Похорони меня, октябрь.

— Ты точно справишься? — Чуя переминается с ноги на ногу, не желая выпускать родные руки из своих. — Я все еще успеваю взять билет. — А как же твои любимые собаки, Хару и выставка? — улыбается Осаму, поглаживая большими пальцами кисти Накахары. — Все в порядке, я напишу сразу же, как приземлюсь. — Ладно. Ладно, хорошо, — Чуя тяжело выдыхает, сжимает руки еще раз и крепко обнимает Дазая, утягивая вниз. — Жду фотки и звонки. И если плохо станет, то— — То я сразу же тебе позвоню, помню-помню, — Осаму улыбается в рыжую макушку, отчего-то совершенно не желая открывать глаза, видеть аэропорт и осознавать скорое начало посадки. Его тянет утонуть, расплыться в этих объятиях и заснуть, — от нервов совершенно не получилось хотя бы задремать за всю ночь и утро, — поэтому приходится их разорвать и, поцеловав несколько раз не менее взволнованного Накахару, удалиться поскорее на посадку, чтобы в последний момент не передумать, не сдать билет и не остаться здесь. Чуя смотрит ему в след, погружаясь в свои тревоги внутренние настолько, что даже не реагирует, когда едва видимый в толпе людей Осаму машет ему на прощанье, обернувшись в последний момент, и уходит из аэропорта, расположенного в 10 километрах от Руана, лишь через несколько минут, и то лишь из-за толкнувшего его ребенка, бегущего вслед за матерью, крепко сжавшей его ладонь. От их вида отчего-то ужасно захотелось вдруг позвонить матери, с которой слишком редко начал общаться в последние пару лет, что и без того кажется ужасно грустным и неприятным, а если вспомнить свою многолетнюю болезненную тему родителей и их редкого присутствия в жизни, несмотря на проживание в одном городе, так вообще тоска все внутренности пожирать начинает, но уже на работу давно опаздывает, чтобы терять время на звонки, хотя и нет у него графика, но обещал всем приехать сегодня после обеда, и вот обед уже прошел, а он так и стоит тут, в центре аэропорта, смотрит в точку, где уже давно испарились запах парфюма и улыбка Осаму, да все уйти не может, словно он вновь тут появится, если подольше постоять на месте. Словно боится, что он и вправду уехал навсегда, но это ведь неправда, это ведь совершенно и абсолютно точно глупый, ребяческий страх, который не раз уже возникал, и с которым он не раз уже успешно справлялся и опровергал его, но Чуе правда приходится потратить время на унятие тревоги и воспроизведения последних их разговоров, чтобы полностью убедить свой больной мозг, что Дазай вернется, обязательно вернется и Накахара спокойно переживет эту разлуку, потому что она не навсегда. Нехотя выйдя из аэропорта, Чуя быстро дожидается такси, но вот до работы доезжает очень долго из-за образовавшейся пробки на главном шоссе, отчего лишь больше времени тревогой и тоской начавшимися вновь себя истерзывать появилось, но едва стоит переступить порог артшколы, как на место переживаниям приходит удивление: новый сотрудник, Поль Верлен, не просто в первый день не накосячил, а сделал все накопившиеся задачи Накахары и даже помог с перестановкой в нескольких кабинетах, открывающихся для предстоящих зимних курсов, что вообще в его обязанности совершенно не входило, и Чуя просто слушает весь его устный отчет о проделанной работе, смотрит на эту легкую улыбку, на время, указывающее полшестого вечера, и просто не знает, как именно ему реагировать, потому что в голове вдруг вместо логичной в этот момент благодарности и расслабленности, что ничего делать не придется и отдохнуть можно, вспыхивает раздражительность и частичка ревности даже, словно покосились на его собственность, на что-то личное, хотя сам прекрасно в голове понимает, что намучился бы, переработал в очередной раз и устал бы ужасно, если бы сам полностью все делал. Помогает взять передышку и попытки взять себя в руки коллега подошедший, и пока он с энтузиазмом уговаривает Верлена не стесняться и пойти всем вместе после окончания рабочего дня в ресторан, чтобы и отметить окончание недели, и первый, слишком, как думается Накахаре, успешный день рабочий Поля, Чуя быстро ретируется к себе в кабинет, принимаясь судорожно проверять все отчеты и дела, что взвалил на плечи свои милейший этот человек. Сидит так до самой ночи, отчего приходится соседку со своего этажа попросить прогулять Оли с Рурой, к чему прибегать приходилось всего несколько раз, — когда точно так же засиживался допоздна, а Дазай уезжал в соседние города в мини-поездки, чтобы договариваться с различными издательствами о сотрудничестве, — и хотя Чуя по-прежнему остался таким же тревожным и параноидальным, хотя бы в том, чтобы близкой подруге по лестничной клетке отдать дубликат ключей на такие непредвиденные случаи, уже преуспел, хоть и не без тревожных мыслей. Вот только сильно засидеться в тишине и работе даже ночью ему не дают, стучат тихонько в дверь кабинета, оглушая привыкший к ночному затишью людскому слух Накахары, отчего тот вздрагивает и, пытаясь в панике выбрать, сказать сейчас: «Кто это?» или «Входите», просто ставится перед фактом, что уже к нему заходит не дождавшийся ответа посетитель, и во тьме не сразу понятно становится, но теплый свет настольной лампы быстро освечивает основные черты улыбчивого лица нового замдиректора. — Pourquoi vous êtes encore là? — Поль, остановившись в середине небольшого кабинета с двумя стаканчиками кофе и картонным пакетом, дурно пахнущим сладкими булочками, от запаха которых отчего-то Чую начинает мутить, смущенно улыбается, словно виноватым себя чувствует за столь внезапное появление. — Travail? — Чуя неосознанно отвечает вопросительной интонацией, отчего сам же расценивает свое поведение каким-то злым, но он ведь совершенно не злой, он просто до смерти напуган! — Et pourquoi vous êtes là? — Vous n'êtes pas venus avec nous, — Верлен расценивает слова Накахары как продолжение диалога, подходит ближе, отчего все его лицо озаряется светом, и садится напротив, протягивая кофе и картонный пакет Чуе. — Alors, j'ai pensé que vous auriez peut-être faim. Накахара смотрит на включенный рабочий компьютер, на стопку различных документов на столе, на улыбку Поля, на такой необходимый кофе и тошнотворные сладкие булочки, и решает, что познакомиться с новым работником, причем ближайшим теперь по рабочим делам работнику к нему, не особенно-то и страшная идея.

