Dubious Darkness

— …слишком рано делать какие-то выводы, основываясь только на отчётах спецслужб. Параллельно мы проводим собственное расследование… От этого голоса, что звучал будто прямо в его сознании — даже сквозь глубокий тревожный сон, Сэнку прошибло внезапным приступом паники, и он ошалело распахнул глаза, подорвавшись в больничной постели и тут же зашипев от резкой боли во всём теле. Какой-то первородный глубинный инстинкт заставил каждую его мышцу напрячься, а пальцы — потянуться к оружию, которого у него не было, и только спустя пару мучительных мгновений, полных агонии, он, наконец, понял, что звук доносился из телевизора, где по-прежнему транслировали бесконечную серию сюжетов об обрушении здания. Видимо, он снова уснул, пока Луна была ещё тут, в палате, и та решила не выключать размеренное гудение новостного канала. Ладно. Надо выдохнуть. Вдохнуть. Всё в порядке — насколько оно могло быть в порядке в заданных обстоятельствах. Сэнку мысленно досчитал до десяти, унимая бешеное сердцебиение, — какого чёрта, когда он вообще в последний раз испытывал подобную панику буквально из-за ничего? — поднял глаза и увидел Бьякую, что сидел за тем же самым столом в той же самой комнате для прессы, куда он повёл его в тот злополучный день, когда Сэнку сдал ему Гена. За его спиной усталой тенью стояла мисс Конни Ли, которая, видимо, и помогала отцу составлять эту отвратительную в своём сочащемся лицемерии речь. Рядом с Бьякуей, за соседним микрофоном, с молчаливым осуждением в бесстрастно-холодном взгляде сидела госпожа Кирисаме, которую Сэнку знал как главу информационно-исследовательского департамента Бюро, и которая после смерти Премьера стала Бюро временно возглавлять. Она никогда особо не нравилась Сэнку, казалась ему стервозной кланяющейся в ноги Ибаре сукой, но, возможно, он многого о ней не знал, судя по тому, что Ген и Амариллис были с ней хорошо знакомы. Кирисаме смотрела на Бьякую с плохо скрываемым отвращением, но это тоже не было новостью: казалось, она так смотрела на всех. И на Сэнку в том числе, каждый раз, когда он пытался заполучить личный час доступа к подведомственным ей лабораториям… Бьякуя продолжал вещать. — Мои мальчики прямо сейчас наблюдают за процессом зачистки разрушений и помогают спасти всех оказавшихся в ловушке мирных жителей… — Мои мальчики, — фыркнул Сэнку, скривив губы в горестном презрении. — Для кого ты, блядь, это сейчас говоришь? На языке сделалось так горько, что захотелось срочно прополоскать рот. Рядом, на маленьком приставном столике, всё ещё ждал своей участи полупустой стакан апельсинового сока, так что Сэнку схватил его, сделал несколько больших глотков и снова с болезненной влагой в глазах уставился на человека по ту сторону экрана. Что же с тобой произошло, старик? И как же Сэнку раньше не замечал этих пусть и едва уловимых, но всё-таки вполне очевидных изменений в человеке, которым так сильно когда-то восхищался? Который читал ему на ночь сказки и обещал, что будет рядом всегда-всегда? Который был для Сэнку нравственным ориентиром всю его сознательную жизнь? Но как же мало в этом человеке по ту сторону объектива камеры было от того мужчины, которого Сэнку когда-то знал. Бьякуя уже давно сменил свои простые рубашки и свитера крупной вязки на стильные костюмы, которые, вероятно, стоили больше, чем месячная зарплата большинства жителей Токио. Его волосы — намеренно и продуманно более длинные, чем короткая стрижка типичного чиновника, — создавали образ человека простого, свойского и не склонного к формальностям. Волосы были уложены в аккуратную причёску с полупучком, которую лучшие стилисты страны искусно взъерошили так, чтобы придать главе PSIA строгий, усталый и немного потрёпанный от переживаний, но от того ещё более привлекательный вид. Отросшая трёхдневная щетина лишь дополняла образ. Сразу видно и всем понятно — человек ночами не спит, волнуется за судьбу нации. Медальон на шее с биркой номера в космической программе, в которой Бьякуя участвовал по-молодости, ярко поблёскивал в свете софитов, привлекая внимание и ненавязчиво напоминая о том, какой путь он прошёл и как много сделал для страны… Он был так похож на политика. Сэнку вспомнил тот день, когда отец впервые предложил ему стать «защитником родины». Ему тогда было лет тринадцать, наверное, и старик всего пару лет как получил повышение по службе, пробился мелким чиновником в нижнюю палату Совета, ещё не наработав толком ни имени, ни репутации, но уже заявив о себе, как о действительно перспективном парне. Сэнку тогда радовался за отца и гордился им, но перспектива пойти по его стопам не казалась ему заманчивой. Куда более весёлым было собирать на площадке за школой модельки ракет по инструкциям одного чувака с научного форума. Тот был из Америки, уже учился в универе и казался Сэнку, горевшему космосом, физикой и инжинирингом, кем-то невероятно крутым… Какая ему госслужба? Какая спецподготовка? Лучше уж собственная лаборатория! Ракетное топливо! Космические сплавы! Но прямо и чётко в тот день он отцу так и не отказал. То ли считал, что Бьякуя шутит, то ли не верил, что тот будет настаивать — и отец принялся вдохновлённо продумывать программу подготовки будущих великих Генералов. Спустя ещё пару лет мнения Сэнку уже не спрашивали. Тогда он и забросил на время свою любимую физику с ракетами, поступив на юридический и с головой упав во все тонкости государственной службы, полностью растерял весь свой школьный круг общения, заимев близких друзей и почти братьев уже там, в корпусе подготовки… Сэнку переживал тогда, конечно. Всё это было непросто, пусть он и испытывал вместе с чувством потери и лишения ещё и чувство предвкушения. Да и тот парень с научного форума… как же его звали? Сэнку помнил, что никнейм у того был забавный — «Хьюстон, у нас проблемы», — но его имя? Чёрт, никак не приходило в голову, хотя и вертелось на языке. Ладно, не важно, в общем, тот парень сказал что-то вроде «не парься, чувак, почти все великие открытия совершались во имя военного дела, и если хочешь развивать науку, оборонка — самое лучшее для этого место!», и Сэнку как-то успокоился. Принял ситуацию. И правда: если уж отец хотел, чтобы сын служил стране — он ведь мог служить по-своему. Быть хорошим в том, что давалось ему легко, и что он действительно умел. Интересно, как бы тот парень с научного форума прокомментировал то, где Сэнку оказался сейчас? Всё это время Сэнку верил, что находится на своём месте. Что там, в запутанном механизме государственной системы, и был его настоящий дом — где ему всегда рады и где его праздновали. Он никогда всерьёз не считал, что Бьякуя чего-то там его лишил — наоборот. Он дал ему ресурсы, верных друзей и смысл. Он был рад оказаться на службе с ребятами и двигаться с ними по жизни плечом к плечу. Никто из них никогда не ставил под сомнение ни позицию Бьякуи как лидера, наставника и родительской фигуры, ни его новое положение в Совете, когда тот возглавил PSIA и вскочил на самую верхушку власти. С Сэнку тогда сняли часть текущих обязанностей, начав его путь скорее как медийного лица, чем чиновника, и в этом он тоже не видел большой проблемы. Лишь испытывал облегчение, что больше ему не придётся бесконечно возиться с бумажками в Следственном комитете и вечно торчать на монотонных совещаниях. Казалось, теперь он мог просто спокойно продолжать свои исследования, вести дела, в которых испытывал личный интерес… Однако сейчас, спустя годы, он понимал, что, возможно, именно это дало ублюдку Ибаре особые рычаги влияния — и возможность настроить отца против сына. — Сколько жертв уже найдено? — поднял руку один из репортёров. Бьякуя наклонился вперёд, и камера вновь переключилась на крупный план, показывая его уставшее лицо с беспокойными морщинками между бровей, так, чтобы все точно видели его живую мимику. — Все совместные силы Бюро и PSIA направлены сейчас на то, чтобы разобрать завалы как можно быстрее и безопаснее. Взрыв, по всей видимости, был вызван утечкой газа в старом трубопроводе, но мы всё ещё ведём расследование. Послышался галдёж, бессвязный шум голосов, но в этом гуле внезапно раздался отчётливый женский голос, показавшийся Сэнку знакомым. — А как вы прокомментируете слухи о том, что обрушение здания произошло в результате террористической атаки? Или те видеозаписи, где видно, как за час до взрыва туда подъехала машина с военными номерами и солдатами в форме американских спецслужб? — камера метнулась к девушке, осмелившейся это спросить. И, да, Сэнку точно её раньше видел. Высокая блондинка с карими глазами… Как же её… Минни? Минари? — А вы всё не унимаетесь, мисс Хокутозай, — точно, Минами Хокутозай! Бьякуя, тем временем, лишь отмахнулся от неё с лёгкой, но очевидно несколько раздражённой улыбкой. — Напомните-ка мне, из какой вы жёлтой газетёнки? Дам вам бесплатный совет: куда лучше продаются сплетни о вечеринках и грязном сексе знаменитостей, чем о террористических атаках, — по залу разлетелись смешки, и Сэнку закатил глаза. Хоть бы новое что-то придумал, а то всё дешёвые шуточки для отвода глаз. — Однако, полагаю, я должен прокомментировать эти слухи. Все здания муниципалитета чётко обозначены как часть государственного архива. А то здание, о котором идёт речь, было ничем иным, как старым многоквартирным домом, который должен был пойти под снос новым застройщиком, но в связи