Спасение - во тьме

      Сенджуро стоит перед дверью в свою комнату, боясь зайти внутрь. Он знает, что оно там, ночь уже спустилась с неба, а оно приходит вместе с тьмой.              Взгляд сверлит пошарпанные напольные доски, отвлекая от боли, что стучит в левой части лица. Может, висок, может, глаз ноет – непонятно. В ушах лёгкий звон, но перепонки он не раздражает, ведь гробовую тишину ничто, кроме прерывистого дыхания в коридоре, не нарушает.              На паркет с характерным звуком упала крупная капля, образовав кляксу. Потребовалось некое усилие, чтобы понять, что это не вода. Боль оказалась настолько сильной в этот раз, что мальчик не заметил рассечённый край брови, откуда теперь вытекала кровь.       Отрезвляющий звук разбивающейся о пол жидкости вселил в худощавое тельце нечеловеческий страх. То, что находится за дверью, на фоне пьяного отца казалось спасением или хотя бы милостью Господней.              Сенджуро затаил дыхание, прислушиваясь, не обратил ли внимания на звук разъярённый мужчина, валяющийся сейчас на первом этаже в состоянии алкогольного отравления. Сколько ни пей – всегда мало. Сколько ни пей – всегда злой. Сколько ни пей – сын всегда выхватит добрую порцию пиздюлей ни за что.       Всегда больно, но сегодня особенно. Бил не руками, как обычно, а ремнём, непонятно откуда взявшимся. Острый угол бляхи попал точно в лицо, а потом ещё раз и ещё. Что же, раны и синяки – уже настолько привычное, что без них начинаешь чувствовать себя голым.                     Не всегда так было. Когда-то дом страха был уютным гнёздышком с весёлым смехом и семейной поддержкой, с любовью и лаской.              Семья Ренгоку была примером благополучия и процветания. Каждая ячейка общества Иокогамы хотела быть похожей именно на неё.              Отец семейства, Шинджуро, являлся уважаемым человеком, любимцем города, почётным гражданином. Он был связующим звеном между властью и народом. Его жаловали и простолюдины, и чинуши, ведь умел правильно говорить и с теми, и с другими, правильно доносил информацию, сглаживал все углы. Из-за него город жил собственной прекрасной жизнью.              Его жена, Рука, была не менее значимой женщиной в Иокогаме. Руководила приютом для всех обездоленных, беря абсолютно бесплатно под своё крыло и бездомного пьяницу, и сбежавшего от родителей подростка. Благотворительность – дело тонкое, но благородное, а безвозмездная помощь от чистого сердца оказывалась ценной и востребованной. В долгу за спасение никто не оставался, всегда расплачивались по несуществующему счёту сполна.              Старший сын, Кёджуро, был известной персоной в школе, но не из-за родителей, а по собственным достижениям. Подавал надежды на великое будущее, был гением среди сверстников, спортсменом и просто хорошим парнем. Президент школы, уборщик в столовой, отличник на доске почёта, репетитор для младших классов – всё про неугомонного энтузиаста, полного жизни и энергии. Незазнавшаяся звезда и будущее Японии, если угодно.              Самый младший, Сенджуро, был добрым милым мальчиком с горящими глазами и огромным сердцем. Прилежный ученик, скромный художник. Пусть был не так популярен, как брат, зато преподаватели его ценили и ставили в пример, особенно за хорошо написанное сочинение или помощь в актовом зале с декорированием сцены к очередной постановке школьников для родительского собрания.              Потребовался всего лишь год, чтобы уничтожить семью Ренгоку и их идиллию.              Мать покончила с собой – повесилась в спальне.              Когда её нашли, на лице красовалась жуткая улыбка, какую даже нарочно изобразить нельзя. Страшная гримаса вселяла ужас, отпечатывалась в памяти, заставляла неотрывно смотреть в выпученные глаза, налитые кровью. Засохшие слюни по краям омертвевших губ кричали не о попытке спастись, а о наслаждении собственной смертью. Казалось, что мёртвый взгляд следил за происходящим, пока медики снимали с верёвки тело и упаковывали его в мешок.       Руку нашёл Кёджуро. Не повезло, что младший брат вывел его из транса, оказавшись сильнее духом, но слабее на эмоции. Не повезло, что именно ему после десяти минут неподвижного шока пришлось звонить отцу и в скорую. Не повезло, что ситуация повергла его в пучину безумия.              Как позже выяснилось, мать уже несколько месяцев состояла на учёте у психиатра и глотала сильные нейролептики с сомнительным составом. Несла врачу бред, говорила о непроходящих галлюцинациях, якобы её окружают тени, следят за ней, шепчут, тянут за собой.              Семья не смогла пережить потерю.              Отец запил, как чёрт. Настолько любил жену, что от горя бросил детей на произвол судьбы.       Справедливо, муж должен любить жену сильнее детей, но когда дело касается потери одного из супругов – нужно становиться сильнее и жить уже не ради своего павшего лебедя, а ради оставшихся на тебе отпрысков. Они страдают от утраты не меньше. Но Шинджуро оказался трусом и слабаком. Опустился на самое дно, забыл о членах семьи. Каждый его день превратился в безвылазный пьяный угар с выливанием всей злости и скорби на младшего сына в виде избиения до потери пульса.              