***

Чуя совершенно не понимает, что это за чувство внутри такое, что никак не похоже на обычные и ему привычные во время разговоров с новоприобретенными друзьями, коллегами или простыми прохожими, когда проводит за болтовней бесполезной с Верленом несколько часов, совершенно позабыв, что в пять утра приземляется самолет Осаму. Вроде и не особенно много сходств у них, но какое-то чувство такое странное на подкорке скребется, что словно бы откопал что-то далекое, что-то смутно знакомое и уже давно забытое, отчего даже разъезжаться по домам не хочется, когда в сон уже неприлично сильно клонит. За эти несколько часов Накахара узнает, что, прожив всю жизнь в Меце, городе на северо-востоке Франции, о котором толком и не знал ничего, кроме того, что в нем располагается знаменитый музейно-выставочный филиал знаменитого парижского центра Помпиду, Поль, решив посветить себя искусству и окунуться в него с головой, на последние деньги переехал в Париж, где в итоге лишь обрел конкуренцию и выходящий из нее кризис творческий, вот и стал Руан в итоге его последним шансом, а тут он, Накахара, с процветающей артшколой, постоянными выставками, мастер-классами и всеобщим признанием, и отчего-то так хорошо, так тепло становится у Чуи на душе после разговора этого, что даже ловит себя на мысли, что в одинокий дом не хочет возвращаться, ведь там не будет теплого Осаму под боком, которому еще и поведать об улучшении отношений с Верленом не получится. Сам Дазай объявляется в зоне доступа только к шести утра, прислав фотографию с сонным, но ужасно довольным Ацуши в салоне такси, и отправив несколько сообщений о больных после перелета ушах и желании лечь спать прямо на асфальте. Этой информации, очевидно, маловато распереживавшемуся за последние дни Накахаре, хоть и признает, что Верлен славно помог чуть обмануть нервы и перестать тревожную карусель пускать по кругу хотя бы на пару часов, однако сильно не пытается наседать, лишь желает удачи и спрашивает о планах на день. Насыпав по возвращению домой корма животным и немного поиграв в кровати с Хару, Чуя ложится спать, когда экран телефона, лежащего на пустующей без хозяина подушке Дазая, вспыхивает светом от прибывшего сообщения, и Накахара не совсем уверен, что ему ответить на признание Верлена в том, как сильно ему понравился их уютный разговор, но в конечном итоге решает, что обычного «Спокойной ночи» вполне хватит, чтобы не переступать сильно грань рабочую, хотя есть у него много уже друзей, образовавшихся на работе, но отчего-то именно дружба с Полем ему кажется слишком странной, и он не знает даже, почему мысли у него такие вдруг появились, но и слишком устал он, чтобы желание думать о таком вообще возникло, и решает, что, чем быстрее он уснет, тем лучше.