с прошлогодними забастовками его решили преобразовать в коммерческие помещения. И, похоже, что сделали это без соблюдения правил безопасности и регламентов. Мы считаем, что большинство жертв пришлось именно на ремонтную бригаду- Зал взорвался возмущением. Криков со стороны репортёров было столько, что Кирисаме невольно поморщилась, и Сэнку почувствовал, что тоже крайне сердито пялится в экран. Это же надо, так прямо и бесстыдно лгать! Конечно, во многих отношениях то обрушение было настоящим подарком для Совета. Тела как охранников, так и заключённых было бы трудно опознать под завалами, а под маской раздутой социальной проблемы с некачественной застройкой расследование можно устроить настолько масштабным, что Совет будет задействован на всех уровнях, да ещё во имя благородного начала… При такой общественной огласке любой, кто попытается копнуть поглубже, будет осмеян, а значит, вынужден замолчать. — Однако, Ишигами-сан, — камера показала молодого человека в плохо сидящем костюме, который вежливо поднял руку, — я надеялся, что вы, возможно, согласитесь прокомментировать ещё и слухи о том, что вашего сына, Ишигами Сэнку, видели входящим в здание непосредственно перед обрушением. Глаза Бьякуи на мгновение распахнулись, но он быстро вновь нацепил на себя уверенную маску. — Не очень понимаю, о каких слухах вы говорите. Как я уже сказал- Прежде чем он смог продолжить свою лживую болтовню, репортёр достал из кармана пиджака телефон и продемонстрировал серию фотографий, на которых было отчётливо видно, как Сэнку садится в машину у Башни — и выходит из неё снова непосредственно у этого несчастного сверх-секретного объекта. Спутать его с кем-то было невозможно — волосы Сэнку успели немного отрасти и снова стать очевидно-зеленоватыми, да и знаменитая форма Бюро была очень легко узнаваема. Камера с издевательским нетерпением приблизила лицо Бьякуи, когда тот увидел фотографии. На его челюсти дрогнул крошечный мускул, и Сэнку наблюдал, как отцовский взгляд потемнел, и он сделал тот же глубокий вдох, которому учил их с ребятами на тренировках — вдох перед тем, как ринуться в бой. Бьякуя склонил голову и снова подался ближе к микрофону — на этот раз с видом несчастного человека, охваченного глубокой скорбью. — Вы… застали меня врасплох, молодой человек. Как отец, я ещё не был готов давать официальные заявления, — тяжело вздохнул он низким, полным невыносимой печали голосом, — но… да. К моему большому горю, Сэнку действительно был там. Зал взорвался множеством вопросов, голосов и криков, казалось, каждый из присутствующих журналистов пытался осмыслить это новое поразительное открытие. — Почему– — С кем он был– — Не могли бы вы рассказать нам, что… Бьякуя поднял руку, и в зале воцарилась тишина, репортёры замерли, словно акулы, почуявшие запах крови. — Мне больно об этом говорить, как отцу и наставнику. Это моё личное горе, но, конечно, вы правы, и я не имею права замалчивать произошедшее, потому что я служу своей стране, и мой долг выше отцовской любви. Сегодня утром был выдан ордер на арест Ишигами Сэнку по подозрению в заговоре с целью совершения террористического акта. Мы пока ничего не утверждаем за неимением доказательств, но полагаем, что он, возможно, работал совместно с Менталистом и другими членами преступной организации, известной как «Тени», чтобы свергнуть правительство Японии. И он, безусловно, причастен к недавнему побегу из-под тюремного заключения Асагири Гена, более известного как преступник Менталист. В зале воистину начался хаос. Толпа снова пришла в неистовство, но теперь куда более возмущённое, почти праведное. Даже тут, по другую сторону телевизионного экрана, находиться было страшновато — жутко было представить, что творилось там, в конференц-зале. Сэнку, признаться, несколько удивился тому, как резко отец сменил вектор: ведь можно было гнуть всё ту же линию, обвинить репортёра в фотомонтаже, заявить, что всё это проделки нейросетей, и, вообще, провокация врагов, но — нет. Однако судя по обеспокоенным и жалостливым лицам журналистов ход с разочарованным в сыне и скорбящим отцом, преданному стране несмотря на чувства к непутёвому не оправдавшему надежд отпрыску, был действительно выигрышным. Казалось, все тут же забыли, что ещё пару минут назад им заливали про взрыв газа. Какой же грёбаный фарс. — …боюсь, в той секретной миссии, которую я доверил сыну, — продолжал Бьякуя с трагическим видом, сложив брови в глубочайшем сожалении, — Сэнку подвергся более мощному манипулятивному влиянию Менталиста, чем я ожидал. Мне жаль это признать, но я облажался, слишком поверил в него. И вот чем это обернулось. Но я всё ещё настаиваю, что- — Как вы объясните восстановление его в должности после окончания миссии? — Как можно было доверить ему один из департаментов Бюро? — Госпожа Кирисаме, как вы прокомментируете- Кирисаме постучала по микрофону изящным пальцем. — Вы заблуждаетесь, господа. Генерал Ишигами не был восстановлен в должности, как бы господин Бьякуя ни пытался пролонгировать этот вопрос после своего возвращения из длительной командировки. С Ишигами-младшим работали наши лучшие агенты, и он не был допущен ни до текущих дел, ни до принятия решений… Бьякуя встал перед камерой, сжав челюсти и в сердцах приложив руку к груди. — Я готов нести ответственность за ошибки своего сына и сделать всё, что в моих силах, чтобы их исправить. Отныне Сэнку Ишигами — враг государства, и я- Сэнку не выдержал и, остервенело схватив пульт, переключил канал. Большего пропагандистского говна он в жизни ещё не слышал, и его мозг буквально плавился от перенапряжения. Но там, на следующем канале, его ждало нечто ещё более отвратительное. В большом кабинете, который доселе принадлежал Премьеру, на том же кресле, где когда-то тот сидел, с видом глубоко озабоченным и скорбным восседал старый ублюдок Ибара — и, видимо, вещал в каком-то очередном видео-обращении к японскому народу. — …в попытке предотвратить ещё больше новых смертей и снизить высочайший за последние тридцать лет уровень террористической угрозы наши союзники в Соединенных Штатах согласились направить ещё больше солдат для усиления безопасности в столице. Америка, как известно, главный миротворец на международной арене, их опыт борьбы с опальными силами бесценен, и мы крайне благодарны за оказываемую нам услугу. Мы не можем быть уверены, какие ресурсы Менталист или его союзники могут использовать в своём заговоре, и Совет не допустит, чтобы из-за этих безумцев пострадали наши мирные жители… Блядь. Какой же, чёрт возьми, ёбаный пиздец. По всем фронтам. Со всей очевидностью, большее количество солдат означало лишь то, что боевые силы «Зенон корпорейшен» скоро начнут действовать. Голова непроизвольно дёрнулась в желании повернуться к человеку, которого, конечно, не было рядом, но с которым хотелось разделить этот момент хтонического ужаса — и немного успокоиться. У Гена, без сомнения, было бы уже примерно десять миллиардов идей, что им следует делать, куда бежать и что планировать, но… Доверившись Бьякуе в тот роковой день, Сэнку не только испортил отношения с Геном, но и, возможно, проклял всю Японию, добровольно отдав страну на растерзание в хищные лапы старых коррумпированных до мозга костей ублюдков. И эта ошибка была уже куда фатальнее, чем потеря очень конкретного тепла очень конкретного человека… ••• Присутствие Сэнку — прямо здесь, вполне бодрого и живого — словно пробуждало в Гене перманентное чувство незавершённости. Ему постоянно приходилось прикладывать какое-то неимоверное количество усилий, чтобы проявлять осознанность, чтобы быть в адеквате и не утопать в этом странном, непривычном и одновременно до жути знакомом чувстве, которое зудело и гноилось под кожей, будто побуждая его вернуться, наконец, к устоявшемуся ритму. Он обнаружил, что его ноги сами собой, совершенно без участия хотя бы одной извилины его мозга, шагали в сторону той самой палаты, за дверью которой восстанавливался Сэнку, и что язык каждый раз порывался спросить у Луны, как он там, как чувствует себя и как идёт его выздоровление. Это приводило Гена в ярость. У него были дела поважнее, чем думать о грязных переобувшихся на ходу предателях. Он сам ещё даже не начал питаться нормально, а не постными похлёбками и тошнотворной овсянкой, он сам уставал непростительно быстро и всё ещё испытывал перманентную боль во всём теле, он сам ещё восстанавливался, а думал, блядь, об Ишигами! Ну какого чёрта! Ген ненавидел своё бестолковое сердце, которое зачем-то тянулось куда-то, даже будучи скорее мёртвым, чем живым. Это выматывало. Это сводило с ума. Каждый раз, когда он устало прикрывал глаза, чтобы немного поспать, перед его мысленным взором возникали образы окровавленного тела Сэнку, что безвольно лежало на тюремном полу, стремительно угасая прямо в его руках. Его сны безжалостно смешивали в каком-то отвратительном коктейле прожитую реальность и болезненную фантазию, превращаясь в дымку протянутых рук и тёмно-красных сияющих глаз. Иногда ему снилось, как Сэнку голыми руками убивает офицеров. В другие ночи те же руки с болезненной нежностью выводили невидимые узоры на его собственной бледной коже. Такие моменты забыть было труднее всего. Раньше ему казалось, что ничего не может быть хуже, чем просыпаться ото сна, в котором Рури жива и смеётся, но, оказалось, есть. Сны, в которых Сэнку