Ссадины

      Андрей никогда бы не подумал, что увидит эту квартиру снова. И в ней опять тихо и пусто, две пары обуви на полке и висящая в состоянии покоя цепочка бра.       Неспокойствие кутает душу, нервозность проявляется в резких дёрганых движениях, Андрей даже не понимает, что было лучше: остаться в комнате, завернувшись в три одеяла и закрываясь подушкой от доносящегося пьяного гогота соседей, или приехать сюда за полгорода к Диме, просто потому, что пригласил. Что-то ёкнуло внутри. Андрей думает, в голову осенняя хандра ударила, раз он согласился. Мнётся в прихожей, неловко разуваясь.       — Всё в порядке? — спрашивает Дима. Андрей считает, глупо задавать такие вопросы человеку, который дышит, стоит на ногах и вроде как функционирует. Разве не видно?       Ему хочется спросить «а что, собственно, может быть не в порядке?», но он давит в себе этот импульс, потому что за ним последует какое-то нудное объяснение, которое обязательно приведёт к ещё большей неловкости.       Андрей кивает и смотрит с ожиданием.       — Сначала надо всё обсудить, — Дима приглашающе машет в сторону кухни.       — Сейчас заставишь меня подписывать согласие на причинение вреда, да?       — Зачем? — искренне удивляется, но Андрей уверен, этот тип опять просто притворяется, что не понимает постиронии.       Андрей поникает, чувствуя эту пропасть между ними и ноль процентов понимания.       Может, от таких людей надо дистанцироваться? Или от самого Андрея?       — Я больше не буду шутить, — вяло говорит он, опускаясь на стул.       — Я предпочитаю более интеллектуальный юмор.       — Сказал человек, который шутил про то, что моется из ведра. Ха-ха.       Дима только усмехается, Андрей думает, его контраргумент засчитан, и натягивает хитрую улыбку. Тарабанит пальцами по столу, ожидающе разглядывая всё вокруг, будто впервые.       — Мне будет легче, если ты скажешь сейчас, чего ты хочешь и к чему привык, — у Димы какой-то серьёзный настрой, он заносит пальцы над клавиатурой в телефоне, как будто готовясь записывать за Андреем каждое слово.       Андрей глупо улыбается, напряжённо разглядывая чужую готовность, и закатывает рукав футболки, показывая изрубцованную, исцарапанную кожу. Диме кажется, что на нём эти повреждения не заживают, как будто пару недель назад было то же самое.       — А по мне не видно?       — Мне нет.       — Ну… — Андрей хмурится, пытаясь собраться с мыслями. Жалеет, что пришёл сюда. И вроде сейчас самое время сказать о том, что передумал, о том, что ковырять это всё — одна плохая идея. Дима заставляет что-то говорить, что-то в себе копать. Вернее, не заставляет, но Андрею кажется, проще будет всё это кое-как на него выплеснуть, чем придумывать сотни отговорок, почему он не знает, не может и не хочет. А там уже и Дима сам допрёт до того, что они с ним разные совсем. Андрей вздыхает, опускает взгляд, неосознанно начиная ковырять мелкие царапины на предплечье. — Надо, чтоб было больно. Это основное, — говорит негромко, своих желаний даже немного стесняясь. Он сходит с ума, он неизлечим, он повёрнут и испорчен.       — Только это? — Дима смотрит так, как будто решает в уме какое-то дифференциальное уравнение.       Андрей пытается этот же вопрос спросить у самого себя, прогоняет по кругу, но ничего внутри не откликается.       — Да, — неуверенно отвечает он. — А что ещё может быть?       — Оу, — удивляется Дима, будто ему сказали совсем что-то глупое. — Неизвестность, подчинение, отсутствие ответственности, чувство защиты и… — он последовательно загибает пальцы, сверля взглядом потолок в попытках подобрать слова, — много чего ещё.       — Это сложно.       — Расскажешь поподробнее?       — Не знаю, — пожимает плечами Андрей. Думает, пытается хоть что-то осмыслить. Ага, больше двадцати лет в себе ничего не понимал, а тут какой-то тип хочет, чтобы ты сделал это за минуту. — Ну… Это надо много взаимодействовать, разговаривать, строить что-то. От этого мороки больше, чем приятного.       — На первых порах это может быть так, ты прав, а в перспективе приятного больше, чем мороки, — Дима говорит совсем без наезда, с каким-то искренним интересом, и Андрею до ужаса неловко от этого. Он к такому совсем не привык. — А ты много раз пробовал?       — Только если несколько лет назад, когда я был совершенно тупым и безбашенным. Сейчас не хочу, — качает головой, обнимает себя руками, глазами мозолит поверхность стола. Дима только открывает рот, Андрей, предвкушая очередной нелёгкий вопрос, перебивает. — Мне очень трудно тебе это всё рассказывать, потому что я ни в чём сам не уверен.       — Это нормально, мы познаём себя всю жизнь.       — Твоё спокойствие меня убивает, — Андрей неловко усмехается, но тело чуть освобождается от зажимов.       — Ты точно в состоянии сейчас что-то делать?       — В состоянии, — уверенно тараторит Андрей, взбудораженно хлопая рукой по столу. — Я всегда такой тревожный, это не особенность и не признак, что что-то не так. И ты говорил, ничего серьёзного не будет.       — «Серьёзное» — это понятие относительное. Я хотел потренироваться и, может, сделать пару фотографий для архива.       Андрей думает, что значит «потренироваться», в чём, какие фотографии и что за архив. Ему даже не приходится озвучивать эти вопросы — на лице всё написано. А Дима улыбается, опирается ладонями на стол, помогая себе встать.       — Пойдём покажу, — он кивает на выход из кухни. Андрей недоверчиво оборачивается, потом осторожно встаёт, когда Дима замирает в прихожей, ожидая его.       В груди плещется какое-то странное волнение, Андрею страшно, хочется и снова страшно.       Дима встаёт перед прикрытой дверью, спиной к ней, опирается о косяк. Андрей понимает, это та комната, в которой он здесь спал единственный раз.       Андрей думает, что сейчас он выкинет что-то глупое. Что-то странное, как умеет. Первый десяток секунд он просто молчит, петляя взглядом по чужому лицу. Хочется заглянуть за Диму, увидеть хоть кусочек.       — Интересно? — ухмыляется.       — Да.       — А говорил, что тебя кроме боли ничего не привлекает. Смотри как взбодрился.       Снова возникает порыв поспорить, сказать, что это имеет мало общего с тем, что обычно приносит ему расслабление. Андрей не хочет напороться на нудные слова.       Дима видит — ему, в общем-то, возражать не планируют и отходит в сторону, впуская Андрея первого.       В глаза бросаются новые детали — комната уже не выглядит настолько пустой, на полу лежат — или, скорее, находятся в творческом беспорядке — какие-то штативы, чёрные коробки разных размеров и ещё вообще не вписывающаяся в этот беспорядок и остальную пустоту ваза с розовыми гвозди́ками.       Андрей обступает это всё, пробираясь внутрь. Мимолётно касается лепестков, из побуждения понять, живые ли это цветы. На пальцах остаётся немного пыльцы.       — Последние в этом году, — замечает Дима, раскладывая вещи по сторонам, чтобы освободить пространство. — Больше цвести не будет.       — Зачем тебе они в пустой комнате? — Андрей топчется в углу, не находя себе места.       Дима качает головой, роняя улыбку. «Не сейчас», — взглядом говорит он, — «не сейчас».       — Нам надо обсудить пару моментов. Первое. Как относишься к шибари?       — Нормально. Как к дополнению.       — А тесный телесный контакт, который при этом происходит… Ты говорил, что не любишь подобное.       — Нормально, если меня потом не собираются обнимать до конца сессии.       — Кто-то так делал?       — Нет, конечно.       — Ладно. Делаем?       — Угу, — кивает Андрей, чуть расслабляясь.       — У тебя джинсы с заклёпками, надо переодеться. Не хочу, чтобы ты поранился.       — Я просто сниму. И футболку.       — Ладно, — Дима слегка удивляется, вскидывая брови, как будто не ожидал такой открытости сразу. — Тогда подай, пожалуйста, альбом со второй полки шкафа. Да-да, там, — координирует чужие движения.       Андрей достаёт тяжёленький переплёт и подаёт Диме. Он хлопает по кровати, приглашая присесть. Смахивает с него пару пылинок и открывает на середине, медленно переворачивает листы с фотографиями.       Взгляд сразу цепляется за кожу, туго стянутую верёвками, за висящих в странных позах девушек и парней. Одни интерьеры похожи на клубы, другие — на чужие квартиры, на нескольких фотографиях узнаётся стена, напротив которой сидит сейчас Андрей.       — Это ты делал? — он смотрит удивлённо то на фотографии, то на Диму. Эта эмоция ему даже льстит.       — Да. Тут нет повторяющихся, — медленно перелистывает пару страниц, сам залипая на это. — Приятно смотреть на результаты своей работы. Но у меня есть пустые страницы и зарисовки поз, которые я бы хотел сделать, — он открывает страницы ближе к концу, здесь нет фотографий в уголках, но в них сорванные с бахромой клетчатые листочки из блокнота, где чёрным карандашом начирканы лёгкие наброски. Андрей глядит, на них преимущественно мужчины.       Поднимает взгляд на Диму.       — Ты хочешь, чтобы я… сюда?       — В первую очередь я хотел потренироваться. Если у меня получится хорошо, и ты разрешишь, я, конечно, сделаю пару фотографий.       — Отдашь мне парочку тогда?       — Договорились. Тебе не холодно? — Андрей качает головой. — Раздевайся.       Андрей неторопливо начинает стягивать с себя одежду, с волнением наблюдая за чужими приготовлениями. Дима достаёт из коробки мешок с затяжками, Андрей в таком сменку пинал, когда со школы домой шёл.       Но достаётся оттуда не сменка, а тяжеловатые мотки верёвок. Андрей кусает губы и дышит часто, откидывая джинсы на кровать. Он остаётся почти нагим. Дима задерживает взгляд на повреждениях, которые всегда прятались за одеждой.       — Присаживайся, — Дима показывает на пол перед собой. — На колени.       Андрей только ловит себя на возникшем чувстве неловкости. Дима ему мало-мальски знаком, в отличие от тех людей, которых он обычно ищет и к которым ходит в особые времена. Они для него никто, он не знает ничего в основном, кроме их имён, адресов и предпочтений. И то, это всё утекает из памяти, как только дверь за ним закрывается. Такая дистанция всю неловкость стирает в прах, не надо тревожиться, что о тебе человек подумает, потому что не подумает, во-первых, а во-вторых, больше никогда не увидит. Себя показать не страшно, если все всё забудут уже на следующий день.       Андрей кроме Феди ни к кому не возвращался. Да и к нему только потому, что может понять, а не только выпороть. Это другое.       А тут какой-то Дима, с которым, по ощущениям, история будет не такой короткой, простой и привычной, как с остальными Верхними, которых Андрей находит. Этот же вообще другой. С тонной сложных вопросов и странными приколами.       Андрей встаёт напротив, сначала пронзительно глядит в глаза, пытаясь по ним понять, насколько не так всё может пойти, а он уверен, обязательно пойдёт. Может, всё так будет для Димы, но только для него.       