Сделка

Асе сразу не нравится "Макс", как только она его видит. Потому что у него холодные руки, которые он до этого явно прятал в карманы, ведь сами пальцы остались тёплыми. Но из-за этого жеста его куртка приподнялась с запястий, оголяя кожу там. А вот его щеки — лишь слегка раскраснелись. Значит, на перроне он стоит давно, ждал их поезд, который даже не задержали. И одно дело — стоять и ждать, потому что тебе приказали встретить. Но этот человек, который, как она быстро понимает, оказывается не человеком вовсе, стоял на перроне и ждал их поезд просто «потому что». Долго стоял и основательно замёрз. А ещё, как только его видит её отец, пускай Ася пока не привыкла называть Шелленберга своим отцом, — так вот, её отец сразу улыбается, увидев Макса. Не вежливо, как раньше, не хитро, не изображая дружелюбие, а улыбается вполне искренне, как Ася за ним ещё не замечала. Поэтому Макс ей сразу не нравится. Он ещё только держит её подмышками, будто игрушку, будто не знает, что с ней делать. Пока она у него в руках, Шелленберг выходит из вагона, а Макс спешит поставить Асю на землю и всё-таки ему помочь. И хотя за пару дней в поезде Ася не успела до конца привыкнуть к тому, что всё внимание отца достаётся только ей, но она начала привыкать. Она начала привыкать, что кто-то видит её. Её, а не просто очередного ребёнка. Ей ведь поэтому и Нина так не нравилась, потому что относилась к ней как к ребёнку. Ася слышала, что её новый отец совершенно не знал, как обращаться с детьми. Наверное, поэтому он и обращался с ней как со взрослой. Впрочем, какая разница, почему он делал так, как хотелось Асе? Ей важно, что он это делал. За несколько дней в поезде она ни разу вслух не назвала его отцом, но постепенно начинала делать это в своей голове. Он ни разу не упомянул какого-то Макса. А теперь этот Макс идёт с ними, а потом выясняется, что он здесь живёт. А ещё он приготовил обед, и хотя приборы на столе стоят только на двоих, дело не в этом. Этот Макс очень настороженно подглядывает на Асю, в то время как всё внимание Шелленберга теперь уделено только ему. Ася может закрыть на это глаза. Она даже попробует. Она привыкла к тому, что на неё не обращают внимания. За пару дней она до конца не успела привыкнуть, что всё внимание Шелленберга теперь принадлежит ей. Как не успела до конца привыкнуть, так сможет отвыкнуть. Потому что, когда этот Макс остаётся с ними на кухне, всё внимание её отца теперь уделено только ему. О ней же помнит Макс. — Ты картошку будешь? — спрашивает он. И дело даже не в том, что он спрашивает. Он даже с ней толком не сюсюкает, но наклоняется, чтобы оказаться с Асей на одном уровне. Он наклоняется, как обычно общаются с детьми. Асе восемь лет, но она видела столько, столько перенесла совершенно одна, что её раздражает, когда к ней относятся как к ребёнку. Раньше нужно было относиться к ней как к ребёнку. Теперь она выросла. У неё не было выбора. Поэтому Ася грубо отворачивается от этого Макса, выразительно фыркает. Её отец только тогда замечает её, будто вспоминает, что она здесь тоже есть. Ася же скрещивает руки на груди, изображая недовольство, а потом прячет его, пытаясь показать усталость. — Я спать хочу, — капризно говорит она. И пускай она совершенно не хочет засыпать, даже не устала, но раз этот Макс относится к ней как к ребёнку, то ей сойдёт с рук, если она будет сонно тереть глаза и надувать губы. Ася даже ногой топает. Если он относится к ней как к ребёнку, то она и будет вести себя как капризный ребёнок. Макс начинает суетиться, и Асю это немного забавляет. Оказывается, в квартире две кровати. Обе застелены. Во второй комнате даже лежат какие-то вещи. Только достаточно умный человек сразу поймёт, что спят здесь только в одной комнате. Вторая кровать стоит для вида, а в другой комнате мужские вещи лежат тоже для вида. Хотя бы потому, что, когда Ася дёргает на себя дверку комода, там лежат две пары носков — одна старая, другая совершенно новая. Макс перестилает эту самую кровать. То ли она давно была застелена, то ли на ней всё-таки когда-то кто-то спал. Ася поджимает губы, понимая, что её отец спит вместе с этим Максом в другой комнате, в одной кровати. Но она молчит. Она даже ложится спать, когда Макс указывает ей на кровать. Ей нашли какую-то очень большую чистую рубашку вместо пижамы. Только Ася из комнаты осторожно выходит и крадётся обратно к кухне, подождать немного после того как выходит Макс. Кажется, выходить стоило чуть-чуть пораньше, потому что начало разговора Ася пропускает. Отец с Максом