Dubious Darkness

— Мне нужно оружие, — Ген аж вздрогнул, когда за спиной раздался низкий голос Сэнку, слишком близко, чтобы все его тревожные системы не завопили о нарушении личной безопасности. — Нас ищет слишком много людей, у нас должно быть больше способов защититься. — Если ты не понял, за моими убежищами пристально следят копы. Я не могу просто взять и достать тебе из рукава какой-то блядский пистолет. — Уверен, что ты можешь. Ген злобно зыркнул на него и воткнул в замок потрёпанный, но очень сложный ключ. — Уверен, ты даже стрелять толком не умеешь, так что отъебись. То, что им удалось добраться до конспиративной квартиры Амариллис, не наткнувшись больше ни на один охранный пост, было скорее удачей, чем проявлением какого-то уникального мастерства. Ген никогда не любил полагаться на удачу. Сэнку вошёл в квартиру первым, ещё до того, как Ген вытащил ключ. Убежищем оказалась квартирка в старом двухэтажном доме с выходом сразу на улицу и заросшим кустами двором, который укрывал потрёпанное жизнью здание от полузаброшенного торгового центра. Ген слышал, как Сэнку рыщет по периметру квартиры, видимо, проверяя, нет ли там каких-то признаков угрозы. Он явно не поверил обещаниям Амариллис, что это место надёжно охранялось. Что ж, Гену был знаком такой подход. Он подошёл к окнам и поплотнее задёрнул шторы — дабы убедиться, что с улицы их никто не увидит. Окна были тонированы тёмной зеркальной плёнкой, так что, по плану, никто не смог бы заглянуть внутрь или заметить, что там кто-то ходит. Ген отворил шкаф в прихожей и одобрительно хмыкнул, когда заметил заботливо спрятанную среди одежды скорострельную винтовку. У Амариллис всегда был хороший вкус. Остальная часть убежища со всей очевидностью была спроектирована скорее для комфорта, чем для роскошного великолепия, которым эта чертовка обычно себя окружала. Большая часть её работы на «Теней» заключалась в получении редкой, почти уникальной информации — Амариллис была той ещё соблазнительницей, и Гену нравилось мысленно сравнивать её с Матой Хари, — и, конечно, в организации настолько тонких убийств, что, по его сведениям, ещё ни одно не числилось в криминальных сводках как убийство — исключительно как естественная смерть или, на худой конец, суицид. Но, какой бы опасной ведьмой эта чертовка ни была, и у неё бывали свои слабости. Амариллис обожала искусство и то, что лично Ген искусством бы не назвал, вокруг чего возникало 80% их мелких споров. Ради развлечения — и просто потому, что она могла себе это позволить, — Рилл регулярно и с помпой проворачивала ограбления всяких там картинных галерей и потом обвешивала этой добычей все свои салоны, дома и даже, чёрт бы её побрал, штаб-квартиры «Теней». В этом же месте Ген пока ни одного арт-объекта не наблюдал. Он предположил, что это убежище было предназначено не для неё, а для любого из её бесконечных шпионов, что в ходе миссии случайно подлетел слишком близко к солнцу. Такое, увы, случалось нередко. Ген прошёл на кухню, мысленно отмечая в голове все линии обзора и все возможные точки отхода, если вдруг что-то опять пойдёт наперекосяк. Убедившись, что всё здесь и правда выглядит более или менее безопасно, Ген открыл холодильник. Там, согласно базовому протоколу комплектации убежищ, были только бутылки с водой и пара коробок протеиновых батончиков. Он вздохнул — как же ему, чёрт возьми, хотелось просто пожрать какой-нибудь обычной горячей еды, а не вот это вот всё, — и схватил одну бутылку, осушив её в несколько больших глотков. Это всё, конечно, хорошо, но что же делать дальше? Надо было бы продумать хоть какие-то варианты, но в мыслях сквозил космический вакуум. Это был слишком долгий день. Нет, каждый из последних трёх дней был каким-то блядским филиалом Ада на бренной земле, но сегодня Гена буквально трижды чуть не завалило бетонными обломками, дважды чуть не пристрелили, однажды чуть не задушили и ещё разок чуть не размозжили о стену. И это он ещё не добавил к списку душевных и не очень травм крайне неприятную встречу со снующими по городу солдатами, поцелуй с Ишигами и то, как его чуть не лишили ройса. Пиздец. Ген был злым, уставшим и голодным. И всё ещё немного возбуждённым, к своему великому сожалению и не менее великому отчаянию. Увы, сейчас у него не было ни нормальной еды, которую можно было бы съесть и отвлечься физически, ни хоть какой-то нормальной зацепки, об которую можно было бы много думать и отвлекаться мысленно, и потому Ген никак не мог найти способ избавиться от этого отвратительного низменного возбуждения, которое плескалось под кожей десятибалльным штормом, не утихая ни на йоту с того самого момента, как он совершил грандиозную ошибку, поцеловав своего злейшего врага. Что это, нахуй, было? Ну, у Гена был ответ, но он его не шибко радовал. Это было решение, принятое дилетантом, а не профессионалом, каковым он считал себя вплоть до сегодняшнего вечера, и, возможно, последней ошибкой мёртвого криминального авторитета. Ген лучше, чем кто-либо другой, знал, насколько этому человеку нельзя доверять, но, блядь… До боли знакомый широкоплечий силуэт завис у входа на кухню и выглядел так, словно Сэнку не мог решить, что же ему делать дальше. Ген спрятал ухмылку и сделал ещё глоток, наслаждаясь тем, как его невозмутимое молчание с каждой минутой выкручивает дискомфорт Ишигами на максимум. Да, это было мелочно, но он слишком устал, чтобы думать о возможных последствиях своих не слишком разумных действий. — Мне и правда нужно оружие, — наконец, выдохнул Сэнку, повторяя последнюю просьбу. — И я умею стрелять. — Если ты не заметил, у меня нихрена с собой нет. И почему я должен напрягать кого-то ещё ради тебя? Амариллис и так уже пришлось сжечь свой салон. — Если ты не заметил, мне не к кому больше обратиться, — отзеркалил его тон Сэнку. Ген, прищурившись, посмотрел на него со всей своей подозрительностью во взгляде. — И я должен поверить, что, если я дам тебе пистолет, ты не воспользуешься им против меня? В очередной раз. Честно говоря, то, что ты тычешь в меня каким-то оружием, явление практически еженедельное. — Обычно это всего лишь электрошокер. — И как это тебя оправдывает, дорогуша? — Ген дразняще выгнул бровь. — Это всё ещё не отменяет того, что 90% времени ты грозишься меня прибить. Сэнку, похоже, было немного не по себе от осознания того, что чем дольше они будут вынуждены работать вместе, тем сильнее изменятся их отношения. Он выглядел растерянным и возмущённым одновременно. — Кажется, тебя это не слишком беспокоило, когда ты меня целовал? — Да, кстати, ты забыл сказать мне «спасибо». — За что?! — За то, что я в очередной раз спас твою несчастную шкуру, о, пресвятые сиськи Бишамон, почему я должен всё тебе объяснять?! — Я тебе что, грёбаная принцесса, чтобы спасать меня поцелуем? — эмоции Сэнку было сложно считать. Он сжал руки в кулаки и стоял так, напряжённый и вытянутый, пристально и яростно глядя на него, такой по-дурацки праведный, словно Ген его, блядь, обесчестил. Ген не стал его жалеть. Он позволил выражению своего лица стать насмешливым. — О, милый, видишь ли, люди — те ещё пуритане. Им странно, некомфортно и неприятно смотреть на публичные проявления любви, и это самый простой способ отвлечь ненужное внимание и выбраться из трудной ситуации. К тому же, — он издевательски усмехнулся, — ты и сам знаешь, что наша армейская система печально известна своими репрессиями. Я сильно сомневаюсь, что кто–нибудь из этих солдат хоть раз видел, как люди целуются на улице, не говоря уже о том, чтобы целовались двое мужчин. Ты заметил их покрасневшие от стыда лица? Такая умора! — Значит, это был всего лишь очередной твой трюк?.. Гену показалось, или в голосе Ишигами послышалось некоторое разочарование? Он оглядел напряжённую линию его широких плеч и задумался, не повлияло ли его собственное едва контролируемое желание на способность адекватно интерпретировать чужие эмоции. Скорее всего, он проецировал и выдавал желаемое за действительное. Надо было срочно приходить в себя. С каждым часом, с каждой пережитой вместе невзгодой становились всё труднее и труднее сохранять между ними дистанцию — поддерживать в груди нужный уровень жажды мести, которая так долго была его верной спутницей. — О, принцесса, неужели ты действительно подумал, что я вот так просто тебя поцелую? — огрызнулся Ген, прибегая к самой эффективной тактике защиты — нападению. — Ты что, нахрен, забыл, кто я такой? Лицо Сэнку старательно оставалось непроницаемым, хотя в его алых глазах пылала ярость вперемешку… с чем-то