Ссадины

      — Ауч, — шипит Андрей, когда Дима больно дёргает за прядь.       — Извини, сам головой вертишь.       На кухне — едкий запах осветлителя. Приходится мёрзнуть под открытым окном, лишь бы не задохнуться.       — Если смотреть прямо, я не вижу струн.       — С опытом запомнишь гриф и будешь хоть с закрытыми глазами играть. И вообще, десять минут, пока я тебя крашу, можно было и посидеть без гитары.       — Сам дал, а теперь…       — Ладно, мне всё равно приятно, что тебе понравилось. Неделю её из рук не выпускаешь.       — Придётся выпустить ещё на… Сколько мы там будем?       — Думаю, побольше трёх часов. Без учёта дороги.       — И как там его…       — WhipNight, — непринуждённо отвечает. Андрей ухмыляется его английскому произношению. У них в классе тех, кто говорил не с типичным русским грубым акцентом, называли выпендрёжниками. Да, даже тогда существовали железные стандарты. Или ты с пятёрками по английскому, или с пацанами. Усидеть на двух стульях ни у кого не получалось. Андрей всегда выбирал второе. И не только в деле английского. Зато кем вырос. Может, пятёрки по английскому уберегли бы его от выбора карьеры автомойщика?       Он, конечно, уволился, но начальник задерживает не только зарплату, но и принятие его заявления. Приходится тухнуть дома, просто ожидая, пока он соизволит проверить свою почту и официально всё оформить.       Андрей уже подыскал себе вакансию вроде грузчика. Физическая нагрузка, кажется, лучше, чем несколько часов в горячем паре и ядрёном порошке. А ещё с людьми взаимодействовать придётся по минимуму. Таскай коробки, пока не закончатся. Дима бурчит, что спине когда-то настанет «кирдык». Андрей отмахивается, говоря, что, может, поищет ещё.       — А по-русски можно? — выходит из ступора, вспоминая, как услышанное слово звучит, но не понимая, что значит.       — Whip — это кнут. А night — ночь. Но кнут — это так, что-то общее. Там будет много разных прелестей. Тебе понравится. Если захочешь, даже попробуем. Организаторы создают пространство с учётом таких вот желаний… Ты часто бывал на тематических мероприятиях?       — Редко и когда-то очень давно. Когда плохо всё понимал и хотел набраться опыта. А потом навалилось дел, и уже не до этого было. Осталось только желание кому-то подчиниться и почувствовать физическую боль, и я относительно спокойно с этим сосуществовал.       — Интересно, как ты будешь воспринимать всё это сейчас. Знаешь, для меня это психология в первую очередь. Я могу и пальцем нижнего не тронуть, а мы оба получим удовольствие. Чисто из-за психологического взаимодействия. Проведём потом с тобой такой эксперимент, как думаешь?       Андрей перестаёт дёргать струны и заливается цветом — хорошо, Дима не видит. Опускает голову от смущения и снова шипит от боли, когда прядь слишком сильно натягивается.       — Посиди ровно, осталось чуть-чуть. Если сложно, могу верёвки принести. Но вязать тебя мне придётся дольше, чем тебе сидеть связанным. Пожалей меня.       — Ладно-ладно, — бурчит, снова дико смущаясь.       Дима заканчивает и с облегчением снимает перчатки. Да, без них бы эта ядрёная дрянь растворила бы ему руки. Ну мог же Андрей попросить у него нормальный осветлитель, а не сам купить самый химозный и дешёвый. Проверенный и родной, говорит он. Дима только непонимающе качает головой.       День близится к ночи, на улице уже давно стемнело. Андрей чувствует какое-то сладкое изводящее предвкушение. Дима даёт ему свою белоснежную рубашку — она оказывается почти впору, чуть-чуть большевата, но так даже лучше — это сгоняет флёр официоза и важности того, что будет. Брюки ему тоже подгоняют. И подтяжки. Когда Андрей их защипывает за передний край штанов, скрестив на спине, Дима просит закрыть глаза, потом легонько оттягивает их и отпускает. На не находящего себе места в преддверии поездки Андрея такие махинации действуют особенно впечатляюще. Чувствительность от волнения сильно обостряется.       