Сердце, плененное тьмой & Любовь, рожденная из пепла

Ночь окутала землю своим беспросветным покровом, звёзды словно угасли, уступив место густому туману, стелившемуся по долине. Морозный воздух пробирался даже сквозь плотные ткани кареты, украшенной королевскими гербами. Лошади двигались медленно, осторожно, их копыта хрустели о замёрзший снег. Лес, наполненный хрупкой тишиной, был позади, открывая путь к неизвестности. Карета мягко покачивалась, и я сладко спал, слушая стук копыт лошадей. Мамин запах — смесь цветов и трав, что всегда окружал её, — был таким успокаивающим. Королева, сидя рядом со мной, нежно гладила меня по голове, её лицо освещала только слабая лампа, раскачивающаяся над сиденьем. Тишину нарушил резкий треск веток. Лошади испуганно захрапели, рванувшись вперёд. Карета заколебалась, когда из тёмного леса выскочили фигуры, их лица скрывали капюшоны. Они словно тени появились из ниоткуда, молниеносно перекрыв путь. Крики эхом прокатились по долине. Рыцари королевской охраны соскочили с лошадей, обнажая мечи. Но хаос уже овладел происходящим. Лошади, напуганные до безумия, бились в упряжке, карета тряслась, как будто готова тут же развалиться под этим натиском. — Мамочка? — сонным, дрожащим голосом позвал я её. Она обняла меня, её рука быстро погладила по голове. — Тише, Сайлус, всё хорошо, — сказала она, но я чувствовал, что её голос слишком натянут. — Просто лошади испугались зверя. Скоро всё утихнет. Но её взгляд скользнул к окну, и я заметил, как она сжала губы, будто пытаясь скрыть свой страх. Мамины глаза никогда прежде не были такими серьёзными. Внезапно в воздухе раздался крик, и карета резко остановилась. Меня бросило вперёд, но мама удержала меня. Лошади за окном метались, карета скрипела, а затем я услышал звуки ударов и звяканье металла. — Мамочка, что происходит? — я снова спросил, мой голос уже был громче, испуганнее. — Сайлус, не смотри, — резко сказала она, обняв меня сильнее. Я почувствовал, как её сердце колотится. Её рука нащупала что-то в складках платья, и через мгновение в её руках блеснул небольшой нож с золотой рукоятью. Она посмотрела на него, а затем, не раздумывая, сунула мне в карман. — Держи, — её голос был твёрдым. — Это очень важно. Никому не показывай, но держи при себе. — Мамочка, я боюсь! — воскликнул я, не понимая, зачем мне этот нож. — Тише, настоящий принц не плачет, — сказала она, пытаясь улыбнуться. Её руки слегка дрожали, когда она снова обняла меня. — Мы обязательно выберемся. А папа подарит тебе самый большой подарок, какой только пожелаешь. — Правда? — я всхлипнул, потирая глаза. — Конечно, милый. Какой только захочешь. В этот момент дверь кареты резко распахнулась, и внутрь ворвались незнакомые люди. Они выглядели страшно — грязные плащи, лица и злобные глаза. Я вжался в маму, чувствуя, как её руки сжались вокруг меня. — Этот мальчишка? — сказал один из них, грубо хватая меня за плечо и пытаясь оторвать от матери. — Оставьте его! — закричала мама, её голос был громче, чем я когда-либо слышал. Она схватилась за нож, сделать ножны для нескольких орудий в данный момент уже не выглядело так глупо; но второй мужчина ударил её по руке, выбивая нож, последнюю надежду на хоть какую-то защиту. — Ты слепой или тупой? — другой схватил меня за волосы, и боль заставила меня вскрикнуть. — Королевские гербы! Этот сопляк явно не простолюдин. Он бросил меня за пределы кареты, больно ударяясь спиной о железные ступени. Зажмурившись, не понимая, что происходит, я слышал только мамин крик и звуки борьбы. Открыть глаза я не осмелился. — С него взять нечего, — сказал кто-то. — Лучше проверьте мать, у неё точно найдётся что-то ценное. Я всё же через силу открыл глаза и увидел, как мама, моя добрая, нежная мама, борется из последних сил. Её платье было разорвано, волосы спутаны. Её лицо было таким решительным, но я видел страх в этом взгляде.

