Loving you is a crime

Нёвиллет аплодировал актёрам, сжимая в руках красочную программку. Для начинающих выступление в театре «Эпиклез» — настоящее достижение. Зрительный зал был украшен позолотой, а ярусы отделаны изысканным декором, который оттеняла ажурная люстра с хрустальными вставками. Несмотря на наличие особой ложи для важных гостей, Нёвиллет предпочел находиться вместе с обычными зрителями. Он не мог не признать, что Фурина обладала редким талантом. Меланхолия, отчаяние, жертвенность и влюбленность были для неё естественны настолько, что она не казалась актрисой — она проживала на сцене целую жизнь. Её эмоции напоминали плавный танец, где каждое движение под светом прожекторов было выверенным и осмысленным. «Во снах он явился ко мне, поразив своей песней; Тот голос, что звал меня и произносил моё имя». Игра Лини, о котором было много разговоров, тоже не разочаровала. Роль подходила ему и из-за того, что его герой кроме титула «Ангела музыки» обладал навыками фокусника. Было заметно, что он преодолевал невидимую преграду, наделяя игру негативными чертами, которые должны были оттолкнуть зрителя — и в то же время завлекал харизмой и обаянием. После финального акта актёры купались в признании зрителей, пока их провожали роскошными букетами и громкими аплодисментами. Как только спектакль закончился, Нёвиллет проследовал по просьбе Фурины в гримёрку. Она была оформлена не менее величественно, чем интерьер зрительного зала: лампы по краям огромного зеркала создавали нейтральное освещение, а стены были украшены небольшими картинами в рамках с благородным золотистым блеском. Актёры оставались в сценических костюмах: Фурину легко было заметить благодаря белоснежному платью с пышными рукавами. Но путь преградил низкий паренёк с тщательно уложенными назад волосами, облачённый в костюм с бутоньеркой в виде красной розы. — Я видел Вас в новостях! — воскликнул Лини. На нём уже не было маски, скрывающей большую часть лица. Поэтому Нёвиллет мог заметить, как восхищённо сияли его внимательные глаза. Лини был довольно смел. Не думал о субординации и не боялся вести диалог с ним, в отличие от других. — До последнего считал, что это шутка, а теперь мне неловко… Если бы знал — подготовил бы для Вас пару фокусов. Не каждый день встречаешь господина Верховного судью, — усмехнулся Лини. Параллельно он достал колоду карт. Умелыми и ловкими движениями он перемещал их из одной руки в другую с такой быстротой, что у Нёвиллета начинало рябить в глазах. — Но не воспользоваться шансом не могу. Есть ли что-то, что вас волнует сейчас? Выберите карту! Нёвиллет удивлённо отшатнулся, но мальчишка продолжал прожигать его настойчивым взглядом, а с его лица не сходила игривая улыбка. Отказаться от этого — обидеть восторженного ребёнка. — И всё равно мои прогнозы на картах точнее, чем твои, — послышался недовольный голос Фурины из другого угла гримёрной. Лини прищурился и показал ей язык, после чего снова протянул веер из нескольких карт. Пожав плечами, Нёвиллет выбрал одну, повернув карту рубашкой к себе. Таким образом, Лини мог увидеть обратную сторону. — Как занимательно… Перевёрнутая справедливость, — Лини присвистнул, забрал карту и продолжил перемешивать колоду невесомыми движениями в воздухе, будто жонглируя картами. — Как интересно, что именно Вам попался этот аркан. Вы сомневаетесь в своей объективности? Что-то поколебало Вашу уверенность и беспристрастность? Внезапно Лини приблизился к Нёвиллету почти вплотную. После чего вытащил из кармана его пиджака еще одну карту, показав её значение. Лини никак не прокомментировал его лёгкое замешательство, лишь довольно осклабился. Шалость удалась. Когда он успел положить карту в карман? — Иерофант, — кивнув самому себе, констатировал Лини, — это решение проблемы. Вам не стоит сомневаться, ведь у