ещё, чему Ген не мог подобрать названия. — Я знаю, кто ты. Ты преступник и чудовище. Этого было достаточно, чтобы начисто стереть из тела всё то пьянящее удовлетворение, которое Ген получал от своих издёвок и насмешек над грёбаным героем нации, мгновенно перечёркивая тепло от воспоминаний, как тот так сладко ему подчинился. Под рёбрами растёкся леденящий холод, Ген невольно опустил руку на свой висевший на поясе нож и нежно провёл пальцами по вырезанной на рукояти букве «Р». Это маленькое действие всегда служило быстрым напоминанием о том, как он сюда попал и о тех людях, которых он любил и которых потерял. Которых у него забрали. — Если я и чудовище, — прорычал он низко и злобно, — то я тот, кого ты создал. Сэнку отшатнулся, тут же сменившись в лице, он презрительно скривил губы и поморщился почти болезненно. — Что бы ты там ни думал, но я не несу ответственности ни за преступления, которые ты совершил, ни за людей, которых ты убил. Ген запрокинул голову и расхохотался, так горько, так больно, будто в горле застряли лезвия бритвы. — О, не скромничай так, Сэнку-чан! Если бы я не допустил когда-то ошибку, доверившись тебе, я был бы обычным мирным жителем и не отсвечивал. — В смерти твоей подруги не было моей вины. Услышать, как Сэнку так прямо, так открыто, так, сука, нагло говорит о Рури, ощутилось для Гена ударом поддых. Он почувствовал, как пальцы сами собой сжались на единственной частичке её прекрасной бессмертной души, которая у него осталась, и ему захотелось кричать. Ему хотелось вырезать её имя на костях Ишигами, на его лёгких, на самой его чёрной и склизкой прогнившей душонке, чтобы тот не мог дышать, не ощущая тяжести её потери. Рури заслуживала лучшего, чем истечь кровью на каком-то богом забытом складе. Она заслуживала лучшего, чем стать ещё одним именем в длинном списке гражданских, что пали жертвами борьбы за власть и деньги тех, у кого уже были и власть, и деньги. Её имя должно было красоваться на билбордах и лелеяться всеми, спасению чьих жизней она посвятила свою. Ген чувствовал, что задыхался под тяжестью своей вины, от осознания того, что должно было случиться, что могло бы случиться, если бы она не совершила ту роковую ошибку. Если бы она не доверилась Гену. Который доверял Ишигами Сэнку. — Ты буквально послал к ней убийц, — сумел выдавить он. — Кого ещё мне винить? — Нет! Она стреляла в офицера. Это был несчастный случай, — эта фраза заставила Гена задрожать от ярости. — …но её смерть признали оправданной. Она была преступницей, Ген. «Как и ты», — не сказал Сэнку, но, судя по его виду, подумал. — Это то, как ты себя оправдываешь? — выплюнул Ген. — Забавно, что всех активистов сразу называют преступниками, как только те узнают информацию, которая выставляет Совет в дурном свете. Сэнку замер. Моргнул. Нахмурился. Под маской стоического безразличия, которую тот цеплял всякий раз, когда появлялся на публике, промелькнула нерешительность. — О чём именно ты говоришь?.. Он выглядел… Блядь, он выглядел всерьёз непонимающим. Мысль о том, что Сэнку просто мог не всё понимать- Ген растерянно развёл руками. — Она не была преступницей. Тогда ещё никто из нас не был. Рури была чёртовой журналисткой. Она вела расследование, пыталась выяснить правду про ту историю с массовым исчезновением девушек, и отследила её вплоть до Совета. Ген не стал упоминать, сколько часов он наблюдал, как она расхаживала по их маленькой квартире и рассуждала вслух, пытаясь найти способ доказать, что показания свидетелей по этому делу не соответствуют действительности. Он не стал описывать, сколько раз она пыталась заставить Гена уйти, потому что ситуация становилась слишком опасной, а сообщения с угрозами всё чаще появлялись на их пороге. Или сколько ночей она провела без сна, пытаясь придумать какой-нибудь способ выпутаться из этой передряги. Или как Ген умолял её обратиться за помощью к единственному честному и справедливому человеку во всей этой прогнившей системе, которому точно можно было доверять… — Это я посоветовал ей обратиться за помощью к тебе, — пугающе ровным голосом произнёс Ген. — Я сказал ей, что Бьякуя-сан и его ребята точно помогут нам найти способ всё это остановить и найти виновников, прежде чем пострадает ещё больше невинных девушек. Я утверждал, что… что тебе, Сэнку, можно верить. Что ты куда больше заботишься о справедливости, чем о деньгах. Было больно вспоминать, каким он был когда-то. Было время, когда Ген часами изучал каждую крупицу информации о специальном отряде воспитанников Бьякуи и их грубоватом, но таком притягательном лидере. Он был их страстным защитником от людей, что относились к ним свысока, считая избалованными детишками и плодами коррупции. Он даже поступил на тот же факультет в университете, где тогда на последнем курсе учился юный гений Ишигами. Ген честно старался вычеркнуть из памяти момент, как он сидел на вводной лекции для первокурсников и слушал приветственное слово главной звезды и гордости факультета — Сэнку, который поступил туда с высшим баллом всего лишь в 15 лет, — и смотрел на него влажными глазами влюблённого фаната, впитывая каждое слово, думая про себя, что вот он — его пример для подражания, человек, который его вдохновляет, восхищает, который если уж не спасёт человечество, то уж точно поможет их стране… — Но… нет, погоди, всё не так, — запнулся Сэнку, который с явным трудом пытался обработать новую информацию. — Я точно помню всё, что мне тогда передавали. Я всё знаю. Рури Кокуё, двадцать шесть лет, участница террористической группировки и главный организатор заговора с целью убийства сенатора Ибары. Вот почему она была на складе той ночью — чтобы достать припасы и оружие, которые ей понадобятся, чтобы проникнуть в здание Совета! Я знаю это, я читал отчёты! Ген покачал головой с презрительной усмешкой на губах. Было легче цепляться за насмешливый фасад Менталиста, чем снова сорваться в бездонную бездну горя, которая, казалось, всегда маячила где-то рядом, никогда не оставляя его надолго, подпитанная неизгладимым чувством вины. Вина была почти уничтожающей. Тотальной. Ген никогда не позволил бы себе забыть о собственной роли в смерти Рури. Сильнее его вины была только его злость. — Что ты несёшь? Как ты можешь утверждать, что всё знаешь, и нести такую несусветную чушь?! — Ген яростно всплеснул руками. — Я лично писал тебе письма с мольбами о помощи на электронную почту! Которую ты, между прочим, опубликовал в открытом доступе, как только устроился в следственном управлении! Рури писала тебе! И ты ей отвечал! Она просила тебя о личной встрече, потому что дело было слишком серьёзным, и ты, мать твою, позвал её на тот несчастный склад, а сам отправил вместо себя своих головорезов! Всё, что ты сделал, — это якобы вычислил ещё одного «преступника», которого срочно нужно было обезвредить, чтобы ты мог спокойно лечь спать в свою уютную кроватку, притворяясь грёбаным национальным героем! — Ту почту модерировал не я! У меня не было столько времени, чтобы читать все письма! Но секретариат следственного управления давал мне все подробные сводки, и в них утверждалось, что Рури — фанатичная террористка, и я видел записи с камер, она потянулась за пистолетом, и- — У неё не было грёбаного пистолета! — проревел Ген. — И этот ублюдок даже не посмотрел, прежде чем просто, блядь, взять и выпотрошить её! Она была журналисткой, твою мать, откуда у неё быть пистолету?! С каждой минутой алые глаза Сэнку всё сильнее затоплялись паникой и горем. Он словно всё больше осознавал степень отчаяния — и не понимал, как с ним справиться. О, Гену было хорошо знакомо это выражение лица — ровно такое же было и у него в ту ночь, когда погибла Рури, и он узнал, что всякие там герои, которые приходят на помощь простым людям — это не более чем сказка. Сэнку моргнул, оторопело качая головой. — Мне сказали, что она опасна. И что мне нельзя заниматься этим делом, потому что я слишком… слишком зелёный. И я не знал ни о каком складе до того, как увидел отчёт. Я уже не мог ничего сделать. Почему она просто не пришла в полицию? — Если бы она просто пришла в полицию, её бы убили прежде, чем кто-то удосужился взглянуть на собранные ею данные. Ты понимаешь это? Ибара хотел её смерти. Он угрожал ей напрямую. Поэтому мы обратились к тебе. — …я не знал, — голос Сэнку звучал растерянно. От этого Гена бесило это ещё сильнее. — Не знал, блядь?! Так какого чёрта ты так и не удосужился спросить?! Задать ей хоть один вопрос?! Хоть что-то выяснить? Разузнать?! — выплюнул Ген, сделав большой шаг