Одни в Варшаве

      Стук в дверь заставил Гарика замереть, и он даже перестал дышать. Ничего хорошего в стуке в дверь во время комендантского часа не было. Все жители Варшавы до единого боялись услышать ночью топот сапог в подъезде и настойчивые удары в дверь, которые бы обозначали обыск, допросы и пытки. Но этот стук был другим. Совсем тихий, он указывал на то, что за дверью стоял «свой» человек, которому, скорее всего, была нужна помощь. Это было очень опасно — среди ночи впускать кого-то в дом, ведь бдительные соседи могли что-то заподозрить. Но и не открыть дверь, оставить там человека, которому больше некуда пойти, одного, он не мог.       Юноша на цыпочках прошел до двери, медленно повернул ключ в замочной скважине и еще медленнее открыл саму дверь. Выглянул из-за нее, после чего непроизвольно издал вздох. Перед ним стоял сегодняшний незнакомец, которого он передал Доре. Это предвещало беду. Гарик поднес палец к губам, умоляя мужчину не издавать ни звука, и впустил его в квартиру, после чего затворил дверь и даже подставил к ней табурет с книгами, сам не зная зачем.       Двое напуганных мужчин стояли друг напротив друга, собираясь с мыслями. Один в мятых серых штанах и домашней рубашке, другой — в строгих брюках с пятнами грязи, непонятного цвета свитере и в пальто, в котором виднелось несколько дыр. Изумрудные глаза встретились с черными, словно уголь, и наконец Гарик решился заговорить:       — Что случилось? Дора в порядке? Откуда вы узнали, где я живу?       — Мы дошли до убежища, но, едва я успел вымыть руки и лицо, в доме начался шум, — рассказывал мужчина шепотом, — Начался рейд гестапо, кого-то из жильцов дома подозревали в укрывании евреев, — сердце Гарика пропустило удар, — А у них ведь дома еще маленький ребенок, у этих Люпинов. Так что девушка вывела меня через черный ход и сказала, что я могу прийти сюда. Не знал, что снова встречу вас.       — Ох, и вы смогли добраться досюда? И не наткнуться на полицию? Да вы везучий, пан…       — Северус Снапп. Мое новое имя. На редкость убогое. я бы сказал. Итак, юноша, вы рискнете позволить мне остаться? Я знаю, что вы не обязаны и это ставит вас под угрозу, — только сейчас хозяин квартиры понял, насколько усталым и обессиленным выглядит этот человек. Да, все жители гетто выглядели также из-за отвратительнейших условий жизни и вечного страха, но этот мужчина… Гарик понял, что если он не согласится, тот просто не сможет выжить. Да и он ни секунды не собирался отказываться помочь этому человеку, чье имя теперь было Северус — это было не в принципах Гражданской Ассоциации Восстановления Независимости Евреев. Как мог он выгнать человека, ставшего жертвой оккупационного режима их общего врага?       — Оставайтесь, — послышался облегченный выдох беглеца, — Вы рискуете не меньше меня. Я не могу обещать вам, что здесь вы в безопасности, но пока что эта квартира без подозрений. Нам нужно быть осторожнее. Не подходите к окнам, вас не должны видеть. Через час, когда в шесть часов утра жильцы дома начнут просыпаться, вы сможете помыться, не вызывая шумом подозрений. Вы голодны?       Ответом парню послужил кивок, и он удалился на кухню, чтобы накормить нежданного гостя ранним завтраком. Гарик жил на бедную зарплату красильщика на текстильном заводе и зачастую пропитание себе доставал воровством. Нет, конечно он не воровал у соседей или несчастных старушек, но не стыдился, когда влезал в богатые дома зажиточных поляков-коллаборационистов или фольксдойче, которые всегда изобиловали едой.       Роясь в шкафчиках, парень краем глаза заметил, что мужчина уже протиснулся в крохотную кухню, сняв пальто, и зашторил окошко. Он устало облокотился на стену за неимением места, куда бы можно было присесть.       Гарик наконец-то нашел, что искал. Трофейная банка тушенки, полученная в ходе погрома немецкой машины, которую он припрятал себе на Рождество, но сейчас без сомнений вручил пану Снаппу, предварительно открыв ее обычным ножом. В глаза мужчины блеснуло недоверие.       — Гарик, — парень удивился, что Северус запомнил его имя, — вы серьезно хотите отдать дефицитный продукт первому встречному? Я даже не могу представить, сколько это стоит и как вы это…       — Ешьте уже, пан Снапп, — он вручил мужчине кусок черствого хлеба и ложку, — Я получил ее в ходе успешного нападения на врага и могу распоряжаться ей, как могу. А вы… Сколько вы уже не ели нормальной еды?       — Неприличное количество времени. Благодарю.       