Ссадины

      Глаза безразлично петляют по окружающему. Оно кажется плоским — будто Андрея засунули в коробку с разукрашенными стенами, рисунки на которых двигаются. Есть только он и высокий барный стул, на котором он сидит, поставив ноги на самую верхнюю перекладину. Всё ощущается нереальным, неправдоподобным, неестественным. Может, никто ничего не видел, а Андрей ни на кого не сорвался и сейчас проводит тут очередной апатичный вечер, как в старые времена?       Выдумки не могут быть такими яркими. Андрей не придумал как минимум Диму. Такого придумать невозможно. А значит Глеб, проблемы на работе, долги и не только — это та же реальность. Чувствует, как будто вокруг происходит какая-то катастрофа, а он стоит и смотрит, не в силах спастись или предотвратить её.       Что ж, мысли всегда слишком тяжёлая пища. Последний выбор, который Андрею хочется сделать сегодня тоже не особо очевиден. Сначала познакомиться, а потом напиться, или сначала напиться, а потом познакомиться? Глядит то на заинтересовавшего мужчину в толпе, мирно болтающего с красивенькой официанткой, то на барную стойку, на льющийся по стаканам алкоголь. Пелена слёз мешает чужие силуэты, неон и очертания интерьера в одно размытое нечто.       Андрей думает, он ставит себе некорректный вопрос. Зачем выбирать между этими вариантами, если ему никто не мешает сначала напиться, потом познакомиться и снова напиться.       Может, ему станет так плохо в моменте, что этот Глеб покажется маленьким жизненным недоразумением, а не трагедией? Хотелось бы всё в этом мире воспринимать как недоразумение, но насколько больно и плохо должно быть внутри, чтобы не считать нужным фокусироваться на этих житейский неурядицах? И хочется ли это проверить, чтобы узнать?       Ещё не совсем ночь — людей в баре немного. Андрей медленно нагибается к бармену, просит чего-нибудь подешевле и покрепче. Специально пошёл в обычный клуб — в тематических как-то не принято пить, а здесь ещё и люди попроще, с ними легко будет договориться. Они здесь за коротким и лёгким удовольствием. Как и Андрей.       Пока он делает заказ, объект его интереса успевает пропасть из поля зрения. Хмурится, но тут же забивает, — не велика потеря, тем более бармен уже двигает полный стакан, Андрей жадно выпивает половину. Немного расслабиться не помешает.       С трудом выдыхает на кривой улыбке, когда чувствует, что тяжесть его отпускает. Помогает — и это главное. И плевать, что он так долго держал себя в руках, чтобы снова не сорваться. Надо как-то примириться с этой вредной привычкой. Всё равно он не сможет жить без неё. Это точно без шансов. Потерять несколько лет жизни — такой жизни, как у Андрея — не великое горе.       Копошится в рюкзаке — ищет наушники. Пить во внешнем шуме, не заполняя голову чем-то посторонним, кажется, невыносимо. И чужие возгласы перебивают всё и без того никакущее настроение. Андрея жутко раздражают счастливые люди: они слишком громкие. Было бы у него счастье — он бы никому-никому. Тихо прятал бы его от всех, лишь бы не забрали. Ну ничего. Где-нибудь в другом месте, когда-нибудь в другой жизни… Оно настигнет его.       — Привет, один? — шугается низкого скрипучего голоса, чуть не выпуская рюкзак из рук. — Я Юра.       Тот самый. Что ж, удача сегодня оступилась и нечаянно зашла на сторону Андрея. В нём тут же включается та развязность — а своё отпугивающее унылое табло он демонстрировать всё равно не собирается, — возникающая от абсолютной безысходности. Когда в голове нет разделения на смелость и трусость, потому что самое страшное уже прожито и хуже не будет. Наверное, так даже легче. Когда терять нечего, ты можешь только приобрести.       Андрей в этот вечер приобрести хотел крепкие руки и садистский разум, не обременённый излишней дотошностью и, пожалуй, не испытывающий к нему полового влечения. Конечно, собрать такое комбо… Госпоже удаче будет не легко, а она стараться ради Андрея, как он сам понял ещё несколько лет назад, точно не намерена.       