вперёд, агрессивный и нападающий, такой, что Сэнку вынужден был отступить. — Ты же, блядь, звался лучшим детективом страны, чёрт бы тебя побрал! Грёбаный гениальный учёный на страже гражданского общества! Гений, блядь, мысли! Ты даже не задумался, правда ли всё это? Просто доверил все свои переписки секретариату?! Сэнку выглядел поражённым этой мыслью, открыв рот в безмолвном протесте, который так и не смог произнести вслух. Он помотал головой, явно плохо осознавая внезапно свалившуюся на него реальность. — Я… я не знаю. Я не мог тогда толком повлиять на ситуацию. Это было почти десять лет назад… — Всё ты мог! — Ген… Мне тогда едва исполнилось девятнадцать. Я был, по сути, ребёнком. Это нормально, что мне ещё не доверяли действительно серьёзные дела, я проработал в комитете меньше года- Ген фыркнул с таким презрением, что Сэнку отшатнулся, словно от удара. — Не доверяли серьёзные дела?! Да что ты? В пятнадцать ты окончил школу. В шестнадцать уже ездил с дипломатическими миссиями в Африку. В семнадцать проходил стажировку в ёбаном ФБР. К восемнадцати твой опыт работы был побольше, чем у любого матёрого майора. Кого ты хочешь сейчас убедить в том, что ты ни в чём не виноват и вообще не при чём? Меня или себя? — Сэнку молчал. Ген продолжил. — Я прошёл долгий путь. Очень долгий. Не всегда успешный. Но всё, что я делал — каждое преступление, которое я совершил, каждая смерть, каждый взрыв, каждое разрушенное здание — всё было только ради того, чтобы однажды уничтожить этот грёбаный Совет во главе с Ибарой, и доблестных всенародно любимых Генералов, которые его защищают, в придачу, — Ген впился в Ишигами взглядом, ощущая, как всё его тело мелко потряхивает от переполняющих эмоций, которые он так долго и так бережно старался игнорировать, но они всё-таки выплеснулись наружу. — И всё это было конкретно из-за тебя. Эти слова повисли между ними в воздухе, искрясь и пылая, словно фитиль динамита, готовый вот-вот подорвать к чертям всё здание. Дышалось тяжело. Ген ощущал, как каждый нерв в его теле напряжён до предела, как его грудь тяжело вздымалась, когда он снова и снова пытался подавить бушующие под диафрагмой эмоции, но справлялся с задачей откровенно плохо. Сэнку же, в свою очередь, выглядел более израненным, более уязвимым, чем Ген вообще мог припомнить. Ишигами отвёл от него взгляд и уставился в пол с чувством абсолютной, зияющей пустоты, так, будто мог разглядеть сквозь несчастный паркет всю правду о той давней ночи. Ген попытался насладиться видом его поникших плеч, его дрожащими руками, пустым взглядом и явной виной на стоическом лице, но, честно говоря, не мог собраться с силами, чтобы хоть что-то почувствовать. Это был разговор, о котором он мечтал годами. Теперь же, когда ему это, наконец, удалось, когда он высказал этому человеку свою боль, когда обвинил его во всём прямо и безжалостно, Ген почувствовал себя… одиноким. Брошенным на произвол судьбы, потерянным — будто он вдруг отдал какую-то часть своей души и вернулся опустошённым. — Мне жаль. Ген вздрогнул от совершенно внезапно прозвучавших и таких неожиданных слов. Происходящее в последние полчаса расковыряло все его раны, оставило уязвимым и беззащитным, лишило его привычной брони из праведной ярости, и Ген ощущал себя почти что голым — в плохом, небезопасном смысле. Сэнку же, что стоял напротив него, внезапно стал казаться каким-то постаревшим, усталым, его взгляд был совершенно разбитым, когда он медленно поднял на Гена глаза. Ген попытался придумать какой-нибудь ядовитый и злобный ответ, чтобы вонзить лезвие своего ментального ножа ещё глубже, сделать ещё больнее, но его опустошённый разум не смог выдать ничего осмысленного, и Ген промолчал. — Мне очень жаль, Ген, — повторил Сэнку. — Прости меня. Если сможешь… Прежде чем Ген успел заговорить, бывший герой развернулся и вышел из кухни. Мгновение спустя Ген услышал, как входная дверь открылась и сразу со щелчком за ним захлопнулась. Слов не было. Да что там слов — даже каких-то оформленных мыслей. Долгое время Ген просто отупело смотрел на дверь, за которой исчез Сэнку, пытаясь совладать со своими чувствами. Где-то на самом краю сознания бултыхалось возмущение, которое устало бухтело о чём-то типа «ну и куда этот придурок пошёл, что, давно копы его не ловили, решил подставить и себя, и всех?», но оно заглушалось космической пустотой во всём остальном его разуме. Ген не мог ничего осознать. Просто… не мог. Он почти десять лет представлял себе этот диалог. Он снова и снова проигрывал его у себя в голове, шептал свои строчки в давно придуманном сценарии, перематывал их вновь и вновь, повторял как мантру в самой глубине своего сердца каждую ночь и снова — на рассвете. Вся его боль была красиво прописана в каждой пуле, в каждой бомбе, которую он взрывал на своём пути к столице. Он представлял себе всё, каждую деталь, каждый вариант развития событий, что он скажет, если Сэнку будет оправдываться, что скажет, если тот разозлится, или если будет обвинять его, или если тому будет плевать, но… Но почему-то он никогда не думал о том, что сделает, если Сэнку извинится. Хуже всего было то, что эти извинения ощущались искренними. В этом невозможно было усомниться. Ген сам, своими глазами увидел это осознание предательства, это потрясение на лице Ишигами, когда тот понял, что произошло той ночью на самом деле. Точно такое же чувство было и у Гена, когда он увидел, как вместо Сэнку на склад пришёл огромный двухметровый головорез, как он даже не стал слушать Рури, как он с издевательской ухмылкой сказал «господин Ишигами попросил передать вам это» и выстрелил ей прямо в грудь, едва ли не в упор. Да, Гену было знакомо это выражение лица. Это было лицо человека, который не мог ничего поделать, кроме как беспомощно наблюдать, как вокруг него рушится мир, в который он верил. Ген застонал и с силой пнул край кухонной стойки в слабой попытке избавиться от остатков адреналина, что плескался по венам после их неожиданных откровений. Он выругался, низко и злобно, и опёрся предплечьями о прохладную столешницу. Сердце грохотало в груди. В ушах тонко, раздражающе звенело. Перед глазами всё плыло, размывалось, и Ген не был уверен, что это не от накативших слёз. После первой волны ошеломлённого опустошения накатило злостное отчаяние. Всё тело просто распирало от желания рвать и метать. Хотелось кричать, хотелось схватить биту и колошматить ей по кирпичам, хотелось то ли разбивать лица, то ли жестоко трахаться, то ли громко и с надрывом рыдать в подушку. Обычно, когда он был в таком неистовом возбуждении, Ген находил ближайший ночной клуб, а там — первого попавшегося человека, что был бы не против с ним задорно потрахаться. Не важно, какого человек был пола и гендера, даже не слишком важно, как этот человек выглядел, главное, чтобы у него так же яростно горели глаза, и он выдал Гену активное восторженное согласие. Да уж, потрахаться сейчас было бы очень кстати. Секс позволял трансформировать яростную энергию разрушения в нечто, похожее на созидание. Гену нравилось доставлять удовольствие, нравилось, когда его ярость превращалась в страсть, а страсть — в нежность. Нежность оседала в черепной коробке чем-то приятным и немного отогревала нечто давно покрытое вечной мерзлотой, что таилось у него в груди. Это всё, конечно, было замечательно, но прямо сейчас, блядь, совершенно невозможно. Ну, как минимум, потому, что разнарядка с его смазливым ебалом, скорее всего, уже была разослана по всем блокпостам, и большая часть города активно за ним охотилась. Так что, увы, но придётся ему довольствоваться тем, чтобы направить свою ярость в мыслительный процесс, и распутать хотя бы тот клубок информации, который уже имелся. Честно говоря, каждый раз, когда Ген размышлял о потенциальном источнике своих новых проблем, его то и дело преследовали воспоминания о последних неделях жизни Рури. Ибара не давал ему покоя. Да, он был хорошо знакомым и крайне ненавистным врагом, но Ген не забывал о своих предрассудках, если ему хотелось и теперь обвинить во всём Ибару, это вовсе не означало, что тот был виновен на самом деле. Ген не мог позволить себе игнорировать новую угрозу, просто потому что хотел прикончить старого ублюдка. Он попытался вспомнить карты, которыми были увешаны стены их старой квартиры, с подробным описанием всех мест, где Рури выслеживала следы пропавших девушек. Старый порт. Школы. Больницы. Плохие районы, которые можно было назвать трущобами. Хорошие районы, которые можно было назвать элитными. Модельные