Плавно уводит взгляд в пол, опускается сначала на одно, потом и на другое колено. Чуть зависает, прежде чем расслабленно опуститься на пятки. Кладёт руки на бёдра, впиваясь пальцами в кожу, и прикрывает глаза, слушая собственное дыхание и ощущая, как бьётся сердце.       — Не сутулься, — слышит сверху и, хмурясь, выпрямляет спину, становится неудобнее.       Андрей не хочет смотреть, что происходит вокруг, ему так спокойнее и легче абстрагироваться от того, что Дима — это Дима.       Его тепло мерещится очень близко.       — Ты сидишь с закрытыми глазами, — констатирует Дима, а его голос доносится совсем рядом. Эта интонация будто требует объяснений.       — Мне так спокойно.       — Будет ещё спокойнее, если у нас будет зрительный контакт. Договорились?       Андрей нехотя открывает глаза. Поджимает губы, разрываясь от неопределённых чувств. Хочется отсюда уйти — слишком скучно, хочется ждать, просто ждать и слушаться, кровь в жилах разгоняется интересом, как далеко зайдёт этот тип.       Дима встаёт на колени напротив Андрея.       — Вытяни руку.       Андрей, не задумываясь, протягивает правое предплечье, тупо мозоля взглядом все свои царапинки.       Дима аккуратно подносит руки и мягко охватывает, касаясь только пальцами, поворачивает из стороны в сторону, осматривая, будто ищет неистерзанный островок. Находит, задерживая свой взгляд. Андрей не успевает представить, что он там выглядывает на руке, — Дима резко давит двумя большими пальцами. Точечно, метко и с силой. Андрей взвывает, вздрагивая на месте.       — Тих-тих, — бубнит Дима, с учёным взглядом рассматривая белое, постепенно краснеющее пятно, оставшееся от надавливания.       — Зачем ты это сделал? — Андрей смотрит недоуменно.       — Так-так-так. Давай только без панибратства на сессии. Я не люблю такое. Переформулируй, — от Диминого взгляда хочется слиться с серой стеной, которая не так далеко от Андрея. Он поверхностно и как можно незаметнее дышит, пытаясь переварить что-то в голове. Нет, конечно, ему не привыкать к таким приказам. Но с Димой такое вообще не клеилось. Он ни внешне, ни внутренне вообще не походил на людей, которым это принципиально.       — Зачем… — Андрей запинается, опускает голову, чувствуя как странное поганое смущение ударяет в щёки и кончики ушей. Отлично, теперь Дима сделает ещё пару неутешительных и, конечно же, неверных выводов о нём, — вы это сделали?       Андрей не видит, но уверен, что Дима сейчас самодовольно улыбается, пока он с опущенным взглядом силой мысли пытается отогнать кровь от головы.       — Ладно… — добавляет Андрей. — Мне-то без разницы, как… вас называть.       — Ты поэтому взглядом сейчас свои бёдра испепелишь? Потому что без разницы?       — Мне просто неловко.       — Хе, — усмехается Дима. — В этом, по большей части, вся суть нашего взаимодействия для тебя. Краснеть и получать удовольствие. Я так вижу то, чем занимаюсь.       Андрей поднимает недоверчивый взгляд, внутренне махнув рукой на всё-всё-всё. Хорошо. Пусть делает, что хочет. Андрей всё равно знает, что это не для него, вернётся к привычному и действенному, и они больше никогда не увидятся.       — Хорошо, — как-то подытоживает Дима, поднимаясь на ноги. Андрей сверху похож на уличного котёнка, внимательно разглядывающего каждого прохожего с доверие-недоверием. — Насколько ты гибкий?       — Ха, — истерично усмехается Андрей. — Согнусь-то я в любую позу. Вопрос, какой ценой.       — Ладно, тогда без особых экспериментов.       Дима подкидывает рукой туго связанный моток верёвки. Оглядывает внимательно, пытаясь прикинуть, с чего бы начать.       — Ляг на бок, — приказывает он, одной рукой распуская узел на мотке, и он рассыпается в длинную верёвку.       