А привередливости и нет. Андрей, кажется, согласен на всё. Расслабленная кривенькая улыбка расплывается по лицу.       — Один. Андрей, — легонько хлопает по высокому стулу рядом с собой, приглашая. Юра явно рад такой инициативе.       — Я видел, как ты пялился на меня.       — Значит, ты тоже пялился на меня?       — Справедливо. Получается, тоже пялился, — двигается слишком близко, так что хочется оттолкнуть со всей силы, но это сейчас только помешает. Пьяненький и приставучий, думает Андрей, глядя, как быстро и близко Юра наклоняется к нему, петляет заторможенными глазами.       Приятного мало, но игру надо продолжать, если уж Андрей побыстрее хочет расправиться с тяготящими эмоциями, сдавливающими внутренности.       Андрей, изящно вильнув телом, вовремя уворачивается от поцелуя. Он качает головой зазывающе двигает указательным пальцем, приглашая наклонить ухо прямо к его рту.       — Давай сначала о моих желаниях, а потом о твоих, — заговорческим голосом шепчет он, надеясь, что второй части его предложения удастся избежать. Скажет, что голова болит или ему внезапно понадобится куда-то бежать. Андрей с вероятностью девяносто девять процентов знает, чего от него хотят. Ухмыляется — видимо, с официанткой не вышло.       — И какие же у тебя желания, крошка?       — Сначала, я думаю, надо уединиться.       — Так? — приятно удивлён такой скорости. Официантка, видимо, его долго морила. — Ко мне или…       — К тебе, — отрезает Андрей, залпом допивая стакан и спрыгивая с высокого барного стула. Может, он и сам рад, что всё идёт так быстро.       Юра раскошеливается на такси, а Андрей выдыхает с облегчением, что не успел много выпить — сейчас бы его вывернуло от качки. В салоне происходит ещё одна попытка поцеловать, но Андрей опять тактично отворачивается. Тогда ему на бёдра по-собственнически ложится чужая ладонь — хорошо, эту наглость он ещё в силах проглотить.       Как только дверь закрывается, Андрея прижимают к стене, беззастенчиво облапывая всё. Он спешно расстёгивает чужой ремень и вытягивает его из шлёвок. Юра похабно ухмыляется, пока с долей разочарования не понимает, что Андрей дальше не собирается продолжать. Ему, оказывается, действительно ремень нужен, а не его уже напрягшийся член. Ладно, в царящем полумраке можно без особого напряжения сделать вид, что всё хорошо, что так быть и должно. Здесь, за покрытыми тенью глазами, скулами и губами, эмоций особо не разглядишь.       Всучивает ремень в руки, глядя с серьёзностью.       — Давай, только не жалей силы, — Андрей проходит в квартирную полутьму, осматриваясь. Небольшая студия — всё как на ладони. Ищет, где бы пристроиться, попутно скидывая с себя всю одежду. Останавливается около небольшого стола и приценивает. Чувствует жадный взгляд на своём обнажённом теле. С неприятным волнением нагибается к поверхности, опираясь на предплечья. Ноги только максимально плотно сводит вместе — пусть равновесие держать будет сложнее — спасается хоть на немного от возможных взглядов, полных похоти. Оборачивается на смятённого Юру, закатывает глаза, понимая, что придётся объясняться. Только бы его не сочли совсем поехавшим и не выгнали.       — Мне нужна боль. Без неё не получится, — вообще-то, с ней тоже, знает Андрей. А ведь он так и не придумал, как слиться с продолжения вечера. — Давай, разве это сложно? Раз тридцать.       — Ладно, давай попробуем, — скептично говорит Юра, подходя ближе. Он явно не понимает этих замашек. Он мешкает и жутко мнётся. Какая же ванилька, думает Андрей. Юра будто чувствует его нетерпение. — Это вообще-то сложно… А если я…       — Просто бей, — резко и чуть повысив голос, просит Андрей, но сразу же смягчает, пугаясь такого себя. — Всё нормально, я скажу, если что-то пойдёт не так.       Прошлые следы на Андрее как раз исчезли. Давние полоски полностью растворились дня три назад, а покраснения от Диминых шлепков почти сразу, на следующий день.       