агентства. Там было всё. Ген перебирал в памяти имена тех людей, что были связаны со всеми этими местами. Их было не так много, и все они окольными цепочками вели к Ибаре. Никого из этих людей уже не было в живых. Они стали одной из самых первых целей Менталиста, когда он только вошёл в криминальный мир — семь лет назад. К сожалению, Геном тогда руководила ярость и жажда мести, а не расчётливость и разум, а это означало, что он уничтожил все доказательства того, с кем и как Ибара сотрудничал. Он разворошил его преступный картель вместе с Амариллис, которая тогда была танцовщицей в одном из его подпольных борделей, и сама планировала свой грандиозный побег. Если так подумать, вся сеть Теней была построена на руинах их неудавшейся попытки уничтожить Ибару и подорвать Совет — но то, что они сделали, было уже куда большим, чем укладывалось в головах у большинства людей. Пусть прикончить самого Ибару у него тогда не получилось, Ген разворошил его осиное гнездо и уничтожил саму суть того, против чего боролась Рури, и посчитал, что пока этого достаточно. Пока. Потому что тогда на нём висело слишком много куда более первостепенных задач, а если бы Гена тупо прибили или снова отправили за решётку, он бы не смог позаботиться ни о Кохаку, ни о Суйке… Впрочем, о Суйке он так и не сумел позаботиться. Ладно, скорбеть он будет потом. Ещё и этого его несчастная кукуха точно не выдержит. Итак, Ибара. Даже если Ген сейчас всё просто бездоказательно надумывал, он всё ещё был самым очевидным ответом. Если тогда Ибара торговал как секретами, так и людьми, то, скорее всего, он не остановился даже после того, как Ген уничтожил всю его систему. Возможно, он просто решил найти союзников за пределами своей страны. Вот, например, в Америке. Большая часть клиентов, которым он сплавлял похищенных девчонок, была именно оттуда, из-за океана. Извращенные любители молодых красивых азиаток. Но последние несколько лет ему со всей очевидностью мешал премьер-министр, который был явно против экономической аннексии Японии, который топил за союзы с соседями, построил мост на материк, заключил торговое соглашение, мощно усилил в стране внутреннюю безопасность, сделал прозрачными практически все финансовые процессы в государстве… Убийство премьер-министра, клевета в его адрес с привлечением солдат и запросом помощи у Америки прекрасно накладывалось на всё происходящее, это казалось потенциальной кульминацией последнего десятилетия работы этого жадного до власти и денег ублюдка. События последних дней вполне могли послужить толчком к тому, чтобы вся страна тупо оказалась под его контролем. Премьер был ярым противником экспансии Америки и всеобщей милитаризации экономики, и, какая удача, его больше нет, и Ибару никто не остановит. Тогда на выборах Премьера он проиграл, но теперь у него буквально не было никаких значимых конкурентов. А что же Сэнку? Он сильно вырос в должности и влиянии именно под крылом Премьера. Он был самым известным генералом Бюро, он был главой Спецподразделения национальной безопасности, и повесить убийство на него означало бы, что и Бюро, и PSIA во главе с Бьякуей вместо того, чтобы действительно вести расследование, для чего и нужно, блядь, главное следственное управление, будет слишком занято попытками спасти свой имидж и прикрыть свою жопу. Сэнку был бы большой неприятностью на пути Ибары к власти. Мало того, что они явно друг друга недолюбливали, так Сэнку ещё и был умным, честным, очень принципиальным (как бы Гену ни было неприятно это признавать, нельзя было отрицать очевидное), он имел огромное влияние не только на народные массы, но и на все силовые структуры, и, конечно, обвинив его едва ли не в государственной измене, можно было с лёгкостью оправдать даже введение военного положения. А их вторжение в Бюро и правда только лишь сыграло на руку Ибаре, если Ген был прав в своих рассуждениях. Блядь! Как же он заебался быть на шаг позади! В кармане внезапно зазвонил телефон. Ген глубоко вздохнул и ответил на звонок, даже не потрудившись взглянуть на экран. Этот его одноразовый номер был всего у одного человека в мире. — Да? — Так, ну что, у меня есть для тебя все имена счастливых обладателей зингеров с серебряной инкрустацией, — деловито начала Кохаку в своей обычной тактике «сразу к делу». Ген с задумчивым видом вышел из кухни и устало опустился на крошечный диванчик, мысленно напомнив себе, что в ближайшем будущем нужно обязательно повысить ей зарплату. — Есть ли там что-то, за что мы можем зацепиться? Кохаку вздохнула. — Двое совсем скучных коллекционеров, трое коллекционеров повеселее, ну, знаешь, из тех, кто собирает оружие времён второй мировой, но эти ребята всё равно не нашего калибра, ещё имеются старый польский министр, российский губернатор, Том Круз… и один американский военный. — Как зовут военного? — Стэнли Снайдер. Ген поджал губы, отупело глядя в потолок. — Пу-пу-пу…. ну и что это за хрен такой? В первый раз слышу. — Вроде как, снайпер, но информации мало. Это пока всё, что я смогла выяснить, — Кохаку тоже звучала очень усталой. Ген отстранённо подумал, что она заслужила отпуск едва ли не больше него самого. — Могу подключить другие каналы- — Дорогая, давай уже завтра, — выдохнул Ген. — Если это оно, то никуда он от нас не денется. А нам с тобой точно нужно отдохнуть. — Угу, — на другом конце провода пальцы быстро застучали по клавиатуре, и через секунду Ген услышал звук завершения работы компьютера. Судя по сдавленному зевку, Кохаку потянулась. — Если уже даже я заебалась, могу представить, каково тебе, Босс. — Если это намёк на мой возраст, то иди к чёрту, — усмехнулся Ген, прикрывая глаза. — Как там Суйка? — Скучает по тебе, — Ген буквально услышал, как Кохаку улыбнулась. — А вы там как? Могу я завтра наведаться в гости? — Не думаю, что Амариллис будет в восторге. Но передай ей… ••• Снаружи мир был до боли обычным. Сэнку слышал, как где-то через пару улиц от него мужчина спорил со своей женой из-за взимаемой арендной платы, а ещё чуть дальше — непрерывный лай собак. Лёгкий ветерок с востока приносил аромат морской воды, и он отвратительно смешивался с едкой вонью мусорного контейнера в переулке за тем домом, где они остановились. Свет городских огней был слишком ярким, и в небе над головой не было видно ничего, кроме непроглядной тьмы и одинокого пятна луны в бесконечном пространстве зияющей пустоты. Сэнку скучал по звёздам. Он отупело уставился в ночное небо, ощущая себя тяжёлым и жалким. Сэнку пытался вспомнить, был ли вообще такой период, когда жизнь казалась ему лёгкой, но, даже не смотря на свой оптимистичный характер, так и не смог ничего такого припомнить. Отдельные моменты — да, но чтобы прям период… Может быть, в детстве? Сэнку всё детство снились кошмары. До сих пор иногда снятся… Правда, если в десять лет во снах ему виделись острые когти и страшные зубы, то теперь у его монстров были человеческие глаза. Он вздохнул, зажмурился, но стоило лишь смежить веки, как память дружелюбно подкинула ему образ девушки с пылающим взглядом. Сэнку и подумать тогда не мог, что та злосчастная ночь принесёт ему не только третье в истории страны убийство при задержании и целый ворох бюрократической волокиты в связи с превышением полномочий офицером полиции, но и заклятого, почти что кровного врага в лице будущего Менталиста. С того убийства до первой встречи с Геном прошло три года, но Сэнку знал её имя ещё до того, как Менталист впервые выплюнул его ему в лицо, появившись в ночи, словно какой-то мстительный дух. Рури. Девушка, которая хотела убить Ибару. Почему… почему всё сложилось так? Сэнку нахмурился, пытаясь воссоздать в своей памяти последовательность событий и выборов, которые случились почти десять лет назад. Ему тогда едва исполнилось девятнадцать. В следственном управлении он проработал меньше года, но за это время успешно раскрыл несколько десятков дел, половина из которых была зависшими, из тех, на которых уже почти что поставили крест. Его специализацией — если это вообще можно было назвать специализацией, — были дела о мелкой коррупции и организации подпольных экстремистских движений. Он защищал права простых людей, чем быстро заслужил доверие… В какой-то момент пресс-центр следственного комитета предложил устроить беспрецедентную пиар-акцию — специальный адрес электронной почты, куда любой гражданин мог отправить письмо с описанием правонарушения, а молодой и перспективный следователь, юный гений на страже благополучия своей страны разобрался бы и наказал всех виновных. Если