выбрал его. Ген был достаточно с собой знаком, чтобы понимать, что его увлечение Ишигами Сэнку со всей очевидностью выходило за рамки здоровья и адекватности. Сначала он был яростно им восхищён, потом столь же яростно ненавидел, и, вот… что это было за помутнение? Как назвать эту тоскливую, тягучую боль, эту зиящую рану, что образовалась под рёбрами — и которую теперь даже злостью заткнуть не получалось? У Гена не было сил злиться. Не под тяжестью той вины, что сочилась из каждого тёмно-алого взгляда. Не от вида его очевидной боли. Не после того, как тот зачем-то его спас, пожертвовав всем — несмотря ни на что. Он всегда представлял себе выражение ублюдски-красивого лица Ишигами, когда тот, наконец, разрушится под тяжестью смерти Рури — и, конечно, кровной мести Гена. Это было движущей силой слишком многих его планов за все последние десять лет. И, вот, момент настал, вот только удовлетворение от этой победы было пустым и горьким. Его ярость и жажда мести превратились в хрупкую скорлупу, которая больше не защищала его от тёмных сил этого безумного, до боли жестокого мира. Но то, что Ген чувствовал теперь, в лучшем случае было опасным отвлечением от дороги, а в худшем — заряженным пистолетом прямо у виска. Сэнку доказал, кому он верен. Чтобы принять предложение Бьякуи и предать Гена ему понадобилось даже меньше десяти минут. Сэнку никогда не жаждал разрушать систему, какой бы прогнившей она ни была — он хотел её починить и вернуться в неё. Но, блядь, тот факт, что Сэнку, оступившись, таки отказался от своих убеждений, что он отверг привычную безопасность убежища Башни в пользу жизни в бегах вне закона, да ещё и осознавая, что тут ему никто не будет рад… Это ещё больше усложняло ситуацию. То, как он искренне не надеялся на понимание, как он честно не ждал прощения — это делало с Геном что-то, что выворачивало наизнанку каждый раз, когда он пытался об этом думать- — Какой пиздец. Он что, собирается тупо сдать страну Штатам? — из размышлений его вырвал возмущённый голос Рилли. Ген резко открыл глаза. Он что, отключился? И не заметил даже, как задремал немного… Он всё ещё лежал на небольшом диванчике в комнатке Луны, закинув ноги на подлокотник, а голову — на колени Амариллис, которая мягко перебирала его волосы. На полу у диванчика развалился Цукаса. Точно. Они пришли его навестить, и включили на новостном канале обращение Ибары, которое анонсировали по радио. — По ходу, да, — прогремел Цукаса, поднимая голову, чтобы посмотреть на них. — Чую, дело пахнет керосином. Ген? Что думаешь? Ген хмыкнул себе под нос, с лёгким отвращением поглядывая на экран телевизора. — Думаю, нам нужно убрать их фигурки с доски до того, как начнётся полномасштабная оккупация… — Ты что, хочешь разыграть такую партию, где тупо свергнешь весь Совет? — Ну, у нас не так уж много вариантов, а времени и того меньше, — пожал плечами он. — Нужно же нам что-то предпринять, раз мир стремительно катится в бездну. Почему бы и не государственный переворот? Цукаса хохотнул. — Действительно. Восхищаюсь размахом твоего горизонта планирования. — Кстати, о планировании, — Рилл пристально на него посмотрела. — Что ты в итоге собираешься делать с Ишигами? Блядь. Это был всё тот же вопрос, который Ген и без напоминаний задавал себе снова, и снова, и снова. И не находил ответа. Любой ответ, что лежал на его внутренних моральных весах, казался неправильным и слишком простым. Ишигами не должен был так глубоко внедриться в душу Гена спустя всего пару недель под одной крышей и пару ночей в одной постели, не после стольких лет вражды и отчаянной зубастой борьбы друг с другом. А Ген не должен был просыпаться и в ту же секунду с глупой улыбкой тянуться к тёплому телу, которого не было рядом на холодных простынях. Он не должен был испытывать потребность проверять, как идут дела у раны Ишигами и насколько хорошо тот выздоравливает, а Ишигами не должен был никому говорить, что Ген ему не безразличен. Но всё это, блядь, происходило, и Ген понятия не имел, что с этим делать и как с этой тяжестью жить. Он раздражённо вздохнул. — Почему я должен решать, что с ним делать? — Потому что ты его сюда притащил! — отпечатала Рилл. — Тащил не я! Тащил Цу-чан! — Так, блядь, не делай меня крайним в своих собственных пороках! Ген заскулил. — Но я не хочу ничего решать! Я хочу пистолет, чашку кофе и на ручки! Я болен! Я слаб! Я глубоко несчастен! Я- — Ты идиот, — покачала головой Рилл. — Но решение надо принимать, Ген. Срочно. Нам пора валить отсюда, и только от тебя зависит, будем ли мы перевозить в убежище его, и насколько это безопасно для всех нас, — чёрт, она была права, и на кону стояли не только Ген, его чувства и его разбитое сердце, но и весь столичный андеграунд, и осознавать это было ужасно. — Если бы кто-то спросил у меня, я бы просто придушила его во сне подушкой, — фыркнула Рилл. — Но Кохаку к нему привязалась, так что… Да уж. Кохаку действительно была яростно на стороне Сэнку. Она настойчиво заверяла Гена, что с ним всё чисто, что она наблюдала за Ишигами всё время, пока тот тусовался в Бюро, а потом и в Башне, и что она проверяла его постоянно, когда они вдвоём планировали побег, и что в Сэнку не было никаких признаков нечестной игры. Каким-то неведомым Гену образом этот благородный ублюдок явно сумел покорить её в тот период, пока сам он был вне зоны доступа, несмотря на то, как агрессивно Кохаку была настроена против Сэнку после его предательства, и Гену приходилось лишь удивляться этой его способности завоёвывать сердца и склонять людей на свою сторону. Однако Амариллис с Цукасой — это совсем другая история. Рилл была расчётлива и вспыльчива одновременно, и в данной ситуации её презрение и праведный гнев на того, из-за кого сгорели её ставки на личную жизнь Менталиста, тлели под бронзовой кожей едва сдерживаемым огнём. Ген знал, она отойдёт, если он сам остынет, но всегда будет готова выжечь землю под ногами Ишигами, если Ген вдруг её об этом попросит. Он знал, что Рилл была ему чертовски предана, даже если она никогда не скажет об этом вслух. Цукаса же почти не отходил от Гена, явно выбитый из колеи после их разговора с Сэнку в больничной палате. Ему со всей очевидностью было больно находиться наедине со своими мыслями, и Ген готов был предложить ему своё присутствие — и своё плечо. Всякий раз, когда кто-то упоминал о коллегах Сэнку, Цукаса, казалось, тут же уходил в себя, погружаясь в какой-то ужасающий транс, в его глазах не читалось никаких эмоций, а плечи устало опускались… Ген беспокоился о нём, но не хотел тревожить и спрашивать, рассказал ли Сэнку что-то о нём Рюсую. — …так что душить я его не буду, — закончила свою мысль Рилл. — Кохаку очень чуткая… — она задумчиво и мягко улыбнулась, её щёки тронул едва заметный румянец, и Ген поймал себя на мысли, что если эти двое и дальше будут делать вид, что между ними ничего не происходит, ему явно придётся вмешаться. — Ишигами повезло, что она им прониклась. Но зато я — злая сука с хорошей памятью. Так что пусть ходит и оглядывается. Ген горько усмехнулся. Всё и так было непросто, но Сэнку оставался самой большой обузой. Его очевидной слабостью, которая могла закончиться только смертью одного из них — или даже их обоих. Разумнее всего было бы просто оставить его на произвол судьбы. Какой бы долг жизни ни связывал их после спасения, он уже явно был выплачен. Пусть делает, что хочет, и идёт с миром — но желательно куда-нибудь подальше от Гена. В звенящей тишине, повисшей после рассуждений Амариллис и его очевидных сомнений по этому поводу, внезапно очень тихо и вкрадчиво заговорил Цукаса. — Он может быть полезен, если мы решим проникнуть в Башню. Я там никогда не был, её построили уже после того, как я ушёл… и это самый охраняемый объект после здания Совета. Без помощи туда не попасть. — Ага. Или он может просто завести нас всех в очередную ловушку, — фыркнула Амариллис. — Он слишком непредсказуем, чтобы доверять ему наши жизни. — Но ему некуда возвращаться. Он в тупике, — настойчиво, но мягко возразил Цукаса. — Ни Совет, ни Бюро, ни Бьякуя — никто не примет его обратно. Так же, как никто никогда не поверит, что Ген сбежал из тюрьмы сам. Рилл закатила глаза. — Бьякуя не примет его обратно, а мы, блядь, должны принять? Я не собираюсь давать ему в руки возможность снова нас всех подставить. И ты, дорогой, лучше, чем кто-либо другой, знаешь, какую преданность сумел в них воспитать бравый папочка Ишигами. Ген заметил, как слегка дрогнули в напряжении кончики пальцев Цукасы, и это резко контрастировало с тем, как лениво он развалился на полу, раскидав подушки, словно огромный домашний кот. — Но ведь Кохаку думает, что он наконец понял, чем Бьякуя готов был пожертвовать, лишь бы сохранить свою власть. Сэнку не идиот, как бы тебе ни хотелось так думать, Рилл. Ген старательно пытался не вспоминать тот случайно подслушанный разговор между Сэнку и Луной и ту мрачную покорность в голосе Ишигами, когда он объяснял ей причины того, что сделал. В нём совершенно не было попыток скрыть или хотя бы преуменьшить масштаб своего предательства или причинённый им ущерб. Он даже не пытался протестовать и оспаривать очевидное недоверие, что исходило ярко-красными волнами буквально ото всех в окружении Гена. Он признавал свою вину честно и просто. Так же, каким был и сам Ишигами — честным и простым. И это «я никогда и не