К ранам души

Николай в отчаянии затрепыхался, широко открыв рот, точно выброшенная на берег рыба, но не смог издать ни звука. Невидимые щупальца сжимали горло, не позволяя не то, что закричать, а даже просто вдохнуть. Казалось, от недостатка кислорода должно темнеть в глазах, но он напротив видел сейчас мир необыкновенно чётко и ярко. Как солнечный свет отражается от речной глади, как после похмелья звуки слышатся в разы громче, как открытый нерв мучительно ловит каждое дуновение ветра. Сквозь пелену бликов он поймал насмешливый взгляд Марии — та нарочно заставляла его смотреть, нарочно тянула, вынуждая осколок шпаги двигаться мучительно медленно и давая Бинху возможность безуспешно сопротивляться. Тот сцепил зубы и лишь часто и громко дышал, словно гарцующая лошадь, но Николай различал в этом дыхании предательскую панику. Сам он заметил, что издаёт жалобный скулёж, пока на глаза наворачиваются злые, беспомощные слёзы. В напряженной тишине лезвие с хрустом прорезало ткань и коснулось живой плоти. Александр хрипло охнул, Мария хищно оскалилась. «Нет, нет, нет!» — простучало набатом в голове Николая, и мир вокруг заволокло чёрным туманом.

***

Он открыл глаза. Его окружало кольцо бледного лунного света, а вокруг не было ничего, только тьма. Холодный воздух колыхался от едва ощутимых порывов ветра, он пах сырой землёй и сгнившими цветами. Николай глубоко вздохнул. Он, бесспорно, узнал это место, ведь уже оказывался здесь дважды в своих видениях. Раньше ему всегда было страшно, но теперь он ощущал лишь странный трепет и подрагивание на кончиках пальцев. — Вижу, ты самую малость привык, — раздалось сзади. Юноша рывком обернулися и ожидаемо увидел Безносого. Тот сидел на закрытом гробу, закинув ногу на ногу, и мягко ему улыбался. — Это хорошо. Негоже проклятым от проклятых мест шахараться, точно от распятия. — Что тебе от меня нужно? — холодно спросил Гоголь, не обращая внимания на колкость. Улыбка сделалась шире, обнажив ряд сколотых гнилых зубы, а водянистые глаза хищно заблестели. С пепельно белой кожей и впалыми щеками лицо Безносого очень напоминало череп. Он пожал костлявыми плечами. — Поговорить. В прошлый раз мы так быстро расстались, что я даже не успел… — Хватит, — перебил Николай, напряженно хмурясь. — Мне надоели эти игры. Или скажи, зачем я здесь, или верни меня обратно. Лицо напротив обижено скривилось, уголки губ опустились, а брови заломились домиком, как у грустной театральной маски. Колдун деланно вздохнул. — Не понимаю, куда ты всё время так торопишься? Иные Тёмные могут тут днями находиться, что в сладкой неге, а ты бежишь, точно нечисть из церкви. Гоголь сжал зубы, ощутив внезапную злость. В горе пересохло от одной только мысли, что Бинх, возможно, уже мёртв, пока он тут против своей воли тратит драгоценное время. — Мне нужно вернуться, — повторил юноша неожиданно твердо, и на его лицо наползли призрачные тени. — Там… — Знаю, что там, — Безносый скучающе махнул рукой в старых бинтах. — Для того и вызвал. Скажи, — он резко поднялся, оказавшись совсем рядом, и в лицо Николаю ударило затхлостью могильного савана, — что ты готов сделать, чтобы этот твой Бинх остался жив? Юноша почувствовал, как тревожно сжавшееся до того сердце теперь встрепенулось и с надеждой зашлось в груди. — А я разве… — он судорожно вздохнул. — Разве я могу что-то сделать? Чужой рот снова расплылся в улыбке, больше напоминающей оскал. — Конечно, можешь. Ты же Тёмный, — Гоголю показалось, что глаза напротив на мгновение наполнились чернотой; он едва не отшатнулся, но вот, на него уже снова глядят лукавые мутно-голубые стекляшки. — Смог бы и раньше, если б не сопротивлялся. Тогда бы и мавка осталась жива. При упоминании Оксаны под рёбрами дрогнуло и протяжно заныло что-то горькое, больное. Это ведь всё он виноват, не уследил за глупой влюблённой девчонкой, не уберёг. В сознании эхом прозвучал её тихий зойк, когда лезвие рассекало нежную кожу, точно сливочное масло. «Есть то, что мешает тебе овладеть своим даром». Едва ли это было Лиза. Наивные чувства мешали увидеть правду, не больше, но осознать собственную суть не позволял именно страх. Давящий, подсознательный, животный страх оступиться с пути истинного на путь саморазрушения и насилия. Оказаться таким же чудовищем, отнимающим жизни невинных. Да и сейчас было страшно. Но Николай упрямо мотнул головой. Нет. Хватит с него потерь и лишений, больше он не позволит отнимать у себя то, что ему дорого. Он посмотрел на Безносого — глаза того довольно сверкали, как будто он уже получил ответ — плотно сжал неимеющие от волнения пальцы в кулак и решительно произнёс: — Что я должен сделать?