так подумать — полный сюр. Настоящий абсурд. Следственное управление — это вам не горячая жалобная линия! Сэнку им тогда так и сказал. Но им всегда было плевать на смысл, если что-то создавало положительный образ в массах… На ту электронную почту слали всякий бред. Жалобы на вредных соседей и нахамивших продавцов казались ещё чем-то конструктивным на фоне всего остального потока сознания желающего быть услышанным населения столицы. Спустя неделю Сэнку готов был выть. И, со всей очевидностью, послал эту затею на хуй, потребовав, чтобы секретариат следственного управления давал ему ежедневные подробные сводки, отфильтровывая то, что действительно стоило его внимания. Сэнку помнил то самое первое письмо от Рури. Честно говоря, его содержимое куда больше напоминало какую-то конспирологическую теорию заговора, чем серьёзное заявление, но что-то в нём зацепило Сэнку, что-то откликнулось в нём, отозвалось желанием изучить и разобраться. Однако вопросы, о которых говорила Рури, тогда казались чем-то очень, очень сложным, неподъёмным в одиночку, и Сэнку, как и всегда в подобных ситуациях, обратился за помощью к отцу. Тот пообещал всё выяснить и разобраться, а Сэнку посоветовал пока просто делать свою работу. Сэнку так и поступил, но он не забил на то дело — он регулярно уточнял, как идёт процесс, он спрашивал о результатах, требовал отчёты, сам пытался выяснить о каких-то сторонних бизнесах Ибары… Спустя пару недель Ибара лично привёл его в зал заседаний Совета, мрачный и серьёзный, сказал, что это дело буквально государственной важности, и что Сэнку пока ещё слишком зелёный и неопытный, чтобы ему поручать нечто настолько серьёзное, но, мол, раз он так увлёкся процессом, сейчас он ему подробно изложит всё, что об этом известно. Он сказал Сэнку, что эта девушка ещё со студенческих времён находилась у них под наблюдением, мол, она когда-то была активисткой, но с каждым годом становилась всё более и более радикальной, и, вот, теперь примкнула к террористическому движению монархистов, и теперь хотела вернуть Японию к тем временам, когда Совет почти ничего не решал, а вся всласть была в руках Императора. Сэнку никогда не нравился Ибара, и он не был идиотом, чтобы просто взять и поверить ему на слово. Но вся информация, которую ему удавалось тогда получить, соответствовала его словам. Он проверял, честное слово — проверял, но… Это теперь Сэнку знал, что не все источники заслуживают такого доверия, но тогда он и правда был слишком неопытным и слишком верил в систему. Блядь. Он помнил, что его сразу же буквально завалили текущей работой. Её было просто катастрофически много. Массовые беспорядки, народные волнения, несогласованные митинги — всё это хорошо срасталось со всем, что Сэнку знал, со всем, что ему говорили, и у него не было времени даже вздохнуть, не то что задавать вопросы. Ту электронную почту то ли прикрыли, то ли просто убрали из его зоны контроля, и он даже не знал, что от его лица всё ещё с кем-то велась переписка… О том, что дело той девушки по имени Рури закончилось трагедией, он узнал только на следующий день, когда увидел у отца на столе отчёт об операции по задержанию — и о случайном убийстве при задержании. На заброшенный портовый склад отправили офицера Магму, он был старше Сэнку по званию и имел куда больший опыт оперативной работы. Сэнку помнил, какой испытал ужас, когда дочитал тот отчёт до конца. Ему не было всё равно. Ему было очень, очень её жаль, но он говорил себе: она сделала свой выбор. Она выбрала путь насилия, и, увы, он закончился вот так. Он даже проверял ход расследования на превышение полномочий, но её убийство было оправдано, а Магма уволился вскоре после инцидента — Сэнку списал это на душевные переживания и неспособность больше работать, что словно подтвердило версию случайности всего произошедшего… Все эти годы он воспринимал слова Менталиста о мести как что-то из категории помешательства. Сэнку мог понять его боль, но не связывал её с собой — в той ситуации не было его вины. Не было. Сэнку искренне так считал вплоть до сегодняшнего вечера. Он тяжело вздохнул. Перед глазами снова замелькали кадры из записей с камер той ночи — очень плохие, шакальные записи, но на них всё равно было прекрасно видно, как сразу после выстрела из-за старого контейнера выбежал парень с взъерошенными тёмными волосами и в яркой одежде — совсем ещё юный, не старше двадцати, почти мальчик, — он опустился на колени, склоняясь над раненой девушкой, прижимая её к себе, умирающую, и медленно покачивал её на руках. В видео не было звука, но Сэнку почти что слышал — по его лицу, по его губам, по налитым слезами глазам, — как парень шептал: «Пожалуйста, пожалуйста, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня здесь одного». Он просмотрел этот кусочек больше раз, чем диктовал здравый смысл. Он искренне скорбел по этой девушке, ему было больно, что её потерял кто-то, кому она была дорога, но, блядь, в картине мира Сэнку она была преступницей. Террористкой. И, вот, десять лет спустя Сэнку сидел на пожарной лестнице у конспиративной квартиры одной из самых загадочных преступниц столицы и удивлялся, какого хрена он никогда не задумывался о том, почему его так настойчиво отваживали от этого дела. В тот день, когда он узнал, чем всё закончилось, Бьякуя просто хлопнул его по плечу в знак молчаливой поддержки и сказал: «Мне жаль, сынок, но такое случается». Рури Кокуё была просто несчастной преступницей, которая встретила свой конец, отказавшись подчиняться полиции. И Сэнку поверил. Он вообще вспомнил о ней только спустя три года, когда внезапно на карте преступного мира появился некий Менталист, и сразу же начал бомбить столицу и подрывать авторитет Совета. Если бы у Рури действительно была информация о преступлениях, которые совершил высокопоставленный член Совета, это сделало бы её угрозой для контроля над гражданским населением. Если верить утверждениям Гена, то Ибара должно быть, счёл эту информацию достаточно опасной, чтобы найти способ заставить следственное управление выполнить за него всю грязную работу. И, конечно, для этого нужно было вывести из игры Сэнку — он не видел такого варианта, в котором не стал бы копаться и перепроверять. Но если забрать у него доступ, если завалить его бессмысленной работой и подсовывать заведомо фальшивые данные, если убедить его в праведности системы и в правильности их решений, тогда… Эта мысль вызвала в нём вспышку ярости. Все эти годы Сэнку безостановочно работал на благо страны, бесконечно улучшая, бесконечно развивая устоявшуюся систему, бесконечно доверяя вере Бьякуи в то, что Совет намерен сделать страну безопаснее, а мир — лучше. Но всё, что они сделали, — это сделали его убийцей. Сэнку теребил покоробившееся дерево поручня пожарной лестницы, на которой сидел, не обращая внимания на колкие занозы, впивающиеся в кожу. Внезапно он вспомнил о «Медузе», которую ему предложил Цукаса, и задумался, как же легко эта якобы сверх-секретная разработка утекла из самых недр лабораторий Бюро. Что же ещё вот так просто становилось доступным преступному миру? Что ещё в своей привычной жизни Сэнку не видел, не замечал или предпочитал не замечать? От чего ещё он отмахивался, предпочитая возиться в своей лаборатории с очередным обновлением искусственного интеллекта, нежели выглядывать в реальный мир? Он больше не мог позволять себе жить под покровом наивной веры в то, что всё под контролем. Ему придётся смириться с тем, что его жизнь в качестве национального героя была не такой благородной, как ему казалось. И, чёрт возьми, было сильно похоже, что в эпицентре нынешнего пиздеца вертелось имя того же человека, который много лет назад уверял Сэнку, что ему совершенно точно стоит отдать дело Рури куда более опытным офицерам. Это не могло быть совпадением. Он бросился с лестницы обратно в квартиру. Дверь распахнулась с таким грохотом, что Ген тут вскочил на ноги с пистолетом в руке, прежде чем понял, что это Сэнку. — Какого хрена?.. — Рури убил Магма, — быстро выдохнул Сэнку. — Той ночью. Это был Магма. А он работал под непосредственным руководством Моза. Ген уставился на него так, словно Сэнку сошёл с ума. Впрочем, возможно, так оно и было. — Это должно что-то значить? — Моз послал Магму на склад, — медленно произнёс Сэнку, сам ещё не до конца осознавая ход своих мыслей. — И я видел записи наблюдения со склада. Рури потянулась за пистолетом. Но у неё не было пистолета. — Так?.. — Знаешь, где сейчас работает Моз? В аппарате Президента палаты Советников. Он