Старший брат кое-как закончил школу и, пустив начинающуюся жизнь под откос, сохранив всё же крупицы разумного, поступил в не самый приличный колледж, наплевав на высшее образование и блестящее будущее. Там нашёл себе компанию по интересам, где быстро подсел на наркоту, пытаясь заглушить в памяти то, что увидел в спальне родителей.       Уехал из дома в собственную квартиру, полученную «в наследство» от такого же наркомана, только помершего от передоза, и позабыл о родных, изредка напоминая о себе в смске только брату между отходами от кайфа.              Жизнь самого Сенджуро превратилась в ад. Сильно исхудал и побледнел, забыл, каково это – жить без боли и страданий. Забыл, каково не бояться собственного дома. Забыл, что такое счастье и свет. Он сохранил в себе человечность и кротость, сохранил в себе волю к жизни, поэтому до сих пор не ушёл из дома подобно брату, поэтому до сих не погряз в алкоголе и психоделиках.       Он верил, что всё наладится, верил, что это временно. Каждый день надежды было всё меньше, но это не мешало представлять вновь любящего отца и чистого светлого брата.              Может, всё было бы проще, но кое-что усложняло жизнь больше, чем расклеившиеся члены семьи – то, что ждало каждый вечер в комнате.                     И сейчас, стоя перед белой дверью, он снова боялся войти. Страх опьянил и сделал неживой куклой, а капля крови, испачкавшая паркет, отрезвила разрядом прямо в мозг.       Носок быстро исправил возникшее недоразумение, устранив следы преступления. Оставалось надеяться, что в темноте не скрылась красная полоса мазни, которая успела высохнуть при вытирании.              Не дыша, мальчик дрожащими пальцами опустил вниз ручку и отворил дверь, максимально тихо проскальзывая в комнату, чтобы отец не услышал даже его мыслей. Храп с первого этажа дал понять, что дышать уже можно.       Дверь закрылась так же быстро, как и открылась, оставляя главный страх в коридоре.              Глаза трусливо и бегло оглядели комнату: кажется, никого.              Наглая ложь. Он знает, что оно здесь – сидит во тьме и наблюдает. Оно ждало, ждало весь день. От этого, наверное, даже легче, хоть кто-то ждал мальчика в этом доме.              Сенджуро быстро проверил настольную лампу – лампочка опять не работает, хотя вчера вечером он её менял. То, что здесь живёт, всегда ломает источники света, поэтому комната младшего Ренгоку походила на подвал с лунным блеском. Хорошо, что хотя бы утром и днём светило солнце, напоминая о существовании своих лучей.              Ребёнок, не поднимая головы, уселся на край кровати и наконец ощутил весь спектр боли лица. Аар, как же печёт…       Сняв носок, которым уже вытер кровь в коридоре, приложил к рассечению, останавливая багровое течение. Слёзы неконтролируемо потекли из глаз. Ни всхлипов, ни воя не услышали родные стены. Тьму насытила лишь тихая соль. Больно и страшно. Больно и страшно.              Оно здесь, мальчишка чувствует хищный взгляд на себе.              Сенджуро схватил подушку и уткнулся в неё носом, удушая самого себя нехваткой воздуха и немым криком.              Этот вечер, эта ночь особенно жестоки. Внезапно понимает, что боится сейчас больше отца.       Оно хоть и вызывает ужас, но не такой, как обычно: мальчику стыдно перед существом. Стыдно, что оно видит его таким каждый день. Стыдно, что не может ничего сделать, что предстаёт перед ним жалким слабаком – трясущимся и плачущим.              При этом знает, что оно питается его болью, страхом и тоской. Питается его слабостью и ничтожностью. Больше страданий – больше еды. Это закономерно для таких тварей, как оно.              Мальчик знает, что существо ждёт, когда он сдастся и покончит с собой, как и его мать, ведь существо – тень. Та самая, которую видела Рука, которую он начал видеть примерно в тот же момент, что и женщина. Но как бы ни хотелось смерти, младший Ренгоку не так силен, чтобы залезть в петлю.              И всё же страшно до остановки сердца. Запутался в своих чувствах.       Стоит ли вообще бояться?              Тень никогда ничего не делает. Она только смотрит жёлтыми глазами и ломает лампочки. Тень всегда молчит, всегда наблюдает. Никогда не трогает, не прикасается, не мешает.       Пугает само её существование и неизвестность её намерений, в отличие от отца, которому и повод не нужен, чтобы ударить.              Может, стоило бы поговорить с ней, но Сенджуро не хочет сходить с ума окончательно, как мать.       Признать существование тени – признать своё сумасшествие. Признать существование тени – дать ей повод убить мальчика. Страшно не только смотреть на неё, обозначая своё видение скрытого, но даже думать о том, что она тут.              Ужас подкатил к горлу. Слёз не осталось. Светлая голова оторвалась от подушки и медленно повернулась в сторону угла, где обычно сидело нечто.              Жёлтые глаза неотрывно смотрят. Очертание тени кажется сегодня больше обычного.              Руки затряслись, рот приоткрылся в попытке вдохнуть немного воздуха. Умереть от страха – достойная смерть? Ренгоку этого не узнает, ведь пульсирующую боль и панику вытеснила потеря сознания.