Сделка

Макс уверен, что Шелленберг сейчас что-то ему скажет. Он слишком хорошо знает своего начальника, чтобы трактовать тот внимательный взгляд на себе как-то иначе. Шелленберг встаёт с кровати и накидывает поверх домашней одежды бордовый халат, который до этого болтался на спинке самой кровати. Он делает это всё, не отводя глаз от Макса. Но потом всё-таки качает головой и направляется к двери комнаты. Разве что, положив руку на ручку двери, он всё-таки оборачивается и замечает. — Когда я велел вам, — начинает Шелленберг, и его губы трогает лёгкая усмешка, — охранять мой сон, я имел в виду то, чтобы вы остались со мной в одной комнате. А не то, что вы всю ночь смотрели на меня в упор. Макс едва улыбается уголком губ и оставляет замечания шефа без ответа. — Как вам спалось? — Вместо этого спрашивает Макс. — Замечательно, спасибо, — хмыкает Шелленберг и всё-таки выходит из комнаты. Макс идёт за ним и они оказываются на кухне. Первым Шелленберг ставит на плиту кофейник, потом достаёт какие-то продукты, не особо присматриваясь к Максу, и его мысли заняты немного другим. Но спросить он не успевает, потому что стоит Шелленберг, чтобы включить плиту, как он отходит к тумбочке и достаёт очень знакомый флакон. Макс улыбается самому себе, зная, что его начальник всё равно не увидит, ведь он стоит к Максу спиной. Но Шелленберг явно привычным жестом достаёт одну капсулу и закидывает её в рот, спешно запивая водой. Макс сомневался, что Шелленберг принимает таблетки. Он почти уверен, что одну в день шеф всё-таки принимает. Потому что приносил её сам, когда не был на задании, и находился рядом с шефом, вот тогда он всегда приносил стакан воды и одну капсулу после обеда. Иногда Шелленберг выпивал капсулу прямо при нём, иногда Макс забирал пустой стакан чуть позже. Но он никогда не был уверен, что Шелленберг принимает таблетки утром. Впрочем, он замечал, что Шелленберг стал лучше себя чувствовать. Значит, Шелленбергу вполне хватало и одной капсулы в день. Теперь же Макс очень рад, что оказывается, тот послушно принимает ещё одну каждое утро. Вдруг Шелленберг поднимает флакончик и проигрывает им в руках, оборачиваясь к Максу. — Ваши волшебные таблетки без этикетки, — усмехается он, — все это время просто имели этикетку на кириллице? Макс немного опешивает из-за этого вопроса, но по хитрому взгляду Шелленберга быстро догадывается, что это ещё одна подколка в его адрес в духе «Товарищ Штирлиц». А ещё он очень устал врать ему, поэтому Макс качает головой. Шелленберг приподнимает брови. — Ваши магические, — он качает головой, — но я ведь в Германии был не только у врачей. И они сказали, что совершенно ничем не могут мне помочь. — Таких, — Макс специально акцентирует на этом внимание голосом, — ни в Германии, ни в Европе не найдётся. Шелленберг явно удивлён, хотя это едва показывает. Только задумчиво приподнимает флакончик к своим глазам, чуть подкручивает его и всматривается в то, как крутится капсула внутри. — У них очень занимательный цвет, — замечает Шелленберг. — Так что всё-таки в них? — Как вы себя чувствуете? — Вместо ответа спрашивает Макс. — Уходите от ответа? — Шелленберг довольно хмыкает. — Вот теперь я вас узнаю, а то рядом со мной как будто бы всю ночь был совершенно другой человек. — Он немного замолкает. Явно прикидывает в голове, что сказать, но в итоге решает не спрашивать. Шелленберг убирает флакончик на место и закрывает ящик. После чего возвращается и продолжает готовить завтрак. — Вам всё-таки не стоило не спать всю ночь, — как бы мимоходом бросает он, нарезая два бутерброда и укладывая их на тарелку. — Вы теперь абсолютно не выспались, как вы сможете охранять меня сегодня? Он оборачивается и смотрит на Макса, поэтому тот пожимает плечами, его начальник снова хмыкает и отворачивается. — Не говорите, что вам и сон