Ссадины

      Дима с порога ведёт себя так, будто виделись пару дней назад. Будто Андрей не игнорировал его, и вообще они давние знакомые. Мимолётно косится на кучу пакетов в чужих руках и, не придав этому особого значения, начинает разгонять что-то про искусство фотографии. Андрей слушает вполуха, пытаясь придумать, как бы с этой темы слететь и перейти к сути. Дима ведь даже не догадывается, что сейчас на это всё Андрею так же не всё равно, как камню в музее минералов не всё равно на то, что японскую эйзению занесли в Красную книгу.       Андрей снова видит эту кухню — место странных диалогов. Если вообще с Димой они могут не быть странными. Теребит край футболки, периодически чувствуя, что интонационно рассказ подходит к концу, но это обманчивое чувство — Дима начинает раскрывать новые и новые аспекты. Перебивать совсем не хочется — это уж совсем неуважительно. Не затянется же это на полчаса?       С каждым предложением становится понятнее, что Дима этим делом горит, а горящий чем-то человек готов вечность проболтать о том, что ему нравится. Андрей чувствует себя паршиво — он тратит время и нервы просто потому, что он самая настоящая тряпка, об которую ноги вытирают или которой в автомойке все чистят машинные номера, заляпанные дорожной смолистой пылью, и не удосуживаются поменять год так второй. И как он собирается выкручиваться?       — … очень классные фотографии получились, ты фотогеничный парень, знал? Если вдруг появится желание, можем сходить в одно место, там возможностей для фото побольше, понимаешь. Можно даже посетить какой-нибудь ивент, раз уж нам обоим это интересно. А ещё обычно там…       — Меня выселили, — выпаливает Андрей, даже зажмурившись — но всего на мгновение.       — Оу, — с чужого лица сразу пропадает воодушевление. Дима заметно напрягается. — Так значит. Долги?       — Да… — Андрей опускает голову, грузно выдыхая вязкий от напряжения воздух.       — Хорошо. Ты хотел чего-то попросить у меня?       Андрей поднимает голову, неудобно сверля взглядом. Кажется, Дима смотрит так, будто зол, что его так по-хамски перебили, и будто любая просьба ему покажется беспардонной и вопиющей наглостью.       — Не… — начинает Андрей, чувствуя себя слишком большим и слишком громким для этой кухоньки, для всего мира. Он ходячий комок неловкости. Он какое-то неотстирываемое пятно на выходном костюме. Он…       Дима поднимается со стула напротив и пересаживается поближе. Андрей от такого почти вжимается в стену сбоку от себя. Будто ожидает, что с ним сейчас что-то сделают. Ударят, обнимут, задушат… Нет. Дима просто смотрит. Довольно изучающе.       — Нет, — снова говорит Андрей, а в голове по разгоняющимся волнам мыслей тянется «бля-я-я-я-ять». Как он может сказать «да» человеку, с которым встречается третий раз в жизни? Андрею кажется, решение приехать сюда было принято его правой коленной чашечкой, но никак не мозгом.       — Ладно, — Дима задумчиво опускает взгляд.       — Да, — ударяя ладонями по бёдрам, сразу говорит Андрей, мысленно пытаясь выкинуть вопящий от всяких угрызений мозг куда-нибудь подальше.       — Что? — не понимает Дима. Андрей молчит, надеясь на его смышлёность. — А… Я тебя слушаю.       — Можно переночевать у тебя? Мне вообще некуда идти. Я не хочу доставлять проблем Феде. Он и так выглядит измотанно, — так тараторит, что едва получается отличать одно слово от другого. Складывает руки на груди, ёжась от дискомфорта. — И я соврал ему, что почти за всё заплатил.       — Тебе не нужно оправдываться, Андрей, — Дима тянется рукой, будто пытаясь немного успокоить — как дикого котёнка, вопящего на любое встречное движение. Андрей замечает, что он всегда вовремя останавливается, вовремя одёргивает себя, застывая в двадцати сантиметрах от чужого тела. — Ты просто просишь, а другие делают выбор. Я бы поверил, что тебе это нужно, и без всяких оправданий.       