Ссадины

      Андрей снова спит со спокойной душой, даже чуть — нет, совсем не чуть — злорадствуя, что Глебу, скорее всего, придётся в одиночку батрачить всю завтрашнюю смену. Ну ничего-ничего. Пусть соскучится. Может, меньше задираться будет. Удивительно, что начальник и не особо против был, пробубнил что-то невнятное, оканчивающееся на «да», и отключился. Андрей думает — ему дали поблажку в последний раз.       Снова будит музыка из кухни, в этот раз не в полседьмого — в десять. Андрей не совсем выспался, но как-то и весь день в кровати всё равно провести не хочется. На улице пасмурно, сил существовать в такую погоду особенно мало. Вяло поднимается, откидывая одеяло в сторону, приоткрывает окно и, решая проигнорировать лежащую на полу одежду, идёт на кухню — в трусах.       — Доброе… Тебе жарко? — Дима явно удивлён такому виду. Опять сидит что-то тыкает в своём ноутбуке. Приглушает музыку.       — Жарко. И так свободнее, — пожимает плечами Андрей.       Дима на пару секунд опускает голову, пялясь куда-то между клавиатурой и своими ногами под столом. Что бы эта реакция значила? Андрей внутренне выкидывает этот видок из головы, не придавая ему особого смысла.       — Я уже поел. Сделай себе сам что-нибудь, — снова невозмутимо утыкается в ноутбук.       — Будешь работать весь день? — уныло тянет Андрей, размахивая руками. Дима хищно улыбается.       — С утра немного. Потом есть одно важное дело. Ты будешь помогать. А ещё заходил к тебе, пока ты спал, нужно было забрать кое-что. Так вот, солнышко, ты не поленись, вытри пыль и сделай уборку. На полках рисовать можно. Тряпки в ванной, пылесос в шкафу твоём стоит.       — Ненавижу убираться.       — Пока ты у меня, считай, что любишь всей душой и сердцем, — не поднимая взгляда, бубнит Дима тоном, не терпящим возражений.       Аппетит пропадает напрочь. Андрей шипит от раздражения и резко разворачивается на сто восемьдесят, собираясь уйти. Ну камон, какая уборка в его единственный выходной!       — И не надо тут пассивно агрессировать. Что-то не нравится — скажи.       — Ты меня тут взял пожить, я вообще в праве говорить, что мне что-то не нравится?       — Говорить — да. Но не факт, что я что-то предприму, — всё так же, незаинтересованно и не вылезая из ноута. — Это дело пятнадцати минут, ты уже ворчишь дольше.       — Вообще-то, я только начал, — Андрей смотрит на часы на запястье, которых у него очевидно нет. Явно и минуты не прошло.       — Тогда заканчивай побыстрее. Тряпки в ванной, пылесос в шкафу. Хочешь, поставлю тебе кашу вариться?       — Не, — недовольно отмахивается Андрей. — Пойду потрачу свои́ пятнадцать минут на твои́ педантичные прихоти.       — Я понять не могу, — наконец отвлекается от экрана, встаёт и подходит, грозно смотря чуть сверху на сразу сжавшегося Андрея. — Ты не с той ноги встал?       — Да нет, сейчас всё сделаю, — тушуется Андрей, спеша побыстрее смыться от этой фигуры, нависающей своим недовольством.       Дима ухмыляется вслед, явно сдерживая в себе какую-то беззлобную колкость.       Уборка правда занимает немного времени. Потом Андрей завтракает — уже без Димы, он улизнул к себе, плотно закрыв дверь. Подумаешь… До обеда тупо слоняется по квартире, изредка поправляя телефон на зарядке — зараза отходит постоянно. Нечем себя занять даже. В его почти пустой комнате ничего интересного.       Андрей всё же одевается — просто потому, что одежду лень убирать в шкаф, а его зацикленный на чистоте сожитель вряд ли оценит валяющиеся на полу вещи. Потом пытается доспать недоспанное, лишь бы время скоротать — вот не подумал бы он, что без работы ему может быть скучно.       В попытке упасть в сон в голову ударяет странный импульс, и Андрей резко поднимается, хмурясь, подходит к зеркалу на шкафу. Смотрит на себя дольше, чем обычно. Точнее, обычно вообще не смотрит. А тут разглядывает. Отросшие корни его настоящего цвета волос, проходящие от нормального питания прыщи, свисающую с него растянутую футболку и такие же оттянутые пузыри ткани на спортивках у коленей. Андрей кусает губы и аккуратно поворачивается спиной, смотря на себя из-за плеча. Хватает край футболки и чуть приподнимает, сначала довольствуясь только небольшой частью исполосованной спины. Потом задирает ткань к плечам, разглядывая уже всю картинку. Заживает. Корочки от запёкшейся крови уже поотваливались. Остались красно-фиолетовые следы.       Опускает футболку, хватаясь за резинку штанов. Косится на приоткрытую дверь. Ну уж нет. Ради удовлетворения собственного любопытства он рисковать не будет. Потом в ванной посмотрит.       