не нужен, — как-то даже немного обиженно замечает Шелленберг. — Нужен, — охотно поясняет Макс. — Но мне не привыкать, одну ночь могу и потерпеть. Вы можете быть уверены, что с вами сегодня ничего не случится. — Хотел бы я быть вчера уверенным, что со мной ничего не случится, — язвительно замечает Шелленберг. Здесь Максу совершенно нечего ему ответить. Ему явно ещё не раз припомнит вчерашнюю поездку со связанными руками и мешком на голове. Почему-то Шелленберг решил припоминать её именно Максу, хотя тот о ней ничего не знал и не имел никакого отношения. Впрочем, кому ещё он может её припоминать? Ведь самих виновных этого приключения рядом с ним нет. Макс зевает, тянется к стулу и присаживается напротив. Ситуация вдруг становится какой-то совершенно невероятной, потому что Шелленберг наливает кофе и ставит чашку перед ним, после чего садится за стол сам и ставит тарелку с бутербродами. Он даже пододвигает её ближе к Максу. Сказал бы ему кто, что он всю ночь будет смотреть, как его начальник спит, а теперь будет с ним завтракать — Макс никогда бы не поверил. Всё абсурдно, ситуация смотрит ему в лицо. Даже немного трогает, где-то очень глубоко внутри, там, где сердце. Потому что он этого человека, что сидит напротив, очень давно любит. — Как вас на самом деле зовут? — первым нарушает тишину Шелленберг. — Макс Отто фон Штирлиц, — Макс опускает глаза и смотрит на тарелку. В них, если и мелькает грусть, то Макс быстро подавляет её внутри. Он остаётся жив. Она остаётся рядом с человеком, которого он любит. У Шелленберга всё тоже будет хорошо, Макс обо всём позаботится. Эта странная грусть, которая иногда гложет его сердце, Максу совершенно ни к чему. Но Шелленберга этот ответ явно не устраивает. Он продолжает смотреть на Макса в упор. И не трогает ни бутербродов, ни своего кофе. Макс тяжело вздыхает. А потом не удерживается и всё-таки ерошит свои волосы ладонью. Он вроде и не спал, и не ложился, а всю ночь просидел в кресле, а всё равно есть какое-то ощущение, что ему стоило бы хоть немного причесаться. — Максим, — он снова не смотрит на Шелленберга, — Максим Исаев. Только его несколько лет назад признали погибшим. Поэтому его больше не существует, а значит, и это больше не моё настоящее имя. Он всё-таки поднимает голову. Шелленберг очень внимательно смотрит на него упорно и молчит. Макс поджимает плечи. — Другого звали Всеволод Владимиров, — признается он. — Но и он давно погиб. Остался только Макс. Макс Отто фон Штирлиц. Кажется, Шелленберг начинает всё понимать. Он больше не спрашивает, а коротко кивает в ответ. — Так всё-таки что в таблетках? — Улыбается Шелленберг. Макс отчётливо понимает, что он не просто так спрашивает. Вот ведь! Но бдительность он не потерял, и Макс не спешит признаваться, чем на самом деле он подкармливает шефа. — Если вы так опасаетесь, что в них находится, то почему продолжаете пить? — Быстро находится он. — Я после них чувствую себя намного лучше, — Шелленберг отпивает кофе и ставит чашку обратно. — Уж не знаю, что вы скрываете, может быть, это всего лишь очередной морфий. Но даже если он и лишь полностью блокирует все болевые ощущения, то я вам благодарен. Мне будет намного спокойнее умереть во сне, чем постоянно возиться... — Он немного осекается и делает очень странный жест. — Со всем этим. Вы даже не представляете, насколько это было мерзко. Макс представляет. Он даже немного удивлён, что Шелленберг думает, что он хоть и разузнал о его диагнозе, но не удосужился узнать все подробности. — Как давно вы проверялись в больнице? Шелленберг качает головой. — Как давно вы хотя бы вызывали врача к себе? — Настаивает Макс. — В прошлом году, — отмахивается Шелленберг. — Какой в том смысл? Отлично знаете мой диагноз. Мне может помочь операция, но что-то я не надеюсь, что во время неё никто не