К ранам души

По спине бежал едкий озноб. Холод пробирался за ворот пальто, щипал кожу острыми кончиками ногтей, вспарывая на ней мелкие мурашки. Плечи сковало от напряжения тугим импульсом, сквозь который, как ни старалась, не могла пробиться дрожь. Тело неподвижно лежало в его руках. Обмякшее, точно кукла из старой мешковины, прохудившаяся и не наполненная заново соломой. Голова податливо склонилась на бок, холодный нос касался шеи, ветер трепал волосы, смахивая с сомкнутых ресниц серые пылинки. — Коля, — позвал Бинх по имени, опуская руку ему на лицо. — Не закрывай глаза, слышишь? Но вместо ответа лишь хлопнула по окну сорванная с гвоздя створка. Пальцы оставили на мертвенно бледной коже кровавый след. Юноша не шевелился. На губах застыл призрачный силуэт улыбки, такой неверный, что казалось, это просто так упала тень. Он просто спит, согретый теплом чужого тела. С замиранием сердца Саша опустил ладонь ниже, на шею, прижал кончики пальцев к ложбинке под подбородком. Тишина. Пульса не было. Рука, зажимающая тканью чужую рану, ослабла, грудь болезненно заполнилась пустотой. Бинх сжал зубы, тяжело втянул носом воздух, потом медленно наклонил голову, скользнув щекой по краю чужого подбородка. Из горла вырвался сухой всхлип. Он не успел. Не смотря на то, что еще застал Гоголя живым, когда приехал, всё равно не успел его спасти. Перед глазами встала мутная пелена. Краем зрения Саша видел изломанный угол спины и вытянутых вперед босых ног, а вся левая сторона тела была залита кровью. Видел побагровевшие полы рубашки и несколько капель, упавших на доски чуть поодаль. Вот она, свежая рябина, невыносимо яркая на фоне сухой земли. — Александр Христофорович! Мы… — раздалось откуда-то сбоку, спешно шаркнуло подошвами о порог и обрывисто замерло. Тишина сделалась еще громче. В странном онемении Бинх обернулся на помощника, не смеющего теперь даже дышать, помолчал несколько секунд и, наконец, хрипло произнес: — Пригони телегу, нужно забрать тело.

***

Он не успел. Эти слова набатом стучали в голове, мучительно отяжеляя затылок, рвались одновременно изнутри и вовнутрь, водой в лёгкие и жгучим кислородом из них. Как что-то чрезвычайно важное. Что-то, что он не имел права упустить, но всё равно упускал. Он. Не. Успел. Кто именно, Брут или Бинх? Не успел погубить. Не успел спасти. — Порез глубокий, задел подключичную артерию, — металлическим тоном констатировал Бомгард, опуская иглу в поднос для инструментов; какого-то чёрта, он решил зашить рану на трупе. — Причина смерти, критическая потеря крови. Смерть наступила около часа назад, — и после паузы добавил уже менее уверенно: — Я не буду препарировать тело. Саша поднял голову и внимательно посмотрел на него. — Незачем, — согласился, слабо пожав плечами (мол, и так же всё понятно), хоть и осознавал, что за этой фразой стоит куда больше, чем простой отказ выполнять бесполезную работу. Доктор кивнул. Еще раз наклонился над Гоголем, сквозь линзы вглядываясь в безучастное лицо. — На кого ж Вы нас, Николай Васильевич?.. — и он молча накрыл его белой простыней.