Северус, хотя и было видно, что он пытался держаться благородно, едва не набросился на тушенку. Месяцы голода давали о себе знать. Он проглотил все содержимое банки, включая жир и хрящи, всего за пару минут, вычистил оставшееся хлебом и, наконец насытившись, даже немного порозовел. Гарик, наблюдавший за этой картиной, не испытывал к этому человеку, со стороны выглядевшему действительно уродливо, худому и немытому, никакой неприязни. Сердце только больно сжималось от осознания всех ужасов жизни в гетто и того, сколько еще тысяч людей вынуждены влачить такое существование из-за политики и военной мощи врага.       — Прошу прощения, — произнес Снапп, покончив с едой, — Понимаю, как это выглядит. Как же я жалок… Взрослый мужчина, а объедаю пацана.       — Я бы попросил! Мне уже двадцать лет! — все еще шепотом возмутился юноша.       — Куда вам до моих седин…       И Северус Снапп, на удивление себе и Гарику, улыбнулся, чего не делал уже довольно давно. Он насытился, хотя это и предвещало расстройства желудка из-за того, что он отвык от нормальной пищи, а дома было тепло и пока что безопасно. Нервозность стала потихоньку сходить с мужчины, хотя он все еще не мог расслабиться, морально готовясь к новым перемещениям. Он знал, что нельзя задерживаться на одном месте.       — Пан Снапп, может, вы хотите прилечь? Вы ведь не спали всю ночь, — произнес Гарик, вспомнив, что время уже предутреннее, — У меня нет другого белья для кровати, но оно совсем недавно постиранное.       Северус возразил:       — Ни в коем случае. Это ваша кровать, и я ее не займу. Постелите мне на полу.       — Я тут хозяин. Вы ляжете на кровать.       — Я не лягу на чистую кровать грязным. Я уже и не помню, когда нормально мылся.       — Значит вы помоетесь и ляжете.       Мужчине было больше нечего сказать. Соблаз поспать в уютной чистой постели был слишком велик, и он решил один день нагло попользоваться всем гостеприимством хозяина, чтобы наконец-то почувствовать себя человеком.       Возникло молчание. Гарик думал о том, все ли в порядке с Дорой и ее семьей, и живы ли они вообще. Думал о других своих товарищах, которые каждую ночь рискуют своими жизнями. Думал о том, какая теперь на нем большая ответственность. Один неверный шаг мог стоить им обоим жизни.

***

      В квартире сверху послышались шаги старушки, жившей там, и шум посуды, что всегда означало, что уже наступило шесть утра и окончание комендантского часа. К этому времени Гарик так и не смыкал глаз. С новым знакомым они больше не говорили — мужчина уселся на табурет, получив разрешение убрать с него книги, и задремал.       Гарик слегка коснулся плеча Северуса, пытаясь разбудить его и отправить в ванную. Даже подготовил для него чистую одежду из своих запасов, и достал новый кусок мыла — дефицитного продукта, который выдавали им на заводе по талонам. В ответ на прикосновение мужчина мгновенно проснулся и поднялся на ноги, как в случае опасности, а рука его потянулась в карман за ножом, пока он не понял, что угрозы нет.       — Простите, пан Снапп. Вам стоит помыться и лечь по-хорошему в кровать, а потом я уйду на работу.       — Работу? — услышал он в ответ сонный голос, — Вы же не спали ночь из-за меня.       — Не думайте об этом. Мне не впервой. Я посплю вечером, — Северусу вручили стопку одежды и кусок коричневого мыла, — Держите.       Мужчина, кажется, хотел снова возмутиться, но, поразмыслив, принял все предложенные вещи и скрылся в ванной. Зашумела вода. Гарик стал собираться на работу, переодевшись, сел на кровать и сам не заметил, как уснул. Проснулся уже от прикосновения влажных рук к своему лицу, оттягивающих веки и массирующих синяки под глазами и чуть впалые щеки. Глаза парня мгновенно раскрылись, а перед ним возник незнакомец — гладковыбритый, с аккуратнолежащими волосами, белый и скрипящий от чистоты. Через секунду он узнал в незнакомце Северуса — его выдавала худоба и колдовские бездонные черные глаза. Руки с лица сразу исчезли.       — Вы, юноша, в курсе, что нужно спать больше пятнадцати минут перед работой? Какой же из вас ополченец, если вы скоро в обморок будете падать.       Гарик растерялся от того, насколько по-иному стал выглядеть его гость. Юношеские щеки горели от чужих прикосновений.       — Пан Снапп… — замялся он, но тут же взял себя в руки, — Я ради общего дела жертвую собой. Если того требует мой долг, значит буду совсем не спать. Сколько прошло времени?       — Как я и сказал, пятнадцать минут.       — Я должен идти. Пожалуйста, ложитесь спать и отдыхайте, но не шумите. Соседи знают, что я буду на работе.       — Прекращайте учить меня, юноша. Там, где вас учили конспирации, я преподавал.       Гарик не обиделся на язвительность и ничего не ответил, и, уходя, закрыл дверь снаружи.

