Dubious Darkness

— Потому что мне не всё равно, что с тобой случится, ты, огромный кусок идиота! — рявкнул Ген и замер, внезапно осознав, что сказал куда больше, чем был готов. Сэнку замер тоже — ошарашенный и взъерошенный. Ген был чертовски на него зол. Пиздецки. Просто, блядь, невозможно зол. Когда он шагнул вперёд, к нему, он даже не был до конца уверен, что именно хочет сделать — ударить его так, чтобы на всю жизнь попортить это нахальное красивое лицо, или- Случилось «или». Ген сам не понял, как, но его тело будто решило пожить своей жизнью — руки вместо того, чтобы сжиматься в кулаки и разбивать скулы, притянули этого идиота к себе, вплетаясь в волосы, а губы, вместо того, чтобы кричать и плеваться колкостями, прижались к нему поцелуем. Сэнку же ответил на этот чёртов поцелуй спустя едва ли сотую долю секунды, так быстро, что Ген даже не был уверен, кто из них рискнул прильнуть к другому первым, но вот их губы, наконец, встретились, и… И мир остановился. Кажется, это был первый раз за последние десять лет, когда Ген вообще не думал о своей мести — впервые с тех самых пор, как он рыдал, держа в объятиях истекающее кровью тело Рури. Кажется, это был первый раз, когда её образ совершенно не мелькал ни в сознании, ни в подсознании, ни где бы то ни было ещё. Каждая клеточка его тела была поглощена ощущением бесконечной приятности прикосновения к мягким и тёплым губам человека, которого он хотел то ли убить, то ли спрятать от всего мира. Сэнку судорожно вздохнул, и Ген с упоением почувствовал, как под самыми кончиками пальцев напряглись его упругие мышцы — и это было так пленительно, так волнующе, что срочно захотелось почувствовать это всем телом. Ген не выдержал и прижался к нему что есть мочи, поворачивая голову под идеальным углом, углубляя поцелуй — и это было так, словно они знали друг друга наизусть, словно они целовались уже годами, а не пару мгновений в лихорадочном состоянии только ради того, чтобы слиться от копов. — Они могли тебя убить, — прошипел он, откидываясь назад, прижимаясь лбом к его лбу, с трудом осознавая, что сейчас вообще происходит и почему он внезапно стал таким пьяным, — ты хоть понимаешь? — Пусть бы только попробовали, — Сэнку прохрипел, такой глупый и такой отчаянный, и, усмехнувшись, мотнул головой, чтобы снова поймать его рот и целовать, целовать, целовать. Ген едва от него оторвался. — Ты идиот. Ненавижу тебя. — Лжец. — Да, — выдохнул Ген ему в губы, не целуя, но касаясь, потому что теперь невозможно было не касаться. — Но тебе я никогда не лгал. Никогда. Сэнку тихонько фыркнул. — Какая честь, — и длинно лизнул его по линии челюсти, такой же хмельной и дорвавшийся, как и сам Ген. От его очевидного желания голову вело похлеще, чем от виски, но Ген будто бы ещё не всё сказал, будто не закончил злиться, будто не убедился, что Сэнку понял. — Ты слышишь меня вообще? — отлепиться от него было сродни пытке, но Ген сумел откинуться назад достаточно, чтобы пристально на него посмотреть. — Ты мог умереть! И, чёрт, смотреть на него сейчас было ошибкой, потому что у Гена буквально подкосились коленки. Эти невозможные багряные глаза потемнели от вожделения… и чего-то ещё, чего-то ужасно хрупкого, ломкого, чего-то, чему Ген никак не мог подобрать названия. Сэнку нахмурился и посмотрел на него в ответ, раскрасневшийся и поплывший, его губы припухли от поцелуя, а голос будто стал ещё ниже и пронзительнее, ещё сексуальнее, хотя Ген даже не был уверен, что это возможно. — Ген, ты ведь сам пытался убить меня годами. Правда, какая, нахрен, разница, умру ли я сейчас? В его осторожном тоне, в выражении его лица, да что там — в самом вопросе таился опасный подтекст, который Ген не был готов признать, не говоря уже о том, чтобы на него ответить, и потому Ген просто усмехнулся и снова впился в его губы кусачим поцелуем. Нет, нет, нет. Нельзя было об этом говорить. Нельзя было даже об этом думать! Ответ, который крылся там, в глубине, был чем-то, что могло лишить его последних остатков контроля, выбить из-под ног почву и уничтожить все его представления о себе и мире. Просто до боли в костях хотеть трахнуть Ишигами уже было достаточно плохо, но с этим Ген, по ощущениям, мог бы как-то смириться. Но было бы совсем катастрофично, если бы он в него влю– — Ну так что, Ген? — Сэнку взял в руку его ладонь и поднёс к губам, поцеловал тонкую кожу на внутренней стороне запястья и нежно потерся о неё щекой. Блядь, ну какого чёрта. — Ты правда хочешь поговорить об этом сейчас? — он начинал психовать. Уже и свинтившее было башню возбуждение казалось не таким возбуждающим. Что может быть менее сексуальным, чем разговор о чувствах? Ген попытался отнять руку, вдоль которой так трепетно скользили чужие губы, но Сэнку ему не позволил. — Ладно, не сейчас, — выдохнул тот, как-то очень складно и плавно переключаясь с запястья обратно на шею. — Сейчас я хочу тебя целовать, — жарко прошептал Сэнку и обратил на Гена совершенно невозможный сияющий взгляд. — Ты позволишь? Ген изумлённо распахнул глаза и как-то очень нервно сглотнул. Лицо запылало, в груди сделалось тесно, а совершенно непривычное смятение, которого он ожидал от себя буквально в последнюю очередь, накрыло с головой, заставив сердце учащённо забиться. Такое обращение — и не от кого-то, а от Сэнку Ишигами, от его кровного врага и главного идейного противника, от того, кого Ген хотел уничтожить в течение доброй трети своей жизни, — не просто смущало, а буквально выбивало почву из-под ног. — Ну, рискни, — Ген усмехнулся, горделиво вскинув бровь, пряча своё нервное смущение за привычной презрительной маской, и Сэнку сразу подтолкнул его к стене, вжимая и подхватывая под бёдра, врываясь языком меж губ и окончательно срывая последние остатки шифера на давно подтекающей крыше. Кажется, всё дело стремительно катилось к сексу, и Ген не был уверен, что хочет это как-то останавливать — после такой бурной прелюдии длиною в грёбаную неделю какое-то иное развитие событий казалось просто издевательством. И хотя прямо сейчас его собственное возбуждение сильно сбавило обороты, пока Ген был вынужден тратить силы на борьбу с удушающими мыслями о блядских чувствах, он понимал, что не хочет останавливаться — слишком уж долго эта тетива натягивалась, чтобы сейчас вот так просто вернуть её на место. «Может, так даже лучше, — пронеслось в голове, когда Сэнку длинно лизнул его шею, и всё тело прошило первобытным удовольствием, — просто потрахаться уже, наконец, и успокоиться, не изводить себя мыслями о том, как это могло бы быть». И Ген отпустил себя окончательно. Он позволил себе с наслаждением запустить пальцы в пшеничные волосы, притянул его к себе ещё крепче, ещё теснее, и они буквально переплелись в отчаянном стремлении почувствовать один другого как можно ближе. Потираясь друг о друга, и распаляя, и утоляя невыносимый тактильный голод одновременно, они целовались, как безумные, пока в лёгких не начинал заканчиваться воздух, а отчаянных попыток восполнить его нехватку, вдыхая носом, становилось недостаточно. Потом Сэнку, видимо, вспомнил про своё обещание целовать, и его губы отправились в странствие по лицу Гена, по скулам вниз, вырисовывая линию челюсти, и ещё ниже, по шее, по ключицам, вызывая в нём дрожь и желание придушить его к чёртовой матери за томительную пытку, которой тот решил его подвергнуть. Честно говоря, это сводило с ума. Сэнку будто упивался им, он смаковал вино их близости, словно заправский сомелье, неторопливо, вдумчиво, почти медитативно. Его губы и язык двигались по коже непрерывно, смещались почти неощутимо, но непредсказуемо — то вверх, то вниз, то в стороны — будто Сэнку был дорвавшимся до сладостей ребёнком, который перебирал конфеты и не знал, какую хочет больше. Сэнку выцеловывал каждый сантиметр на его шее, так, что кожа после этих ласк пылала, словно от солнечного ожога, его руки блуждали по телу осторожно и бережно, то зарываясь в волосы, то нежно сжимая талию, и Ген задыхался, он захлёбывался этой завораживающей мягкостью, балансируя на тонкой грани между «Хватит!» и «Ещё!». Всё это вводило в какой-то чувственный транс, выносило за грань пространства и времени, и