Наколочки, оп, татуировочки

Андрей до безумия вкусно ел. Миша и раньше это замечал, но сейчас… Организаторы в Казани как-то сильно расщедрились и после концерта забабахали им целый банкет. Возможно дело еще было в том, что по счастливой случайности эти же организаторы делали сегодня концерт для Кукрыниксов – успешной группы Мишиного брата, а Миху с его мужиками просто крылом зацепило. У Лешки и зал был получше и народу больше. А может виной всему широкое татарское гостеприимство. В любом случае Миша более чем доволен.  У них было пятнадцать минут позажиматься в туалете ДК после концерта – ничего серьезного, конечно, не успели, но у Андрея видать стоял какой-то пунктик на то, что ему обязательно надо успеть снять сливки с Миши после выступления. Обошлись обычной дрочкой, но даже и здесь Князев успел нашептать восхищений и пошлостей так, что МихЮрича до сих пор пёрло. Потому сейчас, смотря на пацана, который сидел от него через стол, за обе щеки уплетал татарские блюда и болтал с Машей, Миха испытывал странное, накрывающее возбуждение. Хорошо, что Андрей не сел рядом, а то МихЮрич явно не смог бы сдерживаться и лапал его прямо тут, под столом.  Эта еще татарская кухня – все надо было есть руками – Андрей со здоровым аппетитом, какого у Михи даже во времена употребления не было, ел маленькие треугольные пирожки, тесто с мясом в соусе и конскую колбасу. Облизывал пальцы, умудряясь как-то совершенно волшебным образом не обляпаться, и прихлебывал горячий чай с молоком из большой пиалы. Пиздец. Миха чувствовал, что течет от одного этого вида. Гребаный пацан, что ж с Михой не так то… – Мишка, ты слушаешь меня? Балунов уже минут двадцать ему что-то четко втирал за новый альбом, а Миха отлетел. – Да, да, Шур, пишется. С лирикой у меня пока проблемы, чет никакие рифмы толковые не приходят, но я придумаю, придумаю… Андрей лежит у Миши на груди. Все еще пахнет едой, а еще сексом и теплом. Миша тычется носом ему за ухо, Андрей смешно морщится и чихает. А еще Миха уговорил его сегодня снять рубашку и теперь наслаждается поглаживанием обнаженной спины. Нежной и гладкой в его руках. – Андрюх, а зачем тебе машинка с собой? Андрей разморенный и сонный открывает один глаз. – Ну я пару клиентов бил в Новосибе и тут, в Казани, пока ты на чеке был. Знакомые есть. Билеты ж надо отбивать. Миша моментально напрягся и почувствовал себя хуево. Блять. Надо было не слушать его и оплатить дорогу. И гостишки тоже. Ездит тут за свои деньги, а нахуя ему все оно надо? Сидел бы спокойно в Питере и не тратился перед новым годом. Андрей мгновенно считывает смену настроения Михи, тянется к его щеке ладонью и целует в губы, в них же шепча: – Не заморачивайся, дядь.  – Андрюх, – в комнате темно, хотя судя по настенным часам скоро уже будет светать и им придется собираться, потому как поезд в Екб в семь утра. – М? – А почему ты так редко даешь себя раздевать? Миха почувствовал как моментально задеревенело тело пацана. Андрею было так страшно и все тело парализовало от того, как учитель снял, нет, сдернул с него кофточку и футболку. – Не надо, не надо, пожалуйста, не надо. Он оказался обнаженным и таким открытым, незащищенным, уязвимым. Руки скручены за спиной, лицом грубо вжат в стену. Ни пошевелиться, ни дернуться. По всему дрожащему детскому телу гуляют грубые мужские руки. Трогают, сминают, делают больно. Андрею бесконечно страшно. Хочется прикрыться. Горячие слезы катятся по щекам. — Нравится, малыш, нравится? Андрей вздрогнул. – Я… не хочу об этом, – нет, такое нельзя знать, такое не рассказывают, – Давай не сейчас.  Он повернул голову на Мишиной груди в другую сторону и стал медленно водить пальцем по его тату с черепами на плече. Это единственная из Мишиных тату, которая более менее ему нравилась. Миша рассказывал, что это портреты умерших музыкантов. Андрей не знал их, но сделаны были неплохо. Мастер не перетопил, ничего не поплыло как было с русалкой – про партак на жопе и вовсе было тяжко думать. Андрей мечтал его перекрыть, но пока не придумал чем.  Миша чмокнул его в висок. – Ты пахнешь пирожками. Князев хихикнул. Весело так, хорошо, совсем как ребенок. Миху затопило теплотой. – Помнишь как они назывались? – Треугольные или круглые? – Треугольные. Они прикольнее. – Эчпочмаки. – Вкусные, ё-моё. Андрей повернул голову прямо, укладывая ее на ладонь и смотря Мише в лицо. – А давай тебе эчпочмак набьем? Миху почему-то так насмешила эта фраза, что он заржал в голос. Андрей подхватил смех. – Чего, бля? – Эчпочмак. Маленький треугольный татарский пирожок, – пацан ткнул пальцем в плечо, – Прямо сюда между этих мертвых морд. Миша снова засмеялся. Ну какой дурак, ё-моё.  – В память об этом туре. Что мы здесь вместе и нам классно. У Михи дёрнуло сердце. Пацан сейчас так легко и просто признался, что ему хорошо с Мишей. Он рад, что поехал. Что хочет запечатлеть и запомнить этот момент. И идея классная. Среди Мишиных мертвых музыкантов, его постоянного траура по трудной жизни, появится что-то такое легкое, смешное и дурашливое от Андрея. Миха улыбнулся и чмокнул его в кончик носа. – Тогда надо добавить еще что-то от Питера. Мы ведь там встретились. Андрей поразмыслил немного. – У меня студия на Садовом. Давай на острие каждой грани пирожка напишем: “Сенная-Садовая-Спасская”? Станция эчпочмак!  Они снова заржали и у обоих загорелись глаза. – У нас до поезда два с половиной часа. Успеем? – Прф, – Андрей подскочил, нажимая на поплавок настольной лампы и принимаясь доставать из сумки материалы, – Да я за это время и тату набить и трахнуть тебя успею, дядь. Миша засмеялся, наблюдая как пацан прилаживает все свои приспособления на тумбочку и надевает на машинку барьерную защиту. – Ток ты не одевайся, ладно? Светлая бровь взлетела вверх. – Мне че, голым работать. – Ага. – Ладно.