вас достаточно нужных моральных качеств и авторитета. — Ты заранее это подготовил, да? Слишком очевидные карты для того, кто работает судьей, — с подозрением произнесла Фурина. Лини мастерски делал вид, что не замечает её острот и продолжал излучать любопытство и заинтересованность, не отводя взгляд от их сегодняшнего гостя. — Спасибо, — наконец ответил Нёвиллет. Значение карт действительно совпадало с его нынешней ситуацией при рассмотрении дела. — Спектакль был на высшем уровне. Я буду ждать тебя снаружи, — адресовав последнюю реплику Фурине, он повернулся на каблуках, покинув гримёрную. Сейчас ему следовало добраться до машины и дождаться дочери. Его недолгое появление долго будет блуждать на устах у актёров: он слышал неявный шёпот за спиной уже тогда, когда только готовился пересечь дверь. У Фурины сегодня было отличное настроение. Она смеялась, крича что-то вслед другим актёрам из труппы перед тем, как сесть в машину и распластаться на переднем сидении. — Ещё раз скажу, что всё прошло отлично. Рад, что получилось один раз попасть на спектакль. — Именно об этом я говорила! Никто не сможет отрицать то, насколько великолепна моя игра. Игра будущей звезды Голливуда — Фурины де Фонтейн. Как же мне повезло, что у мамы была такая грандиозная фамилия! С твоей я вряд ли бы смогла прославиться. Фурина де Нёвиллет… Скучное впечатление остаётся, не думаешь? — рассмеялась Фурина. — Как будто не имя актрисы, а имя интриганки-политика… — Не забудь пристегнуться, — методично уточнил Нёвиллет. — Сумку лучше положить на заднее сидение. Она будет мешать. Фурина начала сетовать на то, что отец однажды её заест бесконечными наставлениями, но быстро забыла об этом. Она была слишком рада отклику, который получила — теперь не только от многочисленных зрителей, но и от отца, который, как ей казалось раньше, никогда не замечал её. *** Близился день судебного заседания по делу Генри Ризли. Если сроки были надлежащим образом выполнены, его уже должны были перевести в тюрьму в Вашингтоне. Итоговые документы по делу были заблаговременно подготовлены. В этот раз осуждённый мог надеяться на оправдание. После рассмотрения материалов дела Нёвиллет пришёл к выводу, что доказательств было недостаточно для постановления обвинительного приговора. Кроме того, не все ученики Ризли были должным образом опрошены. Они могли быть соучастниками или причастными к подделке доказательств. На этом настаивал и осуждённый. Значимой показалась и одна из улик, которой не было уделено должное внимание. Одна из жертв сделала два выстрела в преступника, защищаясь. Первая пуля была найдена на месте преступления, вторая — нет. Можно полагать, что она осталась в теле преступника. Пуля не задела жизненно важные органы, иначе бы произошла массивная кровопотеря, и следы крови, даже стёртые, были бы зафиксированы при расследовании. Но на теле Ризли не было найдено ни следов извлечения пули, ни самой пули. Скорее всего, пуля так и осталась в теле преступника, ведь для её извлечения понадобилось бы медицинское вмешательство — а это сразу вызвало бы подозрения у врачей, которые бы начали рассматривать криминальную версию такого ранения. Другие судьи одобрили предложение Нёвиллета отправить дела на новое рассмотрение. Прошлый приговор словно был вынесен в спешке, чтобы поскорее замять дело и не разбираться с мельчайшими деталями. Несмотря на то, что исход был известен, Нёвиллет продолжал думать о профайлинге. Хотелось сделать догадку насчёт того, кто был преступником, если не Ризли. Полномочия судьи не включали в себя расследование, но он не хотел быть исключительно нейтральной стороной. Оставались сомнения: если Ризли был невиновен, это значило, что кто-то проделал тщательную работу по подделке доказательств, что казалось неправдоподобным. Ризли вызывал слишком много подозрений, но