В общем, Андрей вопреки своей привычке собираться сломя голову в последний момент, готовый сидит на кухне, когда до девяти — то время, когда они договорились выезжать — ещё сорок минут. Стучит пальцами по столу, пытаясь выровнять дыхание. Он заведён и взвинчен. Дима копошится уже долго. А в одиночестве переживать этот иррациональный тремор просто тяжело.       Всё со свистом вылетает из головы, когда он непринуждённо появляется в смокинге. Чёрная приталенная жилетка, брюки, галстук и акцентная ярко-розовая рубашка. Ему в отличие от Андрея всё впору и сидит по фигуре просто отлично. Одежда так облегает его руки, грудь и бёдра, подчёркивает здоровую стройность, что Андрею кажется, он сейчас захлебнётся в своей слюне — смотрит как пёс на косточку, распахнув рот.       Дима поправляет манжеты, закатывает рукава до локтей. Подходит близко-близко. Мягко касается рукой подбородка и чуть приподнимает, вынуждая сомкнуть губы.       Андрея от этого жеста где-то на ментальном уровне расплющивает в блин и сворачивает рулетиком. Он молча и покорно смотрит в Димины глаза. За последние пару дней тот стал смелее в прикосновениях, потом даже не спрашивал разрешения. Андрей не возражает — Дима медленно двигает границу между ними.       — Самый красивый, — ласково проводит большим пальцем по щеке и опускает руку. — Рад, что тебе всё подошло.       — Не борзей, — Андрей чуть уворачивается, хотя сам понимает — только для того, чтобы подразнить и так просто не раскиснуть. Дима завораживает своим особым шармом, от которого можно впасть в какую-то лёгкую форму забвения.       — Всё равно самый красивый.       — Сказал человек, от вида которого у меня сейчас чуть челюсть вниз не упала.       Дима хмыкает, проходя в прихожую и принимаясь натягивать на руки тонкие кожаные перчатки. Андрей думает, они оба не умеют принимать комплименты. Отнекиваются, переводят тему или просто отмалчиваются.       Одеваются, выходят. На улице сегодня даже относительно тепло и безветренно. Вот бы вся зима была такой — сухой и тёплой. Никакого снегодождя, гололёда и мокрой грязи.       Молчание давит всю дорогу.       — Я волнуюсь, — говорит Андрей, когда Дима подталкивает его к красивой застекленной двери.       — Это естественно. Я буду рядом с тобой, — твёрдо отвечает Дима, глядя прямо в глаза. Андрей верит.       В холле, вид на который открывается сразу после входа, никого нет, совсем пустой. Андрей непонимающе хмурит брови.       — Ты же не думал, что это всё будет вот так у всех на виду? — кажется, Дима замечает это смятение. Усмехается. — Нам на минус первый этаж, — и указывает на лестницу, ведущую вниз.       Глаза разбегаются, когда становится понятно, что теперь они точно на месте. Андрей, будто никогда в таких местах не был, завороженно разглядывает интерьер, антуражные прожекторы, бросающие круглые пучки лучей, и металлические кольца размером с голову, висящие под высоким потолком. Пока Дима ведёт сквозь толпу, поближе к какому-то подобию сцены, удаётся рассмотреть контингент подобных мероприятий. Человек тут не больше пятидесяти.       Некоторые вполне обычные. Сидят, болтают. Это неинтересно. Сильнее взгляд притягивает то, что в обычной жизни не увидишь. Сидящие на полу, в чужих ногах, люди. Не так много, Андрей увидел человек пять-шесть. В каждой паре своя иерархия, своя высота и разница в власти между Верхом и низом. Кажется, их здесь точно больше, чем вольных слушателей. Потом на глаза бросаются не такие уж и приметные для постороннего взгляда детали: ошейники на чужих шеях, синяки или полоски от натёрших верёвок, выглядывающие из-под не такой уж и закрытой одежды.       