Хотя… Аккуратно прихватывает край футболки зубами, пальцем оттягивает резинку и чуть тянет вниз. Скрюченная осанка обернуться полностью не даёт. Рассматривает бледные полосы. Да, задница всегда заживала быстрее.       Следы на теле всегда завораживают. Напоминают о приятном и не очень. Хотя Андрей не помнит, когда в последний раз просил кого-то себя выпороть, потому что ему хотелось этого, а не было необходимо. Вспоминает свой первый опыт, когда от трёх ударов через ткань уже начинало тянуть в штанах. Это он очерствел к этой практике, как к чему-то будоражащему его юный неопытный мозг, или времена сейчас настолько тяжёлые, что это еле-еле помогает держаться на плаву, не говоря уже о том, чтобы получать удовольствие?       Как долго у него нет человека, с которым это удовольствие хотелось бы разделить. Одни противные, — но, надо сказать, с твёрдой рукой и не скупые на удары — дяди. Женщинам Андрей бить себя не мог позволить — что-то внутри ему совершенно мешало принять такой расклад. Они слишком эмоциональные и привязываются иногда. Андрею будет труднее бросать их в чёрный список.       — Я закончил, — Дима выглядывает в приоткрытую щель. — Оу…       — Блять! — Андрей сразу же подтягивает штаны и расправляет футболку. — Стучаться надо! Хоть один комментарий по поводу этого, и ты труп.       — Ладно, — ехидно усмехается Дима, выгибая бровь, проходит внутрь и деловито ведёт пальцами по полкам, проверяя, насколько теперь они чисты. Одобрительно кивает самому себе. Поворачивается. — Идём поедим, и потом я кое-чем займу твои скучающие, — делает специфический акцент на этом слове, будто напоминая о только что увиденной картине, — руки.       Андрей, бросая недоверчивый взгляд, проходит мимо и заворачивает на кухню.       Дима таинственно улыбается во время обеда, когда Андрей пытается спросить, чему он так лыбится, его заправляют вымыть посуду и уходят. Замечательно, думает Андрей, если мытьё посуды, по-Диминому, — это важное дело, то это определённо проблемы с жизневосприятием. Хотя, вспоминая эту ходячую чистоплотность…       Андрей быстро моет, лишь бы не раздувать из этого конфликт, всё равно он проиграет этому требовательному и безапелляционному взгляду. Садится на стул, заинтригованно прислушиваясь к спешным шагам по квартире.       В чужих руках оказывается ведро. То самое, пыльно-зелёное. В которое типа дождевую воду собирают.       Только там не вода. Но не пусто. Дима ставит его на стол и начинает разгружать. Андрей глядит, как оттуда появляются три мотка верёвки, зелёный чай и детское масло. М, вот это набор. Что-то между вечерними посиделками и маньячеством.       — Я даже предположить боюсь.       — Тогда наблюдай, — улыбается. — И делай, что буду говорить, — достаёт большую кастрюлю и ставит в раковину, включив воду. Потом на огонь.       Андрей завороженно смотрит, устроившись на табуретке в углу. Димин взгляд, периодически падающий на него, искрится загадочностью, от которой всё внутри сводит. Чёрт, что он делает только одним своим присутствием?       — Теперь ждём, пока закипит. Знаешь, что я успею сделать за это время?       — Что? — Андрей заводится, выпрямляется, чуть наклоняясь вперёд от интереса. Замечает внутри, что если раньше такая непредсказуемость в Диме его пугала отчасти, то теперь интригует. Он чувствует, Дима ему плохого не сделает. Бояться нечего.       — Я надеюсь, ты хорошо подумал над своим поведением, — выдвигает стул и вальяжно рассаживается на нём, чуть расставив колени. С невозмутимой непринуждённостью легонько хлопает по своему бедру, взглядом говоря: «Ну же, иди сюда и устраивайся поудобнее».       — Бля-ять, — тянет Андрей, закрывая лицо руками. Да, сейчас он опять раскраснеется, как помидор. И ляпнул же вчера на эмоциях. Хотя кому он врёт, сейчас бы всё равно не отказался от своих слов, только пусть Дима об этом не знает. И так слишком проницательный он. — А можно как-то ну…       — Как много проблем появляется, когда говоришь и действуешь на эмоциях, правда? Но я всё ещё не в той роли, чтобы не спрашивать у тебя разрешения на свои действия.       — Думаешь, сейчас я очень горю желанием получить по заднице? — Андрей думает, это по-идиотски, заставлять его самого принимать это решение. Весь кайф этого процесса в том, что его никто не спрашивает, хочет он этого или нет, больно ему, и сколько ещё он может терпеть. Мириться с тем, что ты ничего не решаешь — вот в чём прелесть, выбирать отвратительно.       — На трезвую голову и не очень-то хочется, правда? Как думаешь, ты бы соглашался на всю эту боль, если бы давал себе остыть, м? — Дима без наезда спрашивает, с искренним интересом. Андрею меньше всего хочется копаться в себе. Слишком там всё заморочено.       