***

Бинх стиснул зубы, стараясь не кричать. Лезвие медленно двигалось вперёд вопреки всем попыткам его остановить. Взгляд ведьмы прожигал насквозь. Она будто спрашивала, насмехаясь, «теперь-то веришь в нечистую силу?» А как тут не поверить, когда тебя эта сила вот-вот убьет? Холодная сталь уже прорезала одежду и коснулась кожи. В ушах звенело от напряжения, где-то сзади беспомощно хрипел Гоголь. «Задушит ведь, сволочь», — мелькнуло в голове странной — не к месту — вспышкой. Тут бы самому как-нибудь извернуться. Боль уже начала стягиваться в животе плотным клубком, разрастаться внутри горячим огненным шаром, как подожённый фитиль, когда в спину вдруг удалило что-то бесплотное, однако мощное, как сильный порыв ветра. Всё вокруг резко потемнело, воздух загудел, земля под ногами вздрогнула, точно пространство разрывалось на части. Ведьма вскрикнула, отпрянула назад и громко зашипела. Шпага со звоном упала на пол, а за ней рухнул и сам Бинх. Господи, да что за чертовщина?! Как будто этого было мало! Он кое-как поднялся на колени, обернулся… и замер. В нескольких шагах от него стоял Гоголь. Вернее, это точно был он, но внешность его изменилась — глаза затянулись густым мраком, лицо потрескалось, как гипсовая маска, из-за спины выросли полупрозрачны чёрные щупальца. Он парил в воздухе, охваченный странным туманом и преломлениями света. Бинх смотрел, открыв рот от изумления, даже взгляда не мог отвести. Николай, тем временем, медленно протянул руки ладонями вверх. — Убей ведьму… Отдай её нам… Убей… — раздался изо всех сторон зловещий шёпот, и ему стали вторить едва различимые шипящие голоса. Повинуясь движениям тонких пальцев, щупальца стали двигаться вперёд. Александр напрягся, но туман прополз мимо, оставив вокруг него небольшой участок пола, точно вода огибая камень, а в следующее мгновение сзади раздался задушенный вскрик. Мужчина снова обернулся: густая тьма медленно оплетала тело Марии, тисками зажимая ноги, руки, туловище, цеплялась за плечи и тянулась голодными змеями к шее. — Отпусти меня! — взвизгнула ведьма, и её глаза вспыхнули оранжевым светом; она слабо дёргалась, но сделать ничего не могла, как будто была мухой, пойманной в паутину. Николай потемнел еще больше. Теперь казалось, что он сам — и его волосы, и одежда, и даже совершенно белые просветы лица и рук — лишь мираж, причудливая игра ночных теней в свете луны. — Отдай… Отдай нам плоть и кровь… — снова загудело пространство. Мария злобно зашипела, как шипят уличные коты на скалящихся собак, потом выкрикнула непонятное слово — и её ладони, спрятанные в ворохе черноты, вспыхнули, покрываясь красным огнём. Несколько щупалец испуганно отпрянули, но на смену им тут же пришли другие, свернулись еще плотнее, до хруста сжимая тщедушное женское тело. Шипение переросло в отчаянный вой. — Тьму нельзя прогнать колдовским пламенем, — произнёс Гоголь, и от его голоса у Бинха по спине побежали мурашки. — Но кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет. Жар сделался сильнее, занялась одежда, и вот огненные языки уже вылизывали голую плоть. Теперь ведьма остервенело извивалась, точно уж на сковородке, громко визжа и выкрикивая проклятья. Она даже не сгорала, а просто плавилась, как свеча в беспощадном