***

Оказывается, лететь в самолете одному, имея с таким вот видом транспорта хоть и давнюю, и даже проработанную, но все же оставшуюся с ним на всю жизнь травму, совершенно невыносимо, хоть и не так тяжело, как могло бы быть без ее проработки, или если бы поехал несколько лет назад вот так. Весь полет Осаму бесполезно пытается уснуть, но за закрытыми веками тут же вспыхивает призрак прошлого, от которого никак не может ускользнуть, вырваться из этих скелетированных объятий, переключиться, а затем начинается турбулентность, отчего даже поверить успевает, что скоро к этому призраку самому и попадет, а затем болезненная для ушей посадка, но это и к лучшему — острая боль в перепонках позволяет забыть о страхе полетов и Тэцуо, а затем, когда проходит паспортный контроль, толком ничего не слыша, и вовсе уходит от ожидающей с распростертыми руками панической атаки, потому что вовремя замечает взволнованную белую макушку, ожидающую в холле. Поехав с одной только ручной кладью, наполовину даже не своими вещами забитой, а попросту подарками, Осаму быстро пробегает меж людей и наваливается на едва его заметившего Накаджиму, практически падая с ним на пол, если бы не вовремя подхвативший их двоих Акутагава. — Ты так изменился! — восторженно кричит Дазай, слыша весь шум аэропорта приглушенно и ежась от стреляющей боли в ушах, — И Акутагава-сан пожаловал! — Не зови меня так, — ворчит Рюноске, отходя на шаг от обнимающихся братьев. — Все такой же ворчун, — Осаму поворачивает голову в его сторону, одаривая счастливой улыбкой, и чуть отстраняет Ацуши за плечи, чтобы взглянуть в родное лицо. — Я даже не замечал по видеосвязи, как сильно ты повзрослел! Ацуши смеется и выпутывается из объятий, потирая взмокшие глаза. — Максимум, что во мне изменилось, это мешки под глазами, знаешь. — А ты все такой же трудяга, — уже без былых ярких эмоций, намного тише и с нотками грусти в голосе добавляет Осаму, взъерошивая белокурые волосы. — Поехали домой, я жутко устал! — Наконец-то увидишь наш кошачий ад, — Акутагава первым поворачивается в сторону выхода, увлекая за собой Ацуши, взяв его руку. — Тебе они нравятся, — Ацуши тянет за собой и Осаму, забирая на ходу его сумку. — Мои коты всем нравятся. Дазай, идя следом за братом, счастливо выдыхает, напрочь забыв о своих тревогах по поводу их воссоединения, панике во время полета и бесконечных травмирующих воспоминаний, потому что больше это его не волнует. Потому что он с головой окунается в родной, с годами не поменявшийся запах, разговоры и улыбки, и это настолько одурманивает, настолько переполняет его легкие, что он не может нормально вдохнуть, словно и вовсе разорвется от счастья на части, если попытается. И он еще не дома, он еще не вернулся на родные улицы и не увидел всех родных лиц, но Осаму, залезая вместе с Ацуши на задние кресла такси и провожая взглядом здание аэропорта, полностью осознает, что именно означает выражение: «Возвращение домой». Потому что упавший на плечо Накаджима и есть его собственное возвращение домой. И он продолжает окунаться в эти чувства с головой, и он совершенно не хочет выныривать.