***

Комната пахла дымом, как и всегда в это время года, когда в подсобке безостановочно топится печ. Саша пришёл сюда неосознанно. После подсчёта жертв на хуторе и долгой возни с документами под скорбные вздохи Тесака голова едва соображала. Мысли сбились в тугой клубок и ворочались, подобно жёсткому куску мяса под затупившимся лезвием мясорубки. Не успел. Не уберёг. Ни девушек, ни казаков, ни его. Всё, на что они ставили, треснуло и с грохотом рухнуло в преисподнюю. То ли груз оказался слишком велик, то ли основание прогнило насквозь. Бинх тяжело опустился на угол кровати, бросил рядом снятую еще у входа треуголку. Глаза бесцельно блуждали в полумраке комнаты. Когда наткнулся взглядом на стену, увешанную рисунками, в груди досадливо скрипнуло сердце. Семеро человек были зверски убиты прошлой ночью. Восьмой принесен в жертву чужому безумию. Одурманенный взгляд в никуда — так много крови — пронзительно голубые глаза. Тихий вздох — последний — и бьющая в самый центр грудины тишина. …не успел, не успел, не успел… Что это — приговор или помилование? Жестокая правда или благая весть, дарующая надежду? …Он не успел закончить… Саша протяжно вздохнул, окунаясь лицом в обтянутые скрипучей кожей ладони — какая глупость, снять треуголку, но остаться в перчатках. На ресницах заискрилась жгучая тоска. Хотелось выть от чувства собственной беспомощности. Что ему делать? Как разгадать эту дурацкую загадку, которая, возможно, и загадкой то вовсе не является, так, предсмертный бред угасающего мозга? Где теперь прятаться от сочувственных/страждущих взглядов, стерегущих его повсюду? Чем парировать отчаянные обвинения в отказе от похорон, когда он не может объяснить причину столь нерационального упрямства даже себе самому? Вспышка — тонкая фигура в мантии замертво валится на пол. Вспышка — лицо в его руках озаряется мутным узнаванием. Вспышка — улыбка на грани беспамятства трогает сухие губы. Гоголь умер. Умер, и не из-за ритуала, а от потери крови. Он не воскреснет, потому что это не правильно, потому что в реальном мире так не бывает. Так почему же Бинх продолжает держать тело в старом сарае, не решаясь закопать его в землю? Почему так мучительно цепляется за простую бессмысленную фразу? — Как тебя понять, чёрт возьми? — простонал Саша в тишину сдавленным от подступающих слёз горлом. Голова безудержно шла кругом. Экзорцизм. Нечисть. Всё это просто невозможно. Почему? Да потому что это явления, в которые он не верит и не верил никогда. Потому что и меловой круг, и фолиант с древними молитвами, и свежие ягоды не в сезон — всё это лишь бред сошедшего с ума богослова. И потому что девушка в полночь на дороге… Мысль предательски оборвалась. Меж висков натянулась звонкая нить осознания. Саша рывком поднялся на ноги, замер в ожидании — сердце быстрее зашлось от ощущения, подобного страху прыгнуть с высоты утёса в бушующую реку — осторожно повернул голову, стараясь не спугнуть озарение. Взгляд будто сам по себе тянулся к стене с записками. Он подошел ближе и внимательно, почти жадно, вгляделся в хаотичные силуэты чернил. Белые безучастные женские лица, полотна обрывистых фраз и праздничных дней, сложенных в календарь, среди них рисунки дерева, колодца и цветка, нацарапанные судорожной рукой… И вдруг глаза зацепились за кое-что еще. Тонкий высушенный венок из чёрных стеблей девяти мёртвых цветочков. Саша протянул было руку, но остановился, снял перчатку и коснулся предмета самыми кончиками пальцев — сухие лепестки царапнули кожу. Оксана. Мельница, запруда. Озарение ушло, вытянув за собой судорожный вздох. Он снова стоял замерев посреди тёмной комнаты, но теперь на смену глухому непониманию пришла отрезвляющая решимость.