надеялся, что он меня простит», блядь, Ген буквально- — Ну? А ты что думаешь? — прищурилась Рилл, чуть дёрнув Гена за волосы, которые всё ещё перебирала. — Я думаю, он начал понимать, что Совет не такой, каким ему казался, что Бьякуя не тот, кому можно верить, и что они все его просто использовали, — Ген старался говорить ровным невозмутимым тоном и тщательно игнорировал внутренний голос, который буквально вопил, что даже каких-то железобетонных доказательств вполне могло было быть недостаточно, чтобы разрушить непоколебимую веру Сэнку. — И, полагаю, он действительно зашёл слишком далеко, чтобы возвращаться сейчас назад. — Ну, если не назад, так в любую другую сторону, — хмыкнула Рилл. — Пусть валит куда угодно, желательно, из страны, раз уж у него теперь есть такой шанс. «В отличие от нас», — не сказала она. У них не было будущего за пределами страны. Да что там, даже за пределами столицы — и то вряд ли. Слишком большая часть их душ была похоронена здесь, и они все это понимали даже лучше, чем хорошо. — Дальнейшая жизнь Ишигами — буквально последнее, что меня сейчас интересует, — наконец выдохнул Ген. — Я не собираюсь его убивать. Во-первых, он может быть нам полезен, а сейчас не время разбрасываться ресурсами. А во-вторых, убивать того, кто спас мне жизнь… Меня корёжит от этой идеи, как бы он меня ни бесил. Я просто не хочу о нём думать. Нам нужно сосредоточиться на Совете. Все взгляды обратились к телевизору, где ведущий новостей продолжал разглагольствовать о приближающейся волне американских войск. По всему городу начались новые протесты, и поговаривали о введении нового, более строгого комендантского часа. Кадры с последнего видео-обращения Ибары, где он призывал гражданское население сохранять спокойствие, повторялись каждые несколько минут. — Я не знаю, что на уме у «Зенон корпорейшен», но мы не можем позволить американским военным силам закрепиться в городе. Но ещё я знаю, что мы ни за что не сможем избавиться от них и разобраться с Советом в одиночку, — продолжил Ген. — Какое бы самомнение мы с вами себе ни отрастили, ребята, где мы, и где — государственный аппарат? Цукаса скрестил руки на груди. — Я хочу знать, что «Зеноны» пообещали Ибаре, чтобы заставить старого ублюдка рискнуть своим положением и впустить в страну войска. — Не секрет, что Ибаре трудно конкурировать с Бьякуей, когда речь заходит о влиянии в массах. Тот всегда был куда лучшим стратегом в народной политике. — Амариллис задумалась. — В последнее время Кирисаме подозрительно часто появляется на всяких там пресс-конференциях. Раньше её почти не было видно, но сейчас… Думаю, расстановка сил поменялась. — Ты знаешь, что она задумала? Она покачала головой. — Я не то чтобы спрашивала. Но Кирисаме слишком хитра, чтобы её было так просто победить, и слишком ненавидит их обоих, чтобы с ними сотрудничать. Ген хмыкнул. — Как ты думаешь, она могла бы нам помочь и официально выступить против Ибары с Бьякуей? — Возможно. Я могу связаться с ней, но ничего не обещаю. Она и так очень рискует, помогая нам даже в немногом, а тут… — Давай, Рилл-чан. Я верю в твою силу убеждения, — кивнул Ген. — Нам понадобятся все союзники, которых мы сможем заполучить. Сколько времени это займёт? Амариллис на мгновение задумалась. — Пару дней или около того, чтобы сделать всё незаметно. — Значит, у нас останется всего один день до прибытия отрядов «Зенона»… — он поджал губы, обдумывая сложную логистику будущей операции. — Нам нужно ликвидировать движущую силу Совета, выяснить, что Ибара им предложил, и как использовать эту информацию в своих интересах. — Ты собираешься обнародовать данные? — спросил Цукаса. Ген кивнул. — Это самый простой и самый быстрый шаг. Если мы сможем привлечь на свою сторону гражданское население, то, возможно, сможем вытеснить врагов из города. Ещё раз: нас с вами, ребята, слишком мало, чтобы справиться в одиночку. У Ибары в руках государственный аппарат, а у Бьякуи — народная любовь. Их будет достаточно сложно сместить со своих пьедесталов. Но если нам удастся рассказать людям правду о том, что происходит… Никогда нельзя недооценивать силу народного восстания. Рури тоже хотела рассказать людям правду. Амариллис довольно хмыкнула что-то в знак согласия и, элегантно скинув ноги с дивана на пол, направилась к двери. — Я свяжусь с Кирисаме и узнаю, может ли она быть нам полезной, — не утруждая себя прощаниями, она взмахнула кудрями и скрылась за порогом в вихре цокающих каблуков и парфюмерного шлейфа. Цукаса закатил глаза, ухмыльнулся и бросил на Гена многозначительный взгляд. Обычно, когда они оставались вдвоём, в ту же секунду начинали подшучивать и друг над другом, и над драматичным пафосом Рилли, но сейчас Ген, казалось, не мог сосредоточиться ни на чём, кроме предстоящей войны. Все те преступления, что Ген совершил вплоть до этого момента, казались мелкими и незначительными по сравнению с тем, что они планировали. Он так долго представлял себе день, когда убьёт Ибару, когда, наконец, сотрёт этого ублюдка с лица земли, что теперь казалось нереальным иметь точную дату, когда его месть осуществится. Теперь Ген впервые задумался, что будет дальше. Что всё это могло бы значить для него, для его жизни и для его сердца, если он и впрямь со всем этим покончит… Вся его жизнь была построена вокруг идеи мести, но если она свершится, что с ним будет? Сможет ли Ген однажды вернуться к тому, о чём когда-то мечтал, или же он навечно погряз в липком мазуте подполья преступного мира? Должно быть, столь непростые мысли отразились на его лице, потому что Цукаса встал и с мягкой улыбкой положил руку Гену на плечо. — Что бы ни случилось, — низким успокаивающим тоном прогудел он, — мы справимся с этим вместе. Ты больше не один во всём этом, Ген. Ты не одинок. Ген сглотнул внезапно подступившую к горлу горечь, и, подавив какие-то хрупкие эмоции, что в нём поднимались, смог только кивнуть и притвориться, что не замечает его горящих праведным огнём глаз. — Спасибо, Цу-чан. Тот криво ему улыбнулся. — Наслаждайся моментом покоя и отдыхай, пока можешь. Возможно, ещё один такой день у нас выпадет ой как не скоро. ••• На третий день Сэнку открыл глаза и сразу не понял, что изменилось, но что-то точно было не так: чего-то привычного не хватало, но чего?.. Он уселся в постели. Повёл плечами. Всякие там трубочки, которыми он был понатыкан, Луна заботливо вытащила из него ещё вчера, радостно щебеча о скорых и стабильных темпах его восстановления, так что никакие приборы и капельницы не мешали ему встать с постели. Вертикальный режим существования ещё ощущался не очень стабильным, но голова не кружилась, а ноги слушались, так что… Точно. Вот что было не так. У него почти ничего не болело. В том смысле, что болело, конечно, но по сравнению ещё со вчерашним вечером интенсивность была настолько низкой, что привыкший к агонии мозг её вообще не учитывал. Он с любопытством подошёл к зеркалу и, расстегнув больничную рубашку, отодвинул в сторону хирургическую повязку. Рана там всё ещё была, а значит, никто точно не вкалывал в него спящего какую-то внезапную «Медузу», но шов уже вообще не вызывал беспокойства, он был приятного розового цвета без всякого воспаления. Сэнку надавил туда — ноющая боль полоснула по нервам током, но была вполне себе выносима. Даже поморщиться не хотелось. Что за чудеса? Внезапно дверь палаты открылась. Сэнку рефлекторно повернулся, ожидая обнаружить там Луну, но наткнулся на задорно-растрёпанную копну пшеничных волос и озорную россыпь веснушек под густой чёлкой. Серьёзно? — Кохаку? Та удивлённо вскинула взгляд от пустой больничной койки на Сэнку и с облегчением выдохнула. — Вот ты где! Я уже испугалась! Отчего-то увидеть её здесь было чертовски радостно. Он растянулся в дурацкой немного нелепой улыбке. — Не думал, что ты меня навестишь… — Сэнку и правда не думал. С тех пор, как Ген ушёл отсюда, злобно хлопнув дверью, кроме Луны в палату никто не входил. Он полагал, что в местных кругах его объявили персоной нон-грата или типа того, но… Кохаку заулыбалась, весёлая и бойкая, какой Сэнку её и помнил. Так удивительно было осознавать контраст её образа здесь, в естественной среде обитания, и там, под элегантной личиной Эмили Девон, секретаря ресепшена Бюро. — Ну как же я могла не навестить в больнице своего парня? — ехидно протянула она, совершенно по-идиотски захихикав, и Сэнку с облегчением рассмеялся вслед за ней. Кажется, хотя бы с ассистенткой Гена у них всё было нормально. — Ну, как ты тут? — она прошла в палату, с размахом плюхнувшись в одно из кресел. — Как себя чувствуешь? Сэнку вновь уселся на свою постель. — Я нормально, но Луна очень настойчиво пытается склонить меня к идее свидания. — А ты? — хохотнула Кохаку. — А у меня уже было одно в этом году, с тобой, так что я свою норму выполнил, — пожал плечами Сэнку, с удовлетворением наблюдая, как Кохаку снова смешливо фыркнула в ответ на его не самую лучшую шутку. Впервые с момента побега он почувствовал, что… ну… всё, возможно, не так уж плохо? Он задумчиво почесал ухо. — А чувствую я себя подозрительно хорошо для огнестрельного ранения. Кохаку кивнула. — Наверное, тебе вкололи один из местных экспериментальных препаратов. Помнишь, я давала такой Гену, ну, после вашей позорной вылазки к Броуди? Сэнку моргнул. Он помнил, но в тот день не придал большого значения тому, что именно Кохаку