Андрей опускает голову, и они оба молчат какое-то время, думая о своём, пока вода булькающим звуком не оповещает о своём кипении. Дима, оживившись, поднимается, Андрей любопытно наблюдает, как он убавляет огонь, засыпает зелёный чай и убавляет огонь. Терпкий запах расползается по кухне.       Берёт верёвку со стола. Развязывает фиксирующий моток узел.       — Вытяни руку.       Андрей даже не успевает задуматься, тело слушается. Протягивает, чувствуя приятный страх.       Дима накидывает одну петлю, тянет концы в сторону, стягивая кожу на предплечье. С энтузиазмом наблюдает за реакцией.       — Это джут. Кустарник такой. Из него хорошие верёвки. Прочные. Натуральные почти не жгут кожу при резких движениях, в отличие от синтетических, — тянет за кончик, верёвка туго скользит по руке, но правда не сильно жжётся. Андрей смотрит завороженно. — Вторую, — командует Дима, кидая взгляд на опущенную левую руку. Андрей вытягивает и её. Оба запястья тут же стягивает общая петля, Дима накидывает ещё пару сверху и заканчивает всё замысловатым узлом. Тянет вверх за длинный край, не вошедший в обвязку, вынуждает подняться с табуретки.       Дима садится обратно на свой стул и так же чуть расставляет колени в стороны. Держит Андрея, как собачку на поводке, только за руки. Медленно тянет верёвку вниз и в свою сторону. Андрей неуклюже заваливается на его ноги, выпятив задницу. Пытается устроиться поудобнее, хотя бы сделать так, чтобы сокровенные места не находились в такой зоне риска, но Дима не даёт.       — Тих, тих, — мягко и успокаивающе шепчет он. — Слышал, неизбежное надо принимать с равнодушием? Но впрочем, если ты можешь извлечь из этого удовольствие… Я не запрещаю. Какие-нибудь комментарии, замечания? Отличная возможность высказаться.       — Отстань, — смущённо мямлит Андрей, утыкаясь в чужую голень.       — Как невоспитанно, — ухмыляется Дима.       — Извините, — хихикает, выглядывая через плечо, чтобы увидеть это слегка возмущённое лицо. Получает внезапный шлепок. — Ой, — шипит, поддаваясь вперёд. Дима придерживает за плечо, пропустив руку под шеей и ключицей.       — А теперь серьёзно. Тебе надо придумать стоп-слово. Голосом нудного взрослого сразу отвечу на вопрос зачем: я никакого понятия не имею о твоих границах. Не хочу переборщить. Но при этом и не хочу, чтобы ты разбрасывался этим словом направо и налево, просто потому, что тебе больно. А больно будет. Есть разница между не могу больше и не хочу больше, чуешь? Мы договорились с тобой?       — Да… — еле сдерживается, чтобы не хихикнуть снова, прибавляет серьёзности своему ответу добавленным: — Дмитрий Сергеевич.       — Как-то мы уже на таком уровне отношений, чтобы это проговорить. Слово?       — Огурец, — решает оторваться по полной.       — М, какой ты креативный. Самому не смешно будет произносить? Ты за обедом не наелся?       — Нет, — прыскает со смеху Андрей, утыкаясь в чужую коленку, получает ещё один шлепок.       — А теперь я даю тебе последний выбор. Остаться в штанах или разрешить мне их снять. Ты сам вряд ли справишься, — намекает на стянутые верёвкой руки, которыми Андрей уже минуты две пытается найти равновесие, не получается, оттого ёрзает постоянно, изводясь своей беспомощностью ещё больше.       Андрей тормозит пару секунд. Как-то своей наготы он никогда не стеснялся. Но сейчас к этому равнодушию мешалось что-то жгучее своей неизвестностью. Ну, что он может услышать от других про своё тело? Тощий, да, побитый-исцарапанный, да, сутулый и зажатый, тоже да. Андрей теперь знает, у Димы фантазии хватит, чтобы дать пару комментариев, которые обычному человеку в голову не пришли бы никогда.       Нет, кажется, сегодня Андрей точно в ударе.       — Да, снимай… те.       Дима, довольно хмыкнув, лезет пальцами под резинку, приказывает приподняться и стягивает спортивки с трусами до колен. Андрей загорается красным, пряча взгляд — его расположение позволяет. Ему перед левыми людьми не так стыдно, как сейчас перед Димой.       — Кто-то вчера был настолько возбуждён, что не смог сдержать язык за зубами и выдал мне часть своих фантазий, — он ещё больше нагоняет этого тяжёлого чувства, смежного между удовольствием и стыдом. Подлец.       — И кто же меня довёл до такого состояния? — Андрей задирает голову, с незакрытым ртом наблюдая за тем, как Дима закатывает рукава. Кусает губы от предвкушения и страха.       Дима явно считает вопрос риторическим и самодовольно ухмыляется. Безобразие.       