***

Лёгкие спешно хватали холодный ночной воздух, обжигались и колко ныли в груди, отдавая привкусом крови в рот. Лес заканчивался, и из-за чёрного полотна деревьев уже был виден речной берег. Сизый туман лентами вился над водой, отражая белое свечение луны. Сегодня она была полной. Прямо у места, где суша превращается в водную гладь, Саша остановился. Что делать дальше, он не знал. Пришёл сюда, следуя безотчетному предчувствию, и сейчас ощущал себя путником, внезапно сбившимся с тропы. В прошлый раз она пришла к нему сама. Как быть сейчас? Может, стоит позвать? Он уже было собрал на кончике языка нужное слово, как по правую сторону послышался плеск воды. Саша обернулся — в нескольких метрах от него лицом к руслу реки стояла фигура. Белая сорочка, тёмный купол длинных кудрявых волос. — Это ты, — выдохнул Бинх, боясь потревожить хрупкое видение. — Я не могу найти его, — вместо ответа произнесла девушка; голос звучал скорбно, будто тонкий лесной ручей. — Не чувствую его души. Её нет ни среди живых, ни среди мёртвых. Так не должно быть. Саша сделал осторожный шаг к ней. Сейчас она была так близко, что можно было коснуться плеча, обнажившегося из-под рубашки, молочно белого, с россыпью частых родинок, но сил не было даже на то, чтобы полной грудью вдохнуть. От неё пахло болотной тиной и свежестью чистого кислорода перед грозой. «Русалка, — подумалось Бинху как-то интуитивно. — Возможно, та самая, с которой Гоголь спорил тогда в лесу». — Оксана? — он не узнал свой собственный голос, не почувствовал движения губ, только в груди кольнуло чем-то горячим, заныло, как от вогнанной под кожу иглы. Девушка повернула голову и посмотрела на него глазами, полными отчаяния. В голубых озерцах плескались разбитые на мелкие щепки суда и белые перья птиц. — Найди его, — прошептала она умоляюще. — Найди, иначе он никогда не вернется. Ты человек, ты сможешь. У Саши шла кругом голова, ноги будто медленно погружались в размякшую от росы землю, и пространство вокруг то расширялось, то сужалось, а руки слабо подрагивали. — Я не понимаю, — покачал он головой, не смея просить объяснений, лишь надеясь, что русалка скажет что-то еще. Заметив его смятение, девушка обратилась к нему всем телом, и Саша вздрогнул, когда его ладони коснулись мертвецки холодные пальцы. — Колдун не закончил ритуал. В голове пронеслась еще одна вспышка. Он не успел. Он не успел закончить… Бинх сглотнул. Он весь занемел, словно прикосновение превратило его в камень, — только и мог, что завороженно пить глазами каждую чёрточку взволнованного лица напротив. — Он Тёмный, — продолжала девушка, — он не может умереть, но слишком слаб, чтобы вернуться. Он заблудился. Сегодня полночь. Разбуди его. Тело невольно качнулось в сторону, будто не соглашаясь. Привычное упрямство рационального разума, но теперь за ним Саша ощущал и нечто иное — веру и твердую решимость. Он был готов сделать, что нужно, вот только… — Я не знаю, как, — прозвучало отчаянным вопросом. — Подскажи. Оксана блеснула глазами, словно вместо зрачков у неё была рыбья чешуя. Потом потянула его за запястье и вплотную обхватила его ладонь своей с тыльной стороны, сложив жесткие пальцы в лодочку. — Ты найдешь способ, — шепнула, и её голос прокатился шумом воды где-то сбоку. Подул ветер, срывая полы распахнутого пальто и белого ночного платья в воздух. Теперь Саша стоял на берегу один. Еще несколько мгновений он молча пялился куда-то на горизонт, где низко над землей плыли длинные обрывистые облака. А когда опустил, наконец, голову, в его ладони влажно переливались алым свежие ягоды рябины.