Андрей после своего имени почти не слушает, оно остаётся где-то рядом с ушами, как камертон, долго не утихающий. Будто всё время сомневался, как его зовут на самом деле. А теперь кто-то сказал. Медленно и чётко.       — Угу.       — Оставайся, — мягко, беззлобно и успокаивающе. Андрей вздыхает, натягивает кривенькую робкую улыбку. — Уже поздно. Ты не голодный?       — Ну-у-у…       — Понял. Сейчас что-нибудь придумаю.       — Ча…       — Чай наливать не буду, — сразу же предугадывает Дима. — У меня есть человеческая еда.       Андрей пожимает плечами, пока Дима мельтешит на кухне. Через пару минут перед ним опускается тарелка, щедро наполненная супом, от которого вверх тянется горячий пар. Желудок сводит от голода, Андрей только сейчас это чувствует.       — Ты готовил?       — Да, — не без самодовольства на лице отвечает Дима, протягивая ложку.       Андрей сразу черпает и суёт в рот, морщась и мыча от горячести.       — С обожжённым языком есть не очень вкусно, не торопись. Хотя кого я спрашиваю… — Дима по-доброму улыбается. — Обожжённый язык не самое больное, верно? Ты, кстати, вроде как «подзажил».       — Да. Правда, у меня бёдра и руки неделю назад были жёлтыми от синяков. Выглядел, как переспелый банан. А сейчас отвратительно чистый.       — Не хватает острых ощущений?       — Да, видимо… — говорит Андрей, поначалу решая ограничиться только этой фразой. Он снова чувствует, что его раскапывают, ну, или пытаются, кончик лопаты натыкается на гигантский зарытый булыжник. Андрея преследует странное чувство, Дима делает это почти безболезненно. С учёным интересом. Не с попытками научить, показать, как правильно, и направить на путь истинный. Просто смотрит, просто наблюдает, никаких оценок и суждений. Андрей заставляет булыжник внутри себя чуть смягчиться. — Я чувствую себя лучше, когда испытываю что-то подобное. Как будто настолько концентрируюсь на физических ощущениях, что мои загоны и остальные дела отходят на второй план.       — Не боишься, что в какой-то момент захочется всё больше и больше? Знаешь, это не самое безопасное, э-э… хобби.       — Не знаю. Хочешь, чтобы я рисованием вместо этого занялся? — Андрей хихикает, и Дима тоже улыбается. И смотрят друг на друга, залипнув на чужие улыбки, пару секунд, совсем недолго. Что-то ударяет в голову, и Андрей торопливо опускает взгляд в колени, надеясь, что когда он поднимет его, Дима тоже отвернётся, ну, или хотя бы не будет смотреть так.       Андрей быстро доедает, вытирая рот предплечьем. Отодвигает тарелку на середину стола и одними губами произносит беззвучное «спасибо».       — Пойду постелю тебе. Завтра работаешь?       — У меня нет варианта не работать.       — И когда у тебя были выходные в последний раз?       Андрей понуро опускает голову, загибая пальцы и пытаясь прикинуть.       — Я не помню. Всё перемешалось.       — Возьми отгул. Я завтра дома. Обсудим, что будем с тобой делать.       — Ну… — Андрей кусает губы, накручиваясь, что его лишат зарплаты, если он будет позволять себе такие вольности. Начальник ещё в последнее время стал настоящим злыднем. Наорёт и уволит с фразой «теперь каждый день у тебя будет отгулом, оболтус мелкий». И всё. Книгу жизни Андрея можно будет заканчивать нерадостным «он спился и умер». Хотя на это «спился» деньги вряд ли будут. Останется тогда сухое «умер». Не очень поэтично получается.       Поднимает взгляд на Диму, а он смотрит так, будто ничего плохого не происходит, будто знает, что дальше делать, так же хорошо, как русский алфавит. Довериться? Андрей вздыхает. Ему точно не помешало бы хорошо выспаться.       — Ладно. Я схожу позвоню сейчас. Дашь покурить чего-нибудь?       Дима вручает зажигалку и новую пачку сигарет, говорит, можно не возвращать. Ободряюще провожает взглядом Андрея, плетущегося на балкон.       Он возвращается через минут десять, ныряет в уже знакомую комнатку, там Дима возится с одеялом, пытаясь понять, правильно ли он всунул его углы в пододеяльник.       — Я разберусь, не парься. Отгул дали… — ловит чужую облегчённую улыбку. — А тебе-то завтра не на работу? Уже поздно.       — У меня гибкий график. Работаю дистанционно.       — Кем же?       — Занимаюсь монтажом.       — Наверное, круто, — искренне говорит Андрей, представляя, каково это — сидеть и создавать что-то красивое, а не гнуть спину и ползать на коленях по полу, драя брызговики и колёса.       — От заказа зависит. Я не настолько обеспечен, чтобы иметь волю отказывать всем подряд. Но иногда попадаются интересные проекты.       — А сейчас что делаешь?       — Визитку для горнолыжного клуба. И ещё какое-то видео с юбилея. Примерно вот такими вещами и занимаюсь.       — Понятно, — Андрей опускает взгляд в пол, хватаясь одной рукой за предплечье другой.       — Завтра поговорим о важном. Отдыхай.       Андрей еле кивает, чуть поднимая взгляд. Дима стоит ещё пару секунд — будто что-то решая. Мягко улыбается и проходит мимо, совсем близко, но не задевая. Андрей в самый последний момент вытягивает мизинец на опущенной руке, и он касается Диминой ладони — аккуратно и почти невесомо. Они оба думают, показалось ли?       — Спокойной ночи, — Дима проводит пальцами по месту, где ощущается фантомное касание, и чуть хмурится. Андрей складывает руки за спину, снова готовый прожечь пол своим неловким взглядом. По лицу расползается не поддающаяся контролю улыбка. Он давно не улыбался так сильно и из-за такого пустяка. Это, наверное, называется сумасшествием.       Смотрит на Диму своими искрящимися от из ничего синтезировавшейся энергии глазами, опускается на кровать и робко машет рукой — вот же дурачок, кто так делает? Трёт лоб ладонью от приятной неловкости и закрывает лицо руками, из-под них роняя тихо и чуть смущённо:       — Спокойной.       Дима гасит свет.

***

      Андрей просыпается после полудня, чувствуя, как приятно ощущается каждый вдох и выдох вместе с осознанием, что сегодня он выспался вдоволь и никуда не пойдёт. В квартире подозрительно тихо, Андрей заглядывает на кухню и никого не находит. Как и на балконе. Как и в ванной. Но на полке по-прежнему две пары ботинок.       Он имеет наглость заглянуть за дверь напротив своей — там, где чужая комната, вероятно. Осторожно стучится, но никто не отвечает. Медленно тянет ручку вниз и заглядывает в тонкую щель, замечая длинный комок одеяла, медленно вздымающийся на кровати. Понятно. И интересно, насколько позже Андрея он уснул?       Чувствует, как в животе урчит и ещё раз заглядывает на кухню. Он думает, Дима против не будет, если он тут похозяйничает немного.       На свою аккуратность рассчитывать мало когда рационально. В местах, где каждый угол, каждый новый ящик не изучен совсем, уж подавно. Андрей роняет на пол крышку от кастрюли, непонятно откуда взявшуюся. Шипит, думая, что разбудил не только Диму, а весь этот многоэтажный муравейник.       Помимо звонкого отзвука, быстро разбегающегося по пространству, вроде никаких шумов не слышится. Может, и прокатило.       Андрею кажется, он мелкий школьник, а сегодня первое июня, и всё только начинается. За окном немного облаков, слякоть, конечно, редкостная и холод. Но если глядеть только в небо, то за лето вполне сойдёт. Сейчас бы сидеть на площадке большой компанией, греться на солнце и решать, чья очередь идти в магазин за пивом.       И когда он успел это всё потерять?       Дурацкий вуз, идиоты-одногруппники, отчисление и сплошное одиночество.       Андрей думает, винить только себя в этом так же чревато, как и всех остальных кроме.       Вздыхает, решая всё-таки наклониться и подобрать нарушительницу тишины. Оборачивается и снова её роняет — пугается Димы.       — Ты меня разбудил. Всё хорошо? — Андрей даже чуть шарахается от этого сонного хриплого баса.       — Уронил крышку, — говорит он, а голос вздрагивает, и по спине пробегают остаточные от испуга мурашки.       — Я вижу, — Дима опускает взгляд в ноги и наклоняется за ней, поднимает и отдаёт Андрею. — Поэтому я пришёл на помощь.       — Извини…       — Извинения приняты. Я всё равно хотел чуть-чуть восстановить режим.       Дима запрягает помочь с завтраком — Андрей только рад быть полезным, и это единственное, что он может вообще сделать. Чайник вскипает, пока он по поручению следит за тем, чтобы молоко из ковшика на плите не сбежало, Дима достаёт первые попавшиеся кружки. Андрей всматривается и качает головой.       — А Анапа?       — Что? — Дима искренне не понимает, каким раком в этом бесконтекстном вакууме возникла Анапа.       — Ну, у тебя была кружка с Анапой… — объясняет Андрей, кося взгляд на молоко.       — А, — Дима снова тянется к полке с посудой и достаёт ту самую, с первого раза очаровавшую Андрея своей всратостью, кружку. — Эта?       — Да, — улыбается. — Нальёшь в неё?       Завтракают в тишине. Спокойной такой, не требующей слов. У Андрея в голове мельтешат глупые волнующие мысли. Что ж, теперь помимо ворчливой коменды и неприглядных инкассаторов он должен ещё и Диме. Кажется, это какая-то суперспособность — усложнять себе жизнь.       И это чувство, что он сейчас выкарабкается, всем заплатит и станет по-настоящему свободным, из-за неутешительного опыта кажется абсолютно ложным. Мечтать не вредно.       С другой стороны, где бы он сейчас был? Сидел бы у какой-нибудь мусорки на тротуаре и спал, прижимая к себе свои вещи, чтобы не отжали.       — Переживаешь? — Димин голос прорезается сквозь вертящиеся как в зоотропе картинки. Андрей поднимает рассеянный взгляд, прокручивая только что услышанное слово, пытаясь вспомнить, что оно значит.       — А, что?       — Не голодный? — снова спрашивает Дима, кивает на полную тарелку каши.       — А, нет… Просто задумался. Да, переживаю немного. Не уточняй только, я сам не знаю.       — Хорошо, не буду. Нам, впрочем, надо поговорить. Много у тебя долгов? Суммарно.       — В текущем моменте… тысяч сто пятьдесят. Но каждый день чего-то капает сверху. Я едва успеваю выплачивать проценты с зарплаты.       — Если не будешь тратиться на жильё и еду, может, получится выплатить побыстрее?       — Наверное… — Андрей неловко перелопачивает ложкой всё содержимое тарелки. Намёки Димины понятны. Хочется притвориться тупым. — А у тебя какая вообще мотивация? Чем это тебе выгодно?       Дима неоднозначно усмехается, прислоняя пальцы к подбородку.       — Вариант «мне просто интересно» пойдёт? Хотя нет, лучше так: я был бы не против разбавить свои будни чем-нибудь. Или кем-нибудь. А ты достаточно необычный парень.       Андрей косо смотрит, не понимая, как его личностью возможно что-то разбавить, а не наоборот, сгустить. Нет, правда, Диме делать нечего, что ли? Ему жизнь мёдом кажется, что он не против «разбавить» её кем-то вроде Андрея? Странный.       — Мной?       — А что? Ты интересный объект для исследований.       — Странные у тебя формулировки.       — Я привык прямо говорить о своих желаниях и потребностях. В любом случае, у тебя есть право не доверять мне. И я тебя за это не осужу.       — Впрочем, есть ли у меня сотни вариантов, чтобы сейчас сказать «нет»? Ты выглядишь вполне адекватным.       — Спасибо…?       — Ладно. Я постараюсь заплатить за всё побыстрее. И потом тебе ещё.       — Не будем далеко заглядывать, хорошо? Сейчас ты в безопасности, это главное. Мы договорились?       — Угу, — кивает Андрей.       — Славно, — Дима деловито складывает ладони перед лицом. — Теперь правила. Насчёт пьянок, дебоширства и прочего, я думаю, всё понятно. Будешь помогать мне по домашним делам. На работу я могу тебя закидывать. Может, и забирать иногда. У меня очень плавающий режим сна, так что, вероятно, может быть так, что наши биоритмы будут в противофазе. Тогда попрошу не шуметь, я чутко сплю. И когда я работаю, меня тоже лучше не тревожить. Можешь хозяйничать тут, не спрашивая. И предупреждай меня, если есть какие-то планы, нарушающие привычный распорядок дня. Вроде всё ска… А, нет, ещё я очень люблю чистоту, надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы в комнате, в которой ты спишь, не клубилась пыль и воздух не был спёртым. Теперь всё. Вопросы, предложения, комментарии?       — Нет, капитан, — истерично усмехнувшись, бросает Андрей, пытаясь переварить только что услышанный массив информации.       — Я уеду в центр на пару часов. Разбери свои пакеты, — кивает на гору в прихожей, — и составь мне список того, что тебе нужно. А ещё надо помыть посуду и плиту. Справишься? Вечером отдохнём и закажем чего-нибудь.       — Ладно, — улыбается Андрей, облизывая пересохшие губы. Где-то внутри загорается что-то тёплое.       — Хороший мальчик, — шепчет Дима, поднимаясь. Андрей глядит на него, выпучив глаза, будто из них сейчас что-то вырвется наружу. Вот это было неожиданно. — Извини, — неловко усмехается Дима, слегка виновато отводя взгляд. — Иногда вырывается. Пожалуйста, дай мне знать, если тебе неприятно.       — Да я… — Андрей начинает говорить по инерции, но быстро спотыкается об отсутствие цензурных и внятных мыслей в голове. — Э-а, хорошо.       — Прелесть. Тогда приятного. Если остыло, можешь подогреть, — кивает на микроволновку на столешнице.       И уходит, спокойно и как ни в чём не бывало — кажется, его перманентное состояние. Андрей в ахуе пялится на эту несчастную микроволновку, будто спрашивая у неё: «И что это сейчас было?»

***

      День пролетает слишком быстро. Впрочем, как и любые выходные в принципе.       Андрей наивно думал, что двадцать четыре часа без работы смогут полностью восстановить его менталку. Раздражения даже будто поприбавилось. Нельзя было давать себе отдыхать, теперь этого хочется больше. Какой отстой.       Да здравствуют ссаные брызговики, щиплющие от ядрёного порошка царапины на руках и отбитые колени.       Первым, кто попадает под горячую руку, становится Серафим — бросает колкий комментарий в сторону Андрея таким сплетнеческим, бабкиным тоном, что вот, ходил всегда пешком на работу, а тут подвезли и ничего себе. И как назойливая мошка витает рядом с ушами и спрашивает, где он успел подхватить себе такое счастье.       Ор Андрея слышится на весь ангар.       Серафим бурчит что-то невнятное себе под нос и уходит.       Андрей всеми силами пытается держать себя в руках, когда один водила наступает ему на ногу и не извиняется; когда какой-то депутат требует отмыть не в приятном свете характеризующую его надпись на капоте, написанную чем-то ядерным так, что легче машину перекрасить, Андрей хихикает, а этот ябеда говорит, что уже идёт жаловаться начальнику. В итоге эти двое срываются на Андрея. Да-да, кивает он, мелкий оболтус, да, никудышный человечишка, да, не знает, с кем разговаривает. Мерзость.       Смена только перешла рубеж в половину, а Андрей уже изнемождён до ужаса. Ещё — честное слово — ещё одна такая ситуация, и он разрыдается как дитё или психанёт и начнёт без разбору кидаться первыми попавшимся под руку вещами.       Днём народу поменьше — успевает чуть успокоиться. Думает, ему точно нужна разрядка после такого. И он точно знает, что поможет.       Сматывается, как только домывает какие-то жигули, приехавшие в последнюю минуту перед тем, как все уже собирались сворачиваться. Эту ношу, конечно же, повесили на Андрея.       Он скидывает рабочую одежду и со всей силы хлопает дверцей железного шкафчика. Серафим говорит что-то типа «до завтра», Андрей молча проходит мимо, до сих пор злясь. Крикнул бы «пошли вы все нахуй» перед уходом как можно громче, чтобы даже до нежных ушек его начальника долетело, впрочем, тогда не нужно будет приходить на работу завтра. И послезавтра. И послепослезавтра. И всегда. А денег нема, роскошь по типу «увольнение по собственному желанию» Андрей себе позволить не может.       Головой владеет какое-то пьяное отчаяние. Всё происходит быстро. Вытирает лицо от слёз, перед тем как нажать на звонок.       Знакомятся. Андрею никогда эти люди, как люди, не нравятся, но он с ними жить и не планирует, ему бы только удовлетворить свои странные потребности. Без лишних разговоров — как не вовремя в голове всплывает Дима с его дотошными вопросами — приступают.       