Наколочки, оп, татуировочки

Холодный. Почему ты, блять, такой холодный. Вот что имел в виду Миша. Но ты ж, блять, не умеешь нормально объяснять. Не умеешь разговаривать с людьми так, чтобы они верно тебя понимали.  “Мозговая деятельность не твой конек, Миша” – всегда говорила Оля и при разводе оставила его без трешки и спихнула разваленную тачку. Впрочем, видимо, была права. “Что ты мямлишь, Михаил? Скажи четко и внятно!” – попрекал всю жизнь отец. “Мишута у нас просто особенный” – защищала мать. Черт, Миша ведь не хотел этого всего. И ревновать не хотел. И кричать. И чтобы Андрей уезжал, не хотел больше всего. Без него стало так тоскливо и очень холодно. Пацаны звали погулять по городу, пить уральские настойки, а Миха двое суток провалялся в номере, выкуривая по пачке в день и запивая все чувством вины. Старый идиот.  Правильно Андрюха свалил. Как и все в его жизни. Потому что Миша придурок. Вспыльчивый, глупый. Делает, а потом думает.  Про маму его еще зачем-то ляпнул. Может у Андрея вообще мамы нет, Миша не знает. Андрей же ничего ему не рассказывает! В момент хотелось сделать так больно, кольнуть по максимуму, обидеть. Нарочно. Миша всегда так делал – что-то не по его – горячится, рубит с плеча, кто-то уходит – предатель. А предатель, значит враг, а врагов надо бить. Вот Миша и ударил. Хотелось залезть в шкаф и закрыться в нем от всего мира. Но шкафа в номере не было. Только две тумбочки и две кровати. На вторую застеленную, чистую, у Миши не было сил перебираться и он оба дня провалялся на той, где они спали с Князевым. Она все еще пахла Андрюхой и от того Миша чувствовал себя еще большим ничтожеством, прекрасно понимая, что если бы не его тупое поведение, то они могли восхитительно встретить начало года в ней вдвоем.  Миха пару раз порывался написать Андрею смс. Подолгу крутил в руках телефон, но так и не придумал что сказать. Даже здесь он бесполезен. Утром второго января заходил Балу, встревоженный тем, что Миша два дня не выходит из номера. Уж не начал ли снова куролесить. Но эта страница его жизни давным давно закрыта. Шура интересовался куда делся пацан и почему уехал раньше. Миша ломаными тупыми фразами кое-как рассказал что приключилось. Балунов внимательно выслушал, не стал расспрашивать подробностей их отношений, за что Миша был очень благодарен, и посоветовал позвонить, поговорить. Миха покивал, но сказал, что пацан во-первых скажет ему: “Хуль ты звонишь, дядь? Совсем древний?”,  а во-вторых Миша понятия не имеет что ему толково говорить. Извиняться он не особо умеет.  Шура оставил две Свердловские булочки “СМАК” на тумбочке, попросил Мишу поесть. Горшенев покивал головой, но так до отъезда к ним и не притронулся. Часы тянулись мучительно. Миша съедал себя изнутри, представляя, вспоминая всю прекрасную прошедшую неделю, счастливые Андрюхины глаза на новогоднем концерте и после, горячие губы везде, где только возможно, ночью, облизанные после татарских кушаний пальцы.  Какой же ты идиот, Михаил Юрич. Как же можно так бессовестно и бездарно все проебать. Прав был отец – ты ничтожество. Андрей вернулся в Питер в ужаснейшем состоянии и настроении.  Во-первых все сутки в поезде он безбожно пил с вахтовиками в вагоне. Проводница пыталась их угомонить, но куда там. Андрею хотелось забыться, чтобы не испытывать злость перманентно и не думать про Мишу. Тупорылые дворовые песни под гитару и паленая водка с закуской в виде бычков в томате и сигарет в тамбуре прекрасно справлялись с этой задачей. В Питере сразу же Оксана предложила встретиться. Он провел с ней три дня, но с каждым все больше понимал как сильно он раздражается на ее мягкость и всепоглощающую поддержку. Раны душевные всегда помогала лечить работа. Вот уж точно кто не подведет. В студии скопились записи – люди в новом году срочно хотят менять свою жизнь и что как не знак бесконечности на запястье и корона на седьмом позвонке помогут им в этом серьезном решении. Андрей работал всю неделю, брал по три-четыре клиента в день. Вот только татуировка это довольно медитативная вещь, где руки твои работают, а голова отдыхает. А когда голова на отдыхе – в нее начинают лезть мысли. Внутри Андрея горела и жглась обида. Росла, расползалась, кололась и кусалась изнутри.  