Нёвиллет мог бы сделать более точное предположение о виновности или невиновности после… разговора с ним. Он знал, какие средства нужны для осуществления этого намерения, но не мог поверить, что и правда… делает это? Столько лет он не позволял ни одному разбирательству колебать струны его души, отдалялся эмоционально. Может, он мог позволить себе обойти один раз нерушимые правила? Нёвиллет особо ценил свою работу за то, что ему, в отличие от многих других юристов, не приходилось посещать тюрьмы. Он знал не понаслышке о том, какое бесправие порой происходило в их стенах. Но у каждого случая бывают исключения, верно? В Вашингтоне смертная казнь была отменена всего несколько лет назад, поэтому камеры смертников всё ещё оставались, предусмотренные проектом здания. Именно в них содержали подававших бесконечные апелляции узников, настаивавших на присутствии в заседании. Визит Верховного судьи в такое нелицеприятное место был исключительным событием. Поэтому, когда Нёвиллет предоставил удостоверение одному из охранников на входе, тот ещё несколько секунд внимательно всматривался в него. — По какому поводу? — еле заметная дрожь в голосе выдавала то, что охранник нервничал. — Мне необходимо увидеть одного из ваших заключенных. В индивидуальном порядке, — Нёвиллет смерил его взглядом, который обдавал холодом зимней вьюги. Приказной тон, чёткая расстановка слов, колкая снисходительность. Инструмент, который всегда обеспечивал тишину в суде — и сейчас должен был сработать. — Вас, вроде бы, не было в списках посетителей… Возможно, где-то есть ошибка? Назовите имя заключенного. — Генри Ризли. Охранник вскинул бровь, а его лицо слегка покраснело, видимо, от нервного перенапряжения. Он ответил довольно неуверенно: — Ваша честь, насколько мне известно, свидания напрямую с этим заключённым ограничены из-за его неподобающего поведения. Он приговорён к смертной казни и крайне опасен. Не хотелось бы в Вас сомневаться, но на каком основании вы собираетесь встретиться с заключённым? — монотонно протараторил охранник. На самом деле, у Нёвиллета не было оснований для посещения заключённого. Кодекс поведения судей обязывал сохранять беспристрастность, которая выражалась в том, что для судьи был нежелательным контакт с обвиняемым или осуждённым вне суда. Судья должен был основываться только на доказательствах, собранных в ходе рассмотрения дела, а не проводить собственное расследование. Если бы кто-то из судейского сообщества узнал о том, что Нёвиллет решил посетить человека, в отношении которого должен на днях вынести решение, это вызвало бы много лишних вопросов. Обычно к таким методам в судебной системе не прибегал никто, ведь периодически в свиданиях отказывали даже родственникам. Тем более, если поведение заключённых было таким, как у Ризли. Но дело было достаточно запутанным, чтобы он мог позволить себе нечто подобное. Законодательство постепенно совершенствовалось и не могло предусмотреть абсолютно все случаи, а желание получить больше информации и опробовать технику профайлинга было слишком сильным. Встреча длиной в несколько минут для получения отдельных сведений не являлась чем-то вопиюще противозаконным. Такие случаи просто не были предусмотрены, из-за чего возникало много бюрократических сложностей. Несмотря на это, Нёвиллет чувствовал вину из-за того, что отходил от правовой процедуры. Этот способ неправильный. Но если рассматривать его, как жертву ради достижения высшей ступени справедливости… — Вы довольно проницательны. У меня есть весомые причины, которые я не имею права оглашать, — продолжил говорить Нёвиллет ледяным тоном, — поэтому, как мне кажется, для избежания лишних проблем вы могли бы постараться организовать свидание на несколько минут в индивидуальном порядке. — Нёвиллет начал говорить вполголоса: — К тому