Андрей неуклюже заваливается вбок и распластывается по полу, поджимая ноги к груди. Смотрит перед собой, на Димины носки.       Он тянет за колено, вынуждая поставить одну ногу на стопу. Андрей чувствует, как лодыжку обвивает плотная петля, Дима на периферии мучается с длинной на первых порах верёвкой. В следующий миг он накидывает её на бедро и тянет, нога сгибается пополам. Андрей оценочно пытается разогнуть — крепко. Пока он пытается привыкнуть к дразнящим тонкие царапинки, грубым, наверное, льняным верёвкам, Дима успевает сделать ещё несколько оборотов, последовательно закрепляя каждый узлом.       Он заканчивает с одной ногой довольно быстро, Андрей почему-то вспоминает, как в школе на ОБЖ их заставляли собирать автомат на время. Или надевать противогаз. Он представляет, как Дима на время связывает людей. Вот такие нормативы.       С таким альбомом — Андрей ненавязчиво косится на кровать, разглядывая торчащий кусочек его обложки — практики, конечно, много было.       — Надо перевернуться на спину.       Андрей бросает взгляд на стянутую верёвкой ногу — плотный ряд петель начинается у бедра и лодыжки и заканчивается у самого колена.       Он игнорирует протянутую руку и переваливается на спину сам. Сверлит взглядом потолок, сложив запястье на запястье у груди. Смотрит, как Дима опять копошится с узелками. Андрею больше по душе, когда с ним особо не церемонятся. Так, пару грубых узлов или вообще скотч.       Дима затягивает финальный узел и у другой коленки. Андрей замечает, что длинный кусок верёвки ещё тянется с лодыжки. Чужие руки разводят его ноги в стороны — насколько могут. Андрей дёргается, чуть не ударяясь головой о пол.       — Аккуратнее.       — Предупреждай! … те.       Дима усмехается, Андрей чувствует, как его большие пальцы обвивает одна петля. А потом и середины прижатых друг к другу стоп. Всё, кажется, без помощи он теперь точно не сядет.       Дима немного давит на бок, пропускает остаток веревки под Андреем. Её жёсткий узелок на конце впивается в спину.       — Поднимись. Ты должен сесть лицом к стене.       Андрей еле-еле поднимает себя на локти, потом на руки. Оглядывает свои ноги, теперь похожие на лягушачьи лапки. Елозит на месте — верёвка пропущенная под ним впивается в зад.       Получается что-то типа ненавистной им позы бабочки, что у него на физкультуре колени в ней не опускались, что сейчас — вздымаются вверх.       — Как ты себя чувствуешь?       — Непонятно, — отзывается Андрей, хмуря брови.       — Ты должен рассказывать мне обо всём, что ощущаешь. Я же не хочу… Не хочу каких-то последствий. И ты не хочешь.       — А какие могут быть? Ты… вы же почти ничего не делаете?       — О, — Дима всплёскивает руками. — Пережму тебе какой-нибудь сосуд или передержу в таком состоянии.       Андрей замолкает, снова решая не вступать в полемику. Пялится в стену, пытаясь понять, почему всё настолько идёт не так. Или «не так, как он привык» не значит «в целом не так»?       Дима стягивает предплечья за спиной, идёт — обвязка за обвязкой — прямо к плечам, вынуждая всё больше и больше расправить сутулую спину.       Пальцы ног уже чуть немеют, тело начинает приятно ныть. Андрею нравится, что он ничего с этим сделать не может. Даже нос свой почесать. Такой беззащитный и уязвимый, готовый на всякую жесть, которую сегодня с ним делать явно не собираются.       Так и сидит, даже не заметив, как тело оставляют в покое, пока Дима не вторгается в очень занимательный зрительный диалог со стеной. Смотрит заинтересованно. И ухмыляется.       — А теперь самое время закрыть глаза.       