***

Деревня спала, время близилось в трем часам ночи. С каким бы скепсисом Бинх не отмахивался от болтовни и суеверий раньше, не знать, что третий час является проклятым временем, живя в глубинке, казалось просто невозможным. В сарае стояла едкая сырость и едва ощутимый запахом хладной плоти. Он никогда не любил тут бывать, и, хоть с абсолютным спокойствие переносил вид крови, однако фантомно чувствовать её, остывшую, запекшуюся, тщательно смытую с досок водой, было неприятно. В первые минуты, как Саша сюда вошел, возникло искушение оставить дверь отрытой, дав свежему воздуху разбавить сбитую затхлость. Почему-то, он решил этого не делать. В незапертое ставнями окно заглядывал лунный свет. Призрачно серебрящийся, разбитый на осколки лезвиями седых облаков, он величаво покачивался, точно похоронный саван или кадящий ароматным дымом сосуд, погружая пространство в странное, почти что церковное благоговение. Гибкие тени падали на пол, ползли вверх по стенам и широкому столу. Иногда своими вытянутыми конечностями они доставали до белого лица, ласково поглаживая недвижимые веки и слегка разомкнутые сиреневые губы. Николай выглядел умиротворенным. Казалось, вот так посмотри на него, и ни из какого лабиринта его вытаскивать не нужно. Уголки рта всё еще — хоть это и было лишь хрупкое видение — легонько вздернуты вверх. Бинх вздохнул. В груди у него было глухо. Голова, пустая и легкая, как вычищенный до бела череп, повисла на согнутых плечах. В одной руке он, не глядя, крутил часы на цепочке, другой покачивал в пальцах захваченную из дома свечу. Мысли плавно текли мимо, не задевая и совершенно не беспокоя ни один обнаженный нерв души. Ты найдешь способ. Мавка явно верила в него куда больше, чем следовало. Саша даже отдаленно не представлял, как должно было выглядеть то, что он намеревался сделать. Ты человек, ты сможешь. Почему-то, в тот момент ему показалось, что это «человек» она произнесла с таким-то особенным напором, будто смысла в нём было больше, чем просто обозначить его наличие к миру живых. …ты человек; ты не верил, а сейчас веришь и видишь; ты сможешь… Часто так бывает, что новичкам везет. Часто случается, что именно незнание, чистота разума и свежесть незатуманенного лишней информацией мозга помогает решить проблему на уровне интуиции. Саша вовсе не считал себя ментально чувствительным человеком. Что ж, еще он не считал, что юные девы способны выходить из воды и так же незаметно в ней исчезать. До сегодняшней ночи. Сегодня полночь. Разбуди его. Под ногой скрипнул пол, когда он, слегка вздрогнув, выпрямился на стуле. Минутная стрелка ярко выделялась на белом циферблате даже в полумраке, и сейчас она почти достигла нужной отметки. Саша поднялся, подошел к столику для хирургических инструментов. Свеча мягко вошла в горлышко старого металлического подсвечника, ярким сполохом чиркнула о наждак спичка, тонкий фитиль занялся теплым оранжевым светом. На ум тут же (и весьма странно, поскольку это, как и вера в нечистую силу, было совершенно ему не присуще) пришли слова из Святого Писания — «И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» Почему-то, казалось хорошей идеей оставить в темноте маленький указатель, раз Гоголь, по слова русалки, «заблудился». Внутри стало как-то беспокойно, когда Бинх задумался о том, что ему делать дальше. Он будто наткнулся на непреодолимую преграду, на подло заскочившее в уме слово, которое никак не получается вспомнить. Он не знал никаких древних молитв, хоть отдаленно похожих на то, что слышал от Брута за секунду, как его застрелить, а читать «Отче Наш» в такой ситуации казалось совершенно не уместно. Ты человек. Ты сможешь. Из-за туч снова выглянула луна. И Саша решился. Он плавно шагнул к телу Николай, отодвинул белую, будто светящуюся в темноте простыню и мягко обхватил бесчувственное запастье. — Коля, слышишь? — произнес первое, собравшееся в членораздельную фразы и слетевшее с языка. — Всё уже закончилось. Пора возвращаться. Тишина заискрилась странным напряжением. Откуда-то издалека, приглушенный деревянными стенами, послышался одинокий собачий лай. Огонь едва различимо потрескивал, пожирая маслянистый фитиль, воздух наполнился пряным и теплым запахом воска. Саша внимательно вглядывался в бескровные черты, ища там признаки возвращающейся жизни. Но всё оставалось по-прежнему — плотно сомкнутые веки, мертвенный блеск кожи, только брови теперь будто заломились как-то беспокойно и болезненно, а губ больше не касалась призрачная улыбка. Не разрывая прикосновение, Бинх протянул свободную руку к столику со свечей и зачерпнул горсть холодных ягод. Они были твердые и плотные на ладони, сами разложились по впадинкам и бороздам, будто меж мелкими камнями и неровностями на земле. Будто капли… Саша мотнул головой. Потом одним движением сжал ладонь. Хрупкая кожица лопнула, проливаясь красновато-оранжевым соком на пальцы. Их цвет был похож на цвет огня на свече, и он принял это за добрый знак. Его рука слегка дрожала, когда, в неясном замирании сердца, он протянул её к обнаженной груди Николая и трепетно опустил на то место, где скалился аккуратным, но уродливым швом фатально глубокий разрез. Кожа самого Бинха будто горела лихорадочным жаром, так что прикосновение к ледяному телу отдалось волной мурашек по спине и плечам. Он слегка сдвинул ладонь, мягко погладил подушечкой большого пальца переплетение остро выступающих на гортани жил. …он не успел, он не успел, он не… ‭‭ — Возвращайся, мальчик, — ласково, почти по-отцовски проговорил Бинх, сам будто весь подобравшись и вибрируя изнутри. Очередная тень перекатилась по безжизненному лицу. И тут веки Николая слабо дрогнули.