усыпляло бдительность. Всё тело, казалось, превратилось в одну сплошную эрогенную зону, стекало по несчастной стене изнывающей от пьяного удовольствия безвольной массой, способной только чувствовать, только ощущать, только наслаждаться, но не соображающей ничего. В голове было мутно, в мыслях творился хаос из обрывков слов и путанных образов, сливавшихся в горячечный полубред. Ген чувствовал себя так, словно с него миллиметр за миллиметром снимали невидимую кожу — его тщательно нарощенную оболочку, незаметную глазу, но необходимую, нечто, что охраняло всё самое сокровенное под множеством слоёв его масок и незримой брони. Эта невыносимая, душераздирающая, почти сокрушительная нежность Сэнку вскрывала эту броню острым консервным ножом, наживо сдирала с него слой за слоем, взламывала, будто раковину моллюска, вытаскивая на поверхность нежную, уязвимую сердцевину, обнажала его до глубины нутра, и Гену казалось, что он почти умирает — и эта смерть была благословением. Поза вот так, у стены, была не самой удобной, но сейчас на это было как-то плевать. Жаркое дыхание смешивалось, губы сливались и двигались в возбуждающем танце, пробуждая желание ощутить ещё больше, и Сэнку, будто точно зная, чего он хочет, осторожно, будто украдкой, будто проверяя границы дозволенного, спустился рукой вниз и мягко сжал его член сквозь брюки, заставив глухо застонать от полыхнувшего в паху ещё сильнее обострившегося возбуждения. Ген невольно толкнулся бёдрами навстречу, и эта благословенная эта проклятая ладонь тут же заскользила в сводящем с ума трении, заставляя, казалось, всё его существо отзываться яркими вспышками удовольствия. «Что же ты творишь со мной, Ишигами? — погибая, сгорая дотла в своём личном аду из непозволительных чувств, мысленно простонал Ген. — Как ты, чёрт возьми, это делаешь? Я же сейчас сдамся тебе, выдам себя с головой, порушусь, поверю, я…» Нет. Такого допускать было никак нельзя. Ген словно очухался, будто протрезвел на мгновение, осознав, что дело не просто стремится к сексу, дело несётся к позорному поражению всухую по всем фронтам. Ну уж нет. Так не пойдёт. Если уж и трахаться с Ишигами, то только на своих условиях. Стремительным движением перевернув их обоих, Ген поменял расстановку сил. Он вбил Сэнку спиной в эту несчастную стену возле входной двери, заставив того охнуть от неожиданности и распахнуть свои невозможные глаза. Мрачно порадовавшись про себя, что снова сумел его удивить, Ген втиснул колено меж его бёдер, прижался вплотную и, обхватив ладонью затылок, запрокинул эту гениальную голову чуть в бок, впиваясь зубами в шею. — Решил повысить ставки, Сэнку-чан? — хрипло выдохнул Ген куда-то в горячую золотистую кожу. — А ты готов играть по-крупному? — Иначе не стоило и начинать, — отозвался тот, и от того, сколько желания сочилось в его севшем от возбуждения голосе, что-то тёмное колыхнулось у Гена под рёбрами. — Имей в виду, принцесса, — с мрачным удовлетворением мурлыкнул он, — я не дам тебе себя трахнуть, — Ген заглянул в его глаза, ожидая увидеть там страх, или смущение, или что угодно, что похоронило бы всю вот эту их пылкую прелюдию на корню, заставило бы разбежаться по разным комнатам и забыть сию минутную слабость, как страшный сон. Но Сэнку явно не испугался. Он выглядел так, будто крепко задумался и просчитывал в голове все варианты развития событий. Спустя едва ли пару мгновений, которые показались Гену вечностью, он просто пожал плечами. — Ладно. Ген моргнул. — Ладно? — Ну, я предполагал, что так будет, — чуть усмехнулся Сэнку. — И я не против быть снизу. Шумно втянув в грудь воздух, Ген снова моргнул и ошеломлённо взглянул в его тёмные залитые огромными лужами пьяных похотью зрачков глаза, на дне которых горели шальные огни. — Ты хоть понимаешь, на что соглашаешься? — севшим от волнения голосом прохрипел он. Сэнку же снова невозмутимо пожал плечами. — Ну, в теории, — потом потянулся к нему, ближе, ещё ближе, и, почти касаясь его губ своими, низко, влажно прошептал. — Ты столько раз обещал сотворить со мной «что-то, чего я даже не представляю», неужели это были только пустые угрозы, а, Менталист? От этих слов, от этого дразнящего, почти блядского тона, у Гена, казалось, аж потемнело в глазах. — Ну, ты сам напросился, — процедил он и тут же впился поцелуем в его губы, почти насилуя языком предательски-сладкий рот. Сэнку вздрогнул всем телом и отрывисто задышал носом, отвечая с не меньшим пылом. Ген усмехнулся. Вот так-то лучше. Вот с этим уже можно было работать. Он схватил Сэнку за рубашку, с силой подталкивая его к спальне, намереваясь прогнать свои стремительно несущиеся куда-то не в ту степь мысли куда более приятным отвлечением. Он подтолкнул его ещё, и ещё, не отрываясь от его пылающего взгляда, а Сэнку шёл спиной и даже пару раз споткнулся, но глаз от него не отвёл. Казалось, что они сцепились намертво, примагнитились так, что не разорвать, и это растекалось под кожей обжигающим и сладким чувством собственничества. Ген слепо нащупал дверь в спальню и позволил ей открыться, подталкивая Сэнку внутрь — и тем самым будто запуская его в свой маленький мир. Его спальня была отделана тёмным деревом на изумрудно-зелёных стенах — Кохаку утверждала, что зелёный успокаивал. Возможно, так оно и было, но не тогда, когда этот чёртов зелёный плотно ассоциировался у Гена с Сэнку Ишигами. Однако прямо сейчас, когда Сэнку был в его руках, на его губах, когда смотрел так шало, вот-вот готов был раздвинуть перед Геном ноги и удивительно вписывался в интерьер его спальни, к зелёному цвету внезапно стало гораздо меньше вопросов. По центру комнаты стояла большая кровать, покрытая роскошным покрывалом и целой горой мягких подушек — небольшой презент Гена самому себе во имя вечной тяги к гедонизму, — и он, не долго думая, толкнул туда Сэнку. Тот вскинул брови на мгновение, удивившись ощущению полёта, и растянулся в его постели, словно воплощение самой влажной мечты, самой тайной, самой греховной его фантазии. Пшеничные волосы со странным намёком на зеленцу — какого чёрта, Рилли же всё состригла?!— красиво растрепались, взъерошенные его жадными пальцами, а на умном высоком лбу всё ещё виднелись следы запёкшейся крови. Кровь сделала корни его светлых волос темнее, и от этого зрелища Ген почувствовал невероятный прилив гнева. Тёмная, эгоистичная, глубинно-собственническая энергия пронзила его насквозь. Этот мужчина — Сэнку Ишигами — принадлежал ему и никому другому. Он долгие годы вырезал своё имя на этом человеке, на его теле и в его душе, и он никому не позволит оспаривать это право. Каждый, кто посмел коснуться его пальцем вместо него, обязательно за это ответит. Сэнку же не подозревал о его тёмных мыслишках, он приподнялся на локтях, взбираясь выше по кровати, раскрасневшийся и зацелованный, и смотрел на Гена совершенно пьяным от желания взглядом. От этого взгляда Гена аж немного закоротило. Какой же он, блядь, красивый. И — охуеть! — прямо в его постели. Ген оглядел его медленно, смакуя каждое мгновение своего предвкушения, от которого заклинивало мозги, а возбуждение в паху возрастало так стремительно, будто в венах вместо крови кипело октановое топливо, готовое воспламениться от малейшей искры. Видимо, глядел он на него уж слишком долго и слишком плотоядно, потому что Сэнку, явно немного встревоженный, пошевелился, словно собираясь сесть, и Ген опомнился. Не он один тут предвкушает. Он твёрдо положил руку ему на грудь, прижав обратно к одеялу, предупреждающе сощурившись, и с удовлетворением наблюдал, как быстро Сэнку расслаблялся под его ладонью. — Не. Смей. Дёргаться, — медленно и не терпящим возражения тоном приказал он. Сэнку нервно сглотнул и широко, совершенно заворожённо распахнул глаза, его зрачки мгновенно стали ещё шире, как у кошки, которая вышла на охоту, и что-то внутри у Гена порочно заурчало. Потрясающая реакция. Вместо того, чтобы потянуться к соблазнительной твёрдой плоти, что недвусмысленно распирала ширинку Сэнку, Ген медленно и властно провёл руками по его длинным ногам. Точёные мышцы под его ладонями напряглись и задрожали, так, словно давний эротический сон внезапно просочился в реальность, и от этой