же, сомневаюсь, что вы хотели бы, чтобы Ваше учреждение подверглось тщательной проверке со стороны прокуратуры на наличие нарушений. Он не любил использовать свой авторитет и влияние — но иного выхода не было. Охранник колебался какое-то время. Его взгляд напряжённо бегал, пока он старался принять правильное решение. — Хорошо. В это время заключенные как раз должны выходить на прогулку на улице, чтобы поупражняться. Мы выведем всех, кроме Генри Ризли, и у вас будет шанс переговорить с ним. Вам не нужна дополнительная охрана, Ваша честь? — с лживой участливостью поинтересовался охранник. — Благодарю, — Нёвиллет расслабился, и его голос приобрёл стандартную бесстрастную интонацию — без леденящего душу холода. — Не думаю, что он сможет напасть на меня через решётку. — Как скажете. Охранник ненадолго удалился с рабочего места, чтобы уведомить других стражей порядка в тюрьме о том, чтобы Ризли оставили в одиночной камере и предупредили о встрече. Через несколько минут он вернулся, кивнув Нёвиллету и жестом приглашая проследовать внутрь здания уже с другим охранником, который должен был показать путь к месту встречи. Сопровождающий его охранник за всё время не промолвил ни слова. Нёвиллет также не нарушил тишину, методично рассматривая условия содержания в тюрьме. Он знал, что нескоро сюда вернётся, поэтому фиксировал в памяти увиденное. В тюрьму можно было попасть через чистый, выложенный плиткой коридор. После обыска и прохождения через металлодетектор необходимо было добраться до массивной стальной двери, рядом с которой висела плоская металлическая табличка с надписью: «X-Row». За массивной дверью было довольно темно. Загрязнённые окна пропускали очень мало света, полы были цементными. Из звуков — потрескивание раций охранников, редкие телефонные звонки. Стальные прутья через каждые несколько футов. Охранник нарушил тишину, уточнив, что Нёвиллету необходимо пройти до конца коридора, чтобы встретиться с заключённым. Нёвиллет сухо поблагодарил его и медленно направился в указанное место, зная, что за ним внимательно наблюдают. Охранник должен был следить за процессом и сразу же прекратить свидание, если заметит передачу каких-либо предметов. Вся их встреча была под наблюдением, но не прослушивалась. Звуки шагов становились отчётливыми в мертвецкой тишине. Нужная камера была найдена: Нёвиллет удалился от неё на безопасную дистанцию, стараясь разглядеть мужчину напротив него. Это был вымотанный человек с взъерошенными волосами, слегка заметной щетиной и тяжёлым взглядом. Из-под засученных рукавов оранжевой одежды были заметны шрамы, синяки и ссадины. Некоторые из них были свежими, и оставалось только догадываться, нанёс ли заключенный шрамы себе сам или же постарались надзиратели. Шрамы покрывали и его шею, область под левым глазом; возможно, под одеждой их было намного больше. Помимо этого, взглядом невозможно было не выцепить татуировку-рукав, покрывающую полностью предплечье одной руки. Действительно, с первого взгляда создавалось впечатление человека, связанного с криминалом. До того, как Нёвиллет приблизился к камере, заключённый сидел на кровати. Но услышав медленную поступь, Ризли приподнялся, встав в полный рост, как по стойке. Нёвиллет словно не выходил из зала суда: участники дела каждый раз вставали абсолютно так же, когда начиналось заседание. К своему удивлению, Нёвиллет отметил, что заключённый был в хорошей физической форме для того положения, в котором сейчас находился. Даже у человека на воле редко можно было встретить такие мускулы. Ризли был достаточно массивным: для достижения такой формы должны быть приложены многолетние усилия. Интересно… он тоже немного подрагивал, как и охранник до этого. — Ваша честь… — Ризли поклонился и замер. — Доброго дня, — начал Нёвиллет. В этот раз его интонация была нейтральной. — Вам