вмешается. Всё-таки многие хотели бы от меня избавиться. Поэтому так или так. Только если кто-то всё-таки вмешается в мою операцию, то это значит, что я проиграл. Потому что им удалось меня перехитрить. Если же я умру просто так, из-за болезни? Тоже не очень хотелось бы, но хотя бы без чувства поражения, без этого мерзкого привкуса на губах. Макс догадывается, что Шелленберг сейчас не только о вкусе поражения. А ещё он только что признал, что симптомы давно за собой не наблюдает, пускай думает, что таблетки их лишь блокируют. — Они не действуют на ваши симптомы, — тихо начинает Макс. — Они вас лечат, они медленно лечат ваш недуг. Шелленберг поднимает брови. — Я никогда не поверю, что таблетками научились лечить рак, — с ноткой иронии замечает он. — Тогда вам придётся увидеть это своими глазами, — в тон ему отвечает Макс. — Что? Макс не может не улыбнуться уголком губ. Очень редко можно увидеть начальника внешней разведки рейха настолько ошарашенным. Очень редко можно заметить у Вальтера Шелленберга вообще какие-либо невыгодные ему эмоции. А сейчас показывать, насколько он удивлён, Максу точно не выгодно. Тем не менее, это выражение лица Шелленберг сдержать просто не может. — Что? Я никогда не поверю, — начинает было Шелленберг. Наплевав на правила приличия и их ранг, Макс всё-таки перебивает: — Съездите в больницу, проверьтесь. Шелленберг не двигается с места. Он молчит. — Я расскажу вам, что было в таблетках, если вы проверитесь в больнице, — настаивает Макс. Шелленберг будто сдаётся, чуть закатывает глаза, доедает свой бутерброд, убирает обе чашки со стола и жестом просит Макса поторопиться. — На меня вчера напали, — бросает Шелленберг на ходу, уходя в свою комнату. Судя по звукам, он переодевается. — Вы спасли меня от покушения, — слышит Макс через открытую дверь, — но сегодня мы оба не едем в канцелярию, а отправляемся в больницу. Я всё верно говорю, товарищ Штирлиц? Макс беззвучно кивает. Он с каждым разом находит это «товарищ Штирлиц» всё более и более забавным. Ещё немного, и ему даже начнёт нравиться. Или всё дело в том, с какими интонациями его так зовёт Шелленберг? В итоге они действительно отправляются в больницу. Через полчаса Макс наблюдает, как врачи рассеянно пытаются обследовать Шелленберга. Через пару дней у них появляются все результаты. Тогда Макс, верный тенью ходивший за своим начальником все эти дни, тоже оказывается рядом. Он навсегда запоминает это извиняющееся выражение лиц врачей и это совершенно нейтральное, но такое потерянное выражение лица его шефа. Какие-то следы раковых клеток всё-таки находят. Только они выглядят так, будто это шрамы от перенесённой болезни. Будто Шелленберга прооперировали, и недуг он победил. Просто остались шрамы, остались напоминания о болезни. Сам Вальтер ничего не говорит, а Макс просто внимательно следит, чтобы тот не споткнулся на лестнице. Потому что, когда они выходят из больницы, Шелленберг совершенно не смотрит под ноги. И вдруг, резко посмотрев на Макса, заставляет его сознаться во всём. *** Ну, пока что никто не задаёт лишних вопросов. Учитывая, что город вот-вот возьмут советские войска, которые уже подступают к пригородам, мало кому есть дело, почему Штирлиц теперь повсюду ходит как затмённая тень. Даже новости о покушении на него встречают по-разному. Но есть среди коллег и какое-то ехидство, мол, и до тебя добрались. Но опять же, учитывая всю ситуацию, в апреле 1945-го никому нет никакого дела, и он не спешит привлекать внимание к себе. Он хоть и распорядился утром, чтобы ему доложили о покушении, и что весь день они проведут в больнице, к вечеру Шелленберг в канцелярии всё-таки появился. Поэтому, ехали обратно на его квартиру они ближе к ночи. Вальтер периодически подглядывал на своего подчинённого, но, видимо, тот не привык не спать всю ночь, а после