крошечной и почему-то очень трогательной детали в груди у Гена тонко зазвенело. Этот момент напоминал какое-то чудо, магию, волшебство, какую-то невообразимую альтернативную реальность с драконами и эльфами, но… Это происходило на самом деле, и это было восхитительно. Ген ловко стянул с Сэнку носки, чтобы потом на них не отвлекаться — на его взгляд, в этом нелепом предмете гардероба было мало эротичного, а он тут планировал окунуться в эротизм с головой, — отбросил их в сторону и снова переполз через Сэнку, наслаждаясь тихими маленькими звуками его прерывистых вздохов и самой возможностью заполучить этого мужчину в свою власть. — Ты только посмотри на себя, такой послушный и податливый, — мурлыкнул он, жадно запуская руки под футболку Сэнку, пробегая пальцами по горячей мягкой коже, натянутой на тугие узкие мышцы. — Может быть, мне уже давно надо было забрать тебя к себе, м? Просто держать тебя на привязи в своей постели, а не ввязываться в бесконечные разборки… — Сэнку распахнул губы в потрясённом взволнованном стоне, а улыбка Гена стала по-настоящему дикой. — О, тебе бы это понравилось, не так ли? Хотел бы, чтобы всё было так? Позволить мне уничтожать себя самыми приятными способами? Снова и снова… Руки Сэнку дёрнулись будто сами по себе, потянувшись к нему, он с силой сжал его зад, притянул ближе, сминая, оглаживая, и Ген бы почти застонал от удовольствия, если бы хоть кому-то позволял такие вольности. Он схватил Сэнку за запястья и прошипел. — Руки, — но Сэнку, видимо, было плевать, он явно был ослеплён, оглушён, совершенно не в себе, он сгрёб Гена в охапку, сжимая везде, куда мог дотянуться. — Сэнку-чан. — Не могу себя контролировать, — прохрипел Сэнку, хмельно и терпко. — Хочу тебя трогать… Ген мрачно усмехнулся. — Ну, тогда у меня нет выбора… — он потянулся к спинке кровати и вытянул из ниши, вделанной в тёмное дерево, крепкие кожаные ремни наручников. Его мысли вернулись к тому дню, когда он, охваченный странным кровавым возбуждением, точно так же связывал Сэнку — и к тому, как вожделенно в тот момент мерцали его красные глаза. — Скажи-ка мне, Сэнку-чан, — протянул он, дождавшись, пока бывший герой осмелится встретиться с ним взглядом. Кожаные наручники в его руках тускло поблескивали на свету. — Готов ли ты сдаться мне добровольно? Не дожидаясь ответа, он полез за ножом, что всегда висел у него за поясом. В голове всколыхнулись воспоминания о том ужасе, который он испытал, о той бесконечной растерянности, что затопила его во время безумного марш-броска по поискам Сэнку в эпицентре хаоса на главной площади, о том, как было жутко даже подумать, что они с Кохаку опоздали, и Ген остервенело тряхнул головой. Сейчас это было лишнее. Думать об этом совсем не хотелось. Единственное, что было важным теперь — это то, как сладко и многообещающе очерчивалось в брюках очевидное возбуждение Сэнку, и как восхитительно перекатывались его изящные мышцы, когда он беспокойно ёрзал на кровати, жаждущий и трепещущий… — Ты прекрасен, — мягко мурлыкнул Ген, растягиваясь в самой широкой, самой хищной своей ухмылке, когда увидел, как эти слова подействовали на сдавшегося в его руки героя — Сэнку покраснел ещё сильнее, закусывая губу в едва ли не жалобном скулеже, он крупно вздрогнул, глядя в глаза неотрывно и горячо, со всей своей щенячьей преданностью. Что бы подумал Бьякуя-сан, если бы увидел своего золотого мальчика сейчас, вот таким? Блядь, одной мысли об Ишигами-старшем было почти достаточно, чтобы подавить бурлящее в нём возбуждение, и Ген отбросил этот образ куда подальше. Он ловко перехватил нож в руке, так, чтобы было удобнее, и увидел, как Сэнку, слегка нахмурив брови в явном напряжении, метнул на клинок опасливый взгляд. Прекрасно. Ген ухмыльнулся и пополз вперёд, пока не оказался верхом на бёдрах Сэнку и не почувствовал, как его горячая даже сквозь ткань спортивных штанов эрекция плотно прижималась к его заднице. Почему-то от прикосновения этой интригующей длины Гена прошило чем-то пугающе-сладостным, жаждущим и вожделенным — кое-что, о чём обязательно стоит подумать в будущем, но точно не прямо сейчас. Ген опустил нож и подцепил лезвием край футболки Сэнку, чуть надавливая на тонкую ткань, почти издевательски-медленно, так, чтобы тот мог слышать, как лопается каждая ниточка. Сэнку коротко выдохнул, когда холодный кончик ножа проник под одежду и упёрся прямо в его тело. Повернув нож вертикально, Ген плавно повёл рукой вверх, контролируя нажим и давление, неотрывно глядя, как острое лезвие с глухим треском вспарывает волокна ткани, пока обух ножа скользил по часто вздымающемуся уязвимому животу, почти цепляя скошенным острием золотистую кожу. — Чёрт, это очень возбуждает, — сипло прошептал Сэнку и прикрыл глаза. Крылья его фактурного носа трепетали, ноздри хищно раздувались, выдавая крайнюю степень возбуждённого волнения. — Тебе это нравится? — То, что я буквально держу клинок у твоей груди? — Ген выгнул бровь и повёл ножом в сторону, прижимая обнажившийся тёмный сосок плоской стороной лезвия. — Определённо, да. Я полжизни об этом мечтал, — он осторожно царапнул этот чувствительный комочек плоти острием, так, чтобы не поранить, но вызвать приятный всполох боли. Сэнку сладко дрогнул от этого прикосновения, шумно задышал приоткрытым ртом, едва сдерживая хриплые стоны. Ген сидел на его бёдрах и чувствовал, как Сэнку потряхивало от остроты ощущений, и, блядство, как же Гену это нравилось. Он обожал вот это пьянящее чувство власти над чужим удовольствием, и то, каким отзывчивым, каким трепетным Сэнку был в его руках, просто сносило голову. Не удержавшись, он ещё чуток подразнил лезвием его маленький милый сосок, заставив того, наконец-то, дёрнуться и застонать в голос — пускай пока только сквозь зубы. Довольный собой, Ген вернулся к его футболке и, взрезав ткань на груди до конца, упёрся лезвием в ямку между ключицами, выше которой начиналась шея. Хотелось провести ножом дальше, выше, царапнуть эту длинную сильную шею, но ткани там не было. Он вскинул на Сэнку вопросительный взгляд, и тот, казалось, всё понял — он улыбнулся какой-то томной, почти греховной улыбкой, подался чуть вперёд и вверх, одновременно запрокидывая голову и подставляя Гену открытое горло. От этого очевидно-доверительного, беззащитного, почти виктимного жеста у него аж перехватило дыхание. Закусив губу, Ген медленно провёл лезвием до конца, упираясь в благородную линию острой челюсти, оставляя за собой розовый след встревоженной кожи, стараясь не обращать внимание на излишне бурную реакцию собственного тела. Он отложил нож и сдёрнул с Сэнку остатки ткани, любуясь каждым открывшимся взгляду сантиметром его наготы. Потрясающе. И это только начало. Ген снова показал Сэнку наручники. — Ну? — он выжидающе вскинул бровь, властно и с вызовом глядя сверху вниз. Тот мог отказаться, и ничего бы не случилось, всё продолжилось бы в том же духе, но этот маленький жест добровольного повиновения… Чёрт, он дал бы им многое. Сэнку же в ответ медленно поднял руки и без лишних сопротивлений прижал их к подушке в знак молчаливой капитуляции, скрестив в запястьях так, будто делал это регулярно. Движение соблазнительно подчеркнуло мускулистые линии его груди, превращая и без того умопомрачительное зрелище в настоящее произведение искусства, делая Сэнку беззащитным и вдохновляющим, будто сама Муза отдавала его прекрасное тело на милость Гена. Он не выдержал, наклонился вперёд, награждая Сэнку грубым поцелуем, наслаждаясь тем, как его бёдра лихорадочно тянутся вверх, к нему, в поисках трения. Кожаные наручники легко скользнули на изящные запястья, словно были сделаны специально для Сэнку, и слегка скрипнули, когда тот потянул, проверяя их на прочность. Сэнку едва ли не трясло, но Ген терпеливо ждал, пока этот прекрасный, удивительный, долгожданный мужчина под ним расслабится и свободно откинется на матрас, стараясь унять беспокойные невольные подёргивания. Когда Сэнку, наконец, открыл глаза, его терпкий и пряный кроваво-красный взгляд безошибочно вернулся к его лицу с невыразимым вожделением. Этого было достаточно, чтобы по телу Гена снова пробежал пьянящий трепет. Он резко наклонился и всосал