ночном мраке. Николай шептал что-то неразборчивое, а Александр вдруг почувствовал, как у него самого в груди странно пульсирует и разрастается вязкая тяжесть. Время будто застыло, звуки отдалились — мир погрузился под воду. В какой-то момент почудилось, что он лежит в гробу, а сверху на гнилую крышку горстями сыпется сырая земля. Он не слышал, как всё затихло, и очнулся только, когда его кто-то робко взял за плечи. Повернул голову — перед ним сидел изнемождённо бледный Николай. Тени под глазами стали еще глубже, растрёпанные волосы снова упали на лицо. Он мелко подрагивал и, казалось, излучал какой-то не физический потусторонний холод, от которого неприятно посасывало под ложечкой и немели ладони. — Вы в порядке? — тихо спросил юноша, и у Александра самого запершило в горле от того, как хрипло и неуверенно звучал его голос. Он рассеяно огляделся вокруг, сглотнул, несколько раз зажмурил глаза. Мысли постепенно обретали ясность. — Да, — наконец, ответил мужчина. — Да, в порядке. — А ваша рана? Руки на плечах сжались сильнее. Николай заглядывал ему в лицо с нескрываемым волнением. Тяжёлое нечто в груди напряжённо шевельнулось и заурчало. Бинх мотнул головой. — Это не смертельно, — произнёс он твёрдым голосом, прижимая здоровую ладонь к солнечному сплетению. — Так, царапина, ничего опасного. Я в порядке. Гоголь с облегчением выдохнул. Нервное напряжение чуть спало, и он покачнулся, как от сильной усталости. Александр инстинктивно подался навстречу, чтобы его поддержать. Странно, но сам он не чувствовал ни слабости, ни боли, только пронзённая кисть тупо зудела под перчаткой, но это не составляло труда потерпеть. Как будто его и не пытались убить целых два нечеловеческих создания всего пару минут назад. Кстати, об этом. Он покосился на груду серого пепла в нескольких метрах от него. — Та ведьма, она?.. — Мертва, — послышался сзади голос Гуро. — Совершенно точно и безвозвратно. Однако же, Николай Васильевич, я, конечно, знал, что вы с Тьмой на короткой ноге, но чтоб насколько… Гоголь бросил в его сторону хмурый взгляд. На мгновение показалось, что его глаза снова заполнила чернота. Или это просто игра света?.. Александр мотнул головой, потом взял Николая под локоть и помог подняться, подождал несколько мгновений — того уже не шатало, так что он убрал руку. Яков Петрович смотрел на них, самодовольно улыбаясь. Его собственные пальцы мёртвой хваткой вцепились Лизе в предплечье, а на хрупкой женской шее уже снова поблёскивал хищными клыками обруч. Она зло дёрнулась, и Гуро притянул его ближе к себе. — Не так скоро, душа моя. — Николай, — графиня с вызовом посмотрела на своего возлюбленного. — Вы же не позволите ему так просто меня забрать? Гоголь смерил её равнодушным, даже ледяным взглядом. Бинху от этого стало не по себе. В мыслях невольно прошелестело прежнее, робкое и трепещущее, почти благоговейное «Лиза». Сейчас на уставшем лице не было ничего, кроме горькой отстраненности. — Я не в праве препятствовать правосудию, — тихо ответил юноша, наконец. — Извините. — Что? — изумлённо выдохнула девушка. — Но я же всё вам рассказала! Вы должны понять! Я не могла иначе. Моё проклятие не многим отличается от вашего, и вы тоже воспользовались своей силой, когда пришлось, разве нет? — Я