***

Он дрейфовал в пустоте. Перед глазами стоял густой черный туман, легкие были наполнены ничем — он не дышал, и это было странно. Со спины его будто обнимали десятки бережных, однако совершенно бесплотных рук. Будто само пространство милосердно окутало плотным коконом страждущую искалеченную плоть. Он почти не чувствовал своего тела, не мог пошевелиться да и, если честно, не хотел. Вот только рана, всё еще тупо ноющая, как спрятавшийся в углях потухающего костра жар, отдавалась дурнотой и горечью на кончике языка. Он не ощущал покоя или умиротворения, лишь глубокую, всепоглощающую пустоту. Ему было всё равно. Как долго уже длиться это его неясное состояние и что это вообще такое? Сон… Транс… Смерть… Почему он здесь… Кто он такой… Кем он был раньше… Вопросы возникали плавными импульсами на коре его воспаленного мозга и в тот же миг сходили на нет, будто слабые подводные потоки, колышущие речную траву на самом дне. Это было не важно. Это не имело ни смысла, ни значения. Это… …Коля, слышишь?.. Морок тревожно колыхнулся. Он слышал. Выходит, это было его имя. Коля. …Всё уже закончилось. Пора возвращаться… Что с ним было, раз оно закончилось? И куда он должен вернуться? Темнота вокруг сгустилась только плотнее, крепко обвивая конечности, как если бы он был ночным мотыльком, угодившим в самый центр липкой паутины. Теперь эти прикосновения были ему неприятны. Внезапно, где-то очень далеко впереди мелькнул крохотный огонек. Оранжевая вспышка, рассеивающая навязчивую черноту. Он, насколько мог, устремился к этому свету, одновременно будто погружаясь только глубже в пучину. …сон, транс, смерть, кто, зачем, почему… Теперь эти слова воплощались волнами, небольшими, рожденными слабым речным ветром, но издающими тихое шуршание, которое становилось едва не громовым раскатом в гробовой тишине. Он ощутил странное прикосновение к основанию плеча и шеи. Очень теплое, душащее и резкое, беспощадно обжигающее кончики всех его обнаженных нервов. Он хотел отдернуться назад, но тут в спину ему уперлось что-то твердое. Поверхность. Дерево. Неправильно, там должна быть пустота, там должны быть руки и жесткая грудь с часто бьющимся сердцем. Одна из волн громко накатила на берег, разлетевшись слепящими солеными брызгами по камням. …Коля, слышишь?.. Он слышал. …Возвращайся, мальчик… Он пытался. Он… Он вздрогнул и резким движением открыл болезненно чувствительные глаза. Перед ним всё так же была темнота, но уже не такая густая. С одной стороны она отдавала мягким оранжевым светом, а с другой поблескивала белизной. Николай с трудом сфокусировал взгляд и смог разглядеть дощатый потолок. Он прислушался к себе. Тело было каким-то чужим и онемевшим, голова слегка кружилась, в груди что-то беспокойно хрипело сквозь мучительную слабость. Однако это было лучше того всепоглощающего ничего, из которого его выдернули. Когда пелена первых ощущений спала, он почувствовал следующее: в двух местах, на руке и груди, к нему прикасались. Это уже не казалось таким невыносимо ярким, но всё еще непривычно давило на слишком уязвимую после «сна» кожу. Медленно, куда медленнее, чем хотелось, Николай повернул голову в сторону оранжевого света. Рядом с ним в непривычной близости находился человек. Юноша пригляделся, выцепляя из глубины сознания нужную мысль. — Вы, — наконец, очень тихо скорее просто выдохнули, чем произнес, он. Бинх не мог даже улыбнуться. Оцепеневший и совершенно завороженный, он стоял, так же крепко сжимая тонкое запястье, на котором теперь отчетливо бился слабый пульс. Невероятно. Просто с ума сойти. Словно в наваждении, Саша протянул руку, ту, которой всё еще накрывал грубый шов, и осторожно, самыми кончиками пальцев дотронулся до едва теплой щеки. След от раздавленных ягод, отпечатавшийся на коже, так похожий на кровь, причинил достаточное волнение, чтобы