синяк на его шее, с силой прикусывая лихорадочный пульс, что бился под кожей. Сэнку ахнул, вздрогнув от резкой боли, и Ген усмехнулся, успокаивающе проводя языком по месту укуса, заласкивая — и тут же кусая вновь, чуть выше. «Мой», — хотел зарычать какой-то исступленный и совершенно шалый голос внутри него, но Ген его проигнорировал — он был слишком хорошо знаком с тем кровожадным безумием, что грозило поглотить остатки его разума и те жалкие ошмётки контроля, что плавали на поверхности сознания. Воздух казался горячим и вязким, будто насыщенным пьянящими парами. Ген ощущал себя наркоманом в пылу прихода, он двинул тазом вперёд, совершая бёдрами короткие резкие фрикции, словно массируя член Сэнку сквозь одежду своим задом, и каждый этот маленький толчок буквально высекал искры в его мозгу, сопровождаясь отрывистыми жаркими вздохами Сэнку. Тот едва ли не трясся, он запрокинул голову и зажмурил глаза, приоткрыв рот, из точёной груди вырывались низкие короткие то ли хрипы, то ли всё-таки стоны, выдававшие то, насколько он возбуждён, и Ген, совершенно дурея от этой картины, протиснул руку под пояс его брюк и… Обмер, почувствовав под пальцами голую кожу. Что? Его пальцы лихорадочно нащупали дурацкие завязки спортивных штанов и уже спустя секунду стянули ткань с бёдер Сэнку вниз по его длинным ногам. Что ж. Под этой тканью и правда больше ничего не было. Ген облизнул пересохшие в миг губы. — Ты всегда ходишь без нижнего белья, шалунишка? Или сегодня был просто особенный день? — он, честно говоря, не был уверен, на какой ответ надеяться. Одна только мысль о том, что всё это время Сэнку бегал за ним без трусов, а Ген об этом даже, блядь, не догадывался, была ошеломляющей. Сэнку снова закрыл глаза, со всей очевидностью пытаясь не обращать внимания на вспыхнувший с новой силой тёмный румянец. — Я не нашёл в комнате сменного белья. Надел, что было. Ген попытался сдержать смешок, но затея провалилась, и он тихонько фыркнул, качая головой. Он не был уверен, было ли это стечением обстоятельств или намеренным вмешательством Кохаку, которая занималась комплектацией убежищ, но прямо сейчас это было не важно. Важно то, что его большой палец медленно прошёлся по изгибу сильного бедра, отслеживая точёную мышцу, что слегка дрожала от его касания, вплоть до того места, где прекрасный налитый член Ишигами гордо возвышался над его животом. Одного только взгляда было достаточно, чтобы у Гена потекли слюнки. Это… превышало все его ожидания. Даже самые смелые. Нет, он подозревал, что Сэнку будет весьма одарён — слишком уж он источал ту пресловутую «big dick energy», — но чтобы настолько… — Какой же ты хорошенький, Сэнку-чан, — прошептал он почти рассеянно, оглаживая его бёдра и всё, что между, едва ощутимыми, почти невесомыми, как крылья бабочки, движениями. Сэнку под его пальцами беспокойно заёрзал, словно невольно пытаясь убедить сжать его крепче, усилить необходимое трение, но Ген не поддался. — Если бы только мир мог увидеть тебя таким… он бы встал перед тобой на колени. У Сэнку перехватило дыхание, а глаза будто остекленели — очевидно, похвала на него действовала похлеще любого наркотика, и это было даже мило. По-своему очаровательно. Ген улыбнулся и сильнее обхватил рукой его член, медленно поглаживая по всей длине, пока Сэнку снова не застонал сквозь зубы. Ген чувствовал, как болезненно его собственное зашкаливающее возбуждение давило на молнию брюк, но принципиально не обращал на него внимания — куда интереснее казалось заставлять Ишигами издавать ещё больше этих маленьких звуков удовольствия. Сэнку с шипением выдохнул и откинул голову на подушку, золотистая кожа покрылась испариной и мазками возбуждённого румянца, который стекал с высоких скул на шею, а с шеи расползался по груди. С каждым его рваным вздохом под кожей красиво очерчивались рёбра и напряжённые мышцы, так великолепно, что его хотелось облизать с ног до головы. Гену казалось, он каждой клеточкой ощущал трепещущий ритм его мощного сердца, и от того, что легендарный Сэнку Ишигами вот так рассыпался под его ладонями, голову вело ещё сильнее. Сэнку был поджарым и ловким, словно гепард, а его золотистая кожа — гладкая и шелковистая, несмотря на россыпь шрамов тут и там, — обжигала своей наготой. Ген склонился к нему, прижимаясь плотно и горячо, ощущая почти экстатический кайф от того, насколько приятным было это соприкосновение. Всё ощущалось так остро, будто Ген занимался сексом впервые. Продолжая поглаживать его член, он обхватил губами один тёмный сосок, дразня языком и прикусывая, а второй рукой потеребил другой, погружая Сэнку в захватывающий водоворот чрезмерной чувствительности, заставляя изнывать от растекавшегося по всему телу пряного удовольствия. Он вслушивался в его возбуждённые вздохи и понимал, что всерьёз мог бы кончить лишь от этого. Но это было бы слишком просто. Он продолжил свой путь вниз — останавливаясь, чтобы провести языком по линиям особо заметных шрамов, покрывавших его кожу, а Сэнку буквально трепетал от столь незатейливых ласк. Казалось, он был создан именно для этого, чтобы жадно откликаться на каждый его поцелуй, на каждое произнесённое сладким шёпотом слово, и Ген не мог ему этого не дать. Он спустился вниз порхающими поцелуями и устроился в колыбели сильных бёдер, обдавая лёгким дыханием разгорячённую головку. — О, мне так это нравится… Он впился пальцами в упругие мышцы подтянутой задницы Сэнку, сжимая и раздвигая, с таким благоговейным наслаждением, что едва не пускал слюнки, словно мужчина в его руках был каким-то драгоценным лакомством. Гена почти лихорадило, так сильно голова шла кругом от предвкушения. Обладать таким Сэнку — доверчивым, открытым, жаждущим и задыхающимся — было больше, чем он когда-либо осмеливался мечтать. Это нужно было как-то переварить, как-то справиться с очередным наплывом из сложносочиненных чувств, и Ген решил, что самое время выдохнуть и отвлечься — всё равно нужно было срочно раздобыть смазку в недрах прикроватной тумбочки. Выдохнуть не помогло — отрываться от Сэнку даже на жалкую в масштабах вечности минуту было почти физически больно. Ген вылил на пальцы щедрую порцию лубриканта и попытался не думать ни о чём, ни о каких дилеммах из чувств и принципов, ни о прошлом, ни о будущем — только лишь о трепещущем жаре момента, осторожно и с несвойственной себе нежностью проводя по тугому колечку мышц. Сэнку с шипением выдохнул и стиснул зубы, явно пытаясь подавить ещё один звонкий и жалобный стон. — Не надо, — сиплый от вожделения, его голос показался слишком резким даже ему самому. Сэнку замер и настороженно на него взглянул. Ген усилием воли смягчил свой тон, насколько мог. — Не стоит сдерживаться, Сэнку-чан, — он улыбнулся, ещё разок плотно поглаживая его вход. — Я хочу тебя слышать. Я хочу слышать, как ты разваливаешься подо мной, хочу слышать, как ты умираешь от удовольствия под моими пальцами… Сэнку лишь прикусил губу и зажмурился в очевидно-безуспешной попытке сохранить хотя бы остатки того стоического самообладания, за которое вечно цеплялся. Ген с молчаливой угрозой провёл зубами по чувствительной коже внутренней стороны его бёдер. — Продолжай молчать, принцесса, и я остановлюсь, — он осторожно ввёл первый палец, и Сэнку поражённо ахнул, широко раскрыв глаза и уставившись на Гена в томном исступлении. — Умничка, Сэнку-чан. Вот так. Гену казалось, он ещё никогда не был так сконцентрирован на чужом удовольствии, никогда никого не касался с настолько опьяняющим волнением. Прямо сейчас глупо было отрицать, что какая-то его часть всегда этого жаждала. Он хотел, чтобы эти глубокие багряные глаза наливались греховной чернотой и смотрели на него так, словно Ген был новой полярной звездой. Всегда. Навсегда. До тех пор, пока ему было дозволено вот так эгоистично цепляться за мужчину, что никогда не смог бы принадлежать ему по-настоящему. Сама мысль об этом «навсегда» была опасной, чем-то, что, как он точно знал, ни в коем случае нельзя было озвучивать вслух и даже позволять проникнуть на поверхность сознания. Он должен довольствоваться только тем, что есть, этим единственным моментом их истиной близости, моментом их обоюдной