***

Холод земли пронизывал меня до костей, каждый вдох отдавался резкой болью в груди. Я лежал неподвижно, чувствуя, как внутри меня разливается невыносимая пустота. Моя голова гудела, а руки, дрожащие и слабые, беспомощно закрывали меня от всего, что окружало. Мир, который я знал, внезапно стал чужим, жестоким и безразличным. — Есть! — донёсся до меня крик одного из мужчин, и я услышал, как их шаги начали удаляться. — А с ним что делать? — голос другого бандита звучал ближе, его тень мелькнула рядом. — Пусть живёт, если выживет, ха-ха-ха, — раздался громкий смех, и я невольно вздрогнул. — Осмотрись вокруг, его шансы выжить равны нулю. Займись лучше той буйной дамочкой! — его голос был резким, нервным, словно он сам не был уверен в своих словах. Мои руки сжались в кулаки, хоть это и давалось с трудом. Боль пульсировала по всему телу, но гораздо сильнее болело внутри. Я не мог понять, как так получилось, что мир, который я считал безопасным, вдруг стал таким страшным. Крики рыцарей затихали один за другим, словно огонь, который тушат в сыром лесу. Остался только один голос, сорванный, отчаянный. Я едва мог различить его слова, но они пробивались сквозь оглушающий шум в моей голове. — Чёрт, она убегает! Я замер, мои глаза распахнулись. Она… она ещё жива! Внутри меня зажглась крошечная искра надежды, такая яркая, что я почувствовал, как дыхание становится немного ровнее. «Она спасёт меня», — думал я, цепляясь за эту мысль, как утопающий хватается за последний глоток воздуха. Собрав остатки сил, я поднял дрожащую руку, пытаясь показать, что я здесь, что я жив. Мои губы шептали слова, которые я сам едва слышал: — Мамочка… я здесь… Мир вокруг, казалось, на мгновение замер. Я увидел её. Её фигура, такая знакомая и любимая, мелькнула среди деревьев. Она бежала ко мне, несмотря на грязь, боль и отчаяние. Я заметил, как её глаза встретились с моими. Она протягивала ко мне руки, лицо, испачканное грязью и кровью, всё ещё было таким родным. — Сайлус! — голос был полон любви и ужаса одновременно. Я видел, как она приближается, и в этот момент весь мир сосредоточился только на ней. Сейчас всё должно было закончиться. Она спасёт меня, я снова буду в её тёплых объятиях. — Как трогательно, прям за душу берёт, — прозвучал насмешливый голос. Я не сразу осознал, что это говорили те ублюдки. — Шутка! — резко произнёс другой голос, сухой, словно стальной клинок. — Убейте её. Мир снова разлетелся на части. Я увидел, как один из мужчин поднял арбалет, как натянутая тетива заскрипела. — Нет! — хотел закричать я, но голос сорвался, превратившись в хриплый всхлип. Её шаг замедлился, но она не остановилась. Мама бежала вперёд, как будто не замечала опасности, как будто могла справиться с десятком вооружённых мужчин. — Мамочка! — мой крик наконец прорвался, я поднял руку выше, словно это могло защитить её. Но звук выстрела пронзил воздух, и её фигура остановилась. Её тело, такое сильное всего пару секунду назад, вдруг стало слабым, словно безжизненная кукла. Она упала на колени, её руки всё ещё были протянуты ко мне. Я видел, как она открывает рот, но слов не слышал. Её глаза искали меня, пока она падала вперёд. Она больше не двигалась. Я лежал на земле, не чувствуя своего тела. Боль, страх, надежда — всё исчезло. Осталась только пустота. В этой пустоте я понял одну вещь: никто больше не придёт меня спасать.