должны были доложить о нашей встрече и о моей личности, поэтому не сочту нужным представляться. Вы много раз совершали попытки срывать заседания до этого, поэтому хочу уведомить, что при рассмотрении дела в Верховном суде такое поведение недопустимо. Мне не хотелось бы применять карательные меры, но они будут непременно применены в обратном случае. На протяжении всего монолога Нёвиллет был сосредоточен не на своих словах, а на языке тела заключенного. Ризли внимательно слушал, изредка одной рукой сминая ткань рубашки и переминаясь с ноги на ногу. Он не медлил с ответом: ещё на середине монолога его взгляд переменился и он приоткрыл рот. Он мог перебить Нёвиллета ещё тогда, но не позволил себе сделать это. — Я не собирался срывать заседания никогда до этого. Возможно, в какие-то моменты я был слишком категоричным и язвительным. Но это только потому что я не собираюсь сидеть молча, когда меня необоснованно обвиняют. И если я умру из-за неправосудного приговора, — Ризли вновь обрёл уверенность, сжав руки в кулаках, — это лишь покажет, в каком запущенном состоянии сейчас судебная система США. Людям всегда нужны были жертвы, чтобы уяснить что-то. Может, после этого полиция и следствие начнут ответственнее относиться к своей работе. В кои-то веки. Ризли опомнился слишком поздно, увидев, что Нёвиллет прожигает его строгим безэмоциональным взглядом, не отрываясь. Он только что осознал, что всё сказанное напрямую подтверждало опасения Нёвиллета. Он унизил правосудие напрямую перед его символом. — Извините… Опять не сдержался. Да, это моя проблема. Вы можете сказать, что я излишне импульсивен, когда дело касается моей невиновности, и будете правы. Впредь постараюсь быть сдержаннее. Как много материала для анализа… Нёвиллет наблюдал за активной жестикуляцией, за стремительно менявшимися выражениями лица. Порывистость, резкость движений, горячность. Он бы не сказал, что лицо Ризли выражало излишнюю экспрессию или что оно вспыхивало от разных эмоций — всё тот же хмурый недовольный взгляд, но в разных полутонах. В его монологе практически не было длительных пауз, которые говорили бы о том, что заключенный думает, как правильно преподать мысль. Он позволил себе наглость в виде таких заявлений — возможно, потому что когда был в чём-то твёрдо уверен, действия и слова опережали мысли. С таким темпераментом и системой личных ценностей Ризли вряд ли мог быть тем, кто откровенно бы лгал и ни разу бы не выдал истинные подробности. Теперь Нёвиллету это казалось слишком очевидным, но он напомнил себе, что не может ничего утверждать, пока это не будет доказано. Ах, точно. Пауза становилась слишком долгой, а заключённый не собирался нарушать тишину. — Понятно, — вздохнул Нёвиллет. — Как я и предполагал, Ваш феномен очень занимательный. Нёвиллет мог бы дополнительно сказать о том, что эту встречу нужно хранить в строжайшем секрете, но понимал, что заключённому всё равно никто не поверит. Нужная информация была собрана. Нёвиллет собирался покинуть помещение, но Ризли поспешил произнести: — Passez une bonne journée, Votre Honneur. Нёвиллет вздрогнул от неожиданности. Он давно не слышал французскую речь, обращённую напрямую к нему, и почему-то решил поддержать ту хрупкую связь, что возникла между ними: — Merci. N'oubliez pas ma demande. *** Верховный судья направился к выходу. Это был необычный визит, потому что Ризли не знал случаев, когда судьи посещали заключённых лично. Неужели он показался судье способным на срыв процесса, раз тот даже решил навестить его? Но сейчас больше волновало другое — он опять не смог себя контролировать в чужом присутствии. И теперь это уже были не пустословы из низших инстанций, а мсье Нёвиллет. По правде говоря, если Ризли и видел его лицо где-то до этого, то оно стремительно испарилось у него из памяти за