слабости, который вряд ли ещё однажды повторится. Они были друг с другом только сейчас — и нужно было брать от этого всё. Ген добавил ещё один палец, и Сэнку напрягся, взвинченный и взволнованный. — Тише, милый, ты отлично справляешься, — мурлыкнул он, заставляя себя быть ещё нежнее, ещё аккуратнее. Сэнку был таким тугим и бархатистым изнутри, таким приятным и невероятно узким, что совершенно необходимо было не только тщательно, но и ласково расслабить напряженные мышцы. — Я правильно понимаю, что это твой первый раз в этой роли? — прошептал Ген. Сэнку открыл глаза и рвано кивнул. — Ох, чёр-р-рт… — по телу стремительно пробежала приятная дрожь, и Ген мягко поцеловал его колено, пытаясь не сойти с ума от невозможной реальности происходящего. — Такой отзывчивый, — выдохнул он тихо и интимно, покрывая его бёдра нежными поцелуями. Член Сэнку дёрнулся в ответ, и на кончике выступила многообещающая жемчужная капля. — Такой сладкий для меня… — Перестань дразниться, — всхлипнул Сэнку. Ген поднял взгляд и хищно ухмыльнулся, с плотоядным наслаждением наблюдая, как по его длинной шее разливается яркий румянец. — Ты здесь не хозяин, Сэнку-чан. Я хозяин. Сэнку вдохнул тяжело и хрипло, запрокидывая голову, когда Ген добавил ещё один палец, чуть раздвигая и проворачивая, чтобы растяжка была идеальной. Он жадно следил за каждым движением своих рук и старался не думать, как сильно ему хотелось заменить их чем-то куда более основательным. Где-то в глубине его тёмной прогнившей душонки Гену было крайне любопытно, что было бы, возьми он Сэнку прямо так, без долгой тщательной подготовки, но, несмотря на все свои очевидные склонности к насилию, он не был заинтересован в том, чтобы делать своим партнёрам по-настоящему больно. Определённо, не без долгого разговора о границах, пределах и стоп-словах. Он как-то особенно удачно провернул пальцы, и Сэнку выгнулся дугой со звонким стоном. — Ах! Ген… — Ты когда-нибудь представлял себе что-то подобное? — мурлыкнул он, небрежно поглаживая его член, наслаждаясь тем, как у Сэнку перехватывало дыхание от каждого, даже самого маленького движения. — Да… — исступленно пробормотал в ответ Сэнку, и от внезапного осознания, что тот действительно фантазировал о том, чтоб оказаться в одной постели с Менталистом, по телу пробежала дрожь, лишая Гена остатков самообладания. — Серьёзно? — с какой-то почти детской радостью выдохнул Ген. — Как это было? — Мне снилось, как я тебе отсасываю, — Ген едва не поперхнулся собственной слюной. Сэнку же невозмутимо продолжил. — А ты? Ты думал о чём-то подобном? Почему-то врать ему сейчас не хотелось — не тогда, когда час назад Ген уже признался в том, что никогда ему не лгал. Поэтому он просто кивнул, снова мягко целуя острую коленку. — Конечно, думал. — Расскажи? Ген хотел было возразить, сказать, что никто не позволял всяким там Ишигами о чём-то просить, но вскинул голову, наткнулся на подёрнутые мерцающей дымкой бездонно-алые глаза и не смог. Он облизнул губы. — Правда хочешь знать? — Да, — прошептал тот. — Хочу. Расскажи. Пожалуйста… Ген отрывисто выдохнул, закрыл глаза и наклонился вперёд, прижимаясь к его распалённой груди, зарываясь лицом в его шею, вдыхая дурманящий запах разгорячённой кожи. Мысль о том, чтобы и правда произнести вслух то, что терзало его годами, то, в чём он под страхом смерти не признавался даже самому себе, что хранил глубоко-глубоко под тысячью иридиевых замков, казалась пугающей, будто бы эти слова мгновенно оголили бы его нутро, сделали бы его беззащитным, смешным и глупым… И в то же время в этой идее было нечто притягательное, освобождающее, словно вот так взять и рассказать о своих тайных греховных желаниях было сродни занесённому над абсцессом скальпелю, который обещал избавить от гниющих в его нутре мук. — Иногда… — хрипло начал Ген, возобновляя движение пальцами, покачиваясь на его теле набегающей волной, ощущая себя будто в трансе, — я представлял, как трахну тебя грубо. Желательно, где-нибудь прямо в полицейском участке. Взять тебя силой и на сухую, может быть, связать, или приковать наручниками к столу… Чтобы ты мог только скулить, пуская слюни, только принимать меня. Хотел выплеснуть на тебе всю свою злость, всю свою жажду мести, чтоб тебе было больно, плохо, низко, чтобы ты понял, как больно и плохо было когда-то мне. — Бля, Ген, я… — пробормотал Сэнку. Ген не дал ему закончить мысль. — Но иногда… — продолжил он тяжело и жарко, опаляя его кожу своим дыханием до крупных мурашек, — я хотел быть с тобой нежным. Чтобы тебе всё понравилось. Чтобы ты стонал подо мной не от боли, а от наслаждения, чтобы ты хотел ещё и ещё, чтобы ты ни с кем больше не хотел быть, только со мной, чтобы вспоминал только обо мне… — он невольно сглотнул и измученно выдохнул, озвучив, наконец, всё то, что не давало покоя долгие годы. — Но я понимал, что и сам пропаду, если это случится. Мой гнев на тебя куда больше меня самого. И потому в основном я даже думать себе запрещал в эту сторону. — Спасибо, что сказал… — тихо произнёс Сэнку. — Мне… очень жаль, Ген, я… — Ой, заткнись, — Ген замотал головой, и, подавшись вперёд, вжался губами в его губы, целуя жадно и кусаче, будто отсекая всё сказанное, выбрасывая прочь любые сожаления. — Никаких больше разговоров, — припечатал он и тут же ускорил свои движения, так, что Сэнку крупно содрогнулся, едва ли не взвыл, выгибая бёдра ему навстречу прерывистыми толчками, словно не понимая, за каким ощущением стремиться, приближаться или отдаляться. Тот звук, что вырвался из его горла, когда Ген особенно сладко провёл пальцами по спрятанному внутри комочку нервов, был просто музыкой для его ушей. Алые глаза невидяще уставились в потолок, рот приоткрылся в судорожном вздохе, а Ген с маниакальной настойчивостью продолжал его ласкать и гладить снова, и снова, и снова. Он ненавидел говорить о чувствах, но, будь оно проклято, после сказанных слов что-то под рёбрами мягко расслабилось. Мрачная и душная давящая на сердце тяжесть, к которой он настолько привык, что перестал замечать, пусть не растворилась без остатка — но точно ослабла в целебной нежности мягких губ. Облегчение, которое он испытал после очередного его дурацкого «мне жаль», было похоже на погружение в прохладную воду после адской жары. Это было приятно, но это было не то, о чём Ген просил. Честно говоря, куда сильнее он хотел воплощать все свои греховные фантазии в жизнь. Готовить Сэнку для себя оказалось каким-то особенным удовольствием. Порою бывало, что Ген относился к этому этапу как к какому-то неизбежному злу, от которого было никуда не деться, если он не хотел, чтобы партнёру было больно. Но с этим невозможным, с этим невообразимым Сэнку Ишигами даже столь занудный процесс превратился в нечто упоительное, медитативное и завораживающее. Прижавшись к нему бёдрами, одной ладонью Ген ласкал его член, а другой — скользил внутри, гладил и раздвигал пальцами неподатливые девственные стеночки, уговаривая тугие мышцы расслабиться, дразнил подушечками самое сладкое, самое укромное его местечко, заставляя Сэнку всё сильнее выгибаться на постели и выстанывать проклятия. — Хорошо… Блядь, хорошо! — Ну конечно, хорошо, принцесса, — ворковал Ген, любуясь им, словно бесценным произведением искусства. — Вот так, дорогой, не сдерживайся, мне так красиво на тебя смотреть… На трёх пальцах, казалось, Сэнку был близок к тому, чтобы биться об кровать, он крепко обхватил руками ремни, что удерживали его на месте, и бессвязно скулил едва ли не на одной ноте. Сэнку так крепко обхватывал ногами плечи Гена, что на них, возможно, останутся синяки, но Ген не возражал, наоборот, он упивался своей сладостной пыткой, не прекращая скрупулёзно и целеустремленно сводить его с ума. Спустя ещё несколько минут Ишигами буквально взмолился. — Ген, пожалуйста, хватит… Пожалуйста, я больше не могу, мне нужно… О, это действительно было лучше всего, о чём Ген когда бы то ни было мечтал. Да, пожалуй, предварительные ласки затянулись, но как же хотелось довести Сэнку до помешательства, до полного отключения его слишком умных мозгов, бесконечно и с первородным удовольствием смотреть, как он мечется головой по подушкам, как