сделал это не ради себя, — тон на миг смягчился, по глазам перекатился призрачный блик; теперь он смотрел на девушку с глубокой тоской, как смотрят на давно забытые места из детства или на старые письма от тех, кого уже нет в живых. Как смотрят очаровательные юные девушки на своих некогда любимых, а теперь разжалованных за глупую дуэль, лишившихся чести и звания офицеров. — Мне жаль, Лиза, — произнёс Гоголь со щемящей искренностью, — но я ничем не могу вам помочь. После этих слов он развернулся, показывая, что разговор окончен, сделал шаг в сторону дверей, однако графиня так просто сдаваться не желала. Она рванулась следом — и Гуро, зачем-то, выпустил её руку, позволив дотянуться до чужого плеча. — Николай Васильевич… — Довольно! — внезапно раздалось со всех сторон одновременно, так громко, точно взревела сама земля. Туман возник вновь, хлестну Лизу поперёк груди, отталкивая назад, и свернулся грозовым облаком у ног Гоголя, облизывая колени. Воздух наполнился горьким запахом дыма и тихим стрекотанием змеиных хвостов, в углах зала проскользнуло несколько жутких теней. Александр отступит на шаг в сторону — рука невольно оказалась над местом, где раньше лежал пистолет — и напряженно уставился на Николая. Воспалившиеся тьмой трещины постепенно затягивались обратно под кожу, а глаза снова начали светлеть. Когда из-за расступившегося мрака в них заиграла небесная голубизна, страха не осталось вовсе, лишь какое-то болезненное сочувствие и желание пожалеть. Перед ним стояло не чудовище — обычный слабый человек, терзаемый сейчас силой, с которой он едва ли мог совладать. Бинх уже видел такие глаза, видел не раз, в облаке пороховой пыли, в обрамлении тонких лучиков грязи и пота, когда дроби выстрелов затихали, и оставалась лишь мертвенная тишина вперемешку со стонами раненых и гулом напитавшейся кровью земли. Он сам не единожды пускал пулю в белые, точно мел, лбы людей с такими глазами, взятых в плен. И, не слишком часто, но он встречал эти глаза в зеркале по утрам после тревожного сна или особо трудной рабочей ночи. Наконец, окончательно приняв свой обыкновенный облик, Гоголь тяжело вздохнул. Холод вернулся, и в этом его спокойствии, казалось, с пронзительным криком разбиваются о скалы дикие птицы. — Я не желаю вам зла, Елизавета Андреевна, — проговорил он почти шепотом, немного отводя плечо в нервном жесте. — Однако то, что вы сделали, невозможно оправдать даже желанием спастись, поскольку собственная жизнь, купленная убийствами невинных людей, не стоит ничего. Надеюсь, когда-нибудь вы это поймете. А теперь прощайте. В этот раз графиня не стала спорить и дала ему уйти. Яков Петрович вновь притянул её к себе, Бинх же поймал себя на мысли, что в груди ему глухо ноет, всё сильнее с каждым шагом, на который Николай отдаляется. Он уже хотел было рвануться за ним — не спускать глаз, не оставлять одного, иначе произойдет что-то ужасное — но голос Гуро его остановил: — Александр Христофорович, будьте так любезны предоставить охрану и экипаж для нас с прекрасной дамой. Мы возвращаемся в Петербург. Лиза возмущенно вскинулась на эти слова, а глава полиции лишь покорно кивнул. Осторожно приосанился, вслушиваясь в ощущения под проткнутой грудиной. Ничего уже не случится. Ничего.