Художники, наверное, тоже не любят смотреть на чистые холсты?       Юра бьёт внезапно и с ощутимой силой. Андрей вскрикивает, дёргая руками в импульсе прикрыться, успокоить обожжённую кожу.       — Слишком сильно?       — Не-не, — спешно мотает головой Андрей, пытаясь чуть прийти в себя. Отходит от стола и нащупывает свои джинсы, вытаскивая ремень. Протягивает Юре. Теперь он озадаченно смотрит на два. — Стяни мне руки, так будет лучше, — Юра обхватывает его запястья, Андрей снова останавливает. — Нет, за спиной.       Опирается обратно на стол — точнее ложится грудью и прислоняется щекой, чувствуя, как запястья плотно огибаются ремнём.       Снова ждёт удара, ёрзая на месте. Юра бьёт, и вот теперь Андрея устраивает всё: боль, его беспомощность и уязвимость. Он обрывисто дышит, после каждого удара замирая, чувствуя, как от шока всё внутри хочет вывернуться наружу. Он с радостью бы ещё покричал, но это напугает и остановит, а потом ещё придётся успокаивать и объяснять, что плач, ор и вой в таких ситуациях — норма.       Под конец первой десятки Андрей не может сдержать слёз. Слабак, думает он. Обычно и после двадцати ещё держится. Юра бьёт крайне неумело, иногда попадает по копчику и неравномерно — большинство ударов приходится на левую сторону.       Не нравится, совсем нет.       Андрей резко осознаёт себя в моменте, пытаясь понять, зачем ему всё это сейчас. Почему он не успокоился, прежде чем импульсивно решать свои проблемы таким образом? Он бы мог позвонить Диме, выговориться ему и попросить забрать. Тот же учил его приходить в себя, когда голову захлёстывают эмоции. Андрей вспоминает, как сидел прямо перед ним, на полу, с закрытыми шарфом глазами. И было так спокойно и хорошо. И как стыдно сейчас. Он снова наступил на те же грабли.       — Стой-стой, пожалуйста, всё, — тихо просит он, стол под щекой уже весь мокрый. Ноги дрожат. Андрей не находит в себе сил поднять тело и выпрямиться. Шероховатая ткань чужих джинсов прижимается к распалённой коже. Ещё не легче.       — Доволен? — ласковый шёпот прямо над ухом. Андрея блевать тянет от таких интонаций. Внезапно ему становится так противно, что тело сводит лёгкой судорогой. От каждого прикосновения — липкие холодные мурашки. — Какой же ты сексуальный, когда в слезах.       Андрей резко перестаёт плакать. Чувствует, сейчас нужно спасать свою задницу. Шипит, пытаясь увернуться от настойчивого трения.       В горле застывает ком, когда чужие руки тянут его за бёдра, заставляя прогнуться. Андрей пытается сползти со стола, упасть на пол. Чужое тело плотно придавливает сверху. Язык проходится по ушам, руки мнут тело, скользят к его вялому члену, который от таких ласк не то что встанет, а втянется внутрь.       Андрей дёргает сцепленными руками, но не может ничего сделать. Пытается закричать или хотя бы издать недовольный звук, но со стороны выглядит как рыба, выброшенная на сушу, — беспомощно двигает губами, задыхаясь, будто воздух отовсюду резко выкачали.       Ему удаётся слабо пнуть ногой в Юрины колени. Тот чуть отходит, пытаясь понять, чем и за что. У Андрея получается немного совладать с шоком.       — Не надо, я не готовился… — тихо говорит он, поднимая тело со стола на дрожащих ногах. Юра, кажется, и не расстраивается, подходит ближе и начинает зацеловывать. Тычется в губы, гладит по спине и чуть оттягивает волосы. И снова водит рукой по члену, будто веря, что он у Андрея от него встанет. Может, это бьёт по его эго?       — Ничего страшного, ты же можешь взять в рот, — опять этот сладкий шёпот. Разве не видно, что Андрей вообще не в состоянии?       Он испуганно отшагивает назад, упираясь в стену — чёртова квартира метр на метр. Юра с силой давит на плечи, Андрей, путаясь в своих ногах, приземляется на колени, чуть не падая, — а ему даже руки перед собой не поставить — его придерживают.       