Андрей пару секунд окидывает его взглядом «да что ты говоришь», из лёгкой вредности медлит, только потом опускает веки.       — Молодец, — шепчет Дима, отдаляясь.       По спине ведёт чем-то длинным и неровным, Андрею хочется инстинктивно взяться за этот предмет так же, как прихлопнуть комара, когда он ползёт по руке в поисках сладкого местечка.       Предмет скользит вдоль рёбер и оказывается уже около живота. Он мягко хлопает по коже, замедляется и после хлёстко ударяет. Совсем не больно, думает Андрей, но неожиданно.       Во рту пересыхает, Андрей пытается оставить свои обкусанные губы в покое.       Пальцы — уже не грубоватая поверхность предмета — проводят по плечам к шее и зарываются в волосы. По спине бежит табун мурашек. Андрей думает, наверное, ему неприятно. Он привык так думать.       Пряди на затылке натягиваются, головы мимолётно касаются зубчики расчёски, — теперь незнакомый предмет опознался, — и Андрею кажется, хоть ему так и не делали никогда, что Дима плетёт что-то вроде косички, только странной, на самой середине. Он молчит. Ему просто интересно, что будет дальше.       А дальше начинает шевелиться кусок верёвки, который всё время был под задницей, Дима вытягивает его вверх и протягивает через узелки на руках. Чужие стопы сильнее прижимаются к паху, колени уже почти смотрят в потолок, а поясница и спина выгибаются. Андрей мычит, чуть не теряя равновесие и не заваливаясь прямо вперёд себя. Хочет инстинктивно поставить руку, но они за спиной, крепко обвиты верёвкой.       Дима будто намеренно тормошит этот злосчастный кусок. Когда Андрей снова ощущает натяжение в волосах, в его уме складывается картинка, как это всё должно выглядеть. Он оказывается прав. Узел от верёвки сцепляется с скромным подобием косички, заставляя задрать голову к потолку.       — Я закончил, — у Димы в голосе абсолютное удовлетворение своей работой. — Точно разрешишь мне сделать пару фотографий?       — Ды-а, — мямлит Андрей, просто потому что в таком положении говорить по-человечески не получается. Ему даже интересно, насколько эстетично это может выглядеть со стороны.       Следующую минуту слышатся только какие-то механические звуки — скрежет, стук, мягкий треск регулировочного колёсика.       — Как ты? Нет дискомфорта?       — Ну а-ак сказат…       — Я не про позу в целом. Ничего не жмёт?       На этот раз Андрей решает немного покачать головой в стороны, вместо того, чтобы попытаться выдать очередное невнятное лепетание. Из-за натяжения глаза норовят распахнуться, но Андрей послушно держит их сомкнутыми.       — В общем, мне нужно, чтобы ты вообразил, что меня сейчас тут нет и вёл себя как можно естественнее. Расслабь мышцы, поёрзай на месте, если хочется. Можешь звуков поиздавать. Вдруг тебе захочется повыть. А, и ещё. Должен тебя предупредить, на таких фотографиях не улыбаются. Мне нравится твоё страдальческое выражение лица. Оставь его.       Андрей пытается переварить всё услышанное, ему кажется, что его попытки вести себя естественно сейчас будут самыми наигранными.       Он медленно выдыхает, пытаясь найти положение поудобнее.       Внезапный щелчок фотоаппарата заставляет вздрогнуть. Следом за ним идут ещё несколько, потом эти щелчки слышатся с другой стороны, ближе и дальше. Они скоро затихают, и почти сразу Андрей вздрагивает от холодной капли, упавшей на спину и взявшейся из ниоткуда. Сквозь тянущиеся петли и узлы втискивается что-то холодное и влажное и одновременно щекочущее.       Ещё несколько щелчков, между которыми Дима подходит и поправляет обвязку. Заканчивает достаточно быстро.       — Ты можешь открыть глаза. Вижу, у тебя уже ноги краснеют. Сейчас будем распутывать тебя, — Дима как-то по-доброму усмехается, откладывая фотоаппарат на полку. С любопытством наблюдает, как Андрей вертит головой по сторонам, — насколько может позволить положение, — освежает в памяти обстановку вокруг.       Первым делом Дима ослабляет натяжение волос, и Андрей сразу любопытно заглядывает себе за спину, краем глаза замечая розовенькие бутоны гвоздик, торчащие из сплетения. Ваза на полке наполовину опустела.       — Ты очень красивый человек, — говорит Дима, попутно распутывая узлы на стопах и лодыжках. — В цветах особенно.       Андрей недоверчиво косится, молчит.       — Не хочется поспать? — спустя время снова пытается прийти к диалогу. Распускает последние узлы на запястьях, убирает цветы и скручивает верёвки в мотки. — Или выпить горячего? У всех разное состояние после практик, мне нужно знать, как тебе будет лучше.       На плечи ложится тёплый плед, Андрей смотрит вверх, на Диму, даже как будто благодаря глазами. Чувствует себя странно, не так, как после сессий с другими или тем же Федей. И даже не понять, насколько это чувство его устраивает и устраивает ли вообще.       — Попотягивайся или подвигайся, чтобы побыстрее разогнать кровь. И приходи на кухню. Сделаю тебе горячего чаю, и надо будет обсудить пару моментов.       Андрей еле кивает, замечая, как рука заносится над его плечом, но тут же одёргивается, так и не касаясь. Дима просто улыбается и ретируется в коридор.       По вискам бьёт какой-то лёгкой дробью, Андрей сильнее кутается в плед и нехотя поднимается на подзатёкшие ноги. Делает пару кругов по комнате, трёт холодными руками такие же холодные бёдра и икры.       Опускается на кровать и сворачивается калачиком. Здесь, в тишине и тепле, слишком хорошо. Андрей тут же поднимается на ноги снова, не разрешает себе привыкнуть.       — Всё хорошо, размялся? — спрашивает Дима, как только он опускается на стул рядом.       — Да-да, — тараторит. Он успел одеться, но в плед всё равно закутался. — Ты, — Андрей теперь чувствует, как инородно ощущаются эти переходы с «ты» на «вы» и обратно, — хотел что-то сказать.       — Встретимся на неделе? Я отдам фотографии.       — Угу, — кивает, не поднимая взгляда.       — Ты не планировал ничего регулярного?       — Нет, — не дослушав до конца, отрезает Андрей. Поднимает взгляд. — Я и регулярное — это полярные вещи.       — Хорошо, — пожимает плечами Дима. — Я тебя услышал. Тогда я напишу тебе, договорились?       — Угу, — снова кивает Андрей и поднимается, оставляя раскинутый плед на стуле, топает в прихожую.       — Не останешься?       — Ха, это не впишется в мою концепцию того, что ты мне не нравишься.       — Впрямь-таки? — Дима выгибает бровь. Так, что кажется, что правда уже перебор.       — Я опять пошутил, — едко улыбается Андрей. — Просто хочу домой, — говорит, а сам чувствует какую-то лажу, потому что сюда он приехал как раз из-за того, что в собственной комнате находиться стало невозможно. Но Диме не обязательно об этом знать.       — Ладно-шш, — втягивает воздух сквозь плотно сомкнутые зубы, пока смотрит, как Андрей пытается натянуть кеды с помощью двух пальцев, которые туда абсолютно точно не поместятся вместе с ногой. — У меня ложка есть, справа от тебя.       Пятки всё-таки влезают в нерасшнурованную обувь, и Андрей демонстративно кидает скептичный взгляд в сторону серой железной лопатки, висящей на гвоздике. Трясёт слегка онемевшими пальцами.       Они с Димой как-то скомканно прощаются, Андрей думает — предпоследний раз.       Потом это больше смахивает на последний, потому что Дима что-то пишет ему — Андрей игнорирует, не желая сейчас лезть в это всё, договариваться, что-то забирать. Дел наваливается выше крыши, которая под их весом катит в сторону.       