***

      После рабочей смены у Гарика была назначена встреча с друзьями в доме Романа Узлинского — его старого школьного приятеля. Дом Узлинских находился на окраине города и выглядел ветхим, но внутри всегда царило тепло и уют, даже в трудные времена. Родители Романа и сам парень тоже были членами Сопротивления и, если того требовали обстоятельства, укрывали у себя еврейских детей. Но Гарик забежал туда лишь поздороваться и одолжить суррогат кофе, объяснив это тем, что не спал ночь. Почему не спал, было понятно всем. Еще он спросил, были ли какие-то новости от Доры, и выяснилось, что этой ночью гестаповцы накрыли скрывающую евреев семью, что жила парой этажей ниже женщины. Лишь поэтому они и не добрались до квартиры Люпинов, но волнений всем хватило с избытком.       Самая младшая и единственная дочь — Джинна, которой недавно исполнилось восемнадцать — все норовила обнять парня и пригласить его куда-нибудь, но, сославшись на занятость, он отказался и в скором уже бежал домой. На улице было промозгло и начало темнеть. Не хотелось задерживаться, когда дома его ждал пан Снапп, которому, наверняка, неуютно одному в чужой квартире. А еще Гарик вспомнил, что не дал тому никаких объяснений по поводу еды — в каком шкафу можно достать крупы и овощей, чтобы сварить, поэтому он надеялся, что мужчина догадался сам и не сидит голодный.       Подниматься на свой этаж было страшно. Вдруг соседи что-то услышали или жильцы домов напротив слишком любопытно разглядывали окна днем. В любом случае, у него был лишь один путь — идти домой.       Он открыл дверь и, войдя, увидел мужчину, лежачего на кровати. Тихо разулся и снял куртку, прошел на кухню, чтобы заварить «кофе». Заглянул в комнату — Северус не двинулся. Страшная мысль попала в голову парня, поэтому он на цыпочках подошел к мужчине, чтобы проверить его дыхание, но пол предательски скрипнул, когда юноша уже подносил руку к чужому лицу. В запястье впилась чужая жилистая рука и начала ее выворачивать, пока мужчина поднимался с постели. Очнувшись от сна и увидев, кто перед ним, Снапп слегка ослабил хватку, но запястье не выпустил. Гарик боялся сделать лишнее движение и лишь ойкнул.       — Что вы собирались сделать? — спросил он, словно плюнул ядом.       — Я… Я испугался, вдруг с вами что-то случилось… Хотел проверить дыхание. Вот и все. Отпустите, пожалуйста, пан Снапп. Больно.       Мужчина, опомнившись, разжал руку и высвободил парня из своего хвата. Он выглядел помятым после сна, волосы запутались, а на щеке даже виднелся отпечаток от подушки.       — Прости. Это рефлекс.       — Ничего, я понимаю. Как вы себя чувствуете? — спросил Гарик, снимая со спинки кровати свою домашнюю одежду и снимая рабочую, — Хорошо поспали?       Снапп даже не отвел взгляд от переодевающегося юноши, рассматривая его и замечая маленькие и большие шрамы по всему телу. Тот же понял свой просчет и смутился под пристальным взглядом, но морально успокоил сам себя тем, что это нормально — переодеваться при мужчине. Все так делают.       — Это были лучшие часы в моей жизни за последние пару лет. Я вам очень благодарен за все, что вы для меня делаете. Извините за мой язвительный характер.       Гарик вдруг понял, что Северус заставляет быть себя таким вежливым, чтобы остаться в безопасности. По некоторым его репликам и колкостям можно было догадаться, что он был за человек на самом деле, но даже такой человек наступал себе на горло, чтобы иметь крышу над головой.       — Я сделаю все возможное, чтобы помочь вам. А еще я принес кофе. Точнее то, что мы теперь зовем кофе. Вы будете, пан Снапп?       — Кофе? Господи, да я бы убил за чашку даже самого отвратительного кофе.       Они перебрались на кухню и, спрятавшись от всего остального мира за шторками, пили кофе, пока в кастрюльке на плите булькали варящиеся овощи. Хозяин дома сидел на столешнице, а новый сосед занимал место на единственной в доме табуретке. Отхлебывая растворенный суррогат, Северус каждый раз морщился и ругал напиток, который, хоть и был похож на кофе, на вкус был просто ужасен. Но было видно, что он наслаждается даже и этим, по его словам, «безобразием».       — В гетто кофе закончился спустя пару месяцев, а потом цены стали просто баснословными. Когда Профессор отправлял ко мне связных с едой, я просил лишь принести мне несколько унций кофе. Но старик все отправлял мне сало да сладости.       Гарик без объяснений понял, про какого «Профессора» мужчина говорит. Это было прозвище Алеса Дамковского — бывшего профессора по философии и в настоящее время руководителя Сопротивления. Было неизвестно, где точно он прячется, но он всегда был в курсе событий и связывал все звенья организации. Этот уже старик всегда был бодрым и оставался верным своему делу, веря в победу Польши. Интересно, как он был связан с этим угрюмым мужчиной, который сейчас сидит перед Гариком? Любопытство было так велико, что парень даже не постеснялся спросить. Но говорили они все равно шепотом.       — Откуда я знаю Профессора? — усмехнулся Северус, — Разумеется, из Варшавского университета. Он там преподавал в двадцатые годы, когда я учился. Мне тогда было плохо, и он, вытащив в свет, буквально спас меня. А когда началась война и евреев стали лишать работы и преследовать, я вступил в его Организацию и стал информатором. Вот и все.       — Ох, нам ведь не стоит рассказывать друг другу многое о себе…       — Эта информация известна любому человеку, который знает меня в лицо. В ней нет ничего секретного. А если уж нас всех и поймают, я буду лежать с пулей в голове рядом с сотнями наших товарищей.       Напоминание о горькой правде жизни подпортило Гарику настроение. Он вспомнил о ночном инциденте и посчитал нужным сказать:       — Кстати, с Дорой все в порядке. Знакомая пани сказала, что от нервов у нее пропало молоко, но их сын уже достаточно взрослый, чтобы это было не так страшно. Зато пан Люпин окончательно решил остаться с семьей. Он думал уйти совсем, чтобы вести более активную борьбу и не подвергать семью опасности, но Дора тогда его хорошо сковородкой огрела.       Северус многозначительно хмыкнул и выгнул бровь в ухмылке.       — Этот старый пес всегда был таким придурком, готовым ради товарищей кидаться в огонь. Вы видели, к чему это привело — на лице ни живого места.       — Подождите, вы что, знали его раньше?       — Он с друзьями доставали меня в детстве. Ну, знаете, булавки в ботинках, ведра с водой на дверях в школе — это был их уровень.       — Вы родились в Люблине?       Мужчина взглянул недоверчиво, не желая раскрывать фактов о себе.       — А Лилию Эваник вы случайно не знали?       Грудную клетку Снаппа сперло и стало тяжело дышать. Перед глазами, как живое, возникло лицо его прекрасной Лилии — доброй подруги детства, которую он потерял. Сначала, когда она вышла замуж и отдалилась от него, а второй раз — когда она умерла от заражения тифом, работая сестрой милосердия. Он помнил, как стоял у ее могилы с выведенными цифрами: «1904-1924». Мужа ее, которого ненавидел всей душой и обвинял в том, что тот не уберег девушку, Северус больше никогда не видел.       Он едва вспомнил, как дышать после, казалось, уже давно забытых воспоминаний. Гарик сидел перед ним и своими изумрудными до одурения глазами смотрел на него, волнуясь.       — Пан Снапп?       Глубокий вздох. Страх внезапного понимания с обеих сторон.       — Да, я ее знал. И вы, кажется, тоже.       — Она значится в моем свидетельстве о рождении. Но знаю я о маме только со слов тетки, крестного и пана Люпина. Но я рос словно сиротой.       — А как же ваш отец? — Северус не произносил ненавидимое им имя.       — Отправился вслед за мамой. Тетка сказала, что в драке зарезали, когда мне было три, — мужчина удержался от издевательского высказывания о том, что так ему и надо лишь потому, что был слишком ошарашен. Нет, не могло так совпасть. Такого в жизни не бывает. Он уехал из Люблина восемнадцать лет назад, похоронив свою подругу и вместе с ней свою молодость, скитался по всей Европе за медицинской практикой, лез в самое пекло, лишь бы забыться, утонуть в единственном доставляющем радость деле, потом возвращается на родину и встречает здесь войну и гонения, теряет работу и свободу, прячется по подвалам и голодает, а потом его спасает чудом нашедшиийся сын той самой подруги? Звучало как бред.       