заместитель… — …Ибары. — Ибара вызывал меня к себе тогда, когда я только узнал о расследовании Рури и начал искать какую-то информацию. Он сказал мне, что она опасна и ей нельзя доверять. Выражение лица Гена стало суровым, почти что каменным. — Да неужели. — Но я всё проверял тогда, Ген, — Сэнку нервно зашагал по комнате, пытаясь собрать свои лихорадочно блуждающие мысли воедино. — Я требовал информацию. Я изучал все данные. Я пересмотрел записи с камер в том складе бесконечное количество раз. Ничто не вызвало у меня вопросов, потому что качество видео было ужасным, но… сейчас понимаю, что нигде, ни на одном кадре не было видно её лица. Это видео было очень легко подделать. И что-то мне этот почерк очень сильно напоминает. Долгое время не было слышно ни звука, кроме тяжёлого дыхания Гена, который явно боролся с каким-то своим неистовым внутренним порывом. Трудно было сказать, усугубили ли его боль слова Сэнку или нет, было ли лучше или хуже, если бы теория Сэнку подтвердилась. Эмоции Гена было сложно считать. Сэнку наблюдал за тем, как он то сжимал, то разжимал кулаки, как его глубокие тёмно-синие глаза невидяще смотрели куда-то вдаль, как изящные брови хмурились всё сильнее с каждой секундой, а пухлые губы едва ли не дрожали. Он практически видел, как этот пугающе-удивительный человек прямо сейчас восстанавливал в памяти ту ночь и всё, что было до и после, выискивая все доказательства, все улики, которые бы указывали на то, что его могли обмануть вместе с Сэнку. Что их обоих обвели вокруг пальца. Затем- — Блядь! — Асагири взревел, в порыве гнева опрокинув кухонный стул. За первым стулом последовал ещё один, и он встал над обломками, тяжело дыша и вздымая плечи. — Ген… — Почему ты не заметил подложных данных вовремя, чтобы спасти её, а? — он повернулся лицом к Сэнку, взъерошенный и полный ярости. — Почему ты только сейчас понял, что этот старый ублюдок обманывал и тебя тоже?! Сэнку отвёл взгляд, снова остро чувствуя себя виноватым. Откровенно говоря, за все годы государственной службы ему уже много раз задавали похожий вопрос — в разных формулировках, но в тех же смыслах. Почему ты не сообразил быстрее? Почему ты вовремя не заметил, что они делали? Почему ты их не спас? — Я доверился не тому человеку, и в этом была моя ошибка, — наконец выдохнул он, склонив голову. — Окей. Хорошо. Допустим, мы выяснили, что ты был не злостным беспринципным мудилой, а до тупости наивным халатным идиотом. И что дальше?! Ты теперь собираешься идти с ними бороться, или что? Стать таким же преступником, как Менталист? — в голосе Гена звучала насмешка, а в его синих глазах мерцал издевательски-порочный блеск. — Это просто смешно. Ты всегда с радостью закрывал глаза на печальную правду об окружающей реальности, если она была тебе неудобной. — Мне не обязательно становиться каким-то киношным злодеем, чтобы остановить Ибару, — возразил Сэнку. — Он должен предстать перед судом. Ген фыркнул. — Да? А что насчёт твоего драгоценного папочки? Что случится, когда ты узнаешь, что Бьякуя ничем не лучше того старого ублюдка? Сэнку молча покачал головой. Ибара — окей, этот урод был похож на того, кто ради власти и денег убил бы самого Императора, будь у него такая возможность. Этот человек вселял ужас и отвращение одновременно. Но Бьякуя? Он никак не мог представить человека, который вырастил его, который был лучшим отцом на свете, не только для Сэнку, но и для всех его названных братьев, который открыл для него целый мир, который увлёк его наукой и поиском правды, который научил его защищать себя и других и который впервые в жизни дал маленькому Сэнку почувствовать себя в безопасности, — рядом с ублюдком, способным убить невинную девушку, чтобы прикрыть свои тёмные делишки по торговле людьми. Нет, Сэнку понимал, что Бьякуя был военным, за его спиной было многое, очень многое, и его вряд ли можно было назвать невинным человеком, но он был первым, кто готов был бороться за мир, в котором каждый человек чувствовал бы себя на месте и в безопасности. Бьякуя был идеалистом, он верил в лучшее, и он верил в Сэнку. Всегда. — Это какой-то ёбаный хаос, я уже не ничего не соображаю, — тихо выдохнул и Ген провёл пальцами по волосам, растрепав их, пока они просто не превратились в копну вихрастых кудряшек. — Нам нужно выяснить, с кем или на кого работает Ибара, и тогда мы сможем представить доказательства Совету. — Совет, вероятно, так же во всём этом замешан, как и Президент его верхней палаты. — Нет, — Сэнку мотнул головой, — так не работает. Может быть, верхушка замешана, но точно не весь Совет. И если всё это правда, то мы сможем найти доказательства, — настаивал он. — И начнём с того, что выясним, кто и зачем убил Премьер-министра. Ген кивнул и прикрыл глаза, что-то тихонько приговаривая себе под нос, словно пытаясь выстроить в голове фрагменты их плана в какую-то стройную линию. Он прошёлся по кухне и посмотрел в окно, за которым виднелись очертания самых высоких зданий города, потеребил край занавески, дергая за выбившуюся нитку, странно суетливый, будто не находящий себе места. Сэнку ещё никогда его таким не видел. — Возможно, я даже смогу в этом помочь. Кто-то выстрелил в Премьера из такого же, как у тебя, пистолета, и, согласно моим источникам, счастливые обладатели Singer М1911А1, помимо нескольких пузатых коллекционеров, — это Том Круз и некий Стэнли Снайдер. Признавайся, когда ты успел насолить саентологам? — Снайдер?.. — это имя будто бы было ему ему знакомо, хотя он и не мог вспомнить, откуда. Чёрт, откуда?.. Сэнку всегда было глубоко плевать на окружавших его случайных людей, он вообще их обычно не запоминал. Вот бы спросить у Укё, тот обладал феноменальной памятью на лица и имена… Сэнку поймал себя на мысли, что просто не мог подавить в себе желание обращаться за помощью к своим товарищам. Сердце тоскливо сжалось. Он привык к командной работе, он привык быть за одно с людьми, что его окружают, и ему ужасно не хватало этого чувства — стоять плечом к плечу к человеку, которому он доверял бы. — Честно говоря, понятия не имею, кто он такой. Ген устало кивнул. — Так я и думал. Глупо было бы рассчитывать, что всё будет так просто. — И каков наш следующий шаг? — Сэнку прислонился к стене, осторожно поглядывая на своего врага, временно ставшим союзником, стараясь не обращать внимания на ужасающее осознание того, что с каждым шагом, который они сделают вместе на этом тернистом пути, найти дорогу назад будет всё труднее и труднее. Ген повернулся к нему, и в его умных глазах промелькнуло искреннее, даже не издевательское удивление. — Наш? — Да, «наш». Я, чёрт возьми, не собираюсь уничтожать Ибару в одиночку. Асагири замер на секунду, и в выражении его красивого лица появилось что-то опасно близкое к одобрению, когда он улыбнулся широко и ярко, словно мальчишка, так, что сердце Сэнку от неожиданности пропустило удар. — Воу! Как тебе всегда удаётся меня удивлять? Сэнку хмыкнул, отказываясь замечать ту сладкую вспышку странного удовольствия, которая всколыхнулась под кожей даже от столь незначительного одобрения со стороны Менталиста. Это было опасно близко к тем мыслям, которые Сэнку тщательно игнорировал последние пару часов, ровно с того момента, как впервые почувствовал губы Гена на своих губах, как ощутил карамельный привкус его рта и услышал томное обещание в его голосе. — Не то чтобы я старался тебя удивлять. Ну, так, делать-то что будем? — Подумаем об этом утром, — Ген оттолкнулся от подоконника и отряхнул руки о штаны. — Нет смысла начинать войну без надлежащей разведки. Дождёмся ответа всех информаторов, соберём полную сводку, проанализируем ситуацию исходя из новых данных. На это нужно время. — Значит, мы просто… ляжем спать? Менталист насмешливо фыркнул и направился в коридор, ведущий к другим комнатам. — Да, если только ты не предпочитаешь изматывать свой организм каким-нибудь более захватывающим способом? — дразняще протянул он, открывая одну из дверей. Сэнку так и не понял, что Ген имел в виду, потому что тот заглянул в комнату и замер, и тихо и грязно выругавшись себе под нос. — Что такое? — тут же навострился Сэнку, потянувшись к ножу, что лежал на столе. Ген страдальчески застонал, наклонился вперёд и ударился лбом о дверной косяк. И ещё раз. И ещё. Он что-то бормотал себе под нос, но Сэнку не смог разобрать ничего, кроме «Амариллис» и «какая же ты сука». — Ген? Что случилось? — Ничего. Ничего… Кроме того, что здесь, блядь, только одна кровать. ••• Ген уставился на единственную двуспальную кровать в комнате, отстранённо