***

Всю поездку до дома Накаджимы Осаму проводит в состоянии полнейшей асфиксии, потому что, черт, ну как же дух захватывает и грудь вся не то от тоски, не то от радости, граничащей с эйфорией, разрывает от всех этих улиц, не просто знакомых из-за родной страны, а по-настоящему знакомых, потому что вот у этого магазинчика однажды ждал Гин после университета, в переулке, что завидел, пока такси стояло на красном светофоре, фотографировал Ацуши с Рюноске, потому что свет красивый падал, едва заметный из-за большого скопления народа вход в метро сразу же в памяти вспыхивает одним давним празднованием нового года, когда абсолютно полностью в стельку пьяный бежал навстречу прибывшим Оде с Анго, а потом и вовсе проезжают мимо автобусной остановки, согласной маршруту старого автобуса Накахары до дома, и прям как наяву видит всех их поездки, все их разговоры и последующие события тех дней, и Дазай практически подпрыгивает на месте от нетерпения, когда наконец выходят из такси и идут прямиком в апартаменты Ацуши и Акутагавы, где предвкушает встречу с пушистыми комками четвероногими. — Ах, родной запах, родные просторы! — на выдохе со счастливой улыбкой произносит Осаму, чувствуя, как сердце сжимается от увиденной обстановки. На встречу сразу выбегает три откормленных котика, которых Накаджима периодически находил на улице и забирал себе, чему Осаму искренне радовался каждый раз, когда по видео созванивались и нового члена семьи брат показывал, пока на фоне ворчал Акутагава. — Будешь что-нибудь? — спрашивает Ацуши, проходя мимо заигравшегося с котами Дазая. — О, я хочу сам похозяйничать на любимой кухне! Рюноске театрально вздыхает, закатывая глаза, словно с ребенком каким заставили сидеть неугомонным, и уходит в гостиную, не желая ни секунды наблюдать за собственной кухней, вот-вот превратившейся из убранной в разгромленную, потому что всегда так выходило, когда Дазай на ней появлялся, и Акутагава уверен, что за три года ничего не изменилось. Изменилось только его желание вновь увидеть Осаму и Ацуши вместе, но он быстро прогоняет эти мысли, потому что вспоминает, что вообще-то терпеть эту шпалу забинтованную не может. Да, определенно точно терпеть не может, и совершенно не рад он, что этот ходячий ужас будет жить с ними минимум неделю, а то и больше, ведь он как таракан, если появился, так никогда не исчезнет. На кухне Осаму обнаруживает четвертую кошечку, самую старшую из всех, с милым белым пятнышком прямо на носике, которую так и прозвал Пятнышком, и вот наконец-то увидел ее вживую, а ведь она появилась спустя всего пару месяцев после его переезда, и вот словно бы долгожданное знакомство произошло, да еще и самая ласковая она из всех новых жильцов в доме этом, поэтому Ацуши принимается за готовку завтрака и кофе самостоятельно, прекрасно понимая, что Дазай не отклеится от котов его еще минимум час.