Гарик заметил перемену в мужчине, то, как он нахмурился и сжался. В его угольных глазах затесались неверие, злость и обида, а в движениях вернулась нервозность.       — Это что, какой-то ваш вонючий план, коллаборацистский ты сучонок?! — чашка с остатками напитка полетела на пол, когда еврей с силой схватил парнишу за шиворот и, стащив со столешницы, впечатал в стену, — В доверие втираешься? Чтобы сдать потом хозяевам? — каждое слово было сродни плевку ядом, и лицо пана Снаппа скривилось в отвратительной гримасе, — Да я тебя прямо здесь и зарежу, чтоб неповадно было!       Гарик не понял, что произошло, и в моменте растерялся. Что он такого сказал? Ворот одежды душил, впиваясь в самое горло, и, не долго думая, он пнул Северуса по больной ноге и, высвободившись из крепкой хватки, когда мужчина схватился за ногу от боли, отошел на большое расстояние, схватив первое попавшееся под руку — тот самый несчастный табурет.       — Не кричите! Вспомните, где мы! — он выставил табурет перед собой, — Я не хочу с вами драться, пан Снапп. Я не понимаю, почему вы так реагируете. Я рассказал вам правду!       Но параноидально настроенный мужчина и не хотел слушать. Застигнутый врасплох своей догадкой, он вновь принял защитное положение и был готов атаковать, чтобы спастись. В руке у него уже блестел нож, который тот так и не убрал из кармана.       — На больное решил мне надавить, да? Откуда пронюхал только про это? Думал я тут в слезы кинусь да про судьбу несчастную начну рассказывать? Чтобы что? Нажиться? Урод!       Длинноволосый продолжал кидать оскорбления, но уже снизив громкость голоса, пока Гарик рылся в комоде. Оттуда он вытащил потрёпанный альбом на манер 1920-х. Уже на его обложке виднелась фотография матери с отцом, счастливо обнимающихся с танце.       — Вот. Посмотрите. Это все, что у меня есть. Не нервничайте. Провалиться мне на месте, если я солгал вам хоть в одном слове.       Не выпуская ножа, Снапп схватил из рук напряженного мальчишки альбом и начал его пролистывать. Вот Лилия одна, держит маленького сынишку на руках и смотрит в камеру. А вот она уже с Джеромом — и сходство Гарика с ним очевидно. Вот они на фотографии вчетвером — молодожены, Люпин и Стефан Блэк. И много других фотографий юных людей в пестрых и не очень нарядах.       Сердце екнуло. Мужчина поднял глаза на Гарика. Тот встретих из взглядом своих. Таких же, как у Лилии. Девушки, что была его солнцем и миром, с которой они читали вместе, бегали в детстве по лужам и катались на велосипедах, строили планы на долгое будущее и обещали всегда быть рядом друг с другом.       — Черт побери. Ты их сын. Ты сын моей Лилии, — Северус подошел к парню и взял его лицо в свои руки, вглядываясь в глаза с нежностью. Зеленоглазый же замер, не ожидая прикосновения и столь скорого сменения гнева на милость. Угроза быть зарезанным, вполне реальная, вдруг снова исчезла, когда дрожащие руки гладили его щеки и едва был слышен шепот человека, нашедшего отголоски своего потерянного прошлого в гнилом настоящем.       Спустя время, казавшееся вечностью, Северус его отпустил. Он уселся на кровать, обхватив голову руками и раздумывая. Жизнь, думал он, прежде жестоко несправедливая, на старости лет послала ему благословение-проклятье, чтобы вскрыть уже давно заросшие раны и нагло тыкнуть туда грязным пальцем.       Гарик присел рядом с ним. В его голове тоже бесконечным потоком крутились мысли, отказываясь сцепляться в одну логическую цепочку.       — Вы можете рассказать мне что-нибудь о маме и папе? Вы правда из знали? Как тесен мир...       — Я... Они... Нет, я не могу. Простите, это слишком для меня, — он сжал волосы в руках так, что несколько вырвал, — мне больно вспоминать о ней. Дайте... Дайте мне время.       — Но, пан...       — Нет!       И Северус, вернувшийся в состояние тревоги, скрылся в ванной, не вынося больше своего прошлого, сидящего рядом на кровати, чье настоящее имя, если ему не изменяла память, было Геррарт Потас.