Стоит прямо перед Юрой, у стены. Андрея начинает тошнить. Он замирает на месте, прислушиваясь к своему дыханию. Ему срочно надо успокоиться. Медленно считает про себя, игнорируя какие-то речи сверху. Ощущает стену позади и твёрдый пол. Видит чужие затёртые джинсы, топорщиеся около ширинки.       Отворачивает голову в сторону и недовольно мычит, неуверенно поднимаясь сначала на одну, потом на другую ногу.       — Развяжи руки, — доверяя, поворачивается спиной. Юра, наверное, наивно думает, так будет удобнее доставлять ему удовольствие. Ремень ослабевает. Андрей расправляет его и тактично обходит Юру, принимаясь собирать вещи по полу.       — И ты уходишь? — он, кажется, вообще не осознаёт.       Андрей очень быстро одевается, так, что ответа на заданный вопрос не требуется. Да, он наобещал, а теперь сливается. Ему даже немного жалко его. Но только немножко.       Конечно, перед уходом ему высказывают пару лестных — спасибо, что не с применением силы. Андрей не запоминает. Он, вообще, плохо помнит, как добрался до Диминого подъезда, да ещё и с двумя бутылками, где-то по дороге купленными. Две мало, он сто процентов взял бы побольше — наверное, денег не хватило.       В нём ещё просыпается совесть, и он допивает всё, что может в себя влить, на детской площадке, бутылки оставляет в покоцанной урне.       Дима спит, свет везде погашен, и Андрей этому просто безмерно рад. Он пьяный и жутко неуклюжий. Его еле соображающий мозг напрягается из последних сил, чтобы координировать движения, спасая от падений, промахов и столкновений. Андрей тихо умывается и заваливается в кровать, тут же вырубаясь.       Спит очень поверхностно. Дёргается и резко просыпается, когда дверь чуть скрипит, а сверху на него ложится одеяло.       — Спи-спи, — шепчет Дима. Андрей плохо его видит, слышит только голос в полутьме. — Я поставил тазик рядом. Вдруг понадобится. И салфетки.       Андрей судорожно хватается за его руку и заставляет опуститься на кровать.       — Ты злишься? — спрашивает он, глядя в упор. Сознание затуманенное, будто всё это снится.       — Сержусь — это неподходящее слово, — Дима серьёзен, но спокоен и точно не злой. — У всех бывают трудные времена. Но об этом мы утром поговорим.       — Ладно… Спасибо.       — Отдыхай. Попозже принесу тебе таблеток от головы. Выпьешь, если тяжело будет, — поднимается, аккуратно высвобождаясь.       Андрею в голову ударяет странный импульс, что-то в памяти всплывает, он сам не понимает, откуда в его голове такие мысли, но они точно не оставят его в покое, если он не скажет. Смутные картинки плавают перед глазами. Это всё точно один большой слишком реалистичный сон.       — Дим, Дим, стой, покорми кота.       — Андрюш, — он ласково, кажется, смотрит, вероятно, удивляясь тому, насколько сильно бредит Андрей. — У нас нет кота.       «У нас» греет слух. Андрей улыбается, но мысли всё равно не оставляют.       — Покорми кота, а то он сдохнет к утру.       Дима сам напрягается от такой настойчивости и прислушивается к тишине. Слуха касается еле различимое шуршание. Андрей, сам не понимая, показывает на рюкзак, брошенный у двери.       Дима дёргает за молнию и вытаскивает оттуда этот оказавшийся вполне реальным бред. Серый, замызганный и явно очень старый кот. Дима не уверен, что он самостоятельно сможет стоять на лапах, если его сейчас опустить.       — Где ты его нашёл?       — Я ничего не помню, — качает головой Андрей.       Им обоим требуется пауза, чтобы переварить эту находку.       — Ладно, я разберусь, — вздыхая, Дима оглядывает свой новый объект заботы. — Спи, — строго шикает Андрею и тихо выскальзывает в коридор, плотно закрывая за собой дверь.       Андрей мягко улыбается, чувствуя лёгкое просветление в его не самом хорошем состоянии, хоть и тело жутко ломит, и задница болит нещадно. Теперь он в безопасности. Ему нечего бояться. Здесь его на него не посмотрят с осуждением. И всё будет. Как-нибудь. Это проблемы завтра.