***

Я смотрел, как она падает, как её тело, ещё мгновение назад живое и тёплое, становится неподвижным. Каждый вдох отдавался болью, которая разрывала моё сердце. Снег, девственно белый, теперь окрасился в густой алый цвет. Кровь расползалась, словно хотела окутать её, защитить от холода. Я не мог отвести взгляд, не мог пошевелиться. Впервые в жизни я познал настоящую, необратимую утрату. — Умерла. Какая печаль, — раздался голос главаря, полон насмешки и равнодушия. Он присел на корточки рядом с её телом, проверяя, не осталось ли на ней ещё украшений. Его слова разбудили во мне что-то тёмное и необратимое. Слёзы покатились по моим щекам, но их больше не сопровождали всхлипы. Это были слёзы не боли, а ярости. Я чувствовал, как внутри меня всё сжимается, как тьма разжигает огонь в моей душе. Моё дрожащее тело почти не слушалось, но я кое-как нашёл нож, который мать спрятала в моём кармане. Холодная рукоять оказалась невероятно тяжёлой в моих маленьких руках. Я сжал её изо всех сил, и что-то сломалось внутри. Остались только решимость и ярость. Я поднялся, едва удерживая равновесие. Моя голова кружилась, ноги дрожали, но я смотрел прямо перед собой. На этого чёртового ублюдка. — Смотрите, кто у нас тут такой смелый? Ха-ха-ха! — рассмеялся он, не обращая на меня особого внимания. Его руки скользнули к последней серёжке на мамином ухе, он даже не потрудился встать. Остальные бандиты, занятые грабежом, бросили на меня лишь мимолётные взгляды. Кто-то уже убегал в лес с ворованной едой, кто-то собирал мечи погибших рыцарей. Их крики и проклятия звучали фоном для моей растущей ненависти. Я сжал нож ещё крепче, мои пальцы побелели, но я не чувствовал боли. Сердце гулко стучало в груди, отдаваясь эхом в голове. Я шагнул вперёд, затем ещё. — Прекратите! — закричал я, мой голос звучал громче и твёрже, чем я ожидал. Мужчина поднял голову, нахмурив брови. — А ты что, думаешь, можешь мне угрожать? — насмешливо произнёс он, возвращаясь к своему занятию. — Твоя мать уже мертва, а тебя ждёт смерть, мальчишка. Если не от холода, то от голода. Считай, что тебе повезло, мы оставили тебя в живых. Эти слова, его насмешка, его презрение — всё это окончательно разрушило во мне что-то человеческое. Я больше не слышал ничего. Только глухой шум в ушах и стук сердца. Он снова наклонился к маме, пытаясь сорвать с её шеи кулон. Я подбежал к нему, быстрее, чем он успел что-либо понять. Моё маленькое тело, движимое отчаянием, столкнулось с его массивной фигурой. Нож в моей руке нашёл свою цель. Клинок вошёл в его грудь, проникая глубоко, пока моя рука не упёрлась в рукоять. Его глаза расширились, на лице отразились боль и удивление. Он схватился за мою руку, но уже было поздно. — Ты… — прошептал он, его голос затих, когда он начал падать. Его тело упало рядом с мамой, а я остался стоять над ним. Вокруг всё будто остановилось. Бандиты замерли, их крики стихли. Они смотрели на меня, семилетнего мальчика, который только что убил человека. — Уходим! Забирайте, что можете, и уходим! — закричал кто-то из них, разрывая тишину. Они бросились прочь, оставив позади меня, мою мать и трупы рыцарей. Я упал на колени, смотря на мамино лицо. Оно было таким же красивым, как всегда, но теперь в её глазах застыла бездонная тьма. Вся ярость исчезла, оставив только пустоту. Я обнял её тело, чувствуя, как её запах — смесь цитрусов и крови — наполняет мои лёгкие. Этот аромат больше никогда не будет таким, каким я его помнил. Теперь он всегда будет пропитан смертью. Слёзы снова полились, на этот раз свободно, бесконечно. Мой крик эхом разнёсся по пустой долине, но никто не пришёл. Я был один. Один в холодном, безжалостном мире, где даже тепло матери исчезло в бесконечной зимней ночи.