размышляя о том, насколько трудно было бы вернуться в прошлое и провернуть ту миссию так, чтобы никогда не встречаться с этой ведьмой Амариллис. Кровать же смотрела на него в ответ, сверкая своей издевательской аккуратностью, не тая в себе того молчаливого обещания, которое обычно давала ему подобная мебель. Нежно-сиреневое покрывало в салатовое сердечко не намекало ни на одну адекватную мысль хозяйки квартиры. Боги, она даже повесила над кроватью совершенно нелепый гобелен с мотивирующей надписью: «Никогда не ложись спать в гневе». Пиздец. Эта дамочка была конченой — в самом плохом смысле этого слова по мнению Гена. Он мысленно добавил к списку преступлений, которые собирался совершить в ближайшем будущем, убийство одной очень конкретной ведьмы. Возможно, даже с особой жестокостью. Ген ещё подумает над деталями. Осторожные шаги возвестили о том, что Сэнку последовал за ним, и Ген скорее почувствовал, чем увидел, как Ишигами заглянул в комнату через его плечо и тоже уставился на кровать. — Здесь есть диван? — вежливо спросил он. Они синхронно обернулись назад, в ту комнату, что с натяжкой можно было назвать гостиной. Там не было ничего, кроме большого цветка, кресла, кофейного столика и… ну, технически, это был диван, но, глядя на него, было совершенно очевидно, что ни у кого из них не было ни малейшего шанса пережить эту ночь, пытаясь уместиться на узком, неудобном двухместном диванчике, который был скорее украшением, чем мебелью. Сэнку был явно великоват для этого подвига с его широкими плечами, и даже у куда более тощего Гена были слишком длинные ноги, ему явно пришлось бы свернуться калачиком, чтобы туда поместиться. В любом случае, это было бы скорее пыткой, чем благословенным и таким необходимым отдыхом. Сэнку встретился с ним взглядом и, невозмутимо пожав плечами, прошёл дальше в спальню. — Думаю, мы вполне поместимся тут вдвоём. Ген уставился на него почти что в ужасе. — Чего? — Тебя что, никто не научил делиться? — протянул Ишигами, и в изгибе его губ сквозила дразнящая насмешка. — Тебе хватило бы одного только взгляда на мою преступную деятельность, чтобы узнать ответ на этот вопрос. Тот ухмыльнулся. — Ну-ну. Ген прищурился. С каких это, блядь, пор у грёбаного Ишигами-младшего появилось чёртово чувство юмора? Настолько, что тот, мать вашу, осмеливался поддразнивать Гена?! Это просто возмутительно. Такое было запрещено. Кто-то посторонний мог бы принять их за друзей. Прежде чем Ген успел придумать достойный ответ, Сэнку уже сел на кровать и принялся стаскивать с себя футболку, что выделила ему Амариллис. Глядя на то, как сантиметр за сантиметром обнажалось полотно его золотистой кожи, Ген невольно вспомнил, как эти мышцы ощущались под его пальцами. Он заставил себя отвести взгляд от этого зрелища и оглянулся назад, в коридор, как будто бы там могла появиться ещё одна спальня, если бы он достаточно сильно захотел. — Обещаю, я ни в коем случае тобой не воспользуюсь, — Сэнку звучал до смехотворного серьёзным, будто искренне полагал, что Гена беспокоило то, что этот придурок будет к нему приставать. Ген в миг ощетинился, словно разъярённый кот, оскорблённый самой мыслью, что его можно запугать чем-то настолько ничтожным. — Я тебя не боюсь. Это ж я, блядь, злодей, а не ты! Тебе бы следовало бояться! — Тогда в чём проблема? — Может, я не хочу к тебе прикасаться?! — что касалось аргументов против, ну, да, очевидно, возражения были не самыми сильными. Скептичное выражение лица Ишигами очень ясно говорило о том, что он разделял эту точку зрения. — Раньше ты, кажется, не особо возражал. Ген раздражённо выдохнул, ненавидя себя за то, что он, казалось, совершенно не мог сопротивляться этой тонкой дерзкой смелости в ярко-красных глазах. Он в режиме реального времени ощущал, как каждая, блядь, секунда в компании Ишигами перечеркивала все его тщательно продуманные планы мести. Если бы к данному моменту времени во всём организме Гена оставалась хотя бы одна крошечная капля здравого смысла, он бы, конечно, демонстративно развернулся и направился в ближайшую гостиницу, чтобы переночевать там без всякого смущающего присутствия всяких там бывших спецагентов. Не то чтобы у него не было опыта избегать полиции даже в таких ситуациях, это было не такой уж серьёзной проблемой. Но к этому моменту здравого смысла в его теле уже не осталось, и потому вместо адекватных решений Ген вернулся в прихожую, перепроверяя замки и убеждаясь, что двери надёжно заперты, и взял из шкафа винтовку. Сэнку же сидел на кровати молча и с явным недоумением наблюдал, как Ген, засучив рукава, тщательно переставляет в комнате мебель, так, чтобы комод стоял напротив двери. Он шикнул на Ишигами, сгоняя его с постели, и передвинул кровать в центр комнаты подальше от окна. Возможно, кому-то эти действия показались бы чрезмерными, но Ген точно знал, как важно никогда не спать там, где того ожидают. Никто никогда не гнушался шмалять боевыми огнемётами сквозь стены, понимаете? Сэнку, казалось, был доволен тем, что Ген перестал выделываться и принялся обустраивать комнату по своему вкусу, и потому с непробиваемо-спокойным видом прошёл в ванную и включил душ. Шум воды за стеной был пугающе домашним, поэтому Ген предпочёл его проигнорировать. Мысль о том, как этот мужчина мог бы выглядеть под струями воды, будучи совершенно обнажённым, не прикрытый ничем, кроме влажных волос и нескольких шрамов, была слишком волнующей, и потому Ген решительно включил её в список вещей, о которых он сейчас совершенно точно не думал. Не то чтобы Ген был ханжой — вовсе нет, скорее наоборот! — но он лучше, чем кто-либо другой, знал, что подобные мысли приведут только к боли, разочарованию и, скорее всего, к кровопролитию. Ген слишком хорошо себя знал, он отдавал себе отчёт, что вряд ли сможет удержаться и не сорваться в чувства — пока не ясно, в какие, но уж точно не из категории «долго и счастливо», — и потому не стоило даже думать в этом направлении. Нет-нет-нет. Этот союз изначально создавался как нечто временное. Совсем скоро всё закончится. Ген не был заинтересован в том, чтобы усложнять и без того довольно патовую ситуацию, когда всё и так уже быстрым шагом стремилось к неизбежному финалу. Убедившись, что спальня в частности и вся квартира целиком защищены настолько, насколько это возможно в текущих реалиях, Ген стянул с себя грязные брюки и бросил их в угол вместе с рубашкой. Это Сэнку имел счастье переодеться после их злосчастной вылазки в Бюро, одежда Гена же всё это время пахла порохом, потом и пылью. Нож он спрятал под матрас с противоположной от Сэнку стороны, а винтовку прислонил к стене, так, чтобы её было легко достать. Ген не любил пользоваться оружием, из которого лично не попробовал стрелять, но вряд ли сейчас он был в том положении, чтобы привередничать. Скорее всего, это была хорошая винтовка, просто потому что её выбрала Амариллис. Ещё через несколько минут он услышал, как выключился душ, и заскрипели ящики в ванной — видимо, Сэнку выудил новую зубную щетку для обстоятельной подготовки ко сну. Вскоре дверь распахнулась, Ген почувствовал, как из ванной хлынула волна влажности, и облачённый в одни лишь трусы Ишигами невозмутимо направился к кровати. Ген сделал вид, что он вовсе не разочарован, что тот не забыл захватить с собой в душ сменное бельё. — Ванная твоя, — буркнул Сэнку. Судя по всему, все воспитанники Бьякуи-сана привыкли жить вместе, потому что вообще ничего не смущались и не требовали личного пространства. Это Ген ещё по Цукасе заметил. Вероятно, где-то на поверхности должна была быть шутка о стаях и дрессированных псинах, но Ген был слишком занят тем, чтобы сосредоточенно не пялиться, и потому только кивнул и быстро закрыл за собой дверь. Когда он включил душ, невольно зашипел от холода. Какого хрена, этот придурок что, мылся в ледяной воде?! С ним вообще всё в порядке? Пиздец. Ген стоял, как дебил, весь в противных мурашках, и ждал, пока вода хоть немного потеплеет, и только потом встал под струю, чтобы смыть с себя остатки этого безумного дня. Душистый гель для душа пах сиренью и розмарином, и этот аромат немного успокоил его нервы. Он принялся методично приводить себя в порядок, не пытаясь думать о чём-то другом, кроме настоящего момента. Если так подумать, то было во всём этом определённое удовлетворение — всё-таки, он буквально ворвался в Бюро и сбежал из него совершенно целый, без каких-либо серьёзных травм. Ему даже удалось вывести из строя одного из Генералов! Если бы не эта нездоровая привязанность Цукасы к