делала там с Геном. Он тогда был слишком занят тем, что страдал и злился. — Экспериментальные препараты?.. О чём ты? — Ну, это, типа, такие лекарства, которые ещё не- — Нет, я понимаю, что это, — поморщился Сэнку. — Я имею в виду, откуда..? Какие? Кохаку пожала плечами. — Чувак, я вообще не шарю. Я просто знаю, что мисс Райт разрабатывает что-то такое, у неё тут есть лаборатории или типа того. Цукаса давно вкладывается в финансирование. Он вообще очень увлечён медициной, ну, после той истории с Мирай, и… — Мирай? — Ну да, Мирай. Его сестра… Сказать, что Сэнку охренел, это не сказать ничего. — У Цукасы есть сестра?! Кохаку удивлённо моргнула и склонила голову вбок. — Эм… Полагаю, раз ты не знаешь, у этого есть причины, и это, видимо, не совсем то, о чём мне стоит с тобой говорить… Сэнку медленно выдохнул, пытаясь всё осознать. Как у Цукасы могла быть сестра? Бьякуя говорил, что отбирал в свой отряд сирот, тех, у кого не было семьи, чтобы дать им любовь и новый смысл, заменить любовь к близким любовью к своей стране, и если… О, чёрт. Возможно, в этом и была причина- — Ладно, Сэнку, — перебила его мысль Кохаку. — Собирай монатки, если есть, чего собирать. Я ж, вообще-то, приехала забрать тебя отсюда в резиденцию… — она встала с кресла, по-кошачьи потягиваясь. — Луна будет тебя навещать, говорит, ещё рановато снимать тебя с медицинского наблюдения, но мы не можем задерживаться тут дольше. Это её бизнес, и наше присутствие довольно опасно, сам понимаешь. Сэнку понимал, хоть и был, мягко говоря, удивлён тем, что его тут не бросили. Ну, или не вывезли в лес к диким волкам на произвол судьбы. Неожиданным был тот факт, что Асагири решил куда-то его пристроить — пусть и ради Луны, а не ради него самого, но всё же… Кохаку не стала заморачиваться надеванием масок на глаза и прочими сомнительными схемами обеспечения безопасности, как в тот раз, когда Сэнку отвозили в штаб-квартиру Теней. Она просто запихала его на заднее сидение простенькой серебристой машинки и заправски рулила, громко матерясь по дороге на недобросовестных водителей. Они ехали какими-то затейливыми путями, но явно не чтобы запутать Сэнку, а чтобы сбить с толку возможный хвост, и в итоге выехали куда-то в ближайший пригород. В конце узкого проезда, скрытого от основной дороги густым пролеском, их ждал не очень большой, но внушительный двухэтажный дом с обширным участком, засаженным плодовыми деревьями, грядками, какими-то теплицами… В этом месте явно кто-то жил на постоянной основе. Все остальные убежища, в которых Сэнку довелось побывать, скорее создавали иллюзию жизни, чем были на самом деле обитаемыми. Это казалось интересным. Сэнку был заинтригован. Зарулив на небольшую парковку у ворот, Кохаку выпрыгнула из машины и нажала на кнопку звонка у входа. Сэнку поспешил вылезти вслед за ней. Дверь распахнулась. — О-о-о, да неужели добрались! — из проёма выглянул коренастый старичок с длинной ухоженной бородой, и Сэнку не сдержал улыбки. — Касеки! Тот тепло рассмеялся. — А я вас как раз жду. Проходите, проходите, уже обед стынет… Кохаку, ты чего такая худющая? — потрепал он её по плечу. — Опять на этих диетах своих ничего не жрёшь? — Да какие диеты, дедуль, — рассмеялась Кохаку, — я б и рада пожрать лишний раз, так с этими вашими делами у меня нет времени даже в туалет сгонять! Касеки покачал головой, проворчав себе в усы что-то в духе «довели девчонку, ироды», и, позволив им зайти в дом, переключил своё внимание на Сэнку. — Ох, внучок, а ты совсем какой-то бледный! Ну, проходите на кухню! Болеешь, что ли? — Да, вроде, уже вылечился, — усмехнулся Сэнку, усаживаясь за стол. Было как-то очень странно оказаться здесь, да ещё и с таким радушным приёмом — казалось, он такого не заслужил. Быть может, Касеки просто не знал, что Сэнку наделал? Это было похоже на правду, но Тени не производили впечатление тех, кто заботился бы о его репутации в своих кругах, так что… На колени внезапно запрыгнуло что-то тёплое, и Сэнку вздрогнул. В ладонь тут же уткнулся мокрый нос. Улыбка расползлась ещё шире, пальцы сами собой зарылись в мягкую белую шёрстку. — Привет, Суйка! Та усиленно затарахтела в ответ. На сердце потеплело так сильно, что в носу защипало. Бля, и давно Сэнку стал таким сентиментальным? Кохаку щебетала, за обе щёки наворачивая суп, Касеки то и дело подкладывал Сэнку ещё немного еды, причитая, что тот не только бледный, но ещё и глазища впали, а значит, точно ничего не жрал, вот молодёжь пошла, совсем не следят за режимом питания, кошка уютно вибрировала на коленях, и всё это ощущалось так правильно, так по-домашнему, что где-то в грудине снова завыла вина. — Вы слишком добры ко мне, Касеки-сан, — в конце концов, не выдержал Сэнку. — Я… не знаю, я не заслуживаю вашего гостеприимства. Простите. Касеки замер с ложкой супа на полпути ко рту. — Это кто тебе такое сказал? Сэнку смутился. — Ну… Как бы… Вы разве не знаете, что произошло?.. — Чувак, здесь все знают, что произошло, — пожала плечами Кохаку. — Но раз уж ты тут, то хватит загоняться. Убивать тебя никто не собирается. Пока, по крайней мере, — хохотнула она и, отставив пустую тарелку, хлопнула ладошкой по столу, отодвигая стул. — Ладно, дедуль, я пошла. Якову с Дарьей привет, как вернутся, а мне надо бежать. Бывайте! — она весело взмахнула рукой и побежала к машине. Сэнку смущённо потёр затылок. — Я не понимаю… Меня отправили к вам в ссылку, что ли? Касеки вздохнул. — Это не ссылка. Это дом Никитиных, я просто с ними живу, по хозяйству помогаю, хе-хе… — старик тепло усмехнулся и как-то особенно мягко посмотрел Сэнку в глаза. — Если ты о чём-то переживаешь, то не переживай. Я знаю, что случилось, и пусть я не могу сказать, что ты молодец, но… — он развёл руками, — в чём-то я могу тебя понять. Однако ты здесь, и Генка тоже здесь, а это уже о многом говорит. Близится беда, и твоя помощь нужна нам всем, если ты готов её оказать. Сэнку сглотнул сухой ком в горле. — Я готов. — Ну, значит, не надо тратить впустую нервные клетки. Ешь давай. — Вы… — он неловко пожал одним плечом, — эм… Вы сказали, Ген тоже здесь? — Суйка открыла один большой янтарный глаз и, будто услышав знакомое имя, заозиралась по сторонам. Сэнку почесал её под подбородком. Касеки закивал. — Ага, здесь, видишь, и зверя своего притащил. Но не прямо сейчас, прямо сейчас тут только мы с тобой. Но вчера вечером они сюда перебрались, ага… Ну, а что, правильно, дом большой, места всем хватит, и когда времена смутные, оно лучше всем вместе держаться, правильно я говорю? Сэнку усмехнулся. — Да, наверное. А вы сейчас что-нибудь мастерите? — А что, соскучился по работе руками? Хе-хе, понимаю, сразу видно, наш человек! — Знаете, — он снова ласково погладил Суйку за мягкими ушами, — у меня давно появилась кое-какая идея, и я хотел попросить вас о помощи… ••• Из всех, к кому Ген вернулся после своего длительно отсутствия, Суйка, безусловно, хранила обиду дольше всего. Кошка выглядела глубоко оскорблённой, когда её снова засунули в переноску и предоставили Гену в тот вечер, когда Рилл привезла его в резиденцию Никитиных. Ему выделили дальнюю комнату на втором этаже с отдельной душевой, накормили ужином, который пах и выглядел невероятно аппетитно, особенно, после тюремных харчей и постного больничного корма, и лишь потом принесли ему кошку. Суйка была в бешенстве. Ну, в своём типично-кошачьем духе. В первый вечер она лишь сердито сидела на краешке дивана — не желая отходить от него, но и не желая позволять ему гладить себя без должного пресмыкательства. Маленькая пушистая манипуляторша. Потребовалось несколько отборных жирных кусочков лосося и пара новых игрушек, прежде чем она, наконец, позволила Гену всласть прижать себя к груди, ощущая успокаивающую, тёплую тяжесть. Как же Ген заебался. Больше всего на свете ему бы хотелось просто уйти куда-нибудь в лес, построить себе шалаш и не видеть ни одного человека в радиусе километра всю ближайшую вечность, но, к сожалению, он был занят тем, что организовывал целый ряд случайных и почти неприметных событий, по итогам которых каждый человек, что нёс ответственность за его арест, отправлялся гнить в той неглубокой могиле, которую для него выкопали ребята из его команды уборки. Утечка информации, которая позволила Бьякуе раздобыть его личный номер, была тревожной, непозволительной оплошностью, которую Ген не мог себе позволить игнорировать. Однако Кохаку предоставила ему полный список имён и адресов, по которым он мог сполна выразить всё своё накопленное недовольство. Помимо прочего, сегодня ему удалось встретиться с Минами и передать ей много крайне важной — и крайне интересной — информации. — Ген, то, что ты задумал, очень опасно, — пыталась сопротивляться та, тревожно шипя за столиком в крошечной кофейне, куда он её привёл. — Я уважаю тебя, я люблю Рури и ценю память о ней, но ты хотя бы представляешь, на какой риск ты меня сподвигаешь? Он поправил чёлку раздражающего парика, который успел натереть ему лоб, и вздохнул, чуть опуская медицинскую маску с лица. — Минами-чан, дорогая, во всём мире нет другого человека, на которого я мог бы положиться в вопросах медиа, кроме тебя. У твоего новостного канала огромная аудитория, а в телевизоре тебя узнает даже самая далёкая от интернета бабулька. Они не посмеют тебя тронуть — и не успеют, потому что я прикончу их в тот же час, когда ты опубликуешь