Сделка

Макс Отто фон Штирлиц. Эти документы, пожалуй, ещё никогда не вызывали у него столь странного смешения чувств: растерянности, безразличия, удивления и давно забытой глухой боли. Макс — именно Макс, а не Максим. Его давно никто не называл по имени. Сам Штирлиц иногда мысленно обращается к себе так, словно хочет напомнить, кем он был когда-то. Но сейчас новая реальность смотрит ему прямо в лицо, а приказ от командования жжёт пальцы. Макс отрывает взгляд от шифровки в руках и смотрит в зеркало. Уже не в первый раз, но снова видит там совершенно незнакомого и очень уставшего человека. Он был уверен, что для него всё скоро закончится. А когда получил поручение два дня назад, решил, что ошибся, и «конец» наступит даже раньше. Его вызвали срочно, практически забыв о правилах конспирации. «Главное было, чтобы его не остановили», — так значилось в шифровке. Но вместо заслуженного покоя, которым он тешил себя, Максим Исаев, он же Макс Отто фон Штирлиц, получил новое задание. И он не знает, что с этим делать. Для начала нужно привыкнуть к тому, что его прошлого давно нет. Всё, что было до войны, — лишь иллюзия, которой он успокаивал себя. Сегодня у него забрали даже шанс на покой. Макс прекрасно понимал: когда война закончится, он не сможет вернуться на родину. К прошлой жизни ему не вернуться. Он уверен, что этот год станет для него последним. Либо его разоблачат и расстреляют как разведчика, либо война будет выиграна, и тогда его расстреляют уже свои как шпиона. Макс продолжал надеяться, что это просто усталость. Он… просто хочет, чтобы всё поскорее завершилось. Но для него ничего не заканчивается. Командование словно решило сэкономить время и сообщить все новости за одну встречу. С этой встречи он вернулся час назад и теперь пытается привыкнуть к тому, что из зеркала на него будет смотреть только Макс Отто фон Штирлиц. Максиму Исаеву подготовили документы: его признали сначала пропавшим без вести, а потом погибшим, списав всё на несчастный случай. Его теперь бывшая жена несколько лет назад вышла за другого. Всеволода Владимирова тоже больше нет. Остался только Макс фон Штирлиц, и у него новое задание. И ему умереть — не судьба, ему придётся жить. Покой разведчику снова будет лишь сниться, да и то ненадолго — бессонница заберёт и это. Макс был уверен, что в прошлый раз оставил в доме Вальтера Шелленберга достаточно таблеток. Он хотел, чтобы тот продолжил их принимать, даже когда от самого Макса не останется и следа. Теперь же выходит, что он сам будет следить за состоянием Вальтера. — Знать бы наверняка, — шепчет Макс себе под нос, — что они имели в виду. Он снова проводит пальцем по шифровке. «Присмотреть за Вальтером Шелленбергом» — что бы это ни значило. Макс раньше занимался чем-то другим? Или теперь его цель — только один человек? Макс не понимает, а ему не потрудились объяснить. Он лишь знает, что, пропав два дня назад и не предупредив шефа, он наверняка попадёт в историю. Макс планирует всё списать на бомбардировку: мол, его не было, машина сломалась, а затем он застрял в эвакуированном районе Берлина. Но он не уверен, что Вальтер Шелленберг поверит. Он слишком умён. В таком «приподнятом» настроении Макс направляется в здание рейхстага. Постучавшись в кабинет начальника внешней разведки, он ждёт, но ответа не слышит. Немного помедлив, он открывает дверь. Она не заперта, значит, Шелленберг на месте. И правда, Вальтер сидит за своим столом. Но стоит ему увидеть Макса, как в лицо тому тут же прилетает папка. От неожиданности Макс не успевает её поймать. Папка лёгкая, явно пустая, но всё равно ударяет его наотмашь, после чего падает к ногам. Макс растерянно смотрит на начальника. Вальтер отвечает таким же потерянным взглядом, словно сам не ожидал от себя подобного выпада. Но он не извиняется, а лишь жестом торопит Макса закрыть за собой дверь. Шелленберг молчит, погружённый в свои мысли. Макс замечает, как тот делает резкий, непривычный для себя жест, качает головой и резко встаёт. Решительным шагом он пересекает кабинет, хватает Штирлица за руку и вытаскивает его за собой. Вальтер Шелленберг грубо и сильно сжимает руку Макса где-то между запястьем и локтем. Штирлиц не сопротивляется. Шелленберг тем временем открывает дверь и увлекает