***

— Вы в порядке? — Бинх осторожно присел рядом с Николаем на ступеньку. Задавать тот же вопрос, что совсем недавно прозвучал в его адрес, было странно. Будто они поменялись местами, или мир зациклился, застрял в каком-то неестественном, изломанном отрезке времени, и вот-вот остановится вовсе. Гоголь поднял на него пустые, немного сожмуренные глаза. Казалось, тусклый свет раннего утра больно обжигал ему слизистую. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы осознать вопрос, после чего он молча кивнул и плотнее обхватил себя руками. Дрожь никуда не делась, мелкая и едва заметная, проходила, как рябь на воде от дуновений ветра, по тощей спине и коленям. На улице было по-осеннему холодно, но Бинх, отчего-то, был уверен, что дрожит юноша не поэтому. Он не стал спрашивать или говорить что-либо — тишина, в которой тонко похрустывал морозный утренний туман, сейчас казалась самой правильной. Самым малым из всех возможных зол. В ней тоже будто замирало время. Сзади послышались шаги — двое казаков вели под руки уже не сопротивляющуюся Лизу, а следом за ними своей обыкновенно щеголеватой походкой следовал Гуро. У экипажа он порывисто обернулся, пристукнув каблуками по земле, и строго оглядел всех присутствующих, особенно долго задержавшись на лице Бинха. — Господа, я надеюсь, вам хватит благоразумия забыть о произошедших здесь событиях. Отныне эта история является государственной тайной, и за её разглашение, сами понимаете, что будет. После этого он вздёрнул подбородок и, точно хищник, перехватил взгляд наблюдавших за ним обманчиво безучастных глаз. — Всего вам доброго, Николай Васильевич, — отчеканил слова густым белым паром из тонких губ. — И до скорой встречи. Пусть впредь удача улыбается вам. Гоголь не ответил, только продолжал тупо смотреть, будто видел всё это впервые, будто что-то мешало ему. Пальцы крепко сжались на ткани пиджака, вокруг снова сгустились зыбкие, бестелесные тени, а пространство едва слышно зашелестело. Александр поморщился, когда в сером свете вспышкой хлестнули друг о друга полы ярко-алого пальто. Глухо хлопнула деревянная дверца кареты. — Вы правда любили её? — задумчиво спросил Бинх, вглядываясь в шевеление занавесок за тусклым стеклом окна. С громким ржанием тронулись с места кони, увлекая экипаж за собой. Николай проводил его взглядом, тяжелым и грустным, будто похоронную процессию. — Скорее, думал, что люблю. Нужно было убить её, отдать нам… Отдать обоих… Убить, убить! Тени прильнули ближе, и юноша болезненно зажмурился. Снова дернул плечом. На его лице прорисовывалась глубокая усталость, оно было тусклым и пустым, как у скорбной глиняной маски. Александром на мгновение овладело чувство, будто он и вовсе стал неосязаемым, почти прозрачным. Будто плотное облако дыма или силуэты ветвей в темноте случайно собрались в тщедушную фигуру человека. Пытаясь избавиться от этого неприятного чувства, мужчина поднял руку, неуверенно царапнул воздух короткими ногтями и всё-таки осторожно опустил ладонь на чужое плечо. Гоголь вздрогнул, натянулся, словно зверь перед прыжком, ощетинился острыми лопатками. Пространство загудело, сгустилось сплошной пеленой могильного холода. Александр провел по тугой спине, медленно, едва касаясь. Отнял пальцы, замер на мгновение и сделал это еще раз, и еще. Ему показалось, будто что-то заурчало под тонкой человеческой кожей, перекатилось змеиным телом между напряженных мышц и согнутых позвонков. Как волна, которая набегает на берег и после впитывается в песок, влажно поблескивая пенными язвами на солнце. Бинх уловил этот «блеск» — короткую дрожь и почти истеричный вздох облегчения. Николай даже немного глаза закатил, словно ему только что вытащили из-под ногтя длинную деревянную щепку. Он напоминал сейчас человека, мучимого горячкой, которому на третий день болезни, наконец, сделалось легче. Прояснившимися усталыми глазами смотрел куда-то перед собой, еле-еле