расследование. — Ген, я не могу, — Минами чуть не плакала, но выбирать жалость Ген позволить себе не мог. — Я боюсь. — Я тоже боюсь, дорогая, — он устало потёр лицо, чуть поморщившись, когда надавил на шрам. — Но… прошу, помоги мне. Ради Рури. Ген и сам всё это делал ради Рури. Ради её памяти и дела, на которое она положила жизнь. Десять лет он ждал момента, когда в его руках будет достаточно сил и власти, а в душе — достаточно холодного расчёта и отчаяния, чтобы закончить начатое. И поскорей бы оно, блядь, закончилось. У него больше не было сил воевать. Ген хотел просто жить. Правда, когда он поделился с Амариллис желанием уехать в глушь и выращивать нарциссы в теплицах поле того, как всё это дерьмо закончится, она посмеялась и сказала, что без должного дела он выдержит максимум неделю. Ген не был с ней согласен. Как минимум, месяц он точно смог бы выдержать, а там, возможно, купит самогонный аппарат… Ладно. К чёрту. Пока никаких теплиц с нарциссами на горизонте не предвиделось. Поэтому он просто сидел в обнимку со своей кошкой на маленьком диванчике в комнате, которую ему выделили в большом доме его коллег по цеху, отупело уставившись в телевизор с приглушённым звуком, совершенно не утруждая себя хоть сколько-то активным восприятием изображений, и тщательно старался ни о чём не думать. Особенно о том, что где-то в этом доме находилась и самая удушающая причина его фонового беспокойства, встречи с которой Ген умудрялся искусно избегать все последние дни. Всё было нормально. Всё в порядке. Он обязательно со всем справится. Всё самое худшее он уже пережил, вряд ли его размозжит так же сильно ещё хоть что-нибудь в этой жизни. Суйка уютно вибрировала у него на груди в мирном потоке бесконечного мурлыканья, прищурив глазки от удовольствия, и Ген с мягкой улыбкой почёсывал её под подбородком и вокруг мягких тёплых ушей. Интересно, понравилась бы она Рури? Та не очень любила кошек, всегда предпочитала собак, но Гену казалось, что Суйка просто не могла никого оставить равнодушным. В тот день, когда Ген её нашёл, он безжизненно брёл домой с кладбища, где навещал две могилы, и рыдал, не в состоянии найти в себе силы собраться. Он только вышел из тюрьмы, пустой и дезориентированный, он узнал, что уберечь малышку Суйку ему так и не удалось, не понимал, куда ему жить дальше, и вдруг услышал, как на обочине жалобно пищал окровавленный белый комочек. Эта встреча была одним из тех немногих якорей, за которые Ген мог уцепиться, когда мир вокруг него рушился, и он просто глядел на руины, утопая в жалости к себе. Котёнок был тем, что помогло его сознанию снова собраться. Тем, что вернуло его к ответственности. Крошечную кошку не волновало ни то, каким жалким он был, прижимая её к груди, ни его слезы, что капали на спутанную шерсть, ей хотелось жить, и Ген смог ей в этом помочь. В ту ночь Ген нашёл в себе силы начать реализовывать свой план, который придумал ещё будучи в тюрьме. В ту ночь родился тот, кого в громких газетных заголовках прозовут Менталистом. Интересно, что бы подумала Рури обо всём, что он сделал ради неё — и в память о ней? Захотела бы она, как и он, отомстить всем тем людям, что были виновны в её смерти, или простила бы их? Была бы она разочарована тем, что Ген так и не смог прикончить Ишигами Сэнку, когда у него была такая возможность, или сказала, что Ген всё сделал правильно? Узнала бы она того человека, кем он стал за эти годы, или прошла мимо, не заметив его? Эта мысль хлестнула разум электрической плетью, будто взывая его к жизни, Ген вздрогнул — и в ту же секунду услышал тихий стук в дверь. Он моргнул, пошевелился, усаживаясь чуть выше, и Суйка издала крайне недовольное мяуканье, поскольку эти его перемещения вывели её из мурчательного транса. — Да? После недолгой паузы дверь бесшумно отворилась, и в комнату несмело шагнул Сэнку. Блядь. Все те тщательные попытки Гена его избегать вот так просто с треском провалились. Это был первый раз, когда он увидел Ишигами после их нелестной беседы в больничной палате, и результаты кропотливой работы Луны над его исцелением сразу бросались в глаза. Его золотистая кожа утратила липкую бледность и вернулась к своему обычному здоровому виду, а глубокие тени под глазами стали заметно светлее. Должно быть, Сэнку только что вышел из душа, поскольку его светлые волосы были влажными и слегка завивались на концах в неряшливом пучке, который тот собрал на затылке. Какой-то отстранённой частью сознания Ген порадовался, что эти смешные полные меди волосы вновь отрасли достаточно, чтобы вот так их собирать, но вспомнил, что было с ним самим за это время, и быстро отмёл эту радость в сторону. На Сэнку были уютные пижамные штаны и простая футболка, которая позволяла ему двигаться с комфортом, не задевая швы на груди, он казался таким невозможно домашним, таким расслабленным, и это до смешного разительно контрастировало с тем, какими напряжёнными, будто деревянными, были его спина и плечи, будто Сэнку внутренне готовился к новой перепалке, какой закончилась их последняя встреча. Но у Гена не было на перепалки сил. Он просто наблюдал, как до боли знакомые багряные глаза быстро обежали комнату и снова вернулись сюда, на диван, где Ген всё так же сидел, не сдвинувшись ни на миллиметр. Он попытался вызвать в себе привычный жар праведной ярости, но это чувство казалось каким-то пустым и чужеродным на фоне его тотального эмоционального истощения. Ген вздохнул. — И зачем ты пришёл? Сэнку моргнул, явно немного расстроенный столь неприветливой реакцией, но быстро взял себя в руки. Было больно думать о причинах, по которым Гену так легко удавалось его читать. — Ты собираешься идти убивать Ибару? — тихо, но твёрдо спросил Ишигами. — А что? Хочешь его предупредить? — это была крайне слабая и даже немного жалкая попытка восстановить между ними дистанцию, но от всполоха боли в красных глазах Ген почти сразу же захотел взять свои слова обратно. Да какого же чёрта. — Нет, — выразительные губы Сэнку скривились в плохо сдерживаемой обиде. — Я хочу помочь тебе от него избавиться, пока он окончательно не разрушил к херам всю страну. Ген горько усмехнулся, бессильно глядя на Суйку сверху вниз и монотонно проводя рукой по её тёплой пушистой спине. От внезапного присутствия Сэнку он почувствовал, что усталость ещё сильнее тянет его вниз, куда-то совсем на глубину, словно камень, привязанный к ногам утопающего. — Уходи, Сэнку. Я не хочу тебя видеть, и не хочу, чтобы ты был здесь. «Лжец», — прошептал тихий голос в его голове. Пошёл на хер, голос. — Я нужен тебе, чтобы проникнуть в Башню. И ты это знаешь, поэтому привёз меня сюда. Я единственный, кто может это сделать. Как же ты заебал, Ишигами. — Я годами вламывался во все, блядь, правительственные здания, и ни ты, ни твой puppy-сквад ни разу мне не помешали. А Кохаку вообще может сделать всё, что угодно, даже не будучи в здании. — Но Кохаку не умеет сражаться, а для такого дела тебе понадобятся бойцы, — возразил Сэнку. Ген саркастично хохотнул. — Это Кохаку-то не умеет сражаться? Попробуй выйти с ней раз на раз на кулаках, от тебя живого места не останется. Сэнку закатил глаза. — А ты собрался вызвать Ибару на ринг, или что? Какие кулаки, Ген! Тебе нужны люди, умеющие владеть оружием, как минимум! — А с чего бы мне, мать твою, снова доверять тебе оружие? — сплюнул Ген, свирепо на него зыркнув. — Насколько я помню, когда я это сделал, ты предал меня буквально на следующий день. Ишигами безвольно опустил плечи, отводя такой же усталый, как и у Гена, взгляд. — Ген… Я знаю, что у тебя нет причин мне доверять, — тихо пробормотал он, и в каждом его слове сквозило чувство вины, — но я хочу тебе помочь. Клянусь. — И как ты будешь мне помогать, если против нас вдруг выйдет твой дражайший папочка? — прошипел Ген. — Или Рюсуй? Или Укё? Или твой верный братишка Хром? С ними ты тоже хочешь сражаться? Сэнку на несколько долгих секунд прикрыл глаза, и Ген заметил, как дрогнул мускул на его точёной челюсти. Со всей очевидностью, он изо всех сил старался казаться невозмутимым, но всё равно страдал от одной только этой жестокой мысли. У Сэнку была семья. Были люди, которыми он дорожил. Ген отказался от подобных привязанностей в тот день, когда решил пойти по пути мести, но Ишигами на это вынудили. Это не могло быть искренним. — Они должны узнать всю правду, — в конце концов, выдохнул Сэнку. — Я могу заставить их нас выслушать. Они послушают меня. И я уже- — Но если они не захотят? Они считают тебя предателем. Сэнку сердито поджал губы, и когда снова заговорил, в его голосе послышалось упрямство. — Я знаю своих ребят. Я знаю, зачем они там. Мы все служили в Бюро, потому что хотели сделать мир лучше, сделать его безопасным. И это по-прежнему так. И эта цель выше, чем люди у власти. Ген хотел поспорить с ним, хотел ткнуть его носом в вонючую лужу жестокой реальности этого мира, хотел взять свою истину, словно острый клинок, и вырезать это упрямое, это преданное сердце, полное наивной веры в лучшее, сердца, что всё ещё настойчиво билось в груди у Сэнку. Какой же он нелепый идиот. Насколько же крепко вросли в его кожу эти никчёмные исполненные лживого благородства идеалы. Мир он хотел спасти, блядь. Безопасным его сделать. А знал ли он, что благодаря его сверх-умным камерам на улицах столицы были пойманы и отправлены гнить сотни невинных людей, которые просто посмели