его за собой в коридор. Он по-прежнему молчит, но, оказавшись за пределами кабинета, отпускает руку Макса. Не останавливаясь, он быстро выходит из здания и направляется к машине. Макс послушно идёт следом. Сев за руль, он слышит лишь короткую команду завести двигатель. Вальтер замолкает, будто размышляет, куда ехать. Макс замечает, что его начальник показывает непривычно много эмоций. Среди них выделяется растерянность, похожая на ту, что недавно сбивала с толку самого Штирлица. Наконец Шелленберг говорит: — Поедем ко мне на квартиру. Макс знает адрес. Из-за бомбёжек и разрушений путь занимает больше времени: одна из дорог перегорожена обломками здания. Штирлиц старается ни о чём не думать, и это у него получается. В квартире они оказываются без лишних слов. Вальтер запирает дверь на ключ и уходит внутрь, не включая свет. Снаружи ещё светло, но пасмурная погода делает квартиру мрачной. Макс тянется к выключателю, но замирает, когда Шелленберг внезапно оборачивается. Вальтер делает странный для себя жест: всплескивает руками, словно собираясь накричать, но не произносит ни звука. Затем он хватается за голову, снова всплескивает руками и резко останавливается. На мгновение он сосредотачивается, явно беря себя в руки, а потом внимательно смотрит на Макса. — Проходите уже, — бросает он с ноткой иронии. Пауза, затем добавляет, — Товарищ Штирлиц. Макс замирает у двери, едва не касаясь выключателя. Вальтер смотрит на него пристально, без тени шутки. Затем поворачивается спиной и уходит вглубь квартиры. Макс колеблется ещё пару секунд и следует за ним. Они заходят в гостиную, где Шелленберг тяжело опускается на диван. Макс остаётся стоять напротив, как будто это очередной доклад в кабинете начальника. — Меня сегодня похитили, — вдруг спокойно говорит Шелленберг, будто обсуждает погоду. — А потом поздравили. Сказали, что я оказал советской разведке очень важную услугу. А ещё меня повысили. Он жестом указывает Максу сесть. Тот послушно садится в кресло сбоку. — Товарищ Штирлиц, — Шелленберг прищуривается, скрещивая руки на груди, — не объясните ли мне, какого дьявола я уже три года работаю на советскую разведку? Макс не знает, что ответить, кроме правды. Его поражает не только суть разговора, но и то, что они ведут его в запертой квартире, а не в допросной гестапо. Он также не может понять, почему Вальтер остался с ним наедине. Погоди… Он сказал, что его похитили?! — Вы могли меня хотя бы предупредить, — Вальтер Шелленберг начинает злиться, но его голос становится только холоднее, — что сегодня со мной захотят поговорить. Потому что когда меня выкрали из собственного кабинета, надели мешок на голову, а потом три часа везли в багажнике, я решил, что меня будут пытать. Или убьют. А меня, оказывается, решили повысить. Макс открывает и закрывает рот, но ничего сказать не может. — Я не знал, что они собираются это сделать, — честно признаётся Штирлиц. Честнее он, пожалуй, давно уже не говорил. — Я очень удивлён, что они так поступили. — Вы хотите отрицать, что это из-за ваших заслуг я уже три года работаю на советскую разведку? — фыркает Шелленберг. Макс мог бы отрицать, но не видит смысла. Ему и раньше было невыносимо лгать этому человеку. А теперь начальник внешней разведки всё знает. Шифровки, которые Макс отправлял, никогда не затрагивали действий Вальтера Шелленберга. Он всегда умалчивал, старался, чтобы его доклады вообще никак не касались этого человека. Но значит ли «присмотри за Вальтером Шелленбергом» вовсе не слежку, не следить за каждым его шагом? Это могло значить: следи, чтобы он мог продолжать делать каждый свой шаг? — Вас повысили? — осторожно уточняет Штирлиц. Шелленберг фыркает и закатывает глаза. — Мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться. По иронии и яду, звучащим в его голосе, Макс делает вывод, что отказаться было невозможно. Но он по-прежнему не понимает сути. — Командование меня не уведомляло, — говорит Штирлиц. Шелленберг прерывает его жестом. — Допустим, вы ничего не знали. Но тогда вы ответите мне на один вопрос, товарищ, — он прищуривается, — какого дьявола я уже три года работаю на советскую разведку?! Макс шумно выдыхает. Он смотрит на пол, потом на стену, где слишком громко тикают часы. Наконец, он резко