Здесь дресс-код, только сейчас становится понятно, почему Дима так старательно подбирал ему одежду. Мужчины в костюмах, женщины — в вечерних платьях. Кроме нижних, которые, собственно, поэтому и узнаются. Они либо в более простой и обыденной одежде, либо практически без неё. Иному человеку, абсолютно среднестатистическому, это место явно покажется диковатым.       Дух захватывает. Андрей так давно не углублялся в тонкости и атмосферу этой субкультуры, которую когда-то полюбил. То, в чём он искал утешения последние месяцы, правда сложно назвать настоящей Темой.       А здесь исключительно она. Во всём её проявлении.       Дима приглашает сесть за маленький круглый столик с краю, где-то в тени. Андрей садится, пытаясь перевести дух. Эти искры пляшущие в его глазах… Дима с интересом наблюдает за этой реакцией.       — Как ты?       — Здесь… Здесь так по-своему. Не чувствуется собственная ненормальность. Тут все такие.       — Ненормальность? — Дима мягко ухмыляется, опускаясь рядом. — Ну да собрание девиантов какое-то. Тусуются тут со своими плётками, ошейниками и кляпами. Плюются в рожи, ползают на четвереньках и суют кулаки во все места.       — Это же не так. Стереотипы.       — Да, но боюсь, обществу от них никогда не избавиться. Тебе это мешает наслаждаться? Людей с кинком на публичность такие штуки только заводят. В плане, демонстрировать всем свою принадлежность этой субкультуре и другому человеку или владеть им. Я тебе потом покажу, — загадочно говорит Дима, устремляя взгляд куда-то вперёд. Делает продолжительную паузу, давая переварить в голове только что сказанное. — Хорошо. Ты же не считаешь ненормальным меня?       — Нет, ты что.       — Двойные стандарты у тебя, Андрюш. Оценивай себя и других по одной шкале.       — Ты просто не знаешь, что у меня в голове и насколько я могу быть ненормальным.       — Конечно. А ты знаешь, что у меня? Может, я думаю о таком, что тебе даже не снилось. И кто из нас ненормальный?       — Я растерян.       — В твоей растерянности нет ничего осудительного. Принятие себя — это путь не в один день длиной. Раз тебя тревожит этот вопрос, ты на правильном пути, — Дима поворачивается и мягко треплет по плечу. — Если что, я не пытаюсь смотреть на тебя как-то сверху своего опыта и пути, я сам ещё… Не так много понимаю.       — Спасибо…       — Я буду рядом.       Андрей плохо слышит окончание фразы — кто-то стучит в микрофон. На сцене появляется дядя в костюме и начинает говорить о чём-то организационном. Андрей глядит на сосредоточенного Диму — тот внимательно слушает. А у него в голове набатом его «я буду рядом» и тёплые мурашки по спине.       Они с Димой сели «удачно» — колонка практически в уши упирается, поэтому когда речь заканчивается, Андрей облегчённо выдыхает. Дима тут же тянет за руку.       — Куда?       — Пойдём походим по точкам.       — Точкам?       — Ты всё прослушал?       — Есть такое.       — Тут несколько точек. В каждой что-то своё, — Дима делает паузу и, предвкушая следующую свою фразу, ехидно усмехается. — Если ты хотел оргию, то она начнётся после трёх ночи.       — Нет-нет-нет, — сразу отмахивается Андрей. — Я не фанат.       — Только если древнеримской символики, — смотрит хитро и проницательно. Андрей даже впадает в ступор, пытаясь понять причём тут это. Только потом доходит.       — Вот это ты откопал из памяти, старик, — удивляется он.       Натянув самодовольную ухмылку, Дима подталкивает к полукругу из людей, скопившихся вокруг мужчины, обхаживающего стоящую на невысокой табуретке девушку.       — Если что, я не привязываю тебя к себе, ходи тут, осматривайся. Сегодня будет много интересного. Я вот мечтал освоить технику с бамбуковыми тростями, поэтому посмотрю.       Андрей только замечает в руках мужчины длинные прутики. Он что-то говорит, из-за лёгкого гама плохо слышно. Остаётся завороженно смотреть на то, как он ходит вокруг, поглаживая орудие бития в руках. По-хозяйски разворачивает девушку спиной ко всем и грубо поглаживает её ноги. Потом водит концом трости по икрам, легонько похлопывает, параллельно разъясняя, кажется, в каких местах какие нервы расположены и куда лучше целиться. Её обрывистый стон прорывается через лёгкий шум. Потом ещё череда. И ещё.       