Сделка

Асю никто никогда не выбирал. — Здравствуй, а что ты здесь делаешь? Где твои родители? — спрашивает мужчина, чуть наклоняясь к ней. Улыбается. Он говорит по-немецки, и теперь понятно, почему у неё не получилось. Ведь у неё выходило всегда, но этот мужчина просто продолжил смотреть на неё, вместо того чтобы сделать то, о чём она просила. Ася удивилась и никогда не признается, что испугалась. Такого раньше никогда не происходило. А он всего лишь не понял, что она сказала ему сделать. — Их расстреляли в 1941-м, — как само собой разумеющееся говорит Ася. Ведь это факт, с ним ничего не поделаешь. — Потом я жила с бабушкой, а когда она умерла, меня отдали в детский дом. Мужчина оглядывается по сторонам, явно рассчитывая увидеть или воспитательницу, или других детей из детского дома. Интересно, откуда он здесь вообще взялся? Он не понимает ни слова по-русски, но говорит по-немецки. В целом Ася уже может снова «попросить» сделать его то, что ей нужно. Но она никуда не спешит, с ней давно никто не разговаривал не как с ребёнком. Последней была бабушка. Сейчас же в ней видели только маленькую девочку, наклонялись и пытались сюсюкать. Это бесило. Она куда умнее всех детей своего возраста. Этого мужчину Ася заприметила ещё, когда он только свернул в подворотню. Она не высматривала кого-то особенного. В конце концов, в этой части города были более-менее обеспеченные люди. В любом случае, те, кто могли позволить себе пару лишних пряников и конфет даже в первый послевоенный год. Так вот, Ася сидела и как раз такого человека высматривала. А тут появился этот, какой-то странный немец. Он был сносно одет, а потом вдруг почему-то забежал в подворотню, но продолжил там очень долго стоять. Возможно, ему нужно было о чём-то подумать. Асе скорее было всё равно. — А что ты здесь делаешь совершенно одна? — спрашивает мужчина теперь. Ася пожимает плечами. Видимо, пора. Ася разве что поджимает губы, ей бы так хотелось, чтобы он продолжил с ней разговаривать не как с ребёнком: а то снова, почему она здесь одна, почему без присмотра? Пусть бы он спросил её о чём-нибудь ещё, но хотя бы не сюсюкал. Он просто спрашивает, будто встретил прохожего, и ему вдруг стало интересно. Например, куда она идёт. Или что-то о погоде, о чём обычно разговаривают взрослые с незнакомцами на улице? — Так, ладно, — вдруг говорит мужчина. — Ты что-нибудь хочешь? Вопрос ставит Асю в тупик. Она много чего хочет. Но для начала: — Я есть хочу, — уязвленно признаётся она. — Пошли, — вдруг говорит мужчина, и Ася уверена, что своего дара на нём она не применяла. Немец тем не менее вдруг резко подхватывает её на руки, держит подмышками, поднимая на уровень собственных глаз. Ася уверена, что в первый раз на него не сработала её магия: так её дар не действовал. У неё или получалось сразу, или вот как впервые с этим мужчиной — ничего. Но долго немец её не удерживает, не хватает сил. Ася для своего возраста маленькая, к тому же очень худая — торчат рёбра. Но он её долго не удерживает и ставит обратно на асфальт. — Пойдём со мной, раздобудем нам еды, — продолжает мужчина и протягивает ей руку. Асю никто никогда не выбирал. Не по собственной воле. А если не по собственной воле, то оно не имело никакого смысла, делать эту поправку. Асю никто никогда не выбирал. Она могла заставить кого-то её выбрать. Этот странный немец утаскивает её за собой. Они идут буквально минуту, а потом он сворачивает в гостиницу. По его одежде и не скажешь, но это самая лучшая гостиница, и мужчина направляется туда походкой человека, который там должен быть. На входе к ним выбегает девушка, а за ней ещё одна. — Герр Шелленберг, — начинает первая, высокая и со стрижкой до плеч. Значит, так зовут этого мужчину. Но он отмахивается от них. — Я в порядке, Нина, — говорит немец. — Вы нашли того, кто на меня напал? И вот, — он приподнимает руку, в которой удерживает ладошку Аси, — на улице нашёл, она потерялась. Девушка почти открывает рот, чтобы что-то добавить. — У неё нет родителей, — продолжает немец, — скажи, чтобы мне в номер принесли еды, она голодная. Девушка собирается возразить, но мужчина с внезапной прытью, крепко сжимая ладошку Аси, утаскивает её за собой. До лифта. И оттуда на четвёртый этаж. Асю никогда не выбирали. Но скоро им приносят горячую еду: она даже едва замечает, что это котлеты. Они тёплые, и это главное. Ася глотает всю тарелку, а после мужчина — герр Шелленберг, так ведь его назвали — пододвигает к ней свою порцию, в которой до этого лениво съел две-три макаронины. А потом девушка возвращается. Правда, за ней в номер заглядывает ещё и мужчина средних лет. Он только голову в дверь