встаёт. Шелленберг тут же поднимается, пересекает небольшое пространство между ними и встаёт между Максом и дверью. Макс не собирался выходить, но теперь Вальтер стоит совсем близко, сверля его взглядом. Штирлиц вздыхает второй раз. — Три года назад вас посчитали угрозой, — говорит он честно. — Советское командование решило, что вас лучше убрать. Макс на секунду замолкает, обдумывая, что ещё уточнить, и решает продолжить: — Но я сообщил, что часть сведений получил от вас лично. И что смогу проще и быстрее доставать последующую информацию тоже от вас, нежели из других источников. Вы не желали назвать своего имени, но я передал, что это именно вы передали мне те сведения. Макс смотрит на Вальтера, стараясь говорить спокойно: — Поэтому советское командование решило сохранить вам жизнь. И оставить вас на той позиции, на которой вы находитесь. Макс не знает, что ожидал услышать от Шелленберга. Но явно не это, потому что тот не скрывает своего удивления, и его эмоции слишком легко читаются в глазах. Видимо, Шелленберг ловит на себе его внимательный взгляд и резко поворачивается. — Почему? — холодно настаивает он. Макс пожимает плечами, но сразу же понимает, что начальник его не видит, он по-прежнему смотрит в пол. Поэтому Макс сжимает губы, но снова ничего не говорит, разве что совсем чуть-чуть. Наверное, всё-таки не стоит? Он резко закрывает рот, потому что почти что признался. Почти. Он уже был готов сказать всю правду, но Вальтер Шелленберг вдруг поднимает голову и снова смотрит на него упорным взглядом, и Макс передумывает. — Никогда не был предан Рейху, — тихо говорит Штирлиц, и Шелленберг шагает, сокращая оставшееся расстояние между ними. Теперь они стоят слишком близко друг к другу. — Но и Советскому Союзу я никогда не был предан. Шелленберг внимательно всматривается в его лицо, Макс чувствует его взгляд буквально каждой клеточкой кожи, как он плавно скользит от лба до носа и губ. Макс почти уверен, что его лицо не отображает ни одной эмоции. Шелленберг ждёт. Они стоят так близко, что Макс чувствует его дыхание, и тем не менее они совершенно не касаются, если не считать кончиков пальцев. Есть в этом положении что-то странное: будь они в ботинках, топтались бы на самих этих ботинках друг друга. Странное положение. — Вы предали обе страны сразу, — подталкивает его продолжить Шелленберг. Его голос вдруг звучит немного мягче. Намного тише, чем раньше, и будто бы совсем немного теплее. — Я никогда не был предан обоим, — замечает Макс. — Но я предан только вам. Только вам. Это правда. Он, правда, не уточняет одну важную деталь — почему. И очень надеется, что Шелленберг не спросит. Потому что отвечать на этот вопрос Макс пока не готов. Но его начальник как-то рассеянно поднимает на него взгляд, будто впервые видит его и осматривает совершенно другим взглядом. Он не шагает ближе, потому что ему просто некуда шагнуть, но наклоняется вперёд и очень медленно кладёт свою ладонь Штирлицу на плечо, прямо на самый край. А ещё он немного отстраняется от собеседника, так что Макс всем телом чувствует, как мелко подрагивает когда-то совершенно невозмутимый шеф внешней разведки. *** Вальтер быстро прикидывает, куда они могут направиться. К нему домой? Там, скорее всего, может быть прослушка. В здании рейхстага оставаться точно нельзя, здесь уши были у каждой стены. А учитывая, как легко его оттуда выкрали, то Вальтер всё больше и больше не хочет находиться в этом здании вовсе. В квартиру самого Штирлица? Там тоже может быть прослушка. Одну из конспиративных квартир? И там может быть прослушка. В конце концов, Вальтер решает остаться. Если в его собственной квартире была прослушка, то она была там с самого начала. Значит, они не услышат ничего нового, а значит, скорее всего, её там не было, иначе почему советская сторона верила, что он работал с ними последние три года. А ещё, в какой-то степени, сегодня переключился слишком много факторов: ему как будто бы всё равно, услышат ли его и переиграют. Поэтому он велит Штирлицу вести машину именно к нему домой. А потом увлекается собой и закрывает за ними дверь. Вальтер злится, что Штирлиц отрицает. А потом он всё больше и больше оглядывается на его лицо, и если бы он не работал с ним так тесно раньше, если бы не