покачиваясь взад вперед. Он совершенно не походил на то зловещее хтоническое существо, окруженное ореолом тьмы, что так легко расправилось с достаточно сильной, насколько Александр мог судить, ведьмой. Казалось, это не может быть правдой, это грубая ошибка. Это неправильно. Как и падать в калейдоскоп жутких видений каждый раз, стоит ощутить запах крови. Как начисто разрушить своё блестящее будущее из-за собственной неосмотрительности. И хотелось спросить Николая о многом. Насколько далеко позади остался контроль и преданная честь? Мучает ли его сейчас совесть? Стоит ли теперь Александру его бояться? — Как вам удалось? — произнес Бинх в странно опустевшую тишину. Не было слышно ни шелеста ветра, ни хруста чужих шагов по сухой земле, и голос звучал так, будто в уши напихали ваты. Николай нахмурился. В иные дни он выглядел необычно, в какой-то мере даже забавно с таким выражением лица — глаза превращались в две узкие щёлочки, а нос делался еще острее. Сейчас же это вызывало лишь глухое, тоскливое ощущение под левым ребром, тем самым, в которое около часа назад едва не вонзилась хищная сталь сабли. — Я… — Гоголь сухо запнулся, точно ему было впервой пропускать членораздельные звуки через гортань, с заметным усилием сглотнул вязкую слюну; в уголке его рта судорожно дернулось ни то отвращение, ни то страх. — Я ничего не делал. Лишь позволил ей защитить то, что было мне дорого. И, почему-то, Александр понял, о чём он говорит. Ладонь в перчатке тупо заныла, а в центре грудины опять сдвинулось душащее волнение. Казалось он, как лис, ощущает приближение крупного хищника, но пока тело реагировало, разум оставался немым и спокойным. Тени придвинулись ближе, почти неосязаемо нависли со всех сторон плотным облаком. Они двигались, перетекая друг в друга подобно дыму от костра, шептались неясными для человеческого уха звуками. Бинх не мог разобрать в них слова, но по треснувшим под глазами Николая мучительным морщинкам догадался, что пророчат они что-то злое и страшное. И, совершенно внезапно, он прочувствовал себя кем-то вроде фронтового священнослужителя, который пытается сейчас как-нибудь утешить побывавшего в огненной пучине солдата, чтобы тот не впал в истерию. Александр вспомнил себя, свои чувства после первой длительной перестрелки, когда в ушах стоит вода, и сам ты как будто бы тоже тонешь, увлекаемый на дно тяжелым грузом ужаса, вины и внутренней паники. Что нужно сделать или сказать, чтобы достать человека на берег? Или ничего не говорить? Молча, Бинх зубами стянул перчатку со здоровой ладони и одним уверенным движением взял Гоголя за запястье. Тот вздрогнул, ошалело уставился на узел их переплетенных рук. Твёрдый мозолистый палец осторожно поглаживал выступающую сбоку косточку, и по коже от этого прикосновения расползалось странное тепло. Юноша вздохнул, протяжно и осторожно, словно воздух мог причинить ему боль, потом повернул голову и внимательно посмотрел на Александра. И глаза у него внезапно прояснели, сделавшись такими понятными и чистыми, как будто с них сорвали пропитанную йодом и гноем повязку, и в лицо ударил яркий солнечный свет с запахом поля и весеннего цветения. Саша улыбнулся кончиком губ, и тут же ощутил, как тёмное нечто, клубившееся вокруг всё это время, наконец, отступает, как расслабляется в его хватке тревожно сжатая ладонь, как утренняя свежесть наполняет лёгкие и сизое свечение неба приятно покалывает зрачки. Лицо напротив него снова было знакомым, с волнительно нахмуренными бровями и полупрозрачными следами веснушек на кончике острого носа. Его снова можно было прочитать. В нём больше не нужно было сомневаться. Теперь Бинх понимал — ясно, как лучи солнца попадают на снег, как врывается в сердце божья благодать после долгой скорби, пришло к нему это осознание — глядя в самое дно стеклянно прозрачных, почти ангельских глаз. Точка невозврата неотвратимо пройдена. Николаю жаль. Но бояться нечего.