Андрей продолжает ёрзать — ещё ничего не началось, а руки уже устали держать какое-никакое равновесие. Конечно, он может навалиться на Димины колени всем своим весом и расслабиться, но во-первых, ему вряд ли понравится, а во-вторых, Андрей понимает, что атмосфера, стоя́щая в, кажется, ужасно душном воздухе, действует на него несколько возбуждающе. А расстояние от его члена до чужой коленки сейчас даже не в сантиметрах измеряется. Если Дима об этом узнает, то его дьявольское сознание извлечёт из этого правильные выводы, которые в будущем определённо будут использоваться против Андрея.       — Скажи-ка мне лучше, Андрюш, за что я сейчас тебя отшлёпаю?       — Э-а, — тянет Андрей, готовый провалиться сначала сквозь Димины ноги, а потом и сквозь пол, этажи и землю. — Потому что я сказал, что Вы дурак.       — Вспомнишь все свои косяки за последнюю неделю?       — Ещё я… — Андрей говорит сквозь скованные стыдом связки. — Ещё я не хотел убираться.       — Прелесть. Тебе будет над чем подумать, — ладонь мягко опускается на задницу, прицеливаясь, Андрей вздрагивает, облизывая пересохшие губы.       Первый шлепок заставляет его сильно поддаться вперёд, дабы увернуться от уже настигнувшего удара.       — Ну как? — Дима за плечи подтягивает назад с какой-то бережной грубостью, от которой Андрея ту же разносит в щепки.       — Больновато, если честно.       Сверху слышится ухмылка, а потом град безостановочных ударов обрушивается на мягкую кожу, с которой ещё прошлые следы не до конца сошли. Это фактически вряд ли больнее, чем то, что Андрей обычно получает. Но сейчас негативные эмоции не заполоняют ему голову и не перетягивают внимание на себя, заставляя концентрироваться исключительно на жжении и покалывании от шлепков. А это только рука! Андрей как-то видел тир-лист, где боль от неё оценивалась в четвёрку из десяти. Да уж.       Через две-три минуты бесперебойных ударов хочется хныкать — рукам совсем неудобно, заднице больно, хоть член не встал — и на том спасибо. Андрей думает, лишь бы не «пока не встал».       — У меня устала рука, — констатирует Дима, тряся запястьем.       — Это значит всё? — даже радуется Андрей, позволяя себе выдохнуть.       — Это значит, переворачивайся на другую сторону. Я амбидекстр.       Андрей недовольно стонет, пытаясь поднять скрюченное тело, Дима помогает.       — Расскажешь, что надумал? Может, у тебя уже родились раскаяния.       — Я… — замирая между своим перекладыванием, начинает Андрей, пытаясь быть хоть каплю посерьёзнее, смущение заставляет натянуть до ушей глупую улыбку, которая все его попытки стирает в порошок. Голос от неё звучит так, будто он самый беззастенчивый лжец на планете. — Больше так не буду. Извините.       — Славно, — Дима вроде какой-то серьезности и не требует. Андрею даже на секунду кажется, что он передумал идти на второй заход. — Надо закрепить результат.       Под жалобный стон верёвка снова тянется вниз, и Андрей падает на Диму уже другим боком. Понятно, мягкому месту сегодня достанется. А ноющие руки? Кто-нибудь вообще озабочен их судьбой?       Вместе с тем от неудобства тело изводится ещё больше. У Андрея в голове настоящая каша из чувств — страха, смущения, желания и отчаяния.       Когда Дима начинает отвешивать тяжёлые шлепки снова, Андрею уже не столько больно. Он чувствует, как почему-то начинает заводиться от этого и отчаянно пытается себя хоть чуть успокоить. А руки уже настолько отсохли, что Андрей забивает — почувствует Дима его состояние или нет. Хотя по его мокрому красному лицу и ёрзающему телу всё понятно. Опускается всем весом на Димины колени, позволяя рукам расслабиться и не удерживать его на весу.       После последнего удара Дима прикладывает к красной коже тыл ладони, слегка охлаждая. Андрей чувствует, как по плечу мягко гладит его рука, но тут же исчезает.       — Ты молодец, — мягко шепчет он, помогая подняться.       Когда Андрей расправляется в полный рост они оба кидают неудобный взгляд на его полувставший член.       Дима чуть отворачивается в сторону, и Андрею кажется, его смущение как-то так и выглядит. Сдержанное, почти незаметное. Дима что-то чувствует — и это отчего-то будоражит ещё сильнее. Он быстро развязывает руки, откидывая верёвку на стол.       — Одевайся.       Андрей сразу же подтягивает штаны, шипя, когда их ткань проезжается по заднице и разворачивается, надеясь дойти до туалета и быстро разрядиться. А то так невозможно.       — Куда пошёл? — обливает строгостью Димин голос.       — Ну, мне надо… Вы видели…       — Не надо. Иди сюда.       Андрей слушается, подходя ближе. Дима показывает на угол кухни. Было бы славно, если бы там что-то находилось, на что можно было показать. Но пустота заставляет догадаться, что там теперь должен стоять Андрей.       — Тебя долго ждать?       