ругаются. — Ты бы видел, что она умеет, — говорит Шелленберг. — Вальтер, — пока ещё держит себя в руках Макс, но он тяжело облокачивается на стол, пока Шелленберг сидит напротив него за тем же самым столом. — Это ребёнок, а не оружие. Ася поджимает губы, прижимаясь ухом к стене. Она может и ближе к двери подкраситься, но не рискует. Она пока понятия не имеет, как Макс себя поведёт в такой ситуации. А по стене всё и так отлично слышно. — У неё потрясающий дар, — продолжает её отец. — Ты только представь, что она… — Вальтер, — а вот теперь Макс уже повышает голос, но держит себя в руках. — Это ребёнок, а не оружие. Ася скорее согласится быть оружием, чем ребёнком. Шелленберг первый, кто не испугался её дара. Шелленберг первый, кто посчитал её дар чем-то невероятным. Шелленберг первый, кто выбрал её, не увидев в ней ребёнка. Он первый, кто знал её дар и восхищался им. Ася для этого человека согласна быть кем угодно, даже ребёнком. А он и не видит в ней ребёнка. Умеет или нет, но общается с ней как со взрослой. Даже если он и просто не умеет общаться с детьми, то Асе совершенно всё равно. Для человека, который впервые выбрал её, она согласна быть чем угодно. Особенно оружием. Они ругаются, ни один не переходит на крик, но оба повышают голос. У Макса тогда глаза загораются оранжевым, и Ася быстро догадывается, что он оборотень. Вариантов не так много, но бабушка рассказывала, что это их отличительная черта. Когда под воздействием особенно сильных эмоций они теряют контроль над человеческой формой, в основном в таких мелких деталях, как глаза. Макс сильно злится, а Асе приходится убежать немного пораньше, чтобы не столкнуться с ним, когда он резко выходит с кухни. Ужинает в тот вечер только её отец. Вторые приборы на столе Макс так и не тронет. Ася убегает и прячется с головой под одеялом в той комнате, которую ей выделили. Но Макс не заглядывает, он ничего не говорит, а она его не видит. Она только слышит, как открывается дверь, и почти уверена, что это именно он, а не Шелленберг. А ещё ей почему-то невероятно кажется, что он знает, что она подслушивала их разговор. Асе совершенно не нравится Макс. Если бы он только увлекал всё внимание Шелленберга, Ася бы смирилась. Асе не нравится, что этот Макс забирает внимание её отца. Но куда больше Макс не нравится Асе на второй день. Потому что он относится к ней совершенно как к ребёнку. Ася спускается вниз, она вчера толком ничего не ела, а с кухни пахнет чем-то очень вкусным. Макс крутится у плиты, она даже почти готова потерпеть его эту заботу. Только там стоит большая тарелка, из которой каждый может наложить себе, и Ася к ней тянется. Макс успевает отойти от плиты и накладывает ей сам. Будто она ребёнок, который даже не может что-то взять из тарелки себе. — Мне восемь, — бурчит Ася и от тарелки, которую ставят перед ней, деловито отворачивается. Ничего, она иногда днями не ела. Может быть, чуть попозже утащит с кухни что-нибудь. Пока он относится к ней так, она точно не будет есть то, что он приготовил. — Правда? — Надо же, но Макс удивляется вполне искренне. — Судя по году рождения, тебе шесть. Значит, документы у неё из последнего детдома. Где она соврала. Впрочем, если она потеряшка, то откуда здесь возьмутся её настоящие документы. — Мне восемь, — тем же тоном говорит Ася. — Я соврала, это был третий детдом, в который меня поселили. Они так настороженно ко мне отнеслись, потому что нашли меня на дороге в направлении Москвы. И ко мне спокойнее отнеслись, когда я соврала, что стала сиротой из-за войны, и своих родителей совершенно не помню. Потому что я родилась в 1940-м, а не в 1938-м. Ася не уверена, что Макс ей верит. Но в его взгляде что-то меняется, даже если он и не верит, что ей восемь, а не шесть, то он явно не ожидал, что Ася сможет озвучить подобную фразу. Или из-за её сложности, или из-за тех выводов, которые она тогда для себя сделала. В любом случае, Макс удивляется. Качает головой и от неё отворачивается. Тут как раз на кухне появляется Шелленберг, и вот с ним уже он совершенно не разговаривает. Они едят в настолько напряжённой тишине, что Ася даже всё-таки трогает еду перед собой на тарелке. В конце концов, теперь всё внимание Макса на её отца, а он смотрит только на него. И пока оба забыли о её существовании, она даже стаскивает с общей тарелки вторую порцию. Асю раздражает Макс. Особенно когда он говорит Шелленбергу, что Ася в немецком путает предлоги и падежи. Особенно когда он реакции её отца так и не дождётся, поэтому сам решит принять меры. К вечеру он