быть недовольными? Знал ли он, что благодаря его разработкам в области искусственного интеллекта втрое участились случаи мошеннических операций, и у простых мирных граждан отняли уже сотни миллионов йен? Знал ли он всё, причиной чего являлся? Что сотворил своими полными наивного, бестолкового благородства руками? Ген представил, как выглядело бы это красивое сияющее глупой верой в лучшее лицо, если бы Сэнку, наконец, осознал все ужасы в действиях Совета, которые Ген видел. Он представил, как вот эта восхищающая, но раздражающая саму его суть непоколебимая решимость Сэнку превращается в ожесточённую, циничную, жестокую личность — вроде той, которую пришлось отрастить Гену, просто чтобы выжить во всём этом кошмаре. От этой мысли во рту появился привкус пепла. Какая-то часть его старой личности, что до сих пор жила в самом дальнем и укромном уголке под рёбрами, всегда представляла Сэнку кем-то, кто стоит выше тех уродливых грязных пятен, что покрывали его собственную душу. Это была странная смесь жестокого разочарования в его глупой халатности — и восхищения кем-то на много порядков лучше и светлее него самого… И вот теперь Ген буквально неделю назад своими глазами наблюдал, как этот самый человек лучше него с ослепляющей яростью месит в крошку лица тюремных охранников. Это было и пугающе, и захватывающе — и очень печально одновременно. Это отрезвляло ту его часть, которая глупо верила, будто Сэнку способен пройти через ад, так и не запятнав бушующую яркость своей бестолковой веры. Откровенно говоря, была некоторая ирония в осознании того, что предательство родного отца сломило Сэнку так мощно, как никогда не удавалось Гену. — Сэнку-чан, — устало выдохнул он, поморщившись от этого «-чан», которое само слетело с языка, но которого Сэнку больше не заслуживал, — я же попросил тебя уйти. Почему ты всё ещё здесь? — Эм… да, но, — тот вдруг засуетился как-то странно и смущённо, и вытащил из заднего кармана… что-то. Ген не понял, что это было. Он посмотрел на странный продолговатый предмет, потом снова на Сэнку, и выгнул бровь. Сэнку неловко улыбнулся одним уголком губ. — Я тут принёс тебе кое-что… Мы с Касеки сегодня весь день были в мастерской, и я пытался всё приладить, но только закончил, и… — Что это? — Протез. Для Суйки, — он кивнул в сторону кошки. — Ты не против, если я ей его примерю? Ген моргнул. Раз. Два. Да, когда-то они с Сэнку говорили об этом, но… чёрт, он серьёзно решил это сделать? Сердце зачем-то забилось чуть чаще, и Ген сглотнул. — Ну… хорошо? Примеряй, если она тебе дастся… Ишигами заулыбался уже по-настоящему, широко и по-детски, и, присев на колени перед диваном, поманил кошку к себе. — Эй, Суйка? Кис-кис? Иди-ка сюда! И та пошла. Нет, правда. Эта маленькая пушистая предательница, которая весь вчерашний вечер ворочала носом перед любимым хозяином и строила из себя неприступную даму, по первому же зову Ишигами спрыгнула с коленей Гена прямо в руки его кровного врага, с незаконным тарахтением тычась мордой в его ладонь! Нет, ну какого хрена?! Следующие десять минут Ген с отстранённой болезненной ясностью наблюдал удивительную сцену, свидетелем которой и он не думал, что когда-нибудь сможет стать. Знаменитый на всю страну защитник нации, непоколебимый народный герой, которого свергли с пьедестала, юный гений и золотой мальчик Бюро — Ишигами Сэнку — сидел на полу, свернувшись вопросительным знаком над маленькой белой трёхлапой кошкой, поглаживая её по спине, уговаривая дать ему возможность примерить «очень удобный протез, который они смастерили с дедулей Касеки специально для нашей пушистой красавицы». В конце концов, кошка поддалась уговорам и незатейливой ласке, и Сэнку принялся застёгивать какие-то ремешки и затягивать какие-то винтики. Его взгляд был чертовски мягким, таким тёплым и крайне серьёзным, когда он осторожно, очень аккуратно поправлял длинную шёрстку, чтобы ту не тянуло и не создавало дискомфорта, проверял, не слишком ли эта механическая лапка давит, и не слишком ли свободно она сидит, ласково бормоча что-то о том, чтобы Суйка не обижалась и не ворчала, что он обязательно всё снимет, если ей не понравится или будет неудобно, но что новая лапка даст ей большую маневренность и прыгучесть, да и вообще, как круто, что для неё киберпанк уже наступил… Где-то на середине процесса Ген стёк с дивана куда-то к ним на пол, заворожённый зрелищем, которое творило с его сердцем что-то, чему он не мог подобрать названия. Он сам не заметил, как начал улыбаться и тупо хихикать, слушая болтовню Сэнку и глядя на то, как Суйка игриво охотится на его пальцы, он сам не заметил, как их коленки соприкоснулись, прожигая кожу опаляющим жаром, сам не заметил, как прислонился к его плечу — просто чтобы удобнее было наблюдать за процессом, конечно! — и сам не заметил, как стало чертовски трудно дышать. Проверив всё ещё раз напоследок, Сэнку отпустил кошку, та мгновение потопталась на месте, будто проверяя, всё ли удобно и нигде ли не жмёт, и тут же ловко запрыгнула на диван. Ген рассмеялся, Суйка спрыгнула на пол, оббежала круг по комнате, но вернулась, ластясь к Сэнку и тычась носом в его руку. Тот нежно почесал её за ухом, улыбаясь так трогательно, так ласково, и, чёрт возьми, Ген почувствовал, как его сердце просто переполнялось эмоциями, с которыми он не знал, как справиться. Глаза защипало. Почему-то смотреть на всё это было больно, и он тряхнул головой, пытаясь смахнуть это дурацкое наваждение, и, протянув руку, попытался притянуть кошку к себе, но в этот момент Сэнку тоже потянулся её погладить, и… Но мгновение они просто замерли, едва касаясь мизинцев друг друга на тёплом кошачьем пузе, и сердце Гена чуть не выскочило из груди. Суйка глянула на них озадаченно и вырвалась из-под рук, принявшись демонстративно и тщательно вылизываться. Сэнку неловко усмехнулся. — Кажется, ей понравилось. — Угу. Посмотрим, как она будет носить его дальше. — Посмотрим… — они замолчали, глядя на кошку, и спустя несколько длинных минут Ишигами вновь повернулся к Гену. Его голос был осторожным, будто тот ступал по разбитому стеклу. — Ну, так… ты позволишь помочь тебе в этой войне? Ген тяжело вздохнул. Ну, вот, опять. Одно да потому. Вот же неугомонное существо, и вообще, зачем он спрашивает? Если хочет помочь, пусть, блин, помогает, к чему эти философские потуги в разговоры…. — Ты должен выбрать, на чьей ты стороне, Сэнку, — наконец сказал Ген после долгого задумчивого молчания. В его голосе сквозила мягкость, которую он не хотел признавать. Доброта, которую, по его мнению, Ишигами не заслуживал. — Кто ты теперь? За что ты воюешь? Потому что нельзя быть героем и злодеем одновременно. — Но я не герой и не злодей, — Сэнку встретился прямым взглядом с Геном, казалось, впервые с тех пор, как лежал на больничной койке. — Я — это я, и я всегда буду собой. Ишигами Сэнку. Но это не значит, что я должен следовать приказам Совета, и что я не вижу, куда приводят их действия. Ген недоверчиво прищурился. — Ты — это ты? Серьёзно? И ты действительно думаешь, что этого аргумента вполне достаточно, чтобы снова заставить меня доверять тебе? — Нет, я так не думаю, — и в этих словах было столько боли, что у Гена вновь перехватило дыхание, — и я не жду, что ты когда-нибудь снова будешь мне доверять. Я делаю это не для того, чтобы ты меня прощал. Между ними повисло тягостная, тяжёлая и вязкая тишина. Они смотрели друг другу в глаза, сидя буквально в каких-то сантиметрах друг от друга в полумраке тёплой лампы и беззвучно работающего телевизора, и, если бы Ген сосредоточился, он мог бы почувствовать тепло, что источало это тело напротив. Губы Сэнку были влажными и напряжёнными, а взгляд таким тёплым, но таким по-детски упрямым, что это вызывало под кожей странную нежность. Казалось, воздух между ними медленно наполнялся сладким газом воспоминаний, которые они оба старательно притворялись, что не замечают. Когда–то Ген, возможно, и спровоцировал бы этого благородного сдержанного ханжу на взволнованную реплику — возможно, даже рискнул бы напасть первым на его стоическую суть, прижаться губами к трепещущему пульсу у основания длинной шеи, прикусить эту горячую золотистую кожу до невнятного скулежа… Чёрт, он почти мог слышать этот тихий звук, который вырвался из Сэнку, как только тот решил столь сладко ему сдаться, прежде чем- — Просто признай, что ты не справишься без меня, — буркнул Сэнку, прерывая тот липкий хаос, что царил в голове у Гена. Что-то резко схлопнулось в груди, и мир внезапно снова обрел чёткость, полоснув по сердцу дребезжащим разочарованием в оттенках серого. Суйка, что снова забралась к нему на колени, цепко впилась когтями в ткань его брюк, слабое жужжание кондиционера показалось пронзающим рычанием перфоратора, мерцающий свет телевизора бил по глазам стробоскопом. Во рту сделалось сухо и горько. Видимо, что-то в его глазах с хрустом разбилось, потому что Сэнку моргнул растерянно, явно осознавая, что успел всё испортить, но не понимая, как и чем. Ген устало потёр глаза. Он говорил, что знатно заебался? Теперь же эта заёбанность достигла веса многотонной гранитной глыбы. Блядь. Это было совсем не похоже на те привычные и всей душой любимые дни, которые Ген проводил в своём роскошном обустроенном доме на самом отшибе города, где его никто не беспокоил, где он расхаживал в пушистых тапочках и лениво завтракал под «Аббатство