знал все тонкости поведения подчинённых, всё, что он на нём знал, — то он бы не заметил. Но Вальтер знает о нём слишком много, замечает всякие мелочи. Штирлиц выглядит очень уставшим, он за последние годы особенно сильно постарел, седые виски, морщины, лицо измождено — следы стресса, а вовсе не возраста. Вальтер старается не останавливаться на мысли, что Штирлицу, похоже, это идёт. По крайней мере, потому что он пока в принципе старается на подобных мыслях в чужой адрес не останавливаться. Нет, Вальтер не дурак, чтобы врать самому себе. Поэтому он просто старается долго не думать и не задерживаться на совершенно очевидной мысли, что он подозревал этого человека в шпионаже очень давно, но не сделал совершенно ничего, а однажды и вовсе уничтожил доказательства, которые могли указать. По совершенно простой причине: он не заметил, когда в него влюбился. Вальтер сам себе это не отрицает. Он признаёт, он всего лишь старается долго не задерживаться на этой мысли. Сейчас эта увлечённость собственным подчинённым, такая аморальная, губительная увлечённость, вдруг играет ему на руку. Потому что он слишком хорошо знает, что Штирлиц не врёт, чтобы поверить. Штирлиц сейчас не врёт. Он не знал. Но он что-то скрывает. Поэтому, когда Штирлиц вскакивает на ноги, Вальтер не думает, а преграждает ему путь. Он только когда останавливается напротив и понимает, что тот явно не собирался никуда уходить. А теперь Вальтер как дурак стоит между ним и дверью. — Я никогда не был предан Рейху. Но и Советскому Союзу никогда не был предан, — честно признаётся Штирлиц. Вальтер замирает. Во всём этом есть что-то ещё, он улавливает. Или надеется? Он может ошибаться. — Вы предали обе страны сразу, — шепотом замечает Вальтер. — Я никогда не был предан обоим. Только вам, — отвечает Штирлиц. Штирлиц замолкает, но слова Вальтера его последние слова отдаются в голове эхом. Только вам. Только. Вам. Это ведь значило то, о чём он думал? Нет, могло не значить. Штирлиц продолжает, он рассказывает всё, Вальтер слушает, но больше ищет какие-то знаки того, что он прав. И до конца их не находит. Он сначала кладёт руку на плечо Штирлица. Потом прижимается к его груди, Вальтер давно мелко трясёт. Он не может отойти от того, что произошло сегодня. Когда же замолкает, Вальтер рассказывает ему о предложении, которое ему сделало советское командование. И пока он говорит, он очень медленно поглаживает плечо Штирлица, а потом сдвигает руку чуть левее. Снова останавливается. Если Вальтер сейчас вытянет большой палец, то он бы уже мог коснуться шеи Штирлица. Там рубашка правда застегнута на все пуговицы. Так привычно аккуратно. Если Вальтер сдвинет руку ещё немного, ещё чуть выше, то сможет даже коснуться шеи подчинённого. Он правда не уверен, почему ему так этого хочется. Потому что какая-то часть его, нашёптывает, что за всю эту историю и ему бы очень хотелось придушить. Но другая? Только вам. Только. Вам — эхом напоминает голос в голове. Быть может, он имел в виду, что он очень уважает Вальтера. Или быть может, он имел в виду, что он считает Вальтера своим лучшим другом. Вальтер в этом не уверен. Он ни в чём не уверен больше. Только вам. Может, всё-таки он хотел сказать, что не доверяет никому, кроме Вальтера, что Вальтер для него лучший друг, что он верит только ему. Шелленберг медленно поднимает и вторую, до этого свободную руку, и всё-таки аккуратно опускает её на талию Штирлица. Но ровно так, как руку мог бы положить, например, старший брат. Скорее так подталкивает кого-то под спину, нежели обнимает любимого человека. Так могли бы себе позволить близкие родственники. Вторую же руку Вальтер тоже двигает, но в последний момент не позволяет её поднять себе ближе, останавливаясь на самом краю воротника рубашки. Он не смотрит наверх, он всего лишь слышит, что Штирлиц перестал что-то говорить. Но он слышит стук своего собственного сердца. И Вальтер привлекает Штирлица ближе, сам ли мягко, осторожно опуская голову и прижимаясь щекой к его левому плечу. А ещё он закрывает глаза и просто старается дышать. Не знает, сколько они так стоят. Он обнимает его не сразу. Да и потом, как будто совершенно не знает, не умеет… Ну, кто в целом не умеет обнимать другого человека? Оказывается, Штирлиц не умеет. Он