Андрей нехотя встаёт лицом к стыку стен и сразу же оборачивается, жалобно спрашивая взглядом: «И долго мне надо стоять?».       — Успокоишься как раз. Подыши, а то ты как на иголках.       Вздыхает. Иногда оборачивается, чтобы подглядеть, чем Дима там занят.       Варит верёвки. В чае. Андрей смотрит удивлённо. Ему как-то в жизни не доводилось наблюдать за этим.       Деловой такой. Помешивает их, будто делает пасту.       Андрею интересно очень, а разговаривать ему не запрещали вроде как.       — Что делаешь? — не поворачиваясь, бубнит он из-под опущенной головы.       — Обрабатываю верёвки. На днях пара штук пришла в негодность.       Андрея внутри от такого ответа что-то кольнуло, только ему совсем неясно, что именно. Он тут же отмахивается от этой ошибки в своей голове.       — Их надо в чае варить?       — Да, они становятся крепче. А потом ещё умаслить, чтобы были мягкие и приятные к телу.       — Хех, — хихикает Андрей, продолжая сверлить взглядом стену. — Умаслить — смешное слово.       Потом смеётся. Это даже не шутка — просто обычное слово. А эмоций так много, что им без разницы, во что выходить, в слёзы или смех. Кажется, ему сейчас палец покажи, он обхохочется. И настроение как-то поднимается. И силы жить распирают изнутри.       Приятнее было слышать Димин смех, не такой раскатистый, как у Андрея, даже будто сдержанный. Наверное, он смеялся не над самим словом, а просто за компанию, потому что Андрею весело.       По спине пробегают тёплые мурашки, согревающие что-то продрогшее и просыревшее глубоко внутри. Андрей давно не ощущал себя настолько на своём месте. В смысле, это не про угол, а ну… про… про что? «Кого» — подсказывает подсознание. Андрей хмурится, сразу задвигая всю эту цепочку размышлений в его внутреннюю печь для странных мыслей. Точнее, для тех, которые ему не нравятся. Дурачок, пытается уничтожить нематериальное материальным, пусть и вымышленным. Конечно, ничего не сработает.       Андрей думает, вместо этого посчитать все единицы узора на Диминых обоях, которые только попадут в его поле зрения — идея зашибись. По крайней мере, ему спокойнее, когда сознание заполняют безликие и монотонные цифры, медленно сменяющиеся друг другом. Может, никаких странных мыслей не сможет влезть между ними?       Он почти засыпает, незаметно для себя, навалившись на стену. А может, и чуть-чуть успевает вздремнуть. Всё-таки слишком устал от всего. А зимой всегда хочется спать ещё больше.       На плечи падает плед, заставляя вздрогнуть от неожиданности.       — Можешь сесть, — тихо шепчет Дима. Андрей сонно моргает, осматриваясь и вспоминая, что тут происходило до того, как он уснул. Кухня стала чище. На плите не стояло кастрюли, над головой висели сохнущие узелки верёвок, перекинутых через карниз. — Я хотел, чтобы ты мне помог, но ты очень мило уснул. Не представляю, насколько надо было устать, — мягко улыбается, провожая взглядом садящегося на стул Андрея. Тот ожидаемо кривится, опускаясь. Вызывает лёгкую ухмылку. — В общем, я справился сам.       У Андрея остаётся сил только кивнуть. Он точно успокоился — сейчас внутри полный штиль, море равнодушия, гладь которого никогда не покрывается рябью.       — Спасибо, — почти беззвучно говорит он. На слова будто воздуха не хватает. Или просто Андрею слишком сложно даётся искренняя благодарность. Не привык, что люди для него что-то делают. Да и он для них. — За всё.       Честно, ему хочется сказать Диме гораздо больше, чем это скупое и пресное «спасибо».       Чувствуется лёгкий озноб, хочется спать и не думать ни о чём, только теперь найти место поудобнее.       — Я сейчас снова засну, — Андрей заторможенно глядит на стрелку часов, движущуюся к пятёрке. Ещё даже не вечер. Уныло смотрит в окно — уже начинает темнеть. — Чувствую опустошение.       — Ложись. Тебе завтра снова работать. Выспишься вдоволь.       Андрей медленно и с тяжестью поднимается со стула. Димина идея звучит вполне себе удовлетворительно.       Стоят напротив друг друга, будто чего-то ожидая. Андрей дёргается, делает небольшой шаг навстречу, но тут же отходит обратно, морщась, будто тело дало сбой.       Дима на это телодвижение тоже реагирует — чуть разводит руками в стороны и вперёд, но резко и неловко опускает, когда Андрей отшагивает, махнув рукой в жесте «не важно, нет, не обращай внимания».       — Спокойной… спокойного вечера, — улыбается Дима.       — И тебе, — устало желает Андрей из-за плеча.       — Если сильно будет саднить, то…       — Знаю-знаю, — тараторит Андрей, желая как можно меньше вспоминать события последних часов. — На полочке в ванной.       Дима хихикает, Андрей беззлобно закатывает глаза и, перед тем, как скрыться в коридоре, не запрещает себе по-детски скорчить глупую рожицу и тут же смывается, надеясь скрыться от перспективного нагоняя.

***

      — Пристегнись.       — Надоел.       — Не поедем, пока не сделаешь.       Андрей закатывает глаза, но всё же пристёгивается, недовольно складывает руки на груди.       — И не надо вредничать, ты знаешь, во-первых, существуют правила дор…       — Да понял я, понял, — перебивая, сразу начинает Андрей, лишь бы это не затянулось на минут пять. Он и так опаздывает. И всё равно, что его до этого прибытие на работу вовремя никогда не волновало.       — Вообще, я хотел тебе кое-что отдать, — Дима, улыбаясь, пялится. А потом снова отворачивается к рулю, будто ничего не говорил. Интриган грёбаный.       Андрей сидит в непонятках, а Дима и правда больше ничего говорить не собирается, кажется.       — Э, ну, отдай?       — Перед тем, как ты уйдёшь.       Отлично, думает Андрей, это чисто Димино — заставлять его томиться в ожидании чего-то неизвестного. Да, сейчас этот энергетический вампир зарядится от его изведённого состояния. Уже заряжается. Андрей ухмыляется, разглядывая довольное лицо, обращённое к дороге.       Тарабанит пальцами по коленке, пока смотрит, как повороты и улицы сменяются друг другом. Сегодня дождливо. И снежно. Отстой.       — Надеюсь, зима закончится побыстрее.       — Время, можно сказать, субъективно, так что… Всё в твоих руках.       Снова утыкается в виды за окном, прислоняется щекой к стеклу — холодно и трясёт. Был бы он важной шишкой в мире дизайна машин, сделал бы мягкую подложку, чтобы можно было спать на боку, не боясь, что твоя голова со всей силы на какой-нибудь кочке бахнется об окно. Хотя… тогда пришлось бы снимать эту конструкцию, чтобы мыть окно было удобно, а потом отдельно чистить и её. Ещё пятнадцать минут сверху к общей мойке. Нет, пожалуй, можно потерпеть.       — Ты чего-то приуныл, Андрюш. Хочешь, заеду после обеда, привезу чего-нибудь вкусного?       — Нет-нет, спасибо, — отмахивается Андрей, опуская взгляд. Приятно от такой заботы. Но он вовремя вспоминает о полуфабрикате по имени Глеб, перед которым таких квестов проводить не хочется. Он и так после того случая смотрит как-то косо, и хорошо, что его ограниченный мозг не подкинул ему мыслю как-нибудь высказаться об этом. А ещё интересно, о чём он думал, когда неделю назад Андрей морщился, перед тем как опустить свой зад куда бы то ни было. — Но ты хорошенький.       Дима удивлённо поворачивается, выпучив глаза и высоко вздёрнув брови. Андрей думает — забавный. И мимика у него такая, что смотреть хочется бесконечно.       — Да правда-правда! — добавляет он. — А что ты так?       — Не подумал бы, увидев тебя в первый раз, что ты когда-нибудь назовёшь меня хорошеньким.       Андрей, не дожидаясь окончания фразы, чуть расстёгивает куртку и вытаскивает из-под футболки круглый кулон. Тот самый трискель.       — Смотри, кстати, я нашёл недавно. Думал, он остался в коммуналке, я тогда взял с собой всё, что унести смог. Там много вещей осталось. А он в кроссовок упал. А вообще, ты мне правда сильно не понравился. Я боялся, что ты Федю у меня уведёшь. Хотя мы и так, просто знакомые с привилегиями, но всё равно. Кстати, я очень хочу его увидеть. Он тебе не пишет?       Дима смотрит пару секунд, позволяя себе отвлечься от дороги. Возвращает взгляд, на лице — лёгкая улыбка.       — Иногда. Съездим обязательно. Ближе к декабрю, хорошо?       — Угу, — кивает Андрей. — А ты когда меня увидел, что подумал?       — Сразу понял, на какой почве вы с Федей общаетесь. По твоим ссадинам. Мне стало интересно. Извини, если сильно приставал. Меня иногда несёт от своей самоуверенности.       — Да я ко всем незнакомым так, ну, агрессивно слегка. Ненавижу людей, в целом. От них редко чего хорошего можно ожидать. Боже, зачем я снова вспомнил, что сейчас приду на работу, а там будет этот огрызок, — Андрей обречённо смотрит, как Дима заворачивает на парковку, с которой за три минуты можно добежать. Андрей попросил на всякий случай. Да, он может ненавидеть Глеба сколько угодно, но ему правда не всё равно, что он подумает, если снова увидит их вдвоём. Между прочим, даже если он всё узнает, с ним потом работать надо будет как-то. Андрей сам не понимает, что значит «всё узнает».       — Ну всё, — Дима отпускает руль и хлопает по своим бёдрам. Тянется к бардачку и достаёт бумажный конверт из такой характерной тёмно-жёлтой старенькой бумаги. Протягивает Андрею. — Устрой себе сюрприз в перерыве. Подержи интригу. Будет мотивация пережить этот день.       — Ладно, — кивает Андрей, улыбнувшись. Правда, и чего он загнался из-за этого Глеба. Позволяет ему себя запугивать одним существованием. Идиот. В голову ударяет какая-то фальшивая и, вероятно, краткосрочная храбрость. Вот сейчас Андрей придёт, посмотрит на него грозно и, может, даже отвоюет незаконно захваченный шкафчик.       Машет с осторожностью выезжающему с парковки Диме, суёт конверт за пазуху и топает уже по надоевшей за годы дороге.       Глеб только громко хмыкает, когда видит его. Смотрит своим туполобым взглядом, будто ища, за что можно предъявить. Андрей косо озирается и ожидаемо всё-таки не решается ему что-либо сказать, а на войну за шкафчик вовсе забивает. Ладно. Стул — неплохая альтернатива.       Полдня проходит спокойнее, чем ожидалось. Глеб даже чем-то занимается, растаскивает коврики, меняет воду, протирает зеркальца. Конечно, обляпанные снегогрязью брызговики и колёса драит Андрей, не королевских это рук дело. Но уже что-то.       Кажется, был бы на его месте Дима, он поговорил бы с ним «по душам», но такие дипломатичные и уверенные личности как он вряд ли выберут работу в автомойке делом своей жизни. А Андрей не такой. Он трус. Самый настоящий. Готовый родную мать продать, лишь бы не оказаться в пугающей ситуации. Делает ли он что-то с этим? Нет. Других проблем полно.       Но в последнее время как-то всё медленно-медленно, но карабкается вверх. То, что он не пьёт как не в себя каждый вечер — уже достижение. И долги потихоньку закрываются. По первому микрозайму раза два ещё заплатить и одна всепоглощающая дыра захлопнется с концами. И эти походы к сомнительным людям за мазохистским успокоением… Андрей надеется, они когда-нибудь тоже исчезнут из его жизни.       Выкарабкается обязательно. Всё наладится. Почему-то Андрей сейчас больше всего в это верит.       Глядит на своё отражение в чужом красном капоте. Кажется, он трёт одно место уже минут пять. Когда делаешь монотонную работу, разум всегда уносится восвояси.       Вздыхает.       В животе урчит, когда начищенная до блеска машина выезжает, Андрей бредёт в холл, чтобы успеть поесть перед вечерним потоком. Глеб тоже пристраивается где-то недалеко. Всеми силами хочется пытаться его не замечать.       Вспоминает про Димин конверт и аккуратно вытягивает его из-под рабочей куртки — носил с собой на всякий случай. Отворачивается от Глеба, создаёт между стеной и собой какое-то уединение, чтобы никто не видел. Выглядит, конечно, ещё более подозрительно. Но Дима вряд ли станет засовывать в конверт что-то совсем обычное, правда?       Бесшумно отгибает уголок и достаёт рукой тонкую стопку — четыре-пять листов, — под пальцами чувствуется бумага для фотографий.       Медленно переворачивает, разглядывая знакомую комнату. Смотрит, заливаясь краской, на связанного себя, жмурящегося от натяжения в волосах, на цветы гвоздики, вставленные в узлы, стягивающие руки. На верёвки, туго обвивающие ноги. Синяки и порезы, выделяющиеся на бледной коже. Разные ракурсы, где-то нет цветов, но везде Андрей — беспомощный, с горящими щеками и открытым ртом.       Приятное чувство окутывает с головой, обед даже как-то забывается. Воспоминания начинают греть, хотя та встреча и не была особо удачной.       Всё было бы хорошо, но внезапная тишина и отсутствие привычного скрежета чужой вилки начинают сильно напрягать.       Андрей оборачивается, почти утыкаясь лицом в чужую грудь.       — Так-так-так, — этот наглый голос явно доволен.       Андрей от растерянности чуть расслабляет руки — чужие пальцы ловко выхватывают фотографии.       Уже хочется зарыдать. Паника сковывает тело.       — Боже, реально? — Глеб смотрит одну за другой, брезгливо листает, пачкая своими потемневшими от грязи пальцами. В его оценивающем взгляде — предвзятость и отвращение. — А Андрей у нас вот такой природы человек, оказывается. Как там это называется, ПТСР?       Андрей проглатывает хлещущее отчаяние. Так, сейчас он возьмёт себя в руки и всё решит.       — Не так. Отдай, не твоего ума дело.       — Как мы взбодрились, смотри-ка. Боишься, что о твоих грязных делах кто-то узнает, да? Любишь, когда тебя женщины в грязь втаптывают? Понятно, я не могу представить себе девчонки, которая не была бы сильнее тебя. Ой, а если не девчонки… Но я надеюсь, ты не настолько отвратителен. Мне с тобой ещё работать. Заражусь.       — Чем? Ты идиот? — Андрей уже слабо себя контролирует. — Дружок, проверься сейчас, а то уже несколько недель работаешь, может, чего и подхватил, кто меня знает.       — Блять, охранять надо нормальных людей от таких, как ты! — Глеб так заводится, что Андрею кажется, он действительно в это верит. И, может, сейчас сам жалеет, что вырвал такие откровенности из его рук.       — Отдай фотографии, — как можно твёрже говорит Андрей, но голос трясётся, как будто вокруг минус сорок, а оно так и чувствуется — спину кутает неприятный липкий холод. Ощущение неизбежной скорой смерти. А ему всего лишь стоило быть осторожнее! И ничего бы не случилось.       — А чего, они красивые, давай всем их покажем, — явный сарказм в голосе. — И вообще, чего ты тут забыл? Знаешь, где таким, как ты, положено работать?       — Отвали, — Андрей резко выхватывает фотографии, прижимает к груди.       Глеб подходит ближе, но даже пальцем не трогает. Андрей сжимается, не смея пошевелиться. Он боится до ужаса. Он никогда не даст отпор. Он слабак.       — Ненормальный, — спокойно и надменно говорит Глеб.       Андрей еле сдерживает копящиеся слёзы. Если он сейчас заплачет, это будет конец. Беспросветный.       В стену кто-то стучит, они оба поворачиваются на звук, отвлекаясь. Женщина среднего возраста стоит в холле, вертя ключи от машины на пальцах.       — Добрый день, сейчас, — учтиво кивает ей Глеб, делая вид, что собирается пойти. Как только она скрывается, он снова подходит к Андрею. — Ничего не успел из-за тебя.       Андрей возмущённо смотрит. А ничего, что подходить к нему и вырывать фотографии из рук его никто не заставлял?       Глеб уходит, Андрей опускается на корточки, вытирая вспотевший лоб ладонью. Надо идти помогать, а работать вообще не хочется. Ещё одно слово в его адрес, и он взорвётся. Злость кипит, ощущается на кончиках напряжённых пальцев.       Скрипя зубами, Андрей идёт за Глебом. Начинает свою обычную рабочую рутину, надеясь, что она вернёт его в чувства. На Глеба пытается не смотреть. Тот будто специально задевает плечом так, что Андрей роняет ведёрко с раствором на пол и на свои ноги, которые тут же промокают насквозь. На секунду в голове воцаряется звенящая тишина, момент, когда шкала сдерживания в голове Андрея лопается, заливая энергией всё вокруг.       Он с размаху заезжает ладонью по щеке Глеба. Тот от неожиданности даже чуть не падает, еле удерживая себя на скользкой мокрой плитке.       Конечно, как только в его голове рождается осознание, он идёт вперёд и валит на пол грубым толчком, Андрей глухо стонет, падая набок.       Теперь он не намерен отступать. В бой. Что тут сложного? Просто попадать по чужому телу как можно чаще. Наверное, они оба сбоку выглядят как две девчонки, не поделившие парня.       Женщина, вышедшая на звук из холла, охает, закрывая рот рукой. Ещё начальник решает спуститься со своего кабинета на чердаке именно в этот момент, может, он тоже услышал подозрительный шум. Он уверенно отодвигает ошарашенную клиентку чуть назад и бросает ей пару успокоительных фраз.       Андрей с Глебом тут же замирают, переставая колотить друг друга и чувствуя скорую взбучку.       — Вы, — начинает мужчина, явно находясь на пределе. Его ноздри широко гуляют туда-сюда. — Два оболтуса. Мне сейчас всех клиентов распугаете. Оставить вас нельзя, дети малые! У каждого из зарплаты вычту.       Андрей хочет взвыть от такой несправедливости. Почему достаёт его Глеб, а он должен чего-то лишаться из-за этого?       — Поймите меня правильно, — учтиво начинает Глеб, ради приличия поднимаясь на ноги. По этому прилизанному тону понятно — не к добру. — Я вообще тут не причём. Это Андрюша, — Андрей корчится от этой вариации имени из его уст, — чего-то немного нервный в последнее время.       Два взгляда теперь обращены на до сих пор валяющегося на мокром полу Андрея.       — Что? — рыкает от раздражения он, отчего слова Глеба начинают звучать правдоподобно. Но Андрею уже всё равно — теперь, пока он всё не выскажет, успокоить его сможет… не сможет. Ничто.       Он медленно поднимается, сжимая кулаки.       — А знаете что? — начинает он, а в тоне — какое-то нездоровое веселье, сумасшествие. — Я заебался. Корячиться тут за копейки, которые мне перманентно задерживают из раза в раз. И выслушивать крики. Идите-ка вы нахуй. Все вообще. И ты, и ты, и ты, — показывает на всех поочередно. Потом думает, женщина, наверное, не заслужила. Но уже похуй. — Какие же люди мерзкие, господи, — бурчит себе под нос, но так, чтобы все слышали, пока с пассивной злостью застёгивает рюкзак и, намеренно задев Глеба плечом, выходит в холл, а оттуда на улицу.       Да, вероятно, завтра на его емайл придёт копия заявления на увольнение. Вероятно, теперь у него нет абсолютно никакого дохода. Может, сейчас за теми стенами Глеб рассказывает им то, что узнал сегодня. А может, и нет.       Рабочий день закончился на шесть часов раньше.       Кажется, сейчас Андрей не справится сам. Но он обещает себе — это в последний раз. Точно-точно.