Андрей опускает голову, чувствуя, как пересыхает во рту и как тело сводит от чего-то приятного. Он жестом показывает Диме, что пошёл, и отходит от толпы в место потише.       Прикладывает ладони к лицу — щёки горят. Наливает себе воды из кулера и прислоняется к стене, со стороны наблюдая за сконцентрированными в нескольких местах людьми. Взгляд цепляется на кольца под потолком, которые с самого начала привлекли взгляд. Сейчас они не висели свободно, а были стянуты в одну точку и явно держали на себе тяжёлый груз, не видимый из-за чужих голов. Андрей понял — их два, чтобы не было огромной нагрузки на потолок.       Допивает, оставляет стаканчик и медленно плетётся вдоль «точек», приподнимаясь на носочки, чтобы разглядеть, за чем именно все наблюдают.       Где-то рассказывают о материалах и действии на них солевого раствора, усиливающего боль от ударов, где-то разъясняют разницу между длинными рукоятками и короткими, широкими поверхностями типа паддла и полосками поуже типа кнута. Естественно, не без демонстрации. На каком-то парне, который висит на тех самых кольцах.       Андрей пытается представить, как бы он чувствовал себя, если бы всё это испытывали на нём да ещё и при публике. Противоречивые чувства.       Долго быть связанным небезопасно — висеть тем более, так что рассказ какой-то дамы про все нюансы строения орудий не занимает много времени. Она ловко дёргает за верёвку и петли на кольцах медленно распускаются, давая парню на них почувствовать пол под собой. Освобождает его от всех обвязок, позволяет лечь на свои колени и гладит, очень много гладит, пока он носом утыкается в её бёдра.       От этой сцены Андрею в голове снова что-то сносит, и он, прислонившись тылом ладони к губам, отходит от толпы, встаёт у стены, пытаясь перевести дух. Всё внутри трепещет, и снова становится понятно, что его дико тащит от такого: боли, смущения и чужой власти, которую он готов принимать, а не сопротивляться ей. Для него уже не один год существует только боль, а всё остальное, без чего боль — это только утешение, а не удовольствие, померкло когда-то давно. Когда закончились деньги, время стало идти неумолимо быстро, а люди вокруг будто ожесточились.       Когда Андрей заполнил заявление на увольнение по собственному желанию, с плеч будто спала тонна тяжести. Когда выплатил один из долгов тоже. Ещё одна спадёт, когда он закроет второй. Жить становится легче и это даже пугает. Но, конечно, не больше, чем радует.       Он точно заслужил эту передышку. У него есть эта маленькая лазейка, чтобы успеть выкарабкаться куда-нибудь повыше, пока новая волна не захлестнула с головой. Всегда есть шансы не суметь выбраться с глубины.       Вздыхает. Хочется найти Диму в этой толпе и просто побыть рядом.       Пока длится какой-то небольшой перерыв, чтобы все немного перераспределились по точкам, передохнули или выпили воды, происходит слишком много суеты, за которой сложно что-то искать. Андрей просто ждёт — минут двадцать — всё успокаивается, и он, собравшись с силами, бредёт вокруг этих «тематических эпицентров», выглядывая высокую каштановую голову. В незнакомом месте ориентироваться сложно. Наверное, не надо было отходить тогда, чтобы не потеряться.       К счастью, далеко и долго бродить не приходится. Андрей не глядит на то, что забирает внимание толпы, просто берётся за руку и вжимается в плечо. Дима удивлённо поворачивается.       — Что случилось, Андрюш? — мягко шепчет и, видя какое-то замешательство в чужих глазах, не сулящее быстрого ответа, тут же медленно тянет за собой — подальше ото всех.       — Много чувств. Я… Я не знаю. Просто хочется быть рядом.       — Это плохие чувства?       — Нет, — сразу же отрезает Андрей. — Это желание, и смятение, и… — почему-то в голову залетает слово «любовь», будто так некстати и так не к месту. — Просто побудь рядом. Пожалуйста.       Дима кивает и ласково обхватывает чужие щёки, поглаживая кожу большими пальцами. Глядит слегка растеряно. Будто всё не решается на что-то. Опускает руки и на секунду тупит взгляд в пол.       Андрей становится ещё больше растерянным.       — Слушай, а поедем-ка домой. Хватит с тебя пока, — смотрит на часы на стене.       — Но ты что-то смотрел… И не досмотрел. Я не хочу отвлекать тебя от интересных вещей.       — Это не первый раз и не последний. Насмотрюсь ещё. Давай-давай, — машет рукой подталкивая к лестнице.       Кажется, выбраться из этой людной шумной духоты сейчас правда жизненно необходимо.       На улице тихо и свежий относительно тёплый воздух колышет пряди волос.       Дима предлагает пройтись по площади и сделать крюк, прежде чем выйти к парковке.       Рукам Андрея в карманах неуютно, хочется взяться за Димину, но он может такое не оценить. Как и люди вокруг.       — Расскажи о впечатлениях.       Андрей задумывается, пытаясь подобрать слова к своим чувствам.       — Это было… Трепетно. Не знаю. И грубо. И… Было бы подходящее слово.       — Тебе по душе такое?       — Как будто. У меня внутри что-то взрывалось, когда я смотрел на разные пары. Меня от обычных отношений так не торкает, как от подобных.       Дима мягко усмехается, будто с пониманием, долго пепелит взглядом какую-то башню, вылезающую из-за городских зданий. Достаёт сигареты.       — М? — вытягивает себе одну и подносит пачку к Андрею. Тот не отказывается.       Молчат. В голове много странных мыслей.       — Я тоже много чувствую, — начинает Дима. Андрею иногда непривычно, когда он начинает говорить о себе — редко это происходит, в его манере задавать вопросы и слушать. — От таких… Кхм, мероприятий. Торкает, как ты сказал.       — Ты выступал когда-нибудь?       — Ну-у, пару раз было. Но это была не порка. Я больше по верёвкам, ты знаешь.       Андрей отворачивается, затягиваясь, а Дима в этот момент что-то понимает.       — Представлял себя на их месте? — чувствуется, как его взгляд сверлит затылок. Андрей, поджав губы, опускает голову. Выдаёт себя с потрохами. — Ты великолепен, когда смущаешься. Я говорил?       Бурчит что-то невнятное, так и не поднимая взгляда, и они снова замалкивают, докуривая в тишине.       Внутри продолжают взрываться какие-то непонятные фейерверки. Хочет. Конечно, он хочет так же. Так же кому-то доверить всё своё: и тело, и ум. Чувствовать чью-нибудь грубость и ласку и отдавать свою заботу.       — Мне очень понравилось, правда, — тихо начинает он, машинально туша окурок пальцами. — Спасибо. Наверное, в следующий раз мне будет полегче. Это всё очень эмоционально.       — Иди за мной, — Дима тоже докуривает и машет рукой.       Андрей следует за ним в его неспешном темпе, плетётся за спиной, слегка волнуясь. Поравняться что-то внутри не даёт. Это накидывает флёра чего-то вроде неравноправия, и от этого становится даже немного сладостно. Или это только додумки?       Дима останавливается посреди площади и осматривает снующих туда-сюда людей. Вечер. Тут их много. Андрей останавливается рядом. Ожидающе разглядывая его сосредоточенное на обстановке вокруг лицо.       Потом Дима опускает взгляд на свои ботинки, и Андрей делает это же по инерции, смотрит, как одна Димина нога будто невзначай наступает на торчащий шнурок и оттягивает его в сторону. Аккуратный бантик распускается на две длинные верёвочки.       — Развязался, — констатирует он и наконец смотрит Андрею в глаза.       В них сначала непонимание. Хочется сказать «так ты сам развязал». А потом этот Димин взгляд наконец правильно действует, и до Андрея доходит, почему они отошли в центр площади.       — Завяжи, — этот приказной тон заставляет волосы встать дыбом, а дыхание — замереть.       Во рту пересыхает от волнения, смущения и желания. Снова разглядывает развязанные шнурки и облизывает губы. Медленно опускается на корточки. В другой ситуации, при других обстоятельствах, он бы как можно быстрее справился с этим и попытался забыть. Сейчас же хотелось насладиться каждой наносекундой этой позы, этого взгляда сверху, этого горящего ощущения в теле.       Пальцы трясутся и совсем не хотят делать из верёвок что-то сносное.       — Тебе нравится подчиняться? — даже больше утверждение, чем вопрос. Димин голос твёрдый и властный. Отличается от того, что Андрей слышал пять минут назад.       — Не знаю, — тихо говорит он, заливаясь краской.       — М? Я не расслышал, — да всё он слышал, просто ответ ему не понравился.       Андрей смущается ещё больше, понимая, что его «не знаю» — это «конечно, но мне стыдно в этом признаться». Думает, если не скажет прямо, то потом говорить это будет ещё сложнее.       — Да, — на придыхании шепчет он, наконец завязывая нелепое подобие бантика. Поднять взгляд страшно, поэтому приходится неуклюже чуть отшагнуть назад, чтобы его старания были увидены.       — Нет, мне не нравится, — Дима, качая головой, оценивающе вертит ногой в ботинке. — Переделай.       Андрей снова тянет руки к шнуркам и делает вдох-выдох, собираясь с силами. В этот раз бантик получается получше, но всё равно не таким красивым, как на втором ботинке.       — Ладно, пусть будет так, — Дима снова оценивает проделанную работу. — Связывать — это всё-таки моя прерогатива.       Андрей поднимается и по привычке закатывает глаза.       Дима пепелит взглядом, обдумывает что-то пару секунд — выглядит строго и даже слегка коварно. Он наклоняется к уху и сначала медлит, просто дыша где-то рядом, отчего у Андрея всё внутри замирает в ожидании.       — Послушные мальчики никогда не закатывают глаза. Они благодарят, — шепчет он, снова держит паузу и медленно отодвигается, озаряя лицо лёгкой улыбкой, отдающей невинностью, выглядящей даже саркастической в этой ситуации.       — Извините, — Андрей тупит взгляд. Сложно стоять на месте, когда от эмоций хочется лезть на фонарные столбы. — Спасибо.       — Вот так. Молодец. А теперь едем домой.       Следующие полчаса дороги до дома и прогулки от парковки до подъезда ощущаются как-то напряжённо. У Андрея горят щёки и неожиданно приятно тянет в штанах. Ещё не легче.       Он кусает губы, пока смотрит на Димин профиль, сосредоточенный на дороге, кусает губы, пока глядит под ноги, шагая до квартиры, кусает губы, пока едет лифт, кажущийся жутко медлительным и тихим.       Ощущение, что вот-вот — как только дверь в квартиру закроется — что-то произойдёт, настолько тяжёлым становится напряжение.       Но нет. Дима стягивает обувь и, не глядя на Андрея, сразу проходит на кухню, роется в шкафчиках. Он тоже выглядит не особо спокойным, это видно по гуляющим туда-сюда желвакам и торопливым, не свойственным ему движениям.       Андрей опускается на стул и начинает постукивать пальцами по столу. Хочется что-то сказать, но разумных слов наружу не лезет.       Дима ставит на стол закупоренную бутылку вина и сразу ловит чужой удивлённый взгляд.       — Извини, мне надо. Я знаю, ты пытаешься бросить, прости если искушаю. М, нет, давай я лучше пойду к себе.       — Что-то случилось? — Андрей недоверчиво разглядывает.       Дима вздыхает, устало потирая лицо руками, легонько хлопает по щекам.       — Чего-то я тоже. Расчувствовался. Нормально так, — начинает он, а в голосе даже будто какая-то горечь. — Учу тут тебя с ума не сходить из-за чувств, а сам…       — Тогда всё рассказывай. Я слушаю.       — Будешь? — приподнимает бутылку и легонько ей трясёт. Андрей кивает.       — В кружку с Анапой, если позволишь.       — Сядем у тебя? На кухне неуютно.       Дима захватывает кружки, бутылку и идёт по коридору, в комнату Андрея. Заходит, раскладывает всё на прикроватной тумбочке. Ещё раз трёт лицо.       Вино заполняет кружки, мысли — голову.       — В целом, всё в порядке. Просто давно не подпускал к себе людей. Отвык.       — Ты говорил, что общительный.       — В какие-то периоды своей жизни, да. Но они заканчиваются. И я ухожу в какую-то ментальную спячку на пару месяцев. А ещё работа у меня знаешь, не требует особого контакта с социумом. Но сейчас не в этом дело. Этот период закончился, наверное, ещё весной. А летом я с людьми новыми познакомился, с Федей вот, потом с тобой и стало легче. И сейчас тоже легче, но я переживаю, что это «легче» идёт уже достаточно долго, чтобы скоро закончиться.       — Закончится когда-нибудь. Всё когда-нибудь заканчивается. Это факт.       — От этого не менее грустно… — Дима в настроении сказанной фразы отпивает, морщится, а потом вертит кружкой, чтобы вино в ней закружилось вихрем.       — Если ты грустишь, пока всё хорошо, то что будет, когда всё станет плохо?       Андрей говорит через силу, ком в горле и свои чувства, до сих пор срывающие крышу. Он пару часов назад думал о том, что сам чувствует дискомфорт, когда жить становится легче. Понимающе сощуривается, а где-то на глубине возникает непривычное желание заобнимать до смерти. До фарша — как он любит шутить.       Это довольно терапевтически — успокаивать человека со страхом, подобным твоему. Будто себе что-то важное объясняешь, будто подбадриваешь себя.       Дима пожимает плечами, усмехаясь.       — Слушай, это сто процентов просто вечер такой. Завтра я даже не буду об этом тревожиться. Пустяки, — подливает себе до целой кружки. Андрей и свою протягивает заодно.       — Я даже не подумал бы, что ты пьёшь. Ну, не по праздникам, а так. В трудные дни.       — Ну всё-всё. Утром будешь меня за это стыдить. Бр-р, — вздрагивает, делает пару больших глотков, будто даже не наслаждаясь вкусом, а просто из потребности. Ставит кружку на тумбочку и поворачивается корпусом, разглядывает, петляющими от лёгкой пьяности глазами.       Быстро его размотало, думает Андрей. Осушает свою кружку и тоже откладывает. Теперь они смотрят друг на друга как два идиота. Андрей уже по привычке кусает губы, взглядом чертит по Диминым, сразу же уводя его вниз — лишь бы он не заметил. Это было слишком явно.       Забывает, насколько наблюдательный и чуткий человек сидит прямо перед ним.       Дима двумя пальцами мягко берёт за подбородок и гладит его большим, а сам смотрит в губы — вообще без стыда, будто показывая, что у него смелости побольше.       Андрей прикрывает глаза и чуть размыкает рот. Полностью освобождает себя от принятия решения — просто ждёт.       Сначала чужое дыхание чувствуется совсем рядом — немного сопящее и аритмичное. Происходит ли сейчас в голове напротив мысленная баталия: Дима раньше ведь даже на простое прикосновение разрешение спрашивал. Тут что-то большее. Рискнёт?       Прижимается, едва-едва его тепло чувствуется на губах. Осторожничает. Его робкость — такая контрастная и экзотичная на фоне его манер и стиля — щемит сердце. Андрей даже не уверен, не кажется ли ему; не уверен, фантомные это ощущения или настоящие.       Когда дыхание чудится уже где-то далеко, а тепло исчезает, глаза приходится открыть. Дима всё так же сидит напротив и растерянно водит взглядом. Да, что-то в нём однозначно поменялось.       Андрей, даже толком не обдумав свой импульс, тут же притягивает к себе и впивается поцелуем, трогает волосы, щёки, гладит уши. Потом Дима всё же понимает — ну этот жест точно означает, что «можно». Хватается за чужие подтяжки и валит за собой.       После такого долгого желания, которое внутри обоих таилось, отлипать друг от друга и на секунду никто не собирался. Жадные — будто видятся в последний раз, будто завтра всё это, вся эта смелость и страсть растворится и останется то «плохо», наступления которого оба боятся.       