разве что потом всё-таки опускает голову и утыкается носом куда-то в макушку Вальтера. Ему вдруг хочется верить, что ему кажется, что в макушку его поцеловали. *** Сегодня у Шелленберга так быстро меняется настроение, что Макс просто не успевает под них подстроиться. Он не собирался целовать шефа в макушку, ему очень хотелось. Но совершенно точно не собирался этого делать. Он очень надеется, что это останется без внимания. Кажется, Шелленберг не замечает, потому что никак не комментирует и даже не сдвигается. Он разве что дышит всё более размеренно, его вскоре перестаёт колотить. Макс чувствует себя виноватым, хотя он действительно не знал, что командование не сообщало ему о этой операции. Он идет туда, где Вальтер не отправил шифровку, не пригласил на личную встречу, а именно «выиграл» его. Тому же зданию, реставрации было слишком сложно, с другой стороны. Максу в целом не нужно догадываться, кто стоял за операцией. Он того оборотня слишком хорошо знает — тот ещё рисковый дьявол. А ещё он быстро понимает, что это было всего лишь представление. Ведь какое впечатление производит на человека, когда вместо того чтобы его просто пригласить, пусть и через секретные каналы, его не просто выгнали где-то на улице, или ночью, пока он спал, или по снотворным, например. Его прямо из кабинета выкрали — это представление. Это пугает. Пугать человека всегда проще управлять, Макс отлично понимает. Но ещё он знает Шелленберга достаточно хорошо, чтобы осознавать, что напуганным он долго не останется. А ещё Макс беззвучно усмехается, когда только сейчас обращает внимание на то, как Вальтер назвал предложение советской стороны. «Повышение» — он мог сказать как угодно, но сказал именно повышение. Это Макса веселит. Они простояли так, кажется, слишком долго. Время как будто перестало существовать. Он всё ещё слышит тиканье часов. Но вдруг, как и был шум, тикают потише. Он молчит. Максу не остаётся ничего другого, кроме как обнимать его в ответ. В конце концов, он всегда может списать это на то, что шефу нужно было успокоиться, учитывая, что случилось с ним днём. А если Максу очень давно хотелось обнять того человека, которого он так давно любил? То что с того? Он не признается, ни сегодня. Потому что если раньше подобное признание означало бы, что он будет рядом с Шелленбергом, чтобы помочь ему выздороветь, то после подобного признания, возможно, он бы и вовсе перестал есть те таблетки, которые принёс ему Макс. Поначалу он остался с мыслью, что шеф вообще не будет их есть, ведь это были очень странные таблетки в банке без этикетки. Наш техник очень часто был с ним рядом, чтобы заметить, что последний месяц, пристав у шефа, его вообще не было. Может, из-за чего-то другого, но и встали у него лежал один из знакомых — флакончик без этикетки. Так вот, раньше Макс не признавался, хотя бы потому, что ему нужно было быть рядом с Шелленбергом хотя бы до середины четвёртого-пятого. А там, когда война закончится, у него бы всё равно не осталось возможности выезжать. Но тогда, с таблетками, которых бы он оставил, скорее всего, хватило бы. Если бы он признался раньше, для самого Макса это означало бы прогулку в руки смерти. Интересно, по статье бы повесили или расстреляли? Он почему-то раньше никогда не уточнял, а теперь вдруг находит этот вопрос невероятно интересным. В любом случае, сейчас Макс тоже не спешит признаваться. Его слова Шелленберг может понять по-разному. Он может понять, что ему верят, что он его уважает, что он восхищается. Но Штирлиц не говорит, что он его любит. Макс просто говорит, что он предал две страны, только чтобы спасти одну — Шелленбергу жизнь. Макс лишь намекает, что он предал кого угодно ради него. Он мне говорит, что его любит? Если сейчас Шелленберг пожелает никогда в жизни его больше не увидеть, то для Макса это ещё не проваленное задание. А учитывая, что тому предложили, то неизвестно, как вообще повернётся история обоих стран. Кажется, Макса это заботит. Или ему просто впервые в жизни приходится так решать новые задания? Присмотри за Шелленбергом. Ему впервые буквально поручили убедиться, что с человеком, которого он любит, всё будет в порядке. Шелленберг очень долго молчит и не двигается с места. Поэтому Макс всё так же обнимает его в