прийти, наконец, в себя. Он встрепенулся, глаза быстро пробежали вдоль укрытого тонкой простыней тела. — Как ты себя чувствуешь? Тебе что-нибудь болит? Может, хочешь пить или… Бинх запнулся, когда холодные, но совершенно живые пальцы опустились на его ладонь. Николай выглядел странно равнодушным, но то, каким взглядом он на него смотрел… Уставшие голубые глаза мерцали ясным светом на бледном овале лица. В них не было вопроса или растерянности, только искреннее, щемящее до глубины души узнавание. Не произнося ни слова, Гоголь попытался сесть. Его движения были медленными, будто он боялся использовать собственное тело с лишней резкостью. Или ему правда было больно? Саша придержал его за плечи, внимательно наблюдая и готовясь поймать любой даже самый крохотный повод для беспокойства. Когда тщедушная, как будто еще больше истончившаяся за эти несколько дней фигура выпрямилась — грудь напротив его груди, колени на уровне бедер, лицо немного поднято вверх — луна вновь зашла за облако, и их окутал совершенно теплый полумрак. Огонь подрагивал, отражаясь трогательными бликами на измученном юном лице. Бинх укусил кончик языка, судорожно соображая, что можно сказать, чтобы разбавить затянувшуюся тишину. Но всё, что он действительно мог прямо сейчас, просто рассматривать Колино тело. Теперь, когда кровь снова бежала по его вена, на коже расцвели померкнувшие до этого краски — алые разводы и маленькие, но частые ссадины там, где руки и позвоночник до боли упирались в старый деревянный столб; темные кольца гематом от веревки вокруг запястий; тонкий порез сбоку горла, оставленный острым концом кола, и маленькая трещина на виске, оставленная тупым; заново воспалившая вокруг раны плоть под грубой черной нитью… — Тебе… точно не больно? — продавливая странный ком в легких, спросил Саша. Николай качнул головой. — Было. Уже нет. Почему-то, эти слова, сказанные монотонным, пустым голосом, вызвали у него куда больше эмоций, чем если бы Гоголь плакал или кричал. Он опустил глаза, уставился на искалеченную раскаленным лезвием ключицу. — Прости, я должен был раньше… И тут Коля, легонько пошатнувшись, наклонился вперед и молча уткнулся лицом ему в шею. Осторожная рука нырнула за спину, прислоняясь к телу вдоль правой лопатки. Глубокий вздох облегчения утонул где-то под рубашкой. Саша замер. Ладони повисли в воздухе в нескольких сантиметрах от выгнувшейся дугой тощей спины. — Вы пришли вовремя, — прошептал юноша без тени лицемерия. — Спасибо Вам. Брут не успел закончить ритуал и уже никогда его не закончит. А Бинх, хоть и не успел Николая спасти, однако сумел вернуть к жизни. Ведь так? Вспышка — гул ветра под крышей заглушает последный мучительный вздох. Вспышка — растопленный воск слезами стекает по тонкому цилиндру свечи. Вспышка — глаза, в которые он уже и не надеялся взглянуть, внимательно смотрят на него. Это и было чудо. Оно казалось ужасным (сколько боли ему пришлось вытерпеть ни за что), но так же оставалось совершенно восхитительным (всё уже позади). …смотри на меня, не закрывай глаза… …всё закончилось, пора возвращаться… От Гололя больше не пахло дымом вперемешку с кровью или душной сыростью старого сарая. Теперь он пах горящими свечами, теплотой открытой кожи и слегка кислым ароматом свежих ягод. Теперь он ощущался, как нечто совсем иное — заново рожденное, вернувшееся от туда, от куда не возвращаются. И Бинху вовсе не было страшно от этого. Чувствовать, как мерно вздымается уже вновь привыкшая к дыханию грудь, и еще мягкое давление тела у себя под боком, там, где всего несколько дней назад Николай в последний раз шевельнулся, проваливаясь в губительную черноту — всё это успокаивало, возвращало контроль, возвращало надежду. В глазах у Саши странно защипало, когда он всё-таки опустил ладони, нежно оглаживая ими контур чужих плеч и позвоночника.