***

Несмотря на выпитый кофе и ужасную усталость, Осаму сразу же перестает хотеть спать или хотя бы полежать в обнимку с котами, когда узнает, что Гин, Ода и Анго собираются устроить сюрприз и приехать вечером отмечать возвращение Дазая, и причем узнает это все их действо совершенно случайно из-за пришедшего уведомления на телефон Ацуши, отчего весь сюрприз накрывается, но его это совершенно не расстраивает, наоборот, только стимул не заснуть появляется, а вместе с ним и ужасная детская скука и незнание, чем себя до этого времени занять, словно ребенок какой, что никак уснуть не может из-за предстоящего дня рождения. Решает занять себя хождением по всем комнатам, досконально выискивая то, что изменилось, дополнилось или так и осталось прежним в интерьере. Из нового, помимо четырех котов, Осаму сразу замечает аквариум с рыбками в гостиной, и это так трогает и улыбку вызывает, что по-настоящему верить начинает внезапно, что не вспомнилось это, а вот и правда вдруг очутился подростком, заглядывающем в комнату Ацуши в доме родительском, чтобы предложить вместе посмотреть что-то, да уроки подольше не делать, и вот пока Накаджима занимается какими-то там своими делами, маленький Дазай привычно опускается рядом с аквариумом, стуча пальчиком по стеклу. Вот и сейчас делает то же самое, совершенно не замечая пристального взгляда Ацуши, вернувшегося с кухни и плюхнувшегося на диван. — Мне было тяжело без тебя, знаешь, — вдруг выдает Накаджима, и пока Дазай дергается от неожиданности и застывает на корточках у аквариума, Ацуши спешит взволнованно добавить: — Я не пытаюсь тебя обвинить, я просто... Не знаю, мне просто нужно было это сказать. Но я не виню тебя! Накаджима хочет начать говорить что-то еще с целью оправдать себя, хотя совершенно и нечего тут оправдывать, но быстро закрывает рот, стоит Дазаю выйти из сконфуженности, осознать слова брата и печально, искренне и по-своему понимающе улыбнуться. — Ох, Тигренок, — отлепившись от аквариума, Осаму быстро оказывается рядом на диване, вовлекая брата в объятия. — Прости, прости меня, что так и не приехал. Мне так сильно тебя не хватало, будто часть меня вырвали! Я столько раз сидел на сайтах с авиабилетами, но так и не решался, потому что... Честно говоря, мне бы хотелось забрать тебя с собой навсегда, но я знаю, что ни ты, ни противный Акутагава-сан не согласитесь! Дазай отвлекает и себя, и Ацуши от серьезности и важности разговора шутками, но Накаджима слишком хорошо его знает, и он совершенно не обижается, позволяя себе рассмеяться, и лишь едва ощутимо крепче обнимает Осаму, только этим показывая, что его слова были услышаны, что они были важны для Ацуши и что он осознает, как тяжело было Дазаю не только прожить в разлуке три года, но и признать этот факт. И когда Осаму предлагает позвать Рюноске и посмотреть какой-нибудь фильм, Накаджима готов разрыдаться от этого всего, словно маленький ребенок, потому что он не слышал этих слов так долго, он не слышал этот голос вживую так долго, и, разрывая объятия, чтобы позвать Акутагаву и принести сладости с кухни, Ацуши осознает, что готов сделать все, что Дазай только попросит, лишь бы снова услышать его рядом, не искаженным звуковыми помехами, и чувствовать его присутствие не из-за видеосвязи, а из-за банального физического контакта, даже если легкого и едва уловимого, даже если случайного. Ацуши слишком сильно скучал, и он понимает, что находится в до смешного детской позиции, но к черту эти все психологические ярлыки, если это действительно правда, если он действительно все три года, будучи взрослым парнем, тосковал, плакал и ждал старшего брата больше всего на свете, и наконец-то дождался. Потому что он едва смог пережить смерть приемной матери, ставшей по-настоящему, хоть и не кровно, но действительно родной, потому что он едва строил из себя взрослого, когда нужно было ухаживать за вечно болеющем отцом, но страшнее всего ему было только в тот день, когда Осаму покинул его, покинул на долгих три года, в первый из которых пришлось долго и упорно переживать эту самую потерю и учиться жить без него, и теперь, когда, возможно, самая близкая эмоционально часть его семьи вновь вернулась к нему, Ацуши готов сделать все, от него зависящее, возможное и невозможное, лишь бы удержать это воссоединение подольше. Потому что, в каком бы возрасте он ни был, ему по-прежнему будут нужны эти объятия, этот голос и весь Осаму в целом, из-за которого Ацуши неизменно возвращается в детство.