ответ. А потом вдруг его шеф первым отстраняется сам. — Я очень устал, — громко заявляет он, и Макс даже жмурится, так неожиданно громко звучит чужой голос в полной тишине комнаты. — После произошедшего сегодня мне совершенно точно нужно отдохнуть, — продолжает Шелленберг и выразительно зевает. Макс спешно кивает и собирается раскланяться и оставить его одного. Но его останавливают за руку. — Меня похитили из собственного офиса, — бурчит Шелленберг и не отпускает его руку, только перехватывает её теперь крепче. — Посреди белого дня, в здании рейхстага. — Он уводит Макса куда-то за собой. — Вы правда думаете, что я смогу уснуть, если буду знать, что меня никто не охраняет? Несмотря на интонации, это явно не вопрос. Не совсем приказ, не совсем просьба. Макс улыбается самому себе, хотя на его лице не мелькает ни одной эмоции. Подобная выходка шефа его неожиданно умиляет. Они проходят, как оказывается, в спальню самого Шелленберга. Макс отворачивается к окну и делает вид, что осматривает улицу. Он только слышит, как его начальник успешно переодевается и усаживается на кровать. Она едва слышно скрипит под его весом. Посчитав это своим знаком, Макс оборачивается, снова пытается с ним попрощаться, но стоит ему шагнуть к двери, как Шелленберг вскакивает на ноги и хватает его за руку, останавливая на месте. — Вы правда думаете, что я буду спать спокойно? — вдруг настаивает он. — Я буду охранять вашу дверь, — спокойно поясняет Макс. Шелленберг качает головой. А потом вдруг делает какое-то совершенно непризнанное детское выражение лица. — Я не буду спать спокойно, если вы будете сторожить мою дверь снаружи. Меня украли из собственного кабинета. Из собственного кабинета посреди белого дня и самого сердца рейха! — Он указывает на стул, кресло, которое Макс и вовсе не заметил до этого. Оно чуть глубже в комнате. Макс слушает, кивает и не показывает, что тому очень рад. Он просто отходит. — Вот и потрудитесь, — Шелленберг фыркает и укладывается обратно в кровать, отворачиваясь к Максу спиной и накрывая себя одеялом. — Товарищ Штирлиц, чтобы я проспал до самого утра, и никто меня не побеспокоил. Проследите за тем, чтобы я спокойно проспал до самого утра. Он больше не говорит ничего и, видимо, очень быстро засыпает, вымотанный всем, что с ним сегодня произошло. Макс пододвигает кресло ещё ближе к стулу и кровати. И, несмотря на усталость, тихо улыбается, когда комната погружается в кромешную темноту. Посреди ночи он услышит тихий стук, и его глаза сразу вспыхнут оранжевым. В темноте он видит, что это лишь снаружи поднялся ветер, захлопывая окно у кого-то из соседей. Шелленберг мирно проспит до самого рассвета. *** В этот момент Вальтер просыпается с ощущением, что на него кто-то смотрит в упор. Сначала это вызывает в нём страх и панику. Он медленно вспоминает, где он находится, и прекрасно понимает, что лежит в своей собственной квартире. Кто может быть ещё в этой комнате, кроме него самого? Вальтер медленно переворачивается на другой бок, так как он проснулся лицом к стене и спиной к любому, кто был в его комнате. Это точно не жена — она давно не жила с ним. Чему Вальтер был рад. Но не о ней сейчас. Он вдруг сталкивается со слишком внимательным взглядом напротив. Точно ведь, Штирлиц. Вальтер вспоминает, что приказал ему сидеть и смотреть, пока Вальтер спит. Но он немного не это имел в виду, потому что, судя по тёмным кругам под глазами подчинённого, тот действительно всю ночь сидел и смотрел на него. Но Вальтер настолько устал, что почувствовал взгляд только когда наконец выспался. Вальтеру неловко, едва ли стыдно, что из-за него Штирлиц не спал всю ночь. Но больше всего его смущает то, что это — он даже толком не может описать это чувство. Ну. Стремно. Ему как-то стремно, что человек, которого он любит, всю ночь сидел рядом и просто смотрел, как он спит. Это очень странно. Впрочем, человек ли? — Доброе утро, — тихо говорит Штирлиц. — Доброе, — также тихо отзывается Вальтер. Как там товарищ полковник говорил? Вы тесно работали с нашей братией? Он имел в виду нечисть, он имел в виду советских граждан? Он мог иметь в виду оба варианта. Но иногда Вальтер подозревал, что Штирлиц не человек. Сегодня почему-то эта мысль остаётся в его голове особенно настойчиво.