ненадобностью. Поэтому он был вдвойне поражён, когда увидел его — по самой идиотской причине. Говоря напрямую: мсье Верховный судья был в его вкусе. Как забавно думать об этом сейчас. До того, как Ризли попал сюда, у него были предпочтения насчёт внешности и характера людей — его всегда приковывало хладнокровие и чужой авторитет. Давно он не встречал таких людей… В стенах тюрьмы общение ограничивалось ссорами с глуповатыми надзирателями, краткими беседами с другими заключенными, а также редкими переговорами с тюремным психологом, который проверял его на наличие суицидальных наклонностей. Нёвиллет словно напомнил о том, что когда-то давно Ризли находил каких-то людей привлекательными. В этой ситуации было плохо абсолютно всё, начиная с того, как адски потрёпанно и никудышно выглядел Ризли сейчас, заканчивая тем, что он выпалил всё, что было на уме. У судьи была хорошая психологическая выдержка, если он проигнорировал это, никак не прокомментировав, и остался со спокойным лицом. Ризли принюхался к тюремной одежде, вспоминая, что прошло полдня после того, как он принимал душ. Ну, уже хорошо, что он не пах, как горилла. На какой пересмотр дела теперь можно было рассчитывать? Может, Ризли вообще не допустят до заседания после такого поведения. В лучшем случае, позволят присутствовать по видеосвязи — но Ризли знал, что это чревато тем, что девяносто процентов речи судьи он скорее всего не услышит, как и не услышат его. Что поделать — сам виноват. И всё-таки, Нёвиллет был одним из немногих, в присутствии кого Ризли был так напряжён. Судья умел держать контроль над кем-то. Его короткие меткие фразы могли заставить замолчать любого. Ризли постарался восстановить в памяти его образ. Изящество рубашки с изысканным жабо, строгий жакет, аккуратные и точёные черты лица. Даже у скульпторов не всегда получаются такие острые черты. Лицо Нёвиллета только на первый взгляд казалось строгим: была некоторая мягкость в том, как он выглядел. Его длинные волосы были слегка заплетены сзади и закреплены небольшим чёрным бантиком. Мило. Нонсенс — так много думать о том, кто будет рассматривать дело. Это чем-то напоминало размышления о знаменитостях, которые восхищали публичным образом и умением держаться. Нёвиллет тоже смог оказать на него впечатление. Ризли очень долгое время находился в пределах одиночной камеры, не разговаривая почти ни с кем. Способов получить позитивные эмоции было совсем немного. Неудивительно, что небольшой диалог с человеком приятной наружности, на которого Ризли возлагал надежды, стал своеобразной встряской. Несмотря на резкий прилив положительных эмоций, ему стоило относиться к этому иначе. Нёвиллет в первую очередь был человеком, от которого зависела дальнейшая жизнь Ризли. Именно из-за него все ожидания насчёт справедливого разрешения дела могли оказаться напрасными. Может, «символ правосудия» — лишь бессмысленная фраза, и широко известный профессионализм Нёвиллета не будет подкреплён действиями… Ризли не может знать наверняка. Почему-то его не покидало странное предчувствие. Ризли услышал, как охранник возвращался довольно быстрым шагом. Он остановился у камеры Ризли, недовольно хмыкнув. — От тебя одни проблемы. Что ты успел натворить, что слухи о тебе дошли до Верховного суда? — едко спросил охранник. — Подробности. Сейчас же. — А мне откуда знать? — огрызнулся Ризли, хотя знал, что он не в том положении, чтобы отвечать так. Охранник пропустил его слова мимо ушей. Счёл бессмысленными. Вставил ключ в замочную скважину, открывая для себя доступ в камеру. Опять внеплановый обыск. Ризли задумался о том, что мог прямо сейчас спокойно оглушить охранника или лишить его сознания, так как в этот раз тот не взял с собой напарников. Он бы даже остался безнаказанным, пока не добежал бы до следующего поста охраны, где его бы