хватает ртом воздух, как вздымается и опадает расчерченная старыми шрамами точёная грудь. Хотелось слушать его жаркое тяжёлое дыхание и низкие бархатные стоны, в которых — это было самым приятным, — можно было разобрать своё имя. Чёрт возьми, да эти звуки приносили воистину огромное удовольствие и возбуждали почти до боли. В паху всё буквально плавилось, требовало облегчения, да что там — хоть какого-то внимания, и в конце концов Ген понял, что не мог больше этого выносить, вот только и дальше переходить он не мог тоже, не мог вот так просто взять и оторваться от Сэнку, который плавал на самом краешке эйфорической пропасти. Он прижался к нему ещё крепче, с силой потираясь о простату, так, что Сэнку едва ли не зарыдал. Пора было сжалиться и над ним. Волосы на его висках уже взмокли от пота, он жалобно хмурил брови, кусал губы, казалось, каждый мускул в его теле был напряжён до предела в томительном ожидании столь долгожданной разрядки. — Хочешь кончить для меня, Сэнку-чан? — томно мурлыкнул Ген, не сводя глаз с его красивого лица. — Пожалуйста… И, ну… Ген просто не удержался. Он наклонился вперёд и взял в рот тяжелую головку потрясающего, совершенно восхитительного члена, что аппетитно маячил перед глазами, и застонал от того, как приятно растянулась его челюсть от столь внушительного обхвата. От бушующей похоти в голове шумело, но он всё равно услышал удивлённый и полный искреннего потрясения возглас Сэнку, который явно не ожидал такого подарка, и через мгновение его тело крупно вздрогнуло, сжалось, и Ген проглотил горький привкус его оргазма, невозмутимо продолжая смаковать его наслаждение, поглаживая его пальцами, пока Сэнку не начал хныкать и всхлипывать от чрезмерной чувствительности. Ген со смачным хлюпающим звуком выпустил его изо рта, выпрямляясь, утирая губы тыльной стороной ладони, и любовно окинул взглядом открывшуюся перед ним сцену. Сэнку выглядел совершенно греховно, он хватал ртом воздух, его грудь влажно блестела от томительного напряжения после столь долгого пребывания на грани, его взгляд казался совершенно безумным, искрящимся чем-то сокровенным, хмельным и шалым… Что-то в грудине сладко потянуло. Какой же он, блядь, невероятный, Ген просто не мог это всё осознать. Под кожей плескалось какое-то глубинное тёплое удовлетворение от того, что Сэнку был таким — рядом с ним. Он наблюдал за ним годы, годы, он видел едва ли не каждый его шаг, каждое его движение, каждое пристрастие, и потому Ген прекрасно знал, что лишь очень немногие люди были допущены Сэнку достаточно близко, чтобы быть с ним вот так. Откровенно говоря, Ген мог только предполагать, как трудно, наверное, было такому человеку как Сэнку — не только как представителю власти, но и как настоящей знаменитости, — рискнуть и позволить кому-то другому узнать интимные подробности своих желаний. То, как его явно крыло от приказного тона. То, как заплывали похотью его глаза от одной лишь угрозы быть связанным. То, насколько он был готов к экспериментам в постели… При должном рвении, всё это легко можно было использовать против него. Но почему-то Гену эта мысль никогда по-настоящему и всерьёз не приходила в голову. Он, возможно, и был готов следить за Ишигами, выискивая любой намёк на источник его слабостей, но нацелиться на него таким образом было, на его взгляд, уже слишком. Пойди Ген на что-то подобное, это означало бы конец его собственной человечности и потерю любого оправдания для своего гнева, который он так долго сдерживал. И Ген, чёрт возьми, знал о себе достаточно, чтобы понимать, что за последнюю неделю, которую он провёл с Сэнку буквально один на один, он уже прошёл любую точку невозврата. Особенно, теперь. Невозможно было просто взять и притвориться, что за это время Ген не узнал слишком много о том, как устроено большое и полное благородства сердце Сэнку, или о той боли, которую ему причинило предательство людей, которым Сэнку верил. Всё это ужасающим образом очеловечивало того, кого Ген большую часть своей взрослой жизни считал чудовищем. И он не хотел думать о том, какие разрушительные последствия настигнут его собственную психику, когда они неизбежно снова станут врагами. Всё это будет потом. Пускай со всем этим разбирается Ген из будущего. Потому что Ген из настоящего был слишком жадным и слишком эгоистичным, чтобы не пользоваться всем, что позволял ему Ишигами Сэнку, чтобы не взять у него всё, что Ген мог, пока ещё мог. Довольный проделанной работой, он скользнул взглядом по пылко вздымающейся груди и абсолютно остекленевшим глазам Сэнку, удовлетворённо отмечая, что это лучшее доказательство его удовольствия. Поддразнивая, он снова чуть раздвинул пальцы внутри него, сладко надавливая на набухший бугорок, и ухмыльнулся, когда Сэнку сдавленно и почти бессильно застонал где-то в глубине горла. — Уже сдаёшься, принцесса? Но Сэнку лишь усмехнулся — темно и похабно, так, что глупое сердце Гена пропустило удар или два. — Я никогда не сдаюсь. Ухмыльнувшись знакомому ответу, Ген чуть откинулся назад, с отстранённым умиротворением наблюдая, как медленно движутся его пальцы, то погружаясь в нутро Сэнку, то выскользая из него. Ген знал, что хорошая растяжка — залог обоюдного удовольствия, и потому хотел убедиться, что всё идеально. Заласканное, ярко-розовое, чуть припухшее колечко мышц ещё слегка сжималось от всполохов утихающего экстаза, однако успевший наполовину обмякнуть член Сэнку снова крепко наливался с новой силой, и это не могло не радовать. — Как думаешь, ты готов? — спросил Ген, затаив дыхание. — Я не просто готов, — потемневшие от похоти багряные глаза сияли блаженным матовым блеском, и того доверия, что таилось в выражении его лица, было достаточно, чтобы что-то очень хрупкое внутри Гена тоскливо дрогнуло. — Ты мне нужен. Ох, блядь. Ох, бля-я-я-ядь… Ген так долго и так отчаянно игнорировал собственное уже почти невыносимое возбуждение, что от одного только предлога расстегнуть, наконец, свои несчастные штаны у него чуть не закружилась голова. Он высвободил пальцы из жадных объятий Сэнку, небрежно протерев руку о покрывало, тихонько засмеявшись от его разочарованного скулежа. Ген поспешил его успокоить. — Мне всего лишь нужно раздеться, дорогой, ты же хочешь меня увидеть? — Сэнку закивал, вдохновлённый этой идеей, и Ген снова рассмеялся. Дрожащими руками он лихорадочно стянул с себя брюки, зашипев от облегчения — его член, зажатый в жестоком текстильном плену, сочился так, что на ткани белья растеклось большое влажное пятно. Трусы полетели следом. Он нетерпеливо потянулся рукой назад, стянул рубашку через голову и тоже небрежно бросил её в сторону. Это движение вызвало приступ дискомфорта — свежие швы на боку неприятно натянулись, — но Ген проигнорировал любой дискомфорт. Сейчас нужно было сосредоточиться на куда более важных вещах. Там, на кровати, бездонные кроваво-красные глаза с голодным вниманием следили за каждым его движением, буквально облизывая Гена взглядом с ног до головы, и, о, Ген был достаточно самовлюблённым, чтобы покрасоваться и устроить для Сэнку маленькое шоу. Он медленно провёл рукой от шеи вниз, очерчивая изящные линии своего тела — он знал, что хорошо выглядел, и не зря регулярно надрывал зад в спортзале, — и от того, как Ишигами на него смотрел, его эго буквально искрилось алмазными гранями. — Ген, ну давай же, — заскулил Сэнку. — Ещё секунду, дорогой, — мурлыкнул он. — Мне нужен презерватив, — он снова было потянулся к прикроватному столику, но Сэнку легонько ткнул его пяткой в бок, заставив обернуться. Ген взглянул на него, выгнув бровь, и увидел, что тот явно немного смущён. — В чём дело, Сэнку-чан? — Тебе не обязательно… — он замялся, — в смысле, я уже давно ни с кем не был, и регулярно проверялся, так что… Ген старательно проигнорировал и собственнический всплеск раздражения при мысли, что Сэнку в принципе трахался с кем-то ещё, — конечно, трахался, ему скоро тридцать, он взрослый половозрелый мужик, Асагири, довольствуйся тем, что тебе добровольно подставили жопу, — и то, как судорожно его руки сжались от осознания того, что именно тот ему предлагал. — Ты уверен? В ответ Сэнку лишь вскинул бровь и откинулся на спинку