой улыбкой буравя не столь широкую спину брата. Хотел власти? Хотел носить корону? Что же тебя так ломает? Отчего ты не можешь справиться с вспышкой низменного гнева? — Что там? — десница терял терпение, барабаня по столу длинными пальцами. — Принцесса выражает соболезнование своим единокровным братьям и сестре в связи со смертью их дорогого и безгранично любимого отца, — ядовито ответила Алисента, не поднимая глаз с написанного. — Эта утрата причиняет ей невыразимые страдания, однако еще больше она печалится из — за ошибки своих кровных родственников. Она не винит принцев и принцессу, понимая, что те слишком молоды и ведомы, что они стали жертвами чужих амбиций и злых грез. Она готова простить их, если они явятся к ней, на Драконий Камень, без свиты и охраны, и присягнут ей на верность. В таком случае, королева вновь примет их в свое сердце и дарует жизнь, — губы Алисенты скривились в змеиной усмешке, — жизнь на Стене, без титулов, регалий и имен. Эйгон усмехнулся. Эймонд рассмеялся. Интересно, как на такую подачку отреагировал бы Дейрон? Продолжал бы вопить о ее праве или мозги встали бы на место? — Милорды, на меня с вами великодушие не распространяется, — Алисента рассеянно покачала головой, охватив взглядом остальное, — десница, я и все вы не заслуживаем прощения и будем казнены сразу же по возвращению наследницы на свое законное место. Сейчас же мы все наречены изменниками и предателями. — А что же королева Хелейна? — поинтересовался Эймонд. — Ее также ждет прощение и жизнь в стане Молчаливых сестер, — выдохнула Алисента. — Ее милость надеется на ваше благоразумие и ожидает вас у себя в течении трех дней. В противном случае вас ждет кара и неотвратимая гибель. Ваша любящая сестра, королева Рейнира Таргариен. — Ну что же, — Эйгон резко обернулся, возвращая себе беззаботное выражение лица, хотя в глубине его сердца бесновался пожар. Он знал, что так будет. Он знал, что сестра плюнет ему в лицо. Он знал, что Эймонд был прав. — Отныне все, что будет происходить — будет на ее совести. Сир Аррик, как доставили письмо? — Через гонца, ваша милость. — Прекрасно. Великий мейстер, нам следует ответить незамедлительно, — он обратился к Орвилю, что уже сидел с пером наготове. — Я ненавижу полотна текста и витиеватые слова, от которых тянет в сон. — Что же мне написать, ваше величество? — Я напишу сам, — Эйгон бесцеремонно вырвал у него лист бумаги и чернильницу, а зачем вывел на ней короткую, но весьма емкую запись. Перечитал, остался доволен, а затем всучил послание Каргиллу. — Ты знаешь, что делать. Гвардеец быстро скрылся в проеме дверей, а в зале установилась зловещая тишина. — Ваше величество, — позади Эйгона раздался голос Юджина Кидвелла, — войска Простора будут идти слишком долго, боюсь, у нас нет столько времени. — Говорите прямо, сир, довольно этих намеков, — Эйгон жестом велел ему выйти вперед, — что вы предлагаете? — Собрать под ваши знамена мужчин и юношей, — выдохнул Кидвелл. — Нам нужны новобранцы. — Новобранцы бесполезны в полевых условиях, — усмехнулся Кристон Коль. — Они недисциплинированны, неорганизованны, необучены и плохо вооружены. — Желание жить, порой, творит истинные чудеса, лорд — командующий. — Любые желания, зачастую, превращаются в ничто под ударом клинка, милорд Кидвелл. Новобранцы будут живой мишенью, которую с легкостью уничтожит тяжелая конница. У нас нет времени на их обучение, хотя бы базовое. Или, быть может, вы обладаете и этим талантом? — Их обучит принц Дейрон, — Эйгон нашел предложение Кидвелла разумным. — Лишние люди нам не помешают. Займитесь этим, Юджин. — Да, ваше величество. — Вы уже