Даунтон» и чашечку крепкого кофе. Дни до того момента, когда Ишигами Сэнку разрушил его комфортную и идеально налаженную жизнь своим грёбаным появлением. Хуже всего было осознавать, что Ишигами, мать его, прав. Прямо сейчас, в этой конкретной бойне, которая им предстояла, Ген без него действительно вряд ли справится. Их шансы против Ибары со всей его боевой мощью и целой ротой американцев, хорошо обученных убивать, были настолько малы, что Ген просто не мог позволить себе вот так отказываться от ещё одного союзника. Не из-за того, что ему раскрошили сердце и насрали в душу. Цукаса был силён, но вместе с Сэнку они смогли бы справиться так, как Ген никогда не сумел бы в одиночку. И у него не было времени искать кого-то на замену тому, рядом с кем дышать становилось так невыносимо тяжело. — Ладно, — спустя несколько бесконечно долгих секунд наконец выплюнул Ген, — но когда всё это закончится, я хочу, чтобы ты ушёл и никогда больше не попадался мне на глаза. Никогда. ••• И снова это не должно было быть так больно. Сэнку устал удивляться широте своего эмоционального диапазона, который растягивался, будто резина, каждый раз, когда дело касалось Асагири. На что он вообще рассчитывал? Ну, на то, чтобы тот согласился принять протянутую руку помощи. И, вот, Ген согласился. Но почему у Сэнку вновь было это мерзкое неопознанное чувство, будто всё разрушилось только ещё сильнее? Как он умудрился всё испортить в искренней попытке починить? А ведь в какой-то момент ему показалось, что тот смягчился… Но, возможно, это были лишь его собственные галлюцинации, мозг просто выдавал желаемое за действительное. Сэнку немного сердился, что Асагири избегал его столько времени — даже будучи с ним буквально в одном доме ухитрялся делать так, чтобы и намёка на его присутствия не ощущалось, — но теперь Сэнку думал, что, возможно, то было к лучшему. Ну, потому что, как оказалось, сидеть рядом с ним и не иметь возможности прикоснуться было просто невыносимо. А смотреть на Гена вот так — на расстоянии вытянутой руки — и вовсе попросту невозможно, хотелось эту самую руку протянуть, потрогать эту нежную прохладную кожу, прикоснуться к испещрённому шрамом лицу, приласкать, утешить, наобещать всякой ерунды про то, что всё будет хорошо… Сэнку даже не думал, что однажды будет испытывать настолько непреодолимое желание поцеловать кого-то — и при этом не иметь никакого права это сделать. И… Блядь, хорошо. Хорошо, если Ген настаивает, когда всё закончится, Сэнку оставит его, больше не покажется ему на глаза. Он понятия не имел, даже мысленно ставки не делал, чем закончится весь этот пиздец, но если они оба останутся живы, и Ген всё ещё будет так же зол- — Ну что, внучок? Как прошло? — мысли пронзил голос Касеки, и Сэнку осознал, что последние двадцать минут понуро сидел на лестнице с ощущением невероятной тоски и бессмысленности бытия. Он прохрипел. — Кажется, я всё испортил… — Что — «всё»? Протез? — не понял старик. — Как ты умудрился его испортить? А. Точно. Протез. — Нет, протез подошёл идеально, — мотнул головой Сэнку и попытался проглотить сухой комок в горле. — Я с Геном всё испортил… Касеки хмыкнул и, покряхтев, устроился на лестнице рядом с Сэнку. — А разве у вас ещё оставалось, что портить? Он горько усмехнулся. Действительно. Какая правильная формулировка вопроса. — Я и сам каждый раз удивляюсь. — Не переживай так, парень, — старик добродушно потрепал его по плечу. — Генка отходчивый парень. Побесится немного и всё забудет. А ты пока отвлекись… — Ха, что-то концепция «побесится и забудет» не сильно вписывается в это вот знаменитое «Менталист никогда не прощает», — горько фыркнул Сэнку. — И пока больше верится во второе. Касеки пожал плечами. — Верь во что хочешь, но если бы он хотел пустить тебе пулю в лоб, он бы уже давно это сделал. Уж что-что, а пули в лоб Генка пускать умеет. Сэнку вспомнил две идеальные дырки между бровей у Хьёги, сделанные в странной позе после падения резко схваченным с пола пистолетом, и подумал, что, пожалуй, в последнем утверждении сомневаться не приходилось. — Ладно, — вздохнул он. — Пошли лучше чай пить. Сэнку был не большим любителем чая, но прямо сейчас это казалось действительно лучшим решением. Там, внизу, на кухне, тоже работал маленький телевизор, на котором крутили поздний повтор вечернего выпуска новостей, и, конечно, там снова мелькало до боли знакомое лицо его отца. Слушать, о чём он там в очередной раз лживо вещал, совершенно не хотелось, но Сэнку всё равно не мог оторвать глаз от экрана. Бьякуя всегда был таким насквозь фальшивым, или он просто этого старательно не замечал? Блядь, за все те полтора месяца, что он проторчал запертым в Башне, будто какая-то грёбанная принцесса (от этого слова, промелькнувшего в мыслях, его будто от тока передёрнуло), Сэнку не нашёл ни одного ответа на бесконечное число вопросов о том, какую игру пытался вести отец. Куда он исчез, когда происходило самое страшное? Чего добивался? Чего, блядь, он вообще хотел? Впрочем… если он не смог найти ответы дома, быть может, он сможет сделать это здесь? — Где я могу найти Якова? — Сэнку повернулся к Касеки, который с крайне довольным видом прихлёбывал чай, закусывая шоколадной конфетой. Тот усмехнулся, добродушно и понимающе. — Спускайся в цоколь, там его кабинет. Заблудиться в этом доме было сложно, и ему никто не запрещал по нему перемещаться, но Сэнку всё равно ощущал себя каким-то воришкой, что прокрался сюда незаконным образом. На цокольном этаже размещались мастерские, где он уже успел побывать с Касеки, и большая железная дверь, за которой, по всей видимости, и находился кабинет. Набравшись смелости, он осторожно заглянул внутрь. Всё помещение было заставлено мониторами, каким-то компьютерными установками, и в чём-то напоминало серверную — возможно, ею оно по совместительству и являлось. Яков сидел за большим столом и что-то быстро печатал, звонко щёлкая клавишами. Сэнку прочистил горло, привлекая к себе внимание. Яков замер и оглянулся. — О, Сеня, это ты, — он взмахнул рукой. — Проходи. Как твоя дырка? Заживает? Сэнку моргнул, не понимая, это ему послышалось, или его действительно назвали какой-то очень странной формой имени, но решил не уточнять. Гену, вон, тоже досталось. Наверное, это хороший знак. — Дырка почти зажила, — хмыкнул он. — Что, если честно, даже немного пугает… — Яков лишь хохотнул тихонько, пошевелив усами, но ничего не сказал. Сэнку продолжил. — Я всё же очень давно хочу спросить… Так откуда вы знакомы с моим отцом? Суровые кустистые брови нахмурились. — Малыш…. Иди-ка лучше спать. — Мне не нужен сон, — возразил он настойчиво. — Мне нужны ответы. Я так не могу, понимаете? Я пытаюсь его оправдать, я цепляюсь за что-то, чего, возможно, и не было никогда, но я не слепой, и я вижу, что с ним что-то не так, но… — в носу предательски защипало, и Сэнку рвано перевёл дыхание. — Но мне нужно знать наверняка. Чтобы не сомневаться. Чтобы не дрогнуть в последний момент. Яков тяжело вздохнул, задумчиво побарабанив пальцами по столу, и снова взглянул на Сэнку. — Честно говоря, у меня нет тех ответов, которые тебе нужны. Но я могу помочь тебе их найти. Что ты хочешь узнать? — Хочу понять, где он был в те две недели, — слова вылетели быстрее, чем Сэнку успел подумать. — Что это за командировка такая важная, которую нельзя было прервать? Он утверждает, что был в ЦКП в Китае, но, вашу мать, подобные поездки никогда не длятся так долго… — Сейчас разберёмся, — кивнул Яков и снова защёлкал клавишами, теперь даже ещё быстрее. Спустя пару десятков длинных наполненных нервным молчанием минут он повернул к Сэнку свой основной монитор. — Ну, смотри. Бьякуя действительно был в Китае, на Цзюцюане. Он прилетел туда первого мая, видишь? — он указал на цифры на экране. — А улетел когда? Яков хмыкнул. — А улетел — четвёртого. Буквально на следующий же день после убийства. Сердце оборвалось. — Но… Как же?.. Его же не было в стране, я не… — Да, потому что улетел он не в Японию. А во-о-о-от сюда, — на экране появилась запись из камеры наблюдения, кажется, какого-то отеля, насколько Сэнку мог понять из контекста. Там действительно был Бьякуя. В просторной белой рубашке и шортах. С чемоданом в одной руке и высокой длинногой блондинкой — в другой. Бьякуя широко и дружелюбно улыбался работнику отеля, счастливый и явно крайне довольный жизнью. — Если что, это Мальдивы. А это — Лилиан Вайнберг, судя по всему. Ну, у Бьякуи в бабах всегда был хороший вкус! — Лилиан Вайнберг?.. — Не слышал, что ли? Американская певичка, песенки попсовые поёт. Ну, «One small step from zero I'm not afraid…», — напел Яков смешным фальцетом, — не слышал что ли? — Не слышал… — прохрипел Сэнку. Он отупело смотрел в монитор и не мог осознать увиденное. Мальдивы? Американская певица? Серьёзно, блядь?! То есть, буквально на следующий день после того, как объявили об убийстве Премьер-министра, а Сэнку пырнули ножом в бочину, заставляя сбежать из дома, и он чуть не сдох на пороге дома главного преступника страны, его отец с беззаботной улыбкой отправился на Мальдивы с любовницей?! Так вот откуда у него был этот идеальный бронзовый загар… Да уж. На Цзюцюане и правда такой не заработать. Вкус разочарования, разлившийся во рту у Сэнку отвратительным кислым месивом, ни с чем невозможно было сравнить. — Мне жаль, малыш. Сэнку тряхнул головой. — Всё в порядке.