Рюсую, он, возможно, даже позволил бы этой новоприобретённой ачивке стать частью своей визитной карточки, как преступника… И Ген совершенно точно не думал о Рури. Это был один из немногих случаев, когда он и правда пытался выбросить её лицо из головы, вместо того, чтобы цепляться за воспоминания. Какая-то часть его души боялась, что, если Ген не будет каждый день представлять её большие глаза и вспоминать её смех, если он не будет раз за разом прокручивать в голове ту ночь, когда она истекала кровью в его руках, то даже то, что осталось от Рури, её образ, её память — всё ускользнет от него так же, как её жизнь в ту злополучную ночь. Но теперь, когда он закрыл глаза, там, под веками, его ждала не Рури. Там были ярко-красные шальные глаза Сэнку, широко распахнутые в потрясении, дрожащие от осознания случившегося ужаса, глаза, что смотрели на него в ответ. Он видел тот момент, когда Сэнку отшатнулся от него — впервые за их долгую историю, — и слышал звук его голоса, когда он… просил прощения. «Мне жаль. Мне очень жаль, Ген…» Слишком долго вся его жизнь вращалась вокруг неистового желания отомстить, вокруг этой ненависти между ними. Ген буквально не знал, как дышать без ощущения лезвия на своём горле, не понимал, как ходить без чувства огромной тяжести на шее… Он цеплялся за свою ярость, за свою боль, потому что тогда, десять лет назад, ему казалось, что только это удерживает его на земле, и за все эти годы так привык полагать, что ненависть — это его последний якорь, что, кажется, кое-что упустил. Кохаку когда-то пыталась его убедить, что всё не так однозначно, что нельзя зацикливаться на злости, что нужно жить дальше, но они так разругались тогда, что обоюдно решили больше не поднимать этот вопрос. Ген посмотрел на себя в зеркало и буквально возненавидел эту появившуюся вдруг неуверенность в своих глазах. Он ненавидел то, как его сердце гноилось от мысли, что, возможно, ему не придётся сражаться с Сэнку, чтобы отомстить за Рури. Что, возможно, все эти годы он охотился не на того человека. Что, возможно, Сэнку не заслужил всей той ненависти, что Ген к нему испытывал. Это были слишком сложные мысли. Их нельзя было думать на ночь. Он тряхнул головой, натянул свежие трусы и вернулся в комнату. Сэнку уже растянулся на правой стороне кровати и выглядел абсолютно довольным, совершенно не беспокоясь о перспективе спать в полуметре от своего заклятого врага. Как только Ген появился в спальне, Сэнку сразу бросил на него свой взгляд и… о, очаровательно. Он явно покраснел. Ген едва ли не физически ощущал, как алые глаза скользнули по его плечам, спускаясь вниз по груди, зачарованно распахнувшись чуть сильнее, когда облизали взглядом его ноги. Сэнку нервно сглотнул, и Ген мысленно усмехнулся. «Да, дорогуша, в эту игру могут играть двое», — мрачно подумал он. Он подошёл к другой стороне кровати и попытался не обращать внимания на собственный дискомфорт. Практичность столкнулась с подозрительностью, как только он откинул одеяло. В тот момент, единственное, что удержало его от того, чтобы свалить отсюда к чертям подальше хоть на тот злополучный диванчик, — это осознание того, что для продолжения этой войны ему и правда необходимо хорошо отдохнуть, а это его отчаянно-болезненное сопротивление только разрушит шансы на реванш. Тень Ибары словно витала в комнате, знакомая и приводящая в бешенство. Слишком долго Ген рассматривал Сэнку как главное препятствие, которое он должен преодолеть, чтобы отомстить за Рури. Теперь же он чувствовал себя таким же потерянным, таким же пустым и одиноким, как и в те дни, когда он только похоронил её на пустынном холодном кладбище, не зная, что делать и куда идти. Скользнув под одеяло, Ген старательно проигнорировал то, как приятно было ощутить мягкое тепло от тела, что лежало рядом, и потянулся, чтобы выключить свет. Если бы он сосредоточился, то услышал бы слабый электрический треск от множества защитных систем Амариллис. Были причины, по которым он мирился с некоторыми её раздражающими наклонностями, и многие из этих причин были связаны с её способностью организовать действительно надёжное, практически неуловимое убежище, в котором можно было спокойно исчезнуть на некоторое время. Это давало соблазнительную возможность ненадолго расслабиться, а такое в их работе считалось едва ли не бесценным. Город затихал по мере того, как сгущалась ночь. Вдалеке было слышно слабую сирену пожарной машины и сопровождающий её лай собак. Рядом же раздавался размеренный звук дыхания одного бесящего национального героя. Ген стиснул зубы и попытался притвориться, будто ему действительно когда-нибудь удастся заснуть в одной постели рядом с этим человеком. — Расслабься, я не собираюсь лезть к тебе целоваться, — внезапно сказал Сэнку таким тоном, что легко можно было представить насмешку на его лице. — Кого ты пытаешься в этом убедить? — протянул Ген в темноту. — Меня или себя? Сэнку не ответил, лишь поёрзал под одеялом, натянутом на них обоих. Если бы Ген захотел, он мог бы просто протянуть руку и погладить мягкую и тёплую золотистую кожу… Ни один из них не упомянул, насколько нелепой была эта ситуация. Одной только мысли о том, чтобы заснуть настолько близко к человеку, который столько лет числился в сознании под категорией «заклятый враг», было достаточно, чтобы по венам вдарил адреналин, лишая любой возможности заснуть. Ген не имел привычки подпускать к себе людей в моменты собственной уязвимости. Все его сексуальные партнёры были прекрасно осведомлены, что Ген не был заинтересован в длительных отношениях. Даже те его связи, что не были одноразовыми, пусть таковых было совсем немного, просто приезжали, проводили с ним долгую ночь удовольствий и уезжали обратно — удовлетворённые и с полным осознанием того, что, если они хоть с кем-то поделятся хоть какой-то информацией о его жизни и личности, вряд ли после этого проживут слишком долго. Это оговаривалось сразу и обычно никого не смущало — порой, даже наоборот. Ген никогда ни с кем не оставался на ночь. Это было его главное правило. Но вот, блядь, он здесь. — Это ничего между нами не изменит, — прошептал он, уставившись в потолок. — Ни поцелуй, ни разговор, ни даже сон в одной постели не имеют значения. Последовала долгая пауза, прежде чем Сэнку тихо ему ответил. — Я знаю, Ген. ••• Каким-то невероятным образом Ген умудрился заснуть и осознать этот неприглядный факт только по той простой причине, что проснулся от яркого солнца, что проникало сквозь щель в занавесках. Он чуть шевельнулся и тут же нахмурился, пытаясь понять, почему не чувствовал тёплую шёрстку Суйки в своих ногах. Что ещё интереснее, почему на его талии преспокойно лежала чья-то крепкая мужская рука? Это было тепло и странно приятно, Ген моргнул, поёрзал с тихим любопытным звуком и почувствовал, как мужчина, что лежал у него за спиной, что-то протестующе проворчал, прижал его к себе ещё сильнее и явно уткнулся носом в его волосы. Эээ?.. Весь этот сложный мыслительный процесс не занял и секунды, пока уставшее полусонное сознание не восстановилось полностью, и картинка мира не сложилась в его голове. Так ощущение утреннего тепла и уюта моментально исчезли, сменившись внезапным приступом первозданной ярости. Это не было последствием флирта на романтическом свидании. Это был, блядь, злоебучий Ишигами! Ген вырвался из-под его руки и практически бросился на пол, кубарем свалившись с кровати. Он зашипел, когда после такого необходимого отдыха сполна ощутил, насколько его тело измотано усталостью и напряжением. Казалось, у него болело всё, каждая мышца, каждая связка, но это была знакомая боль, которая прекрасно сочеталась с его внезапно ставшим отвратительным настроением. — Какого хрена ты меня обнимаешь? — рявкнул он, потребовав ответа, и швырнул подушкой прямо Сэнку в голову. Тот недовольно причмокнул губами, словно сонный ребёнок, и отмахнулся от его снаряда скорее инстинктивно, чем осознанно. — Ты сам ко мне прижался. — Не мог я к тебе прижиматься! — О, правда? Странно, как минимум вчера вечером ты совершенно точно прижимал меня к стене… — Пошёл на хуй! — взвился Ген. Сэнку усмехнулся, явно забавляясь. — Вот так сразу? Ладно, а что случилось с тем, что ты не хочешь ко мне прикасаться? Следующую прилетевшую в его нахальную морду подушку Сэнку отбить уже не успел. Ген был просто в бешенстве и на тонкой грани от того, чтобы снова не пырнуть этого мудилу в живот — хорошее самочувствие и отсутствие лишних дырок в организме явно плохо влияли на его паршивый характер. Зазвонил телефон.