отправляли ворона в Штормовой Предел? — поинтересовался Эймонд. — Ворона будет недостаточно, — напряженно ответил Эйгон. — Тогда я отправлюсь в Штормовой Предел сегодня же, — с готовностью заявил Эймонд. — Борроса не убедят твои слова. — Я не собираюсь убеждать кого — то словами. Меня больше интересует Четыре шторма, а с леди Кассандрой я даже знаком. — Ты готов жениться на одной из этих штормов? Добровольно? В чем подвох? — Я хочу поставить на колени эту шлюху и весь ее выводок, — мрачно ответил Эймонд. — И если ради этого мне придется оскверниться грязнокровной дочерью Баратеона или кого — то еще…я готов это сделать. *** — Ну и? — Отто Хайтауэр демонстративно отложил в сторону бумаги, окидывая внука своим фирменным, колюче — презренным взглядом. Они вновь остались одни в зале заседаний. — Что? — Эйгон даже не отвлекся от своего, разумеется, безумно интересного занятия — он рассматривал сбитые в кровь пальцы, украшенные парочкой тяжелых колец. — Хвастайся! — призвал десница. — Обо что ты сломал Эймонда? Что заставило его отбросить свои мечты и примкнуть к нам? — Сила слов, убеждения и немного…морального насилия, — с пафосом ответил Эйгон, скрывая довольную улыбку. Ему было неимоверно приятно видеть деда в таком состоянии — растерянном и потерянном. — Ты последовал моему совету? — осторожно уточнил десница, устав ждать. — Каков был твой совет? А, вспомнил! Протирать штаны и ждать, пока холод и крысы подземелий Мейгора заставят Эймонда откинуть в сторону гордость и умолять о горячей ванне? — Эйгон язвил, хоть и знал, что это совсем неуместно. — Как ты это сделал? — Отто устало вздохнул, не в силах бороться с любопытством. — Расскажи мне, позволь тобой гордиться! — Гордиться нечем, — осознание сделанного царапнуло Эйгона по груди, где у обычных людей билось сердце. — Я сыграл грязно. — Насколько грязно? — уточнил заметно напрягшийся Отто Хайтауэр. — Я заставил почувствовать его то, что он никогда прежде не чувствовал, я заставил его поверить в то, что между нами что — то есть. Я вдохнул в него веру в то, что мы можем быть семьей, братьями, союзниками. Я вынудил его поверить в то, что не убью его. Прощу. Пощажу, — голос Эйгона не выражал какой — либо эмоциональной окраски. Он говорил об этом так просто, будто бы речь шла о какой — то повседневной мелочи. — Но я не пощажу. Я уничтожу его. Отто шумно вздохнул и откинулся на спинку кресла, задумчиво потирая подбородок. Эйгон никогда не славился коварностью, все его мотивы и желания лежали на поверхности и признаться, десница не ожидал от него такого. Такого изощренного, такого продуманного, такого подлого удара в спину того, кто был виноват, но все же не заслуживал подобного предательства. Взгляд его вдруг стал острым, колючим, холодным и…осуждающим? Эйгона это знатно взбесило. Хорошенькое дело! — Я хочу знать все, — тяжелым голосом проговорил Хайтауэр. — Все. — У Эймонда есть маленький секрет, доставляющий ему большие страдания, — Эйгон не хотел раскрывать свое знание полностью, отдавая должное выдержке и терпению брата. Отчего — то ему хотелось, чтобы он продолжал оставаться в чужих глазах сильным и неприступным, лишенным слабости. Слабость? А чем еще можно назвать зависимость? — Я узнал об этом секрете. Отто вдруг понимающе усмехнулся, догадываясь о чем шла речь. Это было очевидно. Семеро, он всегда подозревал об этом! Рана Эймонда не могла затянуться без последствий, она оставляла след из немой, невыносимой боли. А Эймонд…кем был Эймонд? Он был Таргариеном, в чьих жилах текла горячая кровь драконов, но при этом он был всего лишь человеком. Мальчишкой. Ребенком. — Людей губят их страхи. Например, Дейрона всегда пугали подземелья Красного замка. В детстве ему виделись призраки, сотни, тысячи замученных Мейгором людей, чьи кости нашли здесь приют, но что же насчет душ…? Он боялся нижних ярусов, он бледнел и терял дар речи, стоило нам опуститься ниже привычных узилищ. Ларис Стронг с особым упоением водил нас туда — в камеры, где не было солнечного света, свежего воздуха, не было жизни, не было воли и принципов. Особенно Дейрон боялся каменного саркофага, выстроенного, по словам Стронга, больше для пыток, нежели для содержания заключенных. — Дейрон…ты посадил Дейрона туда? — брови Отто взвились вверх, а руки крепко сжали подлокотники. Богатое воображение тут же представило каменный мешок, в котором невозможно было даже дышать полной грудью, не говоря уже о жизни. — Ты бывал там, верно? — улыбнулся Эйгон, упиваясь его реакцией. — Это бесчестно, Эйгон, — осуждающе покачал головой Отто. — Бесчестно так поступать с родной кровью, подло пользоваться его страхами! — Может быть, — равнодушно пожал плечами Эйгон. — Однако, Дейрон держится на удивление стойко. Сломить его оказалось тяжелее, чем Эймонда. Но я добьюсь успеха и с ним. — Продолжай. — Я унизил Эймонда и растоптал его гордость. Я сорвал его планы и разбил его самолюбие. Я коснулся его шеи мечом, зная, что он никогда мне этого не простит. Мог ли я поступить иначе? Мог. Но тогда Эймонд никогда не перешел бы на мою сторону. Отто замер в ожидании. — Эймонд знает эти темницы. Все до одной, все выходы и входы, все лазейки и скрытые ходы. Ведь он пропадал тут, пока мастер над шептунами методично выполнял свою работу. У него было время и он использовал его с умом. Признаться, я думал, что он выберется из темницы в ту же ночь. Но он сидел, молча и позорно, не понимая в чем ошибся и что сделал не так. Он принимал свое поражение, он кормил свою ненависть, он мечтал отгрызть мне голову и сжечь мое тело, чтобы потом развеять его по ветру. Ему нужна была разрядка, ему нужно было отомстить мне, наказать, сделать мне больно хотя бы физически. Это позволило бы ему выплеснуть то, что отравляло его, то, что путало его мысли, заставляя твердеть его сердце. И я дал ему это. Я дал ему реванш, право отмщения, я дал ему хлебнуть этого сладкого наваждения. Все было спланировано от начала до конца. Это я позволил ему выйти из подземелья, это я поставил новых людей караулить его ярус, это я убрал стражу около своих дверей. Я ждал его в своих покоях, каждую ночь, после того, как отобрал у него трон и смешал его достоинство с грязью. Я добровольно позволил ему сделать все это, — он обвел рукой свое лицо. — Он думает, что его вела воля и гнев, но на самом деле…я дергал его за ниточки, заставив сыграть так, как мне хотелось. — Это слишком самонадеянно, Эйгон! Слишком! Чудовищная неосторожность и ребяческая самоуверенность! Чтобы ты сделал, если Эймонд пошел не к тебе, а к Вхагар? Если бы он направил свой гнев на город, если бы он спалил дотла все и всех? Отвечай! Что ты предпринял бы? — Я знал, что он придет ко мне. Другого быть просто не могло. — Откуда это взялось? Давно ли ты стал пророком, видящим людей насквозь? — От тебя, дедушка. Я набрался этого дерьма от тебя, — вскинулся Эйгон. — Это ведь ты. Неужели так неприятно смотреть на меня и видеть себя? — Что ты… — Отто окинул его неверящим взглядом. — Моя мать. Твоя дочь. Королева Алисента Хайтауэр! — Эйгон выплюнул имя матери с нотками отвращения и какой — то дикой жалости. — Ты всю жизнь помыкал ею, играл с ее сердцем, ломал ее душу, давил на обостренные чувства долга и гребаной жертвенности! Все эти годы она была безвольной куклой в твоих руках, так скажи, разве сомневался ты в ее разуме? Не мог ли ты предугадать все, что она делает или собирается сделать? — Я любил и люблю свою дочь. А ты? Ты любишь своего брата? — Любил… когда — то, — признаться в этом оказалось не так сложно, как себе представлял Эйгон. — Или нет. Не помню. Не знаю, — злость схлынула, уступая место чему — то темному. Непонятному. Неизвестному. — Но я точно знаю, что ненавижу его. Его смерть меня не расстроит. Отто, неожиданно, улыбнулся. — В пять лет Эймонд упал с лошади и сломал себе руку. Его крик пронзил весь Красный замок, абсолютно лишив рассудка Алисенту. Я помню, как она подбежала к нему, отчаянно хватаясь за сердце — на его теле не было видимых повреждений, лишь разбитый нос и струйка крови, стекавшая по бледному лицу. Я помню тебя, появившегося из ниоткуда, с совершенно растерянным лицом и страхом, парализовавшим тело. А еще я помню, как ты провел всю ночь в его покоях, рассказывая какие — то нелепые, бессмысленные истории. Я помню то, как ты не хотел оставлять его одного, помню как ты обещал ему всякого и видят боги, ты готов был расстаться со всеми своими любимейшими игрушками, если бы это принесло ему облегчение. — Я был ребенком, — фыркнул король. — Это была простая жалость. — Это была чистая братская любовь. Любовь в тебе была сильнее ненависти. — А в тебе? Что было сильнее? Счастье своих детей или же собственное удовлетворение? — Не сравнивай себя со мной. — Потому что я такой, как и ты? Потому что меня не мучает поганая совесть? Я знаю его. Знаю так хорошо, как свои пять пальцев. Я знаю его мысли, мотивы, стремления и даже, Неведомый побери, причины, по которым он рыдал в подушку будучи ребенком. Ты прав. Он рос на моих глазах, он ковал свой характер при мне, он падал и поднимался, чтобы стать тем, кем является сейчас. И я знал, что он придет ко мне. Придет, чтобы убить меня. Но не сможет. Это в нем, лорд Хайтауэр, любовь сильнее ненависти. Это он боится запачкать свои идеальные руки кровью родича. Он, а не я. Я искупаюсь в нашей знаменитой валирийской крови, я выпью ее до дна, если понадобится. Я выпотрошу каждого, кто бросит взгляд на то, что принадлежит мне. — И ты уверен в том, что он тебе поможет? Уверен, что он не думает также о тебе? Не готовит месть? Не планирует твое убийство? — Разумеется. В будущем, — авторитетно ответил Эйгон. — Сейчас же его заботит наша исключительность и неповторимость, чистота дома Таргариенов и маниакальная жажда уничтожить эти черные пятна. — Бастарды? — Бастарды. Личность и ценности Эймонда строились вокруг драконов и того могущества, которое они нам давали. Без драконов, без их магии — мы такие же люди, простые, смертные, обычные. Эймонд слишком долго чувствовал себя обычным, слишком долго он носил на себе клеймо посредственного и даже фальшивого принца, слишком долго он копил в себе этот гнев, чтобы позволить и дальше, грязнокровым Таргариенам, рассекать в небесах и считаться частью нас. Они не часть нас. Они грязь, которую необходимо смыть. — Ты либо безумец, Эйгон, либо…безумец. Это большой риск. Отпускать мятежника, отдавать в его руки страшную силу и верить, что его разум останется верным тебе. Ты ложишься на плаху и надеешься, что палач промахнется. А если нет? — Он не предаст меня. Я знаю. Я уверен в нем так, как ни в ком на свете. *** Эймонд стоял во внутреннем дворе, крепко сцепив руки в замок. Эйгон победил его здесь, размазал по невидимой стенке, сравнял с землей его мотивы и стремления, а вместе с ней и гордость. Или гордыню? Он судорожно вдохнул грязный, душный, несвежий воздух столицы, желая облегчения. Облегчения не было. Что — то свербело в его душе, что — то щекотало его натянутые нервы, что — то не давало покоя его голове, переворачивая мысли, соблазняя нарушить договор и поступить по — своему. Эймонд вдохнул еще раз. Такой затхлый, прогорклый воздух, такое ясное ощущение смерти, такие яркие видения Неведомого. Всегда. Всю его жизнь. Верный попутчик, который следует по правую сторону его тела. И такие знакомые шаги. Знакомые до боли. Хелейна выглядела прекрасной и измотанной одновременно — черные круги пролегли под ее глазами, портя совершенную валирийскую красоту. Как ее называли в детстве? Принцесса — полукровка? Вырвать бы всем языки. Молиться бы этой богине в человеческом теле. — Моя королева, — Эймонд медленно обернулся, охватывая заинтересованным взглядом всю ее, с головы до ног. — Какая честь видеть вас снова! — добавил он, манерно склоняя перед ней голову. — Прекрати, Эймонд, — голос Хелейны был уставшим, — достаточно вспоминать о правилах приличия в присутствии чужих. — О, вы так добры! — Эймонд и не думал прекращать подначивать ее, зная, насколько раздражает Хелейну непослушание. Даже в такой мелочи. — Но мне, однако, стоит знать свое место. Не так ли? — Твое место здесь, рядом с нами, рядом со своей семьей, — Хелейна подошла к нему и замялась, боясь или же не решаясь коснуться. Эймонд выглядел таким другим. Не было в нем привычной злости, не было непримиримости. Лишь непроницаемая оболочка, окутанная тайной нового заговора, новых идей и новых целей, которые он перед собой поставил. Эймонд просто не мог иначе. Все об этом знали, все понимали и все делали вид, что верили в его преданность. — Я рад тебя видеть. Несмотря ни на что, — Эймонд позволил себе тень искренней улыбки. — Я тоже. Хелейна все же решилась. Коснулась нежной рукой его плеч, затянутых в черную, жесткую ткань, коснулась лица, ощущая тонкой кожей невидимый импульс, пронзивший его существо, а затем, без лишних мыслей, обняла его, чувствуя ответный порыв. Эймонд прижал ее к себе одной рукой, вторая же продолжала висеть, бессильно сжимаясь в кулак. Как ее ненавидеть? Как ее презирать? Как ее винить? Никогда. Невозможно. Нельзя. — Значит, ты согласен на брак, — шепнула ему на ухо Хелейна. — Невероятно. — Быть может, у одной из них будут темные глаза? — мурлыкнул Эймонд. — Ты ведь не сказала это, лишь бы утешить меня? Ты действительно его видела? — Видела. — Уверенна, что это был…мой…сын? — Эймонд был готов ударить себя за эту мерзкую нежность в голосе. — Ну…то есть… — Это был твой сын, — Хелейна незаметно улыбнулась, чувствуя, как его сердце учащает ход. — Второго как ты не найти на этом свете. Тебе суждено стать отцом, хочешь ли ты того или нет. — Ты портишь все, Хел, — Эймонд отстранился от сестры с явным сожалением. Хелейна же поправил его прядь, выбившуюся из идеальной, хоть и очень простой прически. — Ты прогоняешь мою злость. Выбиваешь из меня гнев. — Не торопись с выводами. Тебе не понравится то, что я сейчас скажу, — предупредила молодая королева. — Удиви меня. — Я полечу с тобой к Баратеонам. — Боишься? Не доверяешь? — Эймонд выгнул бровь. — Или это твой муж трясется от страха? — Я устала от Красного замка. Я скучаю по себе прежней и по жизни, которая у меня была. И да, я хочу быть уверена в том, что в твою голову не придут опасные мысли. — Поджечь вонючую Королевскую Гавань я мечтал давно…лет с одиннадцати, — задумчиво ответил Эймонд. — Этот город сгорит дотла, люди превратятся в пепел. В драконьем пламени, в чистом и спасительном, — ответила Хелейна, смотря куда — то вдаль. Сквозь него. — И приказ отдаст женщина. Так…когда вылетаем?