приносит ей обучающие книжки. И хотя в самом этом факте нет ничего такого ужасного, Ася упрямится, но хотя бы себе готова признать, что после того, как не стало её родителей, она по-немецки ни с кем вслух не разговаривала. Так что она может что-то путать, хотя она уверена, что путает совсем чуть-чуть. Но книжки, которые приносит Макс, — они детские. С картинками, яркими зверушками и буквами. Асю Макс раздражает. Своей заботой в том числе. Он ведь не просто их приносит, он, пользуясь тем, что её отец, видимо, куда-то отошёл по делам, садится рядом с ней и одну из принесённой стопки открывает. — У тебя есть другие дела, — шипит на него Ася, сверкая глазами. Они сейчас почти на одном уровне, сидят за одним столом, и ей нужно лишь чуть приподнять голову. Он смотрит ей прямо в глаза, точно сработает. — Вот иди и займись. А на меня тебе всё равно. Забавно, что Шелленбергу она по-прежнему выкает. Но это первая фраза, которую она адресовала лично Максу. Он её раздражает, поэтому выказывать уважение не собирается. А потом происходит что-то. Макс сначала дёргается, будто собирается встать. А потом садится обратно, зажмуривается и хватается за голову. Он шумно выдыхает, поднимает голову. И смотрит на неё в упор. Ася так резко отшатывается назад, что едва не роняет стул, на котором сидит. — Ты это брось, — мягко улыбается ей Макс. Дело не в том, что он оборотень, Ася в том уверена. Она пару раз видела Нину в поезде. Девушка тоже оборотень, но всегда отходила, когда Асе что-то было нужно. Нет, дело в чём-то совершенно другом. Это не как тогда с отцом, на Макса действительно подействовало. Он почти встал. Он просто как-то смог это из головы выкинуть и на месте остался, сел обратно, и даже с вызовом смотрел на Асю теперь. Она сжимает и разжимает кулаки, смотрит вниз, теребит край своей одежды. — Ладно, если тебе моя компания настолько неприятна, — начинает Макс и всё-таки встаёт из-за стола, — то я, пожалуй, пойду. Но ты смотри. С этим он хлопает рукой по стопке книг, которые он принёс. И уходит, всё-таки оставляя Асю в одиночестве. Она высовывает язык ему вслед. Он только у самой двери резко оборачивается, замечает это и хмыкает. Но ничего не говорит, уходит. Ася дуется ещё несколько минут, а затем интерес всё-таки выигрывает. Не все книжки, которые принёс Макс, абсолютно ужасные. Часть из них совершенно детская, с такими яркими картинками, что Ася сразу их отбрасывает. Они её злят. Но под ними есть книги по математике, все на немецком. Кажется, Макс хотел вплотную за неё взяться. Только примеры в них слишком простые. Ася поджимает губы, ей быстро становится скучно. Поэтому вместо сложения прямо поверх примеров она пишет собственные. Умножать в столбик её ещё бабушка учила, а во втором детдоме она стащила у старших учебник математики поинтереснее. Потом Ася хмыкает и всё-таки возвращается к книжкам с картинками. Только вместо яблок поверх картинок она считает кубический корень из этого самого яблока и умножает ПИ на куски пирога, которые из этого яблока можно было бы испечь. Ася об этих книжках больше не вспоминает. Но она бросает их у дивана в гостиной, поэтому Макс обнаруживает их, когда убирается. Аккуратно складывает на полку. Ася видит уже, как он случайно открыл одну, и замечает её каракули. Или не случайно? Уж больно целенаправленно он их пролистывает. Ася смотрит из-за угла, а потом спешит убежать, пока он её не заметил. — Держи, — едва заметно улыбается Макс через пару дней, ставит на стол рядом с Асей совершенно другую стопку книг. Возможно, совершенно чуть-чуть возможно, вот совсем чуть-чуть чуть-чуть. Нет, Макс ей совершенно не нравится. И Асю, он по-прежнему раздражает. Но, возможно, совсем чуть-чуть, возможно, чуть-чуть чуть-чуть… Он приносит учебники для старших классов. Те, которые ей даже по возрасту слишком рано, ей ведь восемь лет. Макс приносит ей книги на 16 лет. И ещё сложнее. Там математика, геометрия, физика. Биология тоже есть, химия есть, но они Асю никогда не интересовали, поэтому она не понимает даже самые простые, те, что для средней школы. Но вот математика? Нет, Макс ей по-прежнему совершенно точно не нравится. Всегда, когда он рядом, он с собой занимает всё внимание её отца. На него не действует осенний дар, а вернее, дар действует, просто он умеет ему сопротивляться. И он относится к ней как к ребёнку. Относился. А потом совершенно перестал, он к Асе не наклоняется, он с ней не сюсюкает, но он по-прежнему заботится. И книжки принёс для взрослых. Но Асе Макс не нравится. Разве что иногда. Самую малость.