просовывает, как Шелленберг приветливо ему машет. — Товарищ полковник, — усмехается он, кое-как выговаривая это по-русски, но с ужасным акцентом. Этот самый полковник смеётся, хотя от акцента его сильно перекашивает. — Нина, — говорит Шелленберг девушке, которая повыше и с волосами до плеч, — передайте вашему отцу, что я как раз хотел с ним поговорить. Переведите, пусть заходит, нечего в дверях стоять. Это он уже говорит по-немецки, поэтому девушка успешно переводит. Ася понимает язык практически одинаково. А ещё казахский, может быть, все три языка одинаково, она никогда не сравнивала. Хотя немецкий она всё же понимает хуже. Её учил папа, казахскому — бабушка. Но его не стало раньше, в то время как её бабушка умерла всего лишь полгода назад. Тогда Асю забрали в детдом, этот уже третий. Её никогда не выбирали, а дальше история повторялась, разве что с каждым разом Ася училась, что теперь нужно скрывать. Помимо того, что она уже скрывала. Её отец был немцем, Ася даже помнила. Ей было четыре, когда их вместе с мамой расстреляли. Вернее, приказали расстрелять только отца, это ей потом бабушка рассказала. А мать от него не отказалась, поэтому на казнь они пошли вместе, до самого последнего момента вместе. Сейчас Асе восемь лет, но выглядит она от силы лет на шесть, поэтому в последнем детдоме даже и соврала. Зачем? Она и сама не знала, наверное, потому что когда в 1946-м на улице нашли шестилетнюю девочку без родителей, к ней как-то по-другому относились, таких детей было больше. Чем тех, кто остался без родителей в восемь. А вообще, для своих восьми лет она понимала слишком много, и очень многого из этого она, наверное, бы не хотела понимать. Так вот, бабушка говорила, что она начала всё понимать раньше других детей. Начала говорить как и другие дети. Но ведь важнее понимать, а не говорить? Когда отец учил её немецкому, а мама и бабушка русскому и казахскому, они только дивились, как легко у неё получается. А с начала войны Асу научили скрывать, что её отец немец, которого сослали в далёкую деревню в Казахстане. Он что-то там делал такое ещё в тридцатых годах. Это Ася уже не знала, но раз сослали, а не расстреляли тогда, значит, что-то не очень ужасное. Впрочем, в 1941-м он не делал абсолютно ничего. Его расстреляли, только потому что он существовал. Так вот, Ася привыкла что-то скрывать. Сначала, что её отец немец и она говорит по-немецки. Потом, что её родителей расстреляли, именно приговорили к расстрелу. Бабушка учила её врать про несчастный случай. Магия проснулась в ней. Обычно, когда оба родителя не люди, то ребёнок наследует что-то от кого-то одного — так бабушка говорила. Но Ася почему-то умудрилась унаследовать оба дара, и причём в ней они смешались, дар стал сильнее. Поэтому бабушка учила её даром не злоупотреблять. Но когда Ася оказалась в первом детдоме, и про её дар узнали, её начали бояться. Её даже однажды якобы случайно забыли на улице воспитатели, потому что даже они её сторонились. Монстр. Она слышала. Поэтому оттуда Асю убежала, а благодаря дару ей удалось добраться в соседний город. Во втором детдоме она скрывала, что у неё есть магия. А оттуда она тоже сбежала, залезла в товарный вагон, и так оказалась недалеко от Москвы. В третьем детдоме она всё скрывала, сказала что она просто человек. Только её всё равно не выбирали. Внешность у неё, хоть и запоминающаяся, но очень специфическая. Бабушка говорила, что она растёт копией маминой сестры. Но старшая сестра её мамы, тётя Аси, погибла ещё в детстве. В любом случае, у Аси была казахская внешность её семьи и папины глаза. И папин дар глазах. Папин дар шепчет людям, что они искренне счастливы ей прислуживать. Мамин дар парализует, не даёт сдвинуться. Вместе они делают блаженных счастливых болванчиков из тех, на кого Ася сверкнет глазами. Скрывала Ася или нет, а всё равно не выбирали. Она сейчас смотрит на этого мужчину, он тоже её не выбрал, но хотя бы решил накормить. У неё такое тоже впервые, ей еду отдавали, только если она скажет. А это не считается, это ведь всё дар. Асе никогда не казалось, что использовать её дар, чтобы получить то, что она хочет — нечестно. Если даже у неё есть дар, то она может им пользоваться, как могли другие пользоваться своими руками или ногами. Это её дар, пользоваться им честно. Только не считается. Считается, если человек что-то сделает сам по себе, а так Ася просто честно его заколдовала, чтобы получить то, что она хочет. Но она точно уверена, что Шелленберга она не заколдовала. — Я в порядке, — тем временем говорит он, сам жестом предлагает товарищу полковнику присесть. В номере всего два кресла, в одном сидит Ася, во