***

      На часах под двенадцать, а в окно бьют лучи — первый солнечный день за последние две недели. Андрей проспал работу — да и ладно, разве он собирался идти туда после вчерашнего?       Кутается в одеяло и сворачивается калачиком, натягивая на лицо мягкую улыбку. Может, слегка истеричную и безысходную, но улыбку. Да, его шатает из стороны в сторону. Такая жизнь — вчера плакал, сегодня улыбается. Или ему обязательно надо было пережить предыдущий день, чтобы сейчас подумать «может, всё не так плохо»?       Это мирное удовлетворение длится недолго, как только организм чуть отходит от сна, последствия вчерашнего дают о себе знать: руки ломит, голова ноет тупой болью, на спину лучше не ложиться. Он весь вспотел за ночь — даже не снял одежду. Теперь ещё и знобить начинает.       Слышится какое-то тихое шуршание из-за двери, будто кто-то водит по ней металлической щёткой. Андрей нехотя открывает глаза, пытаясь понять, что является источником звука. Потом слышатся глухие шаги и Димин шёпот «разбудишь же его». Недовольное мяуканье проясняет ситуацию. Приходится напрячь мозги, чтобы снова вспомнить про этого кота. Шкрябанье его коготков о дверь продолжается. Андрей даже отсюда чувствует, с каким лицом Дима смотрит на это кошачье упрямство. Дверь всё же чуть-чуть приоткрывается, и кошак самодовольно входит внутрь. У него серая жидкая шерсть, местами выдранная, костлявые лапы, которые, кажется, еле его держат, и приплюснутая морда, с торчащими в разные стороны белыми усами.       Следом за ним выглядывает Дима.       — Уже не спишь? Я волновался, что он тебя разбудит.       — Я ж его притащил, мои проблемы. Кис-кис-кис, — Андрей немного отодвигается вбок, чтобы освободить немного места на кровати, и хлопает по ней рукой, приглашая. Коту правда абсолютно всё равно — он садится посередине комнаты и утыкается глазами в ножку стеллажа. — Извини, — Андрей виновато опускает взгляд. — Я доставил тебе неудобств.       — Это правда. Но извинения приняты. Расскажешь, что произошло?       — Работа. Снова она. Так получилось, что Глеб неча… — морщится. Тут никаким «нечаянно» даже не пахнет. — увидел фотки… Ну и почалось. Я не очень хорошо помню, что потом было, но вспоминать точно не хочу. Потом напился. Ну видимо ещё кого-то себе нашёл… Мне паршиво от этого всего, — Андрея правда так разъедает совесть, что кажется, он плавает в чане серной кислоты — его собственных моральных убеждений.       — Ладно, — удовлетворённо кивает Дима, подходя ближе. Садится на кровать, прямо на отведённое изначально для кота место. — Тебе сложно справляться с тяжёлыми чувствами?       — Я не выношу их.       — Как думаешь, что самое страшное произойдёт, если ты попробуешь их прожить, а не подавить? — Дима заинтересованно изучает взглядом, а Андрею кажется, будто он вытаскивает из него что-то глубинное и сокровенное.       — Я… Я боюсь, что сделаю что-то плохое. С собой или с другими людьми.       — Например?       — Ну, а вдруг я захочу кого-то убить или сделать ещё какой-нибудь необдуманный импульсивный поступок?       — Я часто думаю, что мне хочется сделать что-то нехорошее с людьми, которые меня раздражают. Но это только мысли. Они безобидны и совсем не обязательно становятся действиями.       — Мне голову снесёт. Я могу сойти с ума.       — Ты делаешь такие уверенные предсказания будущего, а ведь, наверное, даже не пробовал, что произойдёт. Давай так. Сколько бы ты денег поставил на то, что сошёл бы с ума, если бы вчера сразу после работы отправился домой?       Андрей задумывается. Не больше тысячи, думает он, а в голове что-то просветляется. Он поднимает взгляд на Диму и смотрит недоверчиво, как на психо-шарлатана.       — Уже не так реалистично звучит, верно? — он мягко улыбается. — От необдуманных и импульсивных решений спасает минута медленных вдохов и выдохов. Всего шестьдесят секунд. Будет хорошо, если иногда ты будешь вспоминать об этом. Хотя понимаю, под эмоциями голова работает плохо.       — Наверное, мне надо найти себе работу поспокойнее.       — Да, пожалуй, — в Димином голосе мелькает нота сарказма, и Андрей глупо улыбается. — Можно тебя погладить? — внезапно ошарашивает вопросом, вынуждая недоверчиво покоситься. Сначала возникает недоумение, затем внутри вспыхивает что-то тёплое, разгорающееся от фантомных ощущений.       — Погладь, — после небольшой паузы разрешает Андрей, а самому так непривычно, что разрешает кому-то себя потрогать, даже не в бытовом смысле, а в каком-то более чувственном. Погладить — это не случайно коснуться, задеть или прижаться.       Дима забирается рукой в его ломкие влажные от пота волосы и треплет, гладит большим пальцем за ухом, по виску и просто по голове. Андрей сладостно прикрывает глаза, чувствуя, как вот-вот замурчит от такого. Непривычно даже.       Дима осторожно убирает руку, оставляя лёгкое чувство неудовлетворения.       Андрей уводит взгляд в сторону — снова чувствуется весь стыд. А ведь он даже в деталях не помнит, как пришёл сюда. Вдруг наговорил Диме чего-то ужасного?       — Прости, — шепчет Андрей.       — Спасибо хоть, что не говоришь, что больше так не будешь.       — Но… — Андрей правда больше не планирует таких приключений. А потом начинает сомневаться. Ведь и до них тоже не планировал.       — Нет, эти паттерны одним «прости» и чувством вины не лечатся.       — Прости, — единственное, что получается из себя выдавить.       — За себя не извиняйся. Это нормально. Вредно, да, но ты не становишься самым ужасным человеком. В каждом из нас есть гадости, это обыденность.       — А в тебе? — Андрей прищуривается и смотрит проницательно. Дима даже немного теряется, неудобно елозя глазами по застывшему на чужом лице интересу.       Его стопор мгновенно сменяется чем-то поверхностным.       — Да, конечно, — вскидывает руками, Андрею кажется, в его голосе сквозит разочарование в себе. — Я ленивый, неорганизованный и неблагодарный старый дряхлый пень, — загибает пальцы. Потом останавливается, будто пытаясь подобрать ещё больше некомплиментарных слов. Андрей хмурит брови.       — В этом же нет ничего плохого.       — В тебе тоже. Это работает в обе стороны.       — Ладно, — вздыхает Андрей.       — Если будешь себя винить или стыдиться этого, то у тебя будет ещё больше тяжёлых чувств. Сам знаешь, как ты привык с ними справляться. Замкнутый круг.       — Всё так сложно, — закрывает лицо руками. Он погряз в каком-то болоте, кажется, по шею. Так, что ещё в здравом рассудке, но выбраться уже без шансов. Безысходность в самом чистом виде.       — Кстати, я кое-что привёз, — поднимается с кровати, расправляя одежду на себе. — Минуту, — и выскальзывает в коридор, сея лёгкую интригу.       Быстро возвращается, аккуратно протискиваясь в дверной проём с чем-то крупным и продолговатым обтянутым чёрным чехлом. Когда предмет поворачивается в анфас, узнаются контуры гитары. В глазах загорается интерес.       