Как же долго Андрей не испытывал подобного. По его коже видно. Из спины и задницы он выбирает и то, и другое. Никто не противится. Андрей даже не стесняется полностью раздеться. Да, ему очень нужно почувствовать себя ещё уязвимее, ещё слабее. Может, так он наконец-то смирится с этим? Он не создан для свободы в любом из аспектов этой жизни.       После долгого перерыва всё ощущается слишком остро. Это витание где-то там, в тучных и дождливых мыслях, прекращается с первой болью. Сознание возвращается к состоянию «здесь и сейчас». Андрею кажется, он по паре ударов научился определять, чем его бьют. Сейчас это было похоже на девятихвостку. Точечный град, неравномерно обрушившийся на спину. Андрей прикусывает согнутые указательные пальцы на руках, пытаясь позорно не завопить. После каждого хлёсткого звука слышится его рваный дрожащий выдох.       Он стоит у стены, мозоля наливающимися слезами глазами цветочные узоры. Вот у человека ромашки на обоях, и даже не скажешь, что он с девиацией в сторону садизма.       По заднице тоже попадает, Андрей опять инстинктивно сжимается, напрягает мышцы, а удары от этого становятся в несколько раз острее. В какой-то момент всё начинает ныть так, что становится неразличимо, бьют сзади или нет. Тело дрожит, становится очень холодно.       Крепкие горячие ладони обхватывают, придерживая. По спине скользит влажное полотенце, вытирая выступившую кровь. Больно. Андрей шипит и быстро дышит.       — Ну всё-всё, тише, — тихо, почти на ухо, говорит голос. Андрей успел забыть, как зовут этого человека. — Хороший мальчик.       Замирает, ловя смутное чувство дежавю. Не успевает вспомнить, где слышал такое, пальцы давят на плечи, вынуждая сначала опуститься коленями на ковёр, а потом и прилечь, оперевшись о чужую грудь и распластавшись на чужих коленях. Шевелить руками и ногами становится мучительно — Андрей не сопротивляется, подкрепляя это ещё и мыслями о том, что чем неприятнее ему сейчас будет, тем большим счастьем покажется его обыденная жизнь, когда это всё закончится.       Руки гладят по волосам, водят по груди, задевая соски, и от этого внутри кроме неприязни даже ничего не шевелится. Андрей вроде и не обозначал, что ему это не нравится, так что… Ещё чуть-чуть, думает Андрей, ещё совсем чуть-чуть, и ему станет легче. Он держится, чтобы не разрыдаться снова. Пока получается.       Чувствует, как тёплые пальцы гладят живот, и голос сверху чего-то шепчет. Ниже и ниже. Андрей не стесняется своей наготы, но закрывается, чуть подтянув бедро к животу и морщась от жжения трескающихся из-за его движений царапин. Это — последнее, что ему хочется сейчас. Если когда-то хотелось вообще.       — Ну чего ты? — различает он слова сверху. — Мальчик не хочет? — Рука настойчиво гладит бедро, не пускающее к сокровенному. Андрей отрицательно мычит, пытаясь подняться — не дают. — Ну-ну-ну, полежим ещё немного.       Андрей размякает, пытаясь отключить сознание, и больше не препятствует чужим прикосновениям.       Это долго не длится. По его состоянию не реагирующего ни на что полена, понятно, что он, правда, ни в чём не заинтересован. Ему дают подняться.       — Я не переборщил? — первая фраза спустя минут десять неловкого молчания.       Андрей уже завязывает шарф — получается неуклюже. Поднимает туманный взгляд, бегает глазами по чужому лицу, пытаясь выискать в нём что-то примечательное. Не находит.       — Нет, — хрипло выдаёт он. — Всё как раз так, как надо. Спасибо.       — И тебе… — растерянно удивляется. — Спишемся ещё? Ты очень хорошенький.       Андрей скептично гнёт бровь. Пожимает плечами, транслируя «а почему бы и нет».       Как только он выходит на улицу, чужой номер летит в чёрный список — обычная для таких случаев практика. Андрей убирает телефон в карман, смотрит на падающий мокрыми комками первый снег и начинает рыдать.