этого вполне сносно чувствовать себя весь день. Не то чтобы Шелленберг верил, что его снова украдут посреди белого дня, в конце концов, он ведь согласился, но вдруг у кого-то с другой стороны найдутся очень интересные предложения. Поэтому ему было спокойнее, если бы Штирлиц внимательно смотрел по сторонам. И не только смотрел, Вальтер успел убедиться, хотя и не имел никаких доказательств, что Штирлиц вовсе не дурак. Он просто не знал, кто именно, и что-то подсказывало ему, что спрашивать просто так — совершенно бесполезно. Когда они приехали, на Вальтера нахлынула невообразимая усталость. Но они всё-таки поужинали, а после этого он так же оставался следовать за Штирлицем в спальню. Разве что устроился в кресле, но Вальтер ему не позволил. — Ложитесь спать, — бросает Вальтер. Штирлиц пытается поспорить, потому что Шелленберг жестом указывает ему, где ложиться спать. Но, видимо, пытаясь упрямиться, Штирлиц начинает опускаться на ковёр, который лежит у кровати Вальтера. Он только и успевает, что на него сесть. — Нет-нет, — Вальтер немного злится, он слишком хочет спать. — Мне будет намного спокойнее, если я буду знать, что вы точно хорошо меня охраняете, а не прозеваете кого-то, как сегодня. Сегодня Штирлиц никого не прозевал, но он правда несколько раз зевнул, привлекая к себе внимание Вальтера. Тот ведь отлично знает, что подчинённый не спал всю ночь. И ещё по одной причине, но об этом знать совершенно не обязательно. У Вальтера совершенно не остаётся сил, чтобы спорить. Он сам садится на собственную кровать, сдвигается на дальнюю половину, укладывается к стене, жестом подталкивает Штирлица, чтобы тот лёг рядом. Видимо, тот тоже изрядно устал, что не продолжает спорить, а просто ложится. Правда, на самый край, и сразу отворачивается от Вальтера спиной. Что ж, Шелленберг не спорит, уже зная, что ему ответят. Если сам Вальтер спит спиной, наблюдать за ним не было смысла. А вот наблюдать за комнатой? Вполне. Ведь теперь, чтобы добраться до Вальтера, нужно было или пройти сквозь стену, чего, к слову, Шелленберг совершенно не боялся, или перелезть через его кровать. Вальтер давно не спал так мирно и крепко. Вернее, крепко он спал до «происшествия». А как только уснул, сдвинулся поближе к Штирлицу, и вот этим поступком сейчас поплатился. Тот не перевернулся во сне, но посреди ночи откинул руку назад. То есть по-прежнему лежал к нему спиной, вот его рука, со всего размаха, шмякнулась прямо на Вальтера, очень резко пробуждая его. Рука была очень тёплая, но тяжёлая. И так спать дальше Вальтер точно не смог бы. Поэтому, не придумав ничего лучше, он сонно сдвинул руку обратно, укладывая её на бок. И уснул. Правда, ненадолго. Потому что тяжёлая рука упала на него обратно уже через час. Вальтер глухо проворчал себе под нос, но будить Штирлица не стал. Он разве что сдвинулся ближе к стене, перевернулся и подмял его ладонь под себя, буквально укладываясь сверху. Он бы и всю руку под себя подмял, но так она бы точно не согнулась. Растяжки шли сильнее, и так оставалось лишь позавидовать, раз Штирлиц, лёжа на боку, мог почти полностью отогнуть руку назад. Вальтера удивляло, что тот упорно не просыпается, несмотря на все махинации, которые предпринимает Шелленберг. Его вдруг даже насторожило, что если на них кто-то сейчас нападёт, поднимет ужасный шум, то Штирлиц всё равно не проснётся. Насколько крепко можно было спать? Казалось бы, всё это начал сам Штирлиц. Только падать в неловком положении отказывается всё-таки Вальтер. Он не проснётся, когда начнёт ворочаться сам. А поутру он проснётся и обнаружит, что за ночь всё-таки повернулся к нему лицом. А ещё что Вальтер полностью отобрал у него руку и улёгся сверху, с этой рукой буквально обнимая её. Штирлиц ничего не скажет, как и Вальтер. Они просто встанут и отправятся завтракать.