***

С силой вырвав нож из неподвижного тела бандита, я почувствовал, как мир вокруг меня сжался до узкого круга из тумана, крови и тишины, изредка перебивающих криками ворон. Холод металла в моих руках смешивался с липким теплом чужой жизни, которую я только что забрал. Моё дыхание дрожало, сердце колотилось, как испуганная птица, но в глубине меня царила пугающая пустота. — Вы все заслуживаете смерти, — прошептал я, мой голос прозвучал, как чужой. Он был полон ярости, обжигающей, как огонь, и ненависти, густой, как этот проклятый туман. Я стоял, окружённый хаосом, смертью и густой темнотой, которая больше не пугала меня. Глаза жгло от слёз, но они не текли. Вместо этого что-то острое, невыносимо горькое заполнило моё нутро. Рука, сжимающая нож, дрожала не от холода, а от того, что я осознал: я изменился навсегда. И это необратимый путь. Бросив взгляд левее, я увидел главаря, безжизненно лежащего на снегу. Его одежда, некогда убогая, была пропитана кровью. Я вытер нож о край его плаща, оставляя на ткани тёмные разводы, и спрятал орудие в карман, где его положила мама. Мама… Моё сердце сжалось от этой мысли. Я оглянулся вокруг, и взгляд наткнулся на накидку, что лежала рядом с каретой. Накидка матери, её последнее прикосновение ко мне. Я поднял её, осторожно стряхнув снег, и прижал к себе. Этот тёплый кусок ткани теперь был всем, что у меня осталось. Я накинул её на плечи, чувствуя, как тепло медленно проникает сквозь холодную пустоту. Ветер бил по лицу, завывая, как вьюга в моих мыслях. Каждый шаг вперёд был тяжёлым, как будто меня держали сотни невидимых рук, тянущих обратно к тому, что я потерял. Куда идти? Кто примет мальчишку, чьи руки запачканы кровью? Я не знал. Может, те люди были правы — я умру от холода и голода. Может, они сделали мне одолжение, оставив живым, чтобы я мучился дольше? Я посмотрел вверх, на звёзды, что мерцали, словно крошечные искры надежды. Луна освещала путь, но этот путь был пуст и бесконечен. Каждый шорох ветра, каждый треск ветки отзывались в сердце, раздирая его страхом и напряжением. Голод сжимал желудок, а слабость разливалась по телу. Шли часы, ноги утопали в снегу, а мысли терялись в тумане. Вдруг, словно подарок судьбы, передо мной возникла деревушка. Небольшая, укрытая снежным покрывалом, она выглядела так, словно могла подарить спасение. Надежда заставила меня идти быстрее. Я остановился перед первым домом. Он выглядел заброшенным, но, может, это лишь иллюзия? Стук в дверь отозвался глухим эхом, но никто не открыл. Я постучал ещё раз, потом в другой дом, и ещё. Но везде было пусто. Тишина этой деревни была зловещей, как будто она умерла вместе с её обитателями. Когда я дошёл до последнего дома, силы оставили меня. Мир вокруг внезапно померк, снег стал мягкой постелью, а холод — другом, приглашающим меня в объятия. Последнее, что я почувствовал, — это тяжесть век и тихий шёпот ветра, который звучал, как голос матери. Темнота окутала меня, как тёплый плед, но в этой тишине я всё ещё чувствовал мир вокруг. Холод впивался в кожу, словно тысячи мелких игл, но где-то вдалеке, в самом уголке моего сознания, теплый голос мамы, казалось, шептал мне на ухо. – Ты сильный, Сайлус. Ты выживешь. — эти слова звучали так нежно, что я не мог сказать, это воспоминание или сон. Я открыл глаза, а передо мной — ничего. Только серый свет раннего утра, пробивающийся сквозь плотные тучи, и холодный, чистый запах зимы. Моё тело казалось неподвижным, а пальцы онемели так, что я с трудом мог их почувствовать. Накидка всё ещё была на мне, едва спасая от ветра, который теперь жалил, словно тысяча злобных ос. Я поднял голову. Заброшенные дома, чёрные окна, как пустые глазницы, наблюдали за мной. Мир вокруг был мёртвым, но я был жив. И если я выжил эту ночь, то, может, у меня ещё есть шанс. С трудом поднявшись на ноги, я сделал первый шаг вперёд, оставляя позади отпечатки маленьких следов на снегу. Каждый шаг казался вечностью. Проходя мимо одного из домов, я заметил, что его дверь была приоткрыта. Сердце замерло. Это может быть ловушка, может быть просто иллюзия. Но если там хоть немного тепла или еды… Я собрал всю свою храбрость и, медленно подойдя, толкнул дверь. Скрип резанул по ушам, и внутри оказалось темно. Воздух был тяжёлым и застоявшимся, пахло пылью и чем-то ещё — сладковатым, но неприятным. Я вошёл, стараясь не делать резких движений. Комната была почти пуста. В углу стоял стол, покрытый тряпкой, похожей на давно забытый скатерть. На полу лежала куча старого сена — возможно, здесь когда-то держали животных. Но главная находка была на столе: кувшин с водой и деревянная миска с остатками сушёных ягод. Я быстро схватил миску и съел всё, что было, не думая о вкусе и сколько эти ягоды уже тут лежат. Вода была холодной и обжигающей, но она утолила жажду. Это было немного, но это было выживанием. — Спасибо, — прошептал я, даже не зная, кому адресовать эти слова. Может, людям, что оставили это здесь, или судьбе, которая не дала мне умереть. Затем я услышал звук — слабый, едва различимый, будто шорох. Мгновенно замерев, я прислушался. Сердце забилось чаще. Кто-то был здесь. Или что-то. Звук исходил из другого угла комнаты, и я медленно повернул голову. Там, свернувшись клубком на полу, лежал маленький серый щенок. Его шерсть была взъерошенной, глаза полуприкрыты, и он выглядел таким же потерянным и замёрзшим, как я сам. — Привет, — тихо сказал я, опустившись на колени. Щенок приподнял голову и посмотрел на меня. В его взгляде было что-то, что невозможно было объяснить. Грусть, одиночество, но также странное понимание. Он не убежал, не испугался, а только шевельнул хвостом. Я протянул руку, и он позволил мне прикоснуться к нему. Его тело было холодным, как и снег, но живым. Я поднял его, завернул в край накидки и прижