Loving you is a crime

Нёвиллет скучал по этому ощущению. По ощущению, что у него есть кто-то вне работы, с кем он может разделить впечатления и обсудить что-то, забыв о статусе. Сначала общение с Ризли строилось на обсуждении сухих фактов, но лёд разбился, как только была упомянута Франция. Нёвиллет всегда желал узнать больше о стране, в которой родился, но провёл совсем мало времени из-за вынужденного переезда. Его собеседника было невозможно остановить, когда он рассказывал о маленьком французском городке, в котором вырос. И если рассказы о родном городе были прозаичными и строились на теневой стороне Франции с разгуливавшими по её улицам бандами, то рассказы о другой части страны пробуждали давно погаснувшее для Нёвиллета восхищение. Ризли с упоением описывал, какой вид открывался с Монмартра, как трудно попасть на фестиваль в Каннах, какие забавные бывают французские диалекты и как красивы альпийские очертания. Рассказывал про красоту лавандовых полей, про лазурные воды Сент-Круа и поросшие зеленью белые скалы Вердонского каньона. Эти описания вызывали лёгкую тоску — Нёвиллет всегда ограничивал себя в путешествиях, считая их излишним атрибутом. Он не совсем понимал, как стоит проводить время в отпуске и был готов, что его могут вызвать на работу, если не окажется свободных рук. Но красноречие Ризли заставляло захотеть увидеть описанные места вживую. Тяжело было представить, что этот человек совсем недавно был в полной изоляции — с его тягой к исследованию нового… «Пообещай, что обязательно сходишь туда, если окажешься во Франции». Доверить нечто, связанное с собой, казалось чрезмерным и переходящим границы. Но Нёвиллет чувствовал такую сильную отдачу, что неосознанно открывался Ризли всё больше. Сначала это были небольшие рассказы о повседневных неудачах, которыми он бы не посмел поделиться с коллегами, затем — описание волнений насчёт натянутости в отношениях с Фуриной. Нёвиллет не ожидал услышать столько поддержки в свою сторону — всегда считавший себя не самым лучшим отцом из-за отсутствия времени на воспитание дочери, он начинал чувствовать себя увереннее, когда кто-то другой беспрекословно верил в него. Обсуждение взаимоотношений в семье невероятно сближало. Ризли был мастером в том, чтобы сгенерировать сразу же большое количество историй о его дочке. В такие моменты Нёвиллет чувствовал, что испытывает искренние эмоции. Ему было тяжело представить, как Ризли повторял голоса и повадки персонажей из любимых мультиков Сиджвин — и из-за этого рассказы казались такими забавными. Если Нёвиллет всегда был скованным и сдержанным рядом с дочерью, то Ризли делал всё, чтобы развлечь Сиджвин и не позволить ей заскучать. Этой способности можно было позавидовать. Разговоры с Ризли успели стать частью ежедневного графика Нёвиллета как обязательная часть дня. Словно способ получения дополнительной подзарядки и небольшого отдыха. Они ушли от формальностей — удивительно для Нёвиллета, не привыкшего общаться в неформальном стиле. Возможность расслабиться и обсудить повседневные темы хотя бы с кем-то радовала, пусть и пришлось постараться, чтобы убедить Ризли, что он не обязан постоянно выказывать уважение. Нёвиллет очень давно не общался с кем-то, кто был бы не против вести с ним длительную неформальную беседу… Перспективы на близкое общение рушились по многим причинам — но ни одна из этих причин не смогла воздействовать на Ризли, который будто намеренно прикладывал усилия, чтобы не обрывать их знакомство. Упорство Ризли в достижении важных для него целей — то, что приковывало Нёвиллета с самого начала. То, чем он был поражён ещё при знакомстве с материалами дела и мог снова наблюдать при общении напрямую. Хотелось больше изучить твёрдость его характера: неужели даже тюремное заключение не смогло её подточить? Непринуждённость, появившаяся в их диалогах по прошествию определённого времени, казалась поразительной — Ризли словно подсознательно знал, куда стоит направить беседу, и делал это довольно ненавязчиво. Будто плавное и естественное течение реки в определённом направлении. Нёвиллет счёл это наблюдение интересным: несмотря на то, что Ризли провёл большую часть времени в тюрьме, он не только не утерял социальные навыки, но и умело находил им применение. Удивительный талант — позволять другому человеку раскрыться рядом с собой, не обращая внимания на любые препятствия. Но Нёвиллет замечал, как старательно Ризли избегал обсуждений времени, когда он был узником камеры смертников по велению чаши весов, на которой перевесила несправедливость. Он делился лишь положительными эмоциями — это впечатляло. Но всегда ли эти эмоции были искренними? Нёвиллет не знал, правильно ли он поступает, затрагивая такие темы. Но его не покидало предположение о том, что эту часть жизни старательно скрывают. Поэтому он позволил себе короткое «Ты можешь высказаться мне, если тебя тяготят воспоминания о тюрьме». В ответ Ризли лишь отшучивался, очень заметно переводя тему. Недоверие? Чем оно обусловлено? Высказывать это не пришлось. Ризли хорошо чувствовал эмоциональное настроение диалога, поэтому быстро сориентировался, признавшись без дополнительных реплик: «Дело не в том, что я не хочу делиться переживаниями. Я предпочитаю не вспоминать об этом. Это часть жизни, которую я хотел бы вычеркнуть, как что-то, что происходило не со мной». Необъяснимое ощущение помочь справиться с последствиями тюремного заключения поглощало Нёвиллета всё больше. Он с трудом признавал то, что ему хотелось проводить время с Ризли как можно чаще, даже если всего лишь в нескольких сообщениях. И всё же, Нёвиллет не ожидал, что будет настолько опустошён, когда в один из вечеров Ризли не напишет ему совсем ничего. Возможные причины долгого отсутствия найдутся быстро: занятость на работе, проблемы с дочерью, плохое самочувствие. Но самой реалистичной по мнению Нёвиллета причиной станет то, что Ризли уже не так заинтересован в нём. Что Нёвиллет не оправдал ожидания. Он вовсе не символ справедливости, как Ризли мог представить, а обычный человек со страхами и проблемами. Именно это… могло оттолкнуть. Или, может, Нёвиллет был слишком холоден в какой-то из переписок? Может, дело в его замкнутости, которая неизменно выстраивала дистанцию между ним и другими людьми? Почему мысли об этом так сильно волновали? Он собрал необходимую информацию о жизни оправданного после тюрьмы. Неформальные переписки — излишество, и их отсутствие не должно было изменить в его жизни ровным счётом ничего. Но отсутствие Ризли не ограничится одним днём. Сообщение не появится и на следующий день, и спустя два дня, и спустя неделю. Нёвиллет сочтёт ужасно безответственным поступком проверять мессенджер во время работы, но не сможет удержаться от того, чтобы не сделать это. За несколько дней у него накопились вещи, которыми бы он хотел поделиться. Но поделиться было не с кем — диалог пустовал, как и до этого. Когда он стал до такой степени нуждаться в общении, что отсутствие Ризли вызывало болезненную грусть? Возникшую неизвестность можно было вмиг развеять, но Нёвиллет всегда рассчитывал на инициативу Ризли, считая, что тот больше заинтересован. Дни продолжали бесцветно мелькать перед глазами, работа выполнялась с завидным усердием и тщательностью, но самый приятный фрагмент дня бесследно исчез. Может, Ризли действительно сильно заболел и был не в состоянии написать что-то? Может, он решил взять перерыв в общении — после чего напишет снова? Неизвестность рассеялась после рассказа уставшей секретарши о том, что очень усердный мужчина уже несколько дней подряд требует соединить его с Верховным судьей и изрядно надоедает. Секретарша вежливо уточнила, что не хотела беспокоить судью по такому пустяковому вопросу, но произошедшее начинает переходить рамки. Имя звонившего заставило забыть о незаконченной работе и попросить немедленно соединить с ним. — Алло?.. Мсье Нёвиллет? Нёвиллет сжал телефонную трубку крепче: он давно не слышал этот голос. При разговоре по телефонной связи лучше соблюдать формальности — разговоры прослушиваются. — Господин Ризли, случилось что-то важное, раз вы решили позвонить напрямую в Верховный суд? — Именно так. Не до конца уверен, что послужило причиной, но мой прошлый телефон, очевидно, вышел из строя. Совсем, — голос Ризли хрипит из-за недовольства. — Починка невозможна. И теперь у меня нет Вашего номера. Не могли бы Вы его продиктовать? Нёвиллет облегченно вздохнул. Обоснование было на поверхности, и он мог бы предположить, что всё было именно так, если бы его мысли не застлали безрадостные предположения. Он продиктовал номер без колебаний. — Благодарю, — тон голоса сменился на более радостный. — Я не сильно Вас отвлекаю? — Отвлекаете, конечно же, но можете продолжить, если есть что-то важное. — Это важно. У Вас очень красивый голос, — Ризли тихо усмехнулся. — Может, мне суждено было потерять телефон, чтобы услышать его снова? Нёвиллет некоторое время молчал, обескураженный этим заявлением. Он чувствовал себя неловко перед людьми, которые будут прослушивать этот разговор, поэтому поспешил прервать Ризли: — Это всё? — Полагаю, что да. Хорошего дня, мсье Нёвиллет. Я напишу вечером, как и всегда, — его улыбка чувствовалась даже сквозь стационарный телефон. Нёвиллет положил трубку. Его настроение заметно приподнялось. *** — Я чувствую себя… непривычно. Впервые разговариваю с кем-то по видеосвязи не в судебном заседании. После недоразумения с пропажей Ризли больше, чем на неделю, Нёвиллет стал намного более открытым в их разговорах. Словно случайное отдаление помогло понять важность Ризли для него, как фрагмента пазла, который больше не хотелось терять. Он начал пренебрегать своим распорядком дня и позволять себе «послабления», иногда не дожидаясь вечера и делясь с Ризли чем-то, когда оставалась свободная минута вне работы. Оба понимали, что не хотят останавливаться на одних переписках. И если Нёвиллет никогда бы не заявил об этом открыто, то Ризли легко инициировал звонок по видеосвязи. «У меня есть то, что невозможно передать буквами. Уверяю, это будет того стоить». Нёвиллет одёрнул себя на том, что слишком тщательно готовился к звонку, лишний раз проверяя то, как выглядит его причёска. Хорошо ли сидел на нём костюм? Это волновало — даже несмотря на то, что обзор камеры почти не захватывал его одежду. Поэтому Нёвиллет вздохнул с облегчением, как только подключился к звонку и увидел… Ризли в самой обычной повседневной растянутой футболке с взъерошенными волосами. Кажется, он не так сильно заботился о внешнем виде и подключился сразу же после тренажёрного зала. Нёвиллет не мог не признать, что такой неаккуратный вид придавал Ризли больше шарма. — Не привык? Стоит ли мне превратить это в привычку? — Ризли усмехнулся, но быстро вернул серьёзное выражение лица. Он провёл рукой по волосам, откидывая их назад. — Я подумал, что нет способа узнать друг друга лучше, чем провести небольшую экскурсию по моей комнате. Нёвиллет молчаливо кивнул. Ризли не надо было уговаривать или повторять несколько раз. Энергично схватив ноутбук, он начал менять обзор камеры так, чтобы его собеседнику были видны несколько тренажёров, установленные прямо в комнате. Часть коллекции его оружия (в основном, складные ножи) находилась прямо в комнате рядом с книжными полками, наполнение которых Нёвиллет разглядеть не смог. Постеры рок-групп и подставки с многочисленными CD-дисками быстро смещали на себя фокус обзора, добавляя комнате юношеский дух бунтарства. Для Нёвиллета такой вкус в музыке был несколько непривычным, но он замечал, насколько это подчёркивает характер Ризли. Многочисленные браслеты и другие аксессуары с шипами дополняли интерьер комнаты. — А это плюшевый волк, который мне пришлось купить, потому что Сиджвин настаивала на том, что он похож на меня и обязан валяться у меня в комнате. Желание дочери — закон, не так ли? — он снова смеётся, и Нёвиллет замечает, каким мягким становится его голос, как только он упоминает Сиджвин. Нёвиллет едва заметно улыбается. — Сиджвин была права. Вы похожи. — Правда? — Ризли делает задумчивую паузу, после чего продолжает, сосредотачивая фокус камеры на себе, а не на комнате: — Да, интерьер не так богат, но комната в моём родном городе была намного меньше. Приходилось снимать квартирку, на которую хватало денег у студента, сбежавшего от родителей, а потом в том месте я так обжился, что съезжать расхотелось. — Сбежавшего от родителей? — Долгая и не самая радужная история, — проговаривает Ризли. — Эй, сейчас твоя очередь показывать комнату в ответ, а не моя очередь доставать скелеты прошлого. — Основная цель — узнать друг друга получше, не так ли? — Нёвиллет вдруг становится настойчивым, внимательно уставившись на собеседника. В переписке у Ризли всегда получалось избегать подобных разговоров, но в общении по видеосвязи, где они могли видеть и слышать друг друга, так легко ускользнуть от вопроса он не мог. — Не могу возразить. Что и ожидалось от Верховного судьи. Я только что попался в собственную ловушку, — Ризли какое-то время смотрит в одну точку, словно старается поставить определённый фильтр на информацию, которую может рассказать. — Кратко говоря: не лучшие отношения с родителями. Нёвиллет замечает интересную деталь: Ризли неосознанно дотрагивается до выделяющегося на фоне его кожи шрама под глазом, когда говорит об этом, слегка поглаживая его. — Как только у меня появилась возможность вырваться и зарабатывать свои деньги, я моментально ей воспользовался. Ограничил контакты с роднёй, хотя выпутаться из этого дерьма полностью получилось далеко не сразу. Если говорить совсем уж откровенно — переезд в США был конечной точкой в этой, как сейчас модно говорить, сепарации. И я поклялся, что стану достойным родителем, не повторяя ошибки тех, кто воспитал меня. Поэтому я так дорожу Сиджвин. Я хочу дать ей всё, о чем не мог бы и мечтать, когда был ребёнком. Нёвиллет думает о том, что это объясняет, почему Ризли не боится идти напролом в любой ситуации. Почему он боролся до самого конца, будучи осуждённым на смертную казнь. Борьба была тем, как он привык жить. Он не знал, как можно по-другому. — И у тебя получается быть достойным отцом, — мягко проговаривает Нёвиллет. — Мне жаль, если своим вопросом я вызвал неприятные воспоминания. Но в Штатах ты ощущал себя лучше? До обвинения, естественно. — Всё в порядке, — простодушно бросает Ризли, явно обрадованный комплиментом. — Здесь неплохо, хотя мои финансовые возможности и здоровье не помогают насладиться всем в полную меру. Но это так, неважно. Лучше покажи свою комнату. — В моей комнате нет ничего особенного, — Нёвиллет не преувеличивает: он действительно не считает, что это даст дополнительную информацию. Максимум расскажет о его вкусе в картинах (даже те когда-то были подобраны не без участия Фокалорс). — Но если тебе хочется увидеть кодексы и книги, я могу показать. — Я не верю тебе, — Ризли наклоняет голову набок с полуулыбкой, подпирая рукой подбородок. — «Великий верховный судья» не может быть окончательной характеристикой твоей личности. Ты так мало рассказываешь о том, что тебе нравится, но я знаю, что не бывает такого, чтобы личность человека заканчивалась на его должности. Я хочу знать обо всём, что тебе нравится. Но что ему в действительности нравится? Его удел — быть беспристрастным. Нейтральной стороной, незапятнанной личной заинтересованностью. Вкусы всегда отходили на второй план, особенно если ставить их в один ряд с долгом. Нравилось ли ему что-то, что не было связано с другими людьми? Нёвиллет знал, что ему нравится печенье «Мадлен», потому что когда-то оно было любимым печеньем Фокалорс. Нёвиллет знал, что его восхищает опера — увлечение дочери этой сферой сподвигло заинтересоваться ей больше. Нёвиллет знал, что ему нравится, как выглядят перчатки без пальцев на мужчинах — даже если сам он бы никогда такие не надел, — потому что… Почему? Внезапный вывод заставляет заёрзать из-за смешанных чувств. — Мне нравится порядок. Поэтому я не допускаю лишних деталей в комнате. Даже не знаю, что ещё мне нравится. — Постой… — Ризли блуждающим взглядом упирается в пустоту, но быстро возвращается в прежнее состояние. — Это не так. Ты любишь дождь, детективы и винтажные наряды. И это лишь то немногое, что я знаю. Упоминание настолько незначительных деталей приводит к неизбежному выводу о том, что Ризли слишком тщательно запоминает содержание их переписок. Когда в последний раз кто-то замечал такие мелкие детали, связанные с Нёвиллетом? — Обычно я не сосредотачиваюсь на таких вещах, но не могу отрицать правильность этих предположений. — Значит, я был прав, — Ризли одаривает его победной улыбкой. — У каждого есть темы, касательно которых тяжело подобрать слова. Будь это мои вкусы или же твой период пребывания в тюрьме, — замечает Нёвиллет. Ризли заметно напрягается всем телом, будто всё его нутро протестует против упоминания того самого периода. Нёвиллет чувствует себя неудобно — уже второй раз за звонок он неосознанно затронул болезненную тему. — Я хочу понимать, как я могу помочь справиться с последствиями, поэтому упоминаю это, — говорит предельно аккуратно. — Помочь? У Верховного судьи наверняка есть намного больше важных задач, чем помогать неизвестно кому. Я и без того в долгу, — немного спутанно проговаривает Ризли. — Не растрачивай силы на кого попало. С одной стороны, он прав — они недостаточно знакомы, чтобы Нёвиллет сильно заботился о его судьбе. С другой стороны… Логика в данном случае даёт сбой, потому что несмотря на все объективные данные и справедливые факты, Нёвиллет уже давно не считал Ризли просто «кем-то». — Я бы не стал растрачивать силы на кого попало. Ты — больше, чем… Нёвиллет останавливается. Но что он может сказать? На чём основано это высказывание? Он теряется, так и оставляя фразу незаконченной, висящей в воздухе без продолжения — но в глазах Ризли появляется неожиданное понимание. — Знаешь, лучше бы тебе перестать говорить нечто подобное, потому что мои чувства от этого становятся только сильнее. Брошенная фраза Ризли словно разрезает натянутый между ними канат, на котором получалось балансировать до этого, отправляя Нёвиллета в пропасть отрицания его чувств снова. Нёвиллет старался игнорировать этот подтекст, даже если он красной нитью проходил через любые их диалоги. И сейчас, когда это было обнажено, нагло выставлено наружу, он мог лишь стараться не смотреть в камеру, не зная, какие слова лучше подобрать. — Возможно, мне стоило промолчать, — Ризли замечает его бездействие. — Но это должно было быть понятно по моему поведению с самого начала. Я могу и дальше никак не проявлять чувства, если тебе так будет лучше. Он ожидал окончательного вердикта? Решения, которое Нёвиллет беспристрастно вынесет, словно это его очередная обязанность по работе? Разум путался в сомнениях, но сердце подсказывало единственный правильный вариант. — Мне… будет лучше, если ты продолжишь. Ризли сразу преображается, словно преданный последователь, который наконец услышал, что может возносить мольбы кумиру. Он улыбается ярче, чем Нёвиллет мог бы увидеть когда-либо на его фотографиях: — Понял. Чувствую себя преступником, когда слышу что-то подобное от тебя… — он понижает голос, переходя на формальный тон, который должен был быть давно забыт: — Верховный судья, может, любить Вас — это преступление? Нёвиллет замирает, и время останавливается на какой-то момент. — Без фанатизма, пожалуйста, — спокойно отвечает он, прикладывая большое количество усилий, чтобы не улыбнуться в ответ.