кровати, приподнимая бёдра в молчаливом предложении. Он выглядел похабным божеством, лакомым подношением, и у Гена от этого вида пересохло во рту. Хотелось спросить, почему придурошный Ишигами не подумал о том, что это Ген мог быть опасен для его здоровья, пусть это было и не так, но откуда об этом знать Сэнку, откуда в нём опять эта дурацкая жертвенность и всё такое, но, увы, Ген не был каким-то там благородным человеком. Не-а. Ни капли. Какой бы внезапный приступ злополучного героизма ни вызвал у него желание протестовать, он тут же погиб быстрой смертью в его не склонной к альтруизму душонке. Ген не собирался отказываться от предложения кончить вот так, без резинки, глубоко зарывшись в упругий тесный жар. Он снова устроился меж раздвинутых ног Сэнку, подложив под них колени — и для удобства, и чтобы в полной красе наблюдать тот момент, когда он, наконец, в него погрузится. Поддразнивая их обоих в шальном желании ещё чуток продлить волшебный момент предвкушения, Ген медленно вылил ещё немного смазки на Сэнку и себе на ладонь, с чувством размазывая её по своему члену, вздрогнув от сладкого долгожданного трения — слишком уж долго он себя игнорировал. Он не был таким внушительным, как Сэнку, но всё равно достаточно щедрым, чтобы ни одна из его любовниц и ни один из его любовников не ушли домой без парочки славных оргазмов. Сэнку же следил за его движениями с неприкрытым голодом, едва не пуская слюни от одного взгляда на его сочащееся возбуждение, и Ген не стал сопротивляться бешеному желанию наклониться вперёд и впиться в его губы жарким поцелуем. Он сделал мысленную пометку, что в следующий раз, когда они будут трахаться, — ну, то есть, если они будут трахаться, — нужно будет обязательно позволить Сэнку всласть подавиться его членом. На несколько долгих мгновений Ген растворился в нежном жаре их поцелуя. Это дало ему благословенную возможность чуток успокоиться, выдохнуть, унять бурлящее по венам вожделение и убедиться, что он не кончит раньше, чем вобьёт Ишигами в матрас так, что тот забудет собственное имя. Ген прижался к нему, чувственно и терпко, две их отчаянных эрекции скользнули вместе, и они с Сэнку в унисон застонали друг другу в губы. Боги, Ген натурально сходил с ума. С большим трудом, собрав воедино последние ошмётки истончавшегося самоконтроля, он отстранился от него и дрожаще выдохнул. — Даю тебе последний шанс отказаться. Сэнку с вызовом сверкнул глазами и поднял ноги, обхватывая Гена за талию, притягивая его к себе ещё ближе. — Перестань колебаться и трахни меня, наконец. Мрачно усмехнувшись, Ген закинул эти длинные сильные ноги себе на плечи, наваливаясь на него всем весом, так, что Сэнку практически сложился пополам. — Как пожелаешь, принцесса. Он выдохнул и протолкнулся вперёд, сквозь тугой и горячий жар прямо в нежное, бархатистое нутро, не сводя глаз с лица Сэнку. Тот широко распахнул глаза и вскинул голову в беззвучном крике, такой прекрасный, такой открытый в своём удовольствии, что Ген, казалось, потерял себя окончательно. От этого невероятного ощущения сочной пылающей тесноты, от собственного прерывистого дыхания, от содрогнувшегося в блаженной дрожи тела Сэнку у Гена натурально закружилась голова, мир расплывался, рассыпался на фотоны, и в фокусе остались только чувства и бесконечно-глубокие багряные глаза. Ему потребовалось несколько коротких толчков, чтобы погрузиться в Сэнку до конца, и всё его прокаченное годами борьбы самообладание, чтобы не кончить в ту же секунду, ощущая, как горячие гладкие стенки плотно охватывают его ствол, а наслаждение плавит тело до искр под веками. Они оба задыхались хриплыми стонами, вжимаясь друг в друга каждой клеточкой, и это было… это… «Блядь, это лучший момент моей жизни…», — пронеслось в голове, пока Ген из последних сил обуздывал свои инстинкты, что настойчиво требовали немедленного движения, чтобы не дать себе сорваться — и не навредить. Он приложил все усилия, чтобы не двинуть бёдрами до тех пор, пока сам Сэнку не начал скулить жалобными нечленораздельными звуками, пытаясь насадиться поглубже или хотя бы чуток о него потереться. — Такой нетерпеливый, мой Сэнку-чан, — усмехнулся он, поудобнее устроился на коленях, распределяя вес, пристально посмотрел Сэнку в глаза — и то было единственное предупреждение, которое он сделал, прежде чем начал трахать его всерьёз. Ген никогда не обладал ни какой-то особенно выраженной мускулатурой, ни выдающейся физической силой, но у него была целая жизнь, чтобы научиться использовать каждый сантиметр своего тела с максимальной эффективностью. Казалось, вся его кропотливая работа над собой была проделана лишь ради этого момента — чтобы сейчас он сумел легко придавить Сэнку всем своим весом и податься бёдрами вперёд с такой силой, что затрещала кровать. Ген позволил себе двигаться, над ним и вместе с ним, сливаясь в едином танце жадных до наслаждения тел, меняя угол, чтобы найти ту самую нужную точку внутри. Когда это, наконец, удалось, он прямо почувствовал, как тело Сэнку вздрогнуло от полыхнувшего внутри удовольствия, и услышал его стонущий отрывистый возглас. О, да. Улыбка Гена стала по-настоящему дикой. Не особо интересуясь, насколько чувствительным сейчас был Сэнку, спустя всего-то пару минут после оргазма, Ген задал буквально карающий ритм, призванный уничтожить последние остатки любого контроля, что ещё плескались на задворках сознания Ишигами. Каждый его толчок был тщательно нацелен так, чтобы член во всю длину проезжался по точке удовольствия, посылая по телу Сэнку острую волну наслаждения. Его пальцы впивались в мышцы мелко дрожащих бёдер, оставляя яркие следы, он вкладывал в каждое движение всю свою силу, отчаянный и жаждущий, потому что, если ему суждено было провести с этим мужчиной всего одну ночь в жизни, он намеревался сделать её такой, какую никто из них никогда не забудет. — Блядь, Сэнку, ты такой тугой, — прохрипел он в каком-то беспамятстве. — Мне так с тобой хорошо… Сэнку же не отрывал от него вожделенных глаз, он цеплялся за него взглядом, словно утопающий — за протянутую соломинку, и Ген не выдерживал наплыва чувств, что неумолимо рвались из груди. Это было пьяняще. Ошеломляюще. Опустащающе. Это было всем, о чём Ген когда-то мечтал. Он подался вперёд, припадая губами к дрожащей груди, и начал поглаживать Сэнку в такт своим собственным движениям, ласково и мощно, с идеальным напором, чтобы вызвать у него ещё один оргазм, прежде чем Ген кончит в него сам. Сэнку сжался вокруг него ещё сильнее, выстанывая его имя хрипло и отчаянно, почти разваливаясь на части от двойного наплыва наслаждения. Долго так Ген точно не продержится. Он зашептал. — Давай, милый, кончи для меня ещё… Сэнку метался по подушкам, зажмурившись, и под длинными светлыми ресницами выступили слёзы. — Я… я не смогу… — Конечно, сможешь, — прорычал Ген в ответ. — Ты кончишь ради меня. — Ради тебя… — почти беззвучно произнесли губы Сэнку, и он снова распахнул глаза, отчаянно пытаясь поймать взгляд Гена, и Ген утонул в его кровавых озёрах, застланных матовой дымкой удовольствия. В них полыхнуло нечто тёмное и завораживающее, как колдовской огонь, и спустя мгновение Сэнку сдавленно вскрикнул, его тело напряглось, задрожало, и он излился на собственную грудь. Этот взгляд, этот голос, этот неистовый стон — всё хлестнуло по оголённым нервам, взрываясь под кожей каскадами огненных фейерверков, и Ген почувствовал, что срывается в свой собственный оргазм безо всякого контроля. Пульсирующие спазмы мышц переплавились с собственным удовольствием в какой-то почти наркотический экстаз, он вскрикнул, не в силах выносить затопившее всё тело наслаждение, от которого окружающая реальность размылась и уплыла, растворившись в зияющей пустоте, и Ген последовал за Сэнку через край, задыхаясь и почти обрушившись на него сверху. В течение нескольких долгих мгновений всё, что они могли делать, — это загнанно дышать и синхронно подрагивать. Пот постепенно остывал на его спине, и Ген, увы, прекрасно знал, что очень скоро высыхающее между ними семя перестанет казаться сексуальным свидетельством пережитого удовольствия и станет чем-то отвратительным, но никак не мог собраться