втором — Шелленберг. Но там есть стул, который отодвигает полковник, рядом с небольшим столиком. Высокая девушка со стрижкой до плеч стоит. За её спиной стоит ещё одна, пухлая и пониже. Первая переводит, вторая молчит. Ася пытается предположить, кеми они все могут быть. Она хоть и намного умнее всех детей её возраста, но что-то всё равно не складывается. — Мне вон, — Шелленберг кивает в сторону Аси, — ребёнок помог. Я не подумав решил, что лучше выбежать на улицу. А там ещё один мужчина, а вот эта девочка меня в подворотне и укрыла. Все было не так, но Ася молчит и виду не подаёт. Она только ловит на себе быстрый взгляд Шелленберга, в его глазах что-то — что-то такое, что она объяснить не может. За вежливой и приветливой улыбкой точно скрывается ехидная. Он что-то задумал. А ещё он врёт остальным. — Да, мы уже со всем разобрались, — кивает полковник, а потом поворачивается к Асю. — Девочка молодец. — Потом обратно к Шелленбергу. — Мы когда по улице шли, то вы разговаривали с Ниной по-немецки, чем привлекли внимание этого молодого человека, которого мы уже задержали. У него отец и три брата погибли на войне. Мать утопилась, получив новости. У него самого явно с головой не в порядке, а пистолет достался ему от отца. Говорит, что было всего два патрона, охранник внизу пытался его задержать, потому что этот дурень в гостиницу пошёл прям с пистолетом в руках. А второй попал в потолок. Я одного не понимаю, где теперь пистолет? Шелленберг достаёт этот самый пистолет из кармана пиджака. Он ему, кстати, совершенно не подходит, слишком в плечах большой. — Я у него из рук выбил, — замечает Шелленберг. Полковник забирает пистолет и, видимо, на всякий случай всё-таки проверяет, что патронов в нём не осталось. — Его Нина задержала с Анечкой. У него даже плана не было. А он вообще дурень такой, ну хотя бы общаться было легко, он сразу всё выложил. Итого, Асе более-менее понятно, что у них произошло. Ей только совершенно непонятно, кто такой этот Шелленберг и что он вообще делает в Москве. — Хорошо, молодцы, — он хвалит их, как будто мимоходом. — Но я с вами о другом хотел поговорить. — Ребёнка мы в детдом вернём, — спешит заверить его полковник. — Пока ещё не нашли, но у неё нет родителей, Нина мне рассказала, значит, она из детдома, нечего на улице шататься беспризорникам. И он хмуро смотрит на Асю. — Я как раз об этом и хотел с вами поговорить, — ещё более вежливо улыбается Шелленберг. — Я хочу её забрать. Ася замирает. Раз. Она не моргает. Два. А ещё она забывает дышать. Три. Четыре. Её никогда не выбирали. Пять. И особенно её никогда не выбирали, когда знали про её дар. Шесть. Шелленберг не просто про него знал, он лично видел, как она на его глазах «попросила» того человека отойти и оставить их в покое. Семь. Восемь. Он видел его блаженное лицо, когда тот человек повиновался. Он видел, как тот отошёл от них, как кукла. Ася больше не слышит, как полковник с Шелленбергом спорят на фоне. До неё лишь обрывки их разговора доносятся. — … у неё всё равно нет родителей, — настаивает Шелленберг. — Вы сами говорили, я, можно сказать, помогаю вам уменьшить количество беспризорников. Дальше снова шум. — Ну, сами подумайте, — всё так же вежливо и невозмутимо настаивает Шелленберг, — вы знаете, что когда моя жена, уже бывшая жена, бежала со своим любовником, то она забрала и наших детей. Они, конечно, пропали без вести после пересечения границы, но я почти уверен, что больше никогда их не увижу. Значит, у него были дети. И больше нет. Асе его не жалко, она пытается найти хоть какую-то логику в том, что он собирается сделать. — Но она ведь, — пытается вставить полковник. — … да и в конце концов ваша хвалёная дружба народов. В итоге полковник сдаётся, он только качает головой и что-то себе под нос бормочет. Ася смотрит на Нину, которая всё это точно слышала, ведь она переводила. Девушка ей улыбается. А вторая вдруг подходит из-за её спины и подталкивает к Асе небольшой вазочку, которая до этого стояла на другом углу столика. Там конфеты. Ася смотрит на неё, не берёт, потому что просто не может поверить, но девушка, видимо, думает что-то другое, потому что она достаёт одну конфету и кладёт её буквально перед Асей. Полковник продолжает бурчать и выходит. За ним выходят и обе девушки. Ещё несколько минут просто смотрят на конфету, а потом разворачивает и целиком запихивает в рот. То, что она поверить не может, ещё не меняет того факта, что её впервые в жизни выбрали. *** Только когда все выходят, Вальтер понимает, что кое-что он всё-таки упустил. Он поворачивается к девочке. — Как тебя зовут, ребёнок? — спрашивает он. — Ася, — улыбается она.