схватили. — Хотя бы одно лишнее движение — ударю шокером, — сквозь зубы сказал охранник. Ризли старался не двигаться, надеясь, что тот не доберётся до его тайника. Кто же знал, что этот ублюдок решит до него докопаться… У него сегодня что, плохое настроение, что он так накинулся? Для Ризли не было в новинку, что у него могли просто так отобрать вещи. Именно такими гадкими способами охранники в очередной раз доказывали своё превосходство и безнаказанность. Другими словами, абсолютную власть. Вдруг Ризли почувствовал сильную боль в ноге, которая постепенно разливалась по всему телу. Разряд. Двух-трёх секунд удара разрядом тока хватало, чтобы почувствовать невыносимые мучения. Ризли не понимал, что происходит, пока не услышал крики, обращённые в его сторону. — Подонок… Думал, что украдёшь у кого-то плеер и сможешь успешно спрятать? С самого первого дня ты разрушаешь вещи, нарываешься на конфликты, выказываешь неуважение. Кем ты себя возомнил? Успел забыть, что в этом месте ты никто? — охранник нанёс ему ещё несколько болезненных ударов ногами, которым Ризли не мог сопротивляться после боли, вызванной электрошокером. Ему оставалось лишь беспомощно валяться на полу. В тюрьме Вашингтона за ним не следили так тщательно, как в Техасе, поэтому Ризли успел наладить связи с некоторыми заключёнными и выменять кое-как добытые деньги на музыкальный плеер. Что ему оставалось делать? От скуки он готов был вешаться, потому что устал читать книжки или крутить каналы на стареньком телевизоре, где не было кабельного, целыми днями. В такие моменты Ризли жалел, что не попал в тюрьму в Норвегии: там его бы обеспечили всеми удобствами и новой Playstation. На плеере была как поп-музыка, так и излюбленный рок, пусть и в гораздо меньшем количестве. Теперь плеер был разбит охранником и уже вряд ли мог функционировать. Ризли сделал тайник под кроватью, но недостаточно оборудовал для того, чтобы тайник стал полностью незаметным. Он надеялся успеть поработать над этим до ночного обхода. Ризли лежал на холодном покрытии, стараясь дождаться, когда боль станет немного терпимее. Охранник покинул его камеру, вновь закрыв её на ключ. Но ушёл он лишь для того, чтобы вернуться снова — с подкреплением… Ризли грубейшим образом выволокли из камеры, болезненно подпинывая, чтобы тот шёл в нужном направлении. После чего закинули в карцер, выключив свет. Он беспомощно выругался, несколько раз отчаянно стучась в запертую дверь, словно от этого был смысл… Это помещение было ещё более тесным, чем одиночная камера, и он не мог разогнуться в полный рост, не ударившись об потолок. Мебель практически отсутствовала. Никаких источников света. Сколько его здесь будут содержать? От нервов Ризли в последнее время стал часто чесать кожу, иногда раздирая её до крови. Он делал это и сейчас, прислушиваясь к собственному сбитому дыханию. Здесь он вряд ли бы смог услышать какие-то другие звуки. Он обхватил колени руками, съёжившись и будто уменьшившись в размерах. Физическая боль стала терпимой, но с душевной ситуация обстояла намного хуже. Ризли почувствовал слёзы на своих щеках. Вчера, раздобыв плеер, он снова услышал те песни, которые мог только напевать по памяти. Как же давно он не слышал «Nothing Else Matters» Металлики… Ризли как сейчас помнил, как урвал билеты на концерт Металлики в свои двадцать пять, когда у них был мировой тур. Поездка в Париж, оглушающие риффы, крики фанатов. Неизвестно, сколько дней он проведёт в полной изоляции. Но он не жалел об этом поступке. Ещё глубже впиваясь ногтями в кожу, он начал тихо напевать мотивы, которые снова смог услышать вчера: «Мне всегда было наплевать, что говорят другие, Мне всегда было наплевать на игры, в которые они играют, Мне всегда было наплевать, что делают другие, Мне всегда было наплевать, что знают другие, Ведь я знаю».