с силами, чтобы отстраниться. Было слишком хорошо. Слишком… страшно. Сэнку тоже молчал, лишь опаляя кожу Гена рваным горячим дыханием, и это был такой нежный, такой уязвимый момент, что ужасно не хотелось его портить. И хотя с каждой секундой воздух между ними становился всё мягче и расслабленнее, чем Ген когда-либо мог вспомнить, он был не настолько глупым, чтобы надеяться, что этот хрупкий покой продлится дольше одной единственной ночи. Гену просто нужно было отдышаться, вырывать своё сердце из рук Сэнку и засунуть его обратно в свою в грудь, тщательно игнорируя всё, к чему эта глупая мышца взывала. В конце концов, спустя то ли минуту, то ли тысячелетие, он сумел собрать остатки своей силы воли и отстраниться, поморщившись от ощущения липкой сырости. Из Сэнку вырвался какой-то невнятный смущённый звук, но Ген тут же мягко его успокоил, целуя в щёку, скулы, губы, кончик фактурного носа, и, наклонившись, расстегнул наручники, чтобы высвободить его руки. Он трепетно обвёл чуть воспалившиеся следы, что после них остались, и нежно поцеловал его запястья — сначала одно, потом другое. Сэнку устало ему улыбнулся, и на душе немного посветлело. Ген тряхнул головой, соскрёб себя с постели окончательно и прошлёпал в ванную за теплой мочалкой, чтобы стереть весь липкий беспорядок, который они тут устроили. Было ужасно уязвимо видеть Сэнку таким — сонным и расслабленным, уютно устроившимся в постели Гена так, будто всегда тут и был. Это чувство было сродни того, как воздух дрожал от воя аварийной сирены — только выло что-то глубоко внутри Гена, обещая ему одновременно и разрушение, и спасение. Завидев его снова вышедшим из ванной, Сэнку сощурился, словно довольный кот, потянулся к нему рукой, и Ген осторожно вытер его живот, его грудь и бёдра, очищая тщательно и с каким-то невыразимым трепетом, игнорируя скользнувшую по его припухшим губам странно-тоскливую улыбку, будто Сэнку разделял тянущую в груди у Гена потребность продлить эту хрупкую связь между ними как можно дольше. Закончив с уборкой, Ген осторожно провёл кончиками пальцев по ярким налитым кровью отметинам на золотистой мягкой коже, и постарался не думать о том безумном чувственном удовольствии, которое испытал от мысли, что ему выпал шанс обладать человеком, от которого он много лет сходил с ума, и к которому до него никто никогда не прикасался так, как прикасался он. Сэнку же казался сытым и довольным, он наблюдал за ним из-под тяжёлых век, будто вот-вот готов был заснуть. Ген улыбнулся ему и снова встал с кровати. — Ты куда? — тут же нахмурился Сэнку. — Надо покормить кошку. — Ммм… хорошо… Когда он закончил со всеми делами, Сэнку, как ему показалось, уже спал. Ген притворился, что слишком устал, чтобы переезжать на ночь в какую-то другую комнату, и осторожно забрался в постель рядом с ним, невидящим взглядом уставившись в тёмный потолок и делая вид, что не чувствует, как мир вокруг него меняется, полыхая в обломках его стоических убеждений. Внезапно на него с мягким ворчанием обрушился тёплый вес чужого тела. Не успел Ген вздрогнуть, как Сэнку уютно сгрёб его в охапку, устраиваясь на его груди, обнимая за талию своей большой ладонью. — И как там кошка? — прошептал он. Ген хмыкнул. — Явно недовольна тем, что её столько времени не пускали в спальню, — в ту же секунду, будто по команде, рядом с ними бесшумно приземлилось маленькое пушистое тельце, самовольно прошлось по ногам Гена вверх и, устроившись на его животе, сладко затарахтело, прижимаясь к горячей руке Ишигами. — А вот и она, — усмехнулся Ген, и положил на Суйку свободную ладонь, ту, что не была зажата одной конкретной шальной головой, которая так нагло устроилась на его плече. Сэнку фыркнул. — Привет, кошка. Та ответила усиленным тарахтением. Ген отказывался признавать то невообразимое тепло, что окутывало его прямо сейчас, словно дорогой кашемировый свитер. Он осторожно выдернул из-под Сэнку вторую ладонь, задумчиво вплетаясь в мягкие пряди пшеничных волос, не понимая, как себя вести, что говорить, о чём думать, и принял волевое решение просто поддаться течению, притвориться, будто сегодня они с Ишигами простые любовники, и нет никакой многолетней вражды. — Как тебе… ну, всё? — Мне было хорошо, — выдохнул Сэнку, довольно прикрывая глаза. — Честно говоря, даже не помню, чтобы когда-то было… ну, так. Что-то порочное, отчаянно-собственническое вновь заурчало у Гена в груди. — Приятно знать, — мурлыкнул он, поглаживая его волосы. — Но почему ты называл меня принцессой? Ген фыркнул. — Ты не помнишь? — Сэнку мотнул головой. Ген усмехнулся. — Ты сам себя так назвал. Когда мы сбегали от патруля, и я тебя зажал в переулке. Ты тогда заявил, цитирую, «я тебе что, грёбаная принцесса, чтобы спасать меня поцелуем?», и я решил, что, ну, да. Сэнку тихонько рассмеялся. — Ты придурок. — Тебе понравилось. — Не отрицаю. Спустя ещё пару минут тишины, разрываемой лишь мерным дыханием и мурлыканьем Суйки, Ген, который всё это время перебирал пшеничные локоны мягких волос, опять подал голос. — Почему твои волосы снова становятся немного зелёными? Мы же состригли кончики, какого чёрта… — Ну… — Сэнку немного замялся, — наверное, в воде было много хлора? Ген моргнул. — В смысле? — Хлор в водопроводной воде вступает в реакцию с медью, которая накапливается в волосах, и это даёт вот такой зеленоватый оттенок, — принялся размеренно объяснять Сэнку, и Ген невольно заслушался приятным низким тембром его голоса. — Вообще, медь в принципе накапливается в волосах, знаешь? У всех людей. И, как ты можешь заметить на моём примере, довольно неравномерно. Проводилось много анализов на разных людях, и все показали, что её уровень максимален на кончиках волос и минимален у корней. В нашей крови концентрация меди способна претерпевать изменения под влиянием разных гомеостатических механизмов, а в волосах она всегда остаётся неизменной. Так происходит вообще у всех, и у тебя тоже, просто у меня есть такая генетическая особенность, что организм не очень хорошо выводит медь, и её накапливается больше, настолько, что хлор вступает с ней в реакцию… Ген слушал его, слушал, и сердце обливалось кровью — болезненно и тоскливо. Не потому, что ему не нравилось — наоборот, умная болтовня Сэнку вводила его в странный приятный транс, расслабляла и заставляла проникаться. Он слушал его — и не мог не думать о том, как однажды они разойдутся по сторонам, а значит, однажды наступит последний момент этой хрупкой и до невозможности уютной близости. Ген знал, что это случится, несмотря ни на что, и не хотел себя обманывать, но так сладко было поддаться хотя бы малейшей иллюзии… Сколько бы они с Сэнку ни разговаривали, ни смеялись друг с другом и даже ни трахались, сколько бы ни проводили вместе время и ни разделяли друг с другом опасности, однажды — и, скорее всего, уже довольно скоро, — наступит конец, и Ген уже ощущал, как в тот момент этот последний маленький кусочек света внутри него погаснет. Он представлял, как это будет больно. Он представлял, как проведёт остаток своей жизни голодным и страдающим. Каково это — быть половинкой целого? Каково это — быть настолько тесно переплетённым с другим человеком, что суметь ему довериться, как самому себе? Каково это — позволить любви и преданности поглотить твою душу и отогревать её до тех пор, пока ты не сможешь даже вспомнить ту жгучую боль отчуждения? Ген знал, что любовь мимолётна и всегда заканчивается, и единственный надёжный способ удержать человека в своей жизни — это его ненавидеть. Ненавидеть его так глубоко и сильно, что не можешь прожить и дня без мысли о нём. Настолько глубоко, что не знаешь, кем бы ты был без этой ненависти, которая согревала бы тебя, давала силы и насыщала по ночам. Он держался на этой ненависти последние десять лет, и теперь она рассыпалась под его пальцами с мерным тёплым посапыванием. Ген долго не мог уснуть, задумчиво поглаживая то кошку, то мягкие волосы с большой концентрацией меди, в безуспешных попытках понять, куда и как ему теперь жить дальше. ••• Только на следующее утро он догадался проверить свой телефон на наличие сообщений. В три часа ночи ему пришло одно такое от Кохаку. «Я нашла её».