Андрей откидывает одеяло в сторону и садится на край кровати. Дима расстёгивает молнию и передаёт прямо в руки.       Верхняя дека вымазана чёрной краской, на ней неглубокие царапины — будто от когтей. С краю обрывки от содранных наклеек. Струны на колках торчат во все стороны. Андрей по-доброму ухмыляется, чувствуя сколько души в этом инструменте.       — Это моя. Расстроенная, — сморщившись, шипит Дима, когда Андрей мягко проводит по струнам. Даже кот оборачивается, выходя из своего транса. Медленно ковыляет до угла и заваливается на бок, мордой к стене, поджав лапы к телу. Не ценитель, видимо. — Умеешь играть?       — Нет.       — Я подумал, что направлять куда-то энергию от чувств всё равно надо. Вдруг понравится выливать всё в музыку. Знаешь, выучить пару рокерских аккордов и потом хреначить по струнам…       — Когда ты успел?       — Съездил ночью к родителям.       — Они не спят?       — Они привыкли, — улыбается, так же как и Андрей разглядывая гитару, будто впервые.       — У тебя тогда прикольный стиль был. И гитара эта, и свитер, который ты мне давал… Не подумал бы, что ты был таким.       — Хе, — усмехается Дима, как-то ностальгически закатывая глаза. — Был бунтарём, панком и анархистом. А ты?       — Страдал по девчонкам и от максимализма. И розы на заборах рисовал.       — В этом есть какой-то шарм.       — И глупость.       — Она с нами всегда. Поэтому в ней нет ничего осудительного.       Андрей вздыхает, ещё раз оглядывая инструмент в руках. Ставит палец на первую струну и по слуху начинает что-то подбирать. По первым скачущим туда-сюда нотам понятно — старый добрый кузнечик.       — Что мы будем делать с котом? — спрашивает он между нот, мозоля глазами свои пальцы, перебирающие струны. Животное в доме — это всегда лишние проблемы. И лишний рот. Андрей по-пьяни всегда разгорается нежностью ко всем и даже к тем, к кому может питать нелюбовь в трезвом состоянии.       У Димы могла бы быть аллергия. Дима мог бы ненавидеть животных. Дима любит чистоту, а от котов много шерсти.       — Назовём как-нибудь, — оборачивается в угол, на свернувшийся серый комок. — Я подозреваю, он без хозяина.       — То есть оставим?       — Слишком жестоко будет выгонять его. Холодно на улице, а он, видно, старый и больной.       — Хорошо, а имя я придумал! Будет кот Ральф.       — Забавно. И как скажешь. Надо будет свести его к ветеринару.       — Надо… — тянет Андрей, снова чувствуя, что излишне обременил Диму.       — Всё в порядке, разберёмся, — он мягко улыбается, хватаясь за ручку двери. Кивает на гитару, морщась. — Настрой её, ради всего святого. Знаешь, как тюнером пользоваться?       — Разберусь, — Андрей небрежно махает рукой, продолжая что-то наигрывать. Потом внезапно поднимает взгляд, мечущийся по Диминому лицу, излучающему спокойствие. Заразительное. В момент всё забывается, совсем всё-всё, и долги, и Глеб, и работа, и вчерашние приставания. По лицу тоже расплывается нежная улыбка. Андрей понятия не имеет, сможет ли когда-нибудь по достоинству отблагодарить человека перед собой. — Спасибо, Дим, — тихий голос дрожит, а этого «спасибо» снова кажется слишком мало.       Он по-доброму ухмыляется в ответ, даже будто чуть смущаясь. Андрею иногда проступающая из Димы нежность сводит всё внутри.       — Развлекайся. Не буду мешать.