Андрей стягивает подтяжки с плеч и тянется к пуговицам у шеи, расстёгивает пару, чтобы было легче дышать. Желание разрыдаться здесь и сейчас мешается с бешеной эйфорией, смесь, просто сносящая голову.       — Я тебя пиздец хочу, — шепчет Андрей, ослабляя галстук лежащего под ним Димы.       Он ничего не отвечает, просто снова вжимается в губы, параллельно неуклюже расстёгивая рубашку на Андрее. Он же тянется к Диминому ремню — какому-то заковыристому, с необычной вычурной пряжкой, не сразу поддающейся. Как только вытягивает заправленный конец из шлёвок, лезет пальцами под чужие штаны — гладит горячий напряжённый член.       Возбуждение накатывает новой волной. Андрей готов взорваться от ощущений, даже не прикасаясь к себе. Видно, что Дима тоже переживает нечто подобное, отчего разносит ещё больше.       Взаимно. Это взаимно.       Слово звучит набатом в голове, отражаясь от внутренних стенок опустевшей от мыслей черепной коробки.       Дима приподнимается на локтях и тянет Андрея вниз, а сам выкручивается и уже нависает над ним. Жадно целует, оставляет тёмные пятна на шее. Его пальцы петляют по телу, безостановочно трогают, будто проверяя реальность происходящего, проверяя, что это всё не фантазия, что всё на самом деле так.       Звонкий хлопок где-то рядом — с тумбочки падает одна из кружек. Не разбивается. На её месте топчется кот, пытающийся пробраться к подоконнику.       Оба смотрят на него, и в головах будто что-то проясняется, будто трезвость от всего ударяет на несколько секунд.       Дима шумно выдыхает, хмуро смотрит на тумбочку, потом на себя и на Андрея. Выглядит виновато — будто совершил какую-то глупость. Слезает с кровати и начинает расправлять рубашку.       — Надо его покормить.       Неловко застёгивает ширинку и ремень. Андрей замечает, как сильно дрожат его руки, не собираясь слушаться.       Кот на слово «покормить» тут же спрыгивает с тумбочки, роняя ещё пару мелких вещей, и семенит к Диминым ногам.       — А потом? — спрашивает Андрей, сомневается, глядя на чужие эмоции, что продолжение будет.       — Уже ночь, спать надо. Прости, пожалуйста, я не должен был этого делать.       — Почему?       — Мы оба сейчас взвинченные да ещё и нетрезвые. Мне жалеть о своих импульсивных поступках на утро не очень хочется.       — Но я же не против. И ты.       — Когда ты напиваешься, а потом просишь левых мужиков тебя отхлестать, ты в моменте как будто тоже не против. Логику чувствуешь? — Дима смотрит с прищуром, Андрей, стыдясь, опускает взгляд. Вот-вот он взорвётся от таких перепадов настроения. В чужом голосе будто мелькает обида и даже злость. Голову поднимать не хочется. — Извини, — шепчет Дима и вздыхает. — Это было грубо.       — Я понял тебя, — бесцветно отвечает Андрей. Понял, но не принял.       — Мы поговорим об этом утром, ладно? Не закапывайся в негатив.       Кивает, слегка отворачиваясь к стене. Не хочет светить своим лицом, криво выражающим непонятное нечто, творящееся внутри.       Ручка двери тихо щёлкает, и он остаётся один. Злится? Немного. Дима… Ну надо же хоть когда-нибудь отключать мозги? Разве он так сильно боится испытать сожаление о совершённом поступке?       За окном ночь и прохлада. На полу раскиданные котом вещи. Андрей вяло поднимает всё. Тихо мычит, чувствуя, как внутри ноет. Облом, какой облом.       Грустная улыбка озаряет лицо. Дима точно ничего плохого в виду не имел. Боится. И Андрей боится. Но так всю жизнь можно пробояться.       Андрей, кажется, впервые за долгое время чувствует к кому-то чувств больше, чем к рандомному кусту шиповника у какого-нибудь подъезда во Владивостоке.       В этом тепле, забытом сердцем, хочется остаться как можно дольше.       В голове снова проносится — «это взаимно».