Ебаный, блять, дед! Андрей злился на себя. За то, что практически впервые за всю жизнь начал к кому-то проникаться, по-настоящему привязываться, и его ни с того ни с сего как котенка окунули мордой в саки. Нет, конечно, Андрей не святой, да и недостатков тьма, но вот что-что, а Мише он никогда не пиздел. И никогда не давал поводов думать о себе в том ключе, в котором тот его обвинил. Да, свободные отношения с Оксаной, но Миха был предупрежден и сам на это согласился. О других людях речи не шло. Если бы был кто-то еще, Андрей бы честно об этом сказал Михе. А тут получается в его глазах он просто шлюха, кто трахает все, что движется, стоит Мише лишний часок зазеваться. Охуительно. Ему то казалось, что у них есть какого-то рода понимание друг друга. Что Миша видит что он за человек и принимает таким. Оказалось нет. В очередной раз оказывается, что открываться и пускать кого-то внутрь это плохая идея. Нужно продолжать оставаться поверхностным и легким. И ни с кем не сближаться. Иначе потом выходит какое-то говно.  А этот порыв с татухой… Да, Андрей. Ну вот будет тебе теперь напоминанием на теле дальше по жизни, что доверие – это болезненная вещь и твоя нежная наивность может быть растоптана в любой момент грубыми руками или тяжелыми берцами. Еще одна засечка на теле. Очередная. Иронично, что еще даже не зажившая.  Андрей ответственно и скрупулезно каждый день мазал ее бепантеном, чтобы зажила качественно. Если уж напоминание, то пусть будет красивым. Он все таки художник. Оксана приезжала к студии каждый вечер. Привозила чай в термосе и булочки из Вольчека. Андрей только просил, чтоб не брала треугольные. Они гуляли по набережной, она видела, что ему плохо и больно, не решалась спрашивать как прошел тур, чуяла, что дело в нем, когда необходимо Андрей сам делится. Он был благодарен ее тактичности, потому что говорить о Мише он бы не смог без колюче-удушающего чувства в горле. Потому она просто держала его под руку, рассказывала про учебу и новый год с родителями на горнолыжном курорте, целовала в щеку и уезжала на метро к себе в Купчино. Пару раз предлагала поехать к ней, но каждый раз Андрей отказывался. Ему, честно говоря, даже целоваться не хотелось.  Спустя неделю серого Питерского неба и плотной работы на студии, у Андрея зазвонил телефон. Он глянул на незнакомый номер и замер в недоумении. – Здравствуй, Андрей. Это Саша Балунов. Я басист в Мишиной группе, помнишь? – Здрасьте, Саша Балунов, хуль ты мне звонишь? Совсем древний? Про смс не слышал никогда? Шура хмыкнул от того как Миха точно предугадал фразу пацана. Видать и правда срослись уже. Значит верно звонит. – Да по смс долго. Плюс смс-ки игнорить можно. – А в звонке легко бросить трубку. – Ну ты ж до сих пор не бросил, – Шура подождал колкого ответа пол секунды, затем решил не искушать судьбу и продолжил более серьезно, – Слушай, Андрюх, нам встретиться надо. – Если МихЮрич сказал тебе, что я эскортом занимаюсь, то я уже бросил это дело, – ядовито проворковал Князев, – Вчера была последняя смена. Опоздал, Саша Балунов. – Андрюх, – Шура зачем-то понизил голос и прижал ладонь к телефону, прикрывая микрофон для лучшей слышимости, – Там с Мишей пиздец. Давай при встрече все расскажу. Пожалуйста. В Андрее боролись демоны. Нос слезливо зачесался, а зубы сами по себе сжались в злости. – У меня студия на Садовом, – холодно процедил Князев, – Адрес скину. Сегодня в десять.