На работе лишили премии, — Господи, как будто её когда-либо давали, — долг за проживание накопился уже не хилый, ещё и пара микрозаймов с капающими, нет, льющимися процентами всё никак не хочет закрываться.       Мало того, что у него совсем не остаётся времени на себя, — он пашет как проклятый, берёт дополнительные сверхурочные часы и подыскивает себе ещё одну подработку, — так и долги даже не думают уменьшаться, им абсолютно индифферентно, чей кошелёк паразитировать.       Проходит месяц и Дима как-то сам отлипает. Они так и не встречаются, а Андрей надеется, что и не встретятся, иначе ему будет неловко.       Ему снова хочется какой-то жести, напроситься на хорошую порку или что-нибудь подобное, чтобы снять с себя всю злость и раздражение. Он снова почти стал белым и однотонным — из красно-фиолетового. Потому что даже на это у него нет ни времени, ни сил.       Одним днём он возвращается поздно, в привычном убитом настроении после работы. Начальник снова устроил нервотрёпку из-за проверки и из-за сломанного воздуходува.       На этаже опять гам, голова сразу же заливается острой болью. Особо громкие возгласы неприятно режут по ушам.       Подходя к комнате, Андрей замечает сваленную, накрытую рваными пакетами кучу вещей. Сначала даже не придаёт этому особого внимания, пока не обнаруживает, что его ключом дверь не открывается — более того, он даже не влезает в замочную скважину. Кажется, просто ошибся этажом, пока глаза из кучи не выцепляют знакомую вещь, а потом ещё одну и ещё.       Он с возмущением спускается на первый этаж к коменде, которая тут же покрывает его отборной руганью, талдычит про долги и суёт в лицо кипу квитанций. Прогоняет, говоря, что его рожу больше видеть не хочет, если, конечно, он не соизволит оплатить задолженность и ещё, может, моральную компенсацию.       Теперь Андрей понимает, что здесь он больше не живёт. Точнее, он не живёт больше нигде.       Сидит, схватившись за голову, около когда-то своей комнаты.       У него никого нет. Ему никто не поможет. Федя мог бы. Но Андрей сказал ему, что больше не будет его тревожить. И так слишком много взял. Намного больше, чем отдал.       Настигает настоящая безысходность, хочется уснуть на этой горе вещей или… Андрею без разницы, где жить, главное, чтобы тепло и дождя над головой не было.       Он быстро пытается принять какое-то разумное решение, в голове назло почему-то вертится только грёбаный Дима, которого он так невозмутимо игнорирует уже не одну неделю.       Почему он ещё не забыл о нём?       Хорошо, у него, кажется, есть повод.       Андрей, кусая губы, ищет диалог в самом низу, с отключенными уведомлениями и десятью непрочитанными уже как месяц. Он пробегается взглядом по когда-то отправленным ему буковкам. Наверное, сейчас он выглядит как последний наглец.       «Фотографии, точно… Я зайду сейчас?»       Выглядит отвратительно. Но проблемы нужно решать по мере поступления. Дима что-нибудь придумает, кажется Андрею. Он в таком точно мастак.       Андрей скидывает самые нужные вещи в рюкзак и по пакетам, с сожалением смотрит на оставшуюся кучу — его восточные соседи беспалевно растаскают всё по своим комнатам за пару часов, как только узнают, что он съехал. Будет ли смысл возвращаться сюда позже?       Дима почти сразу отвечает — Андрей особо не вникает, видит в уведомлениях что-то плюс-минус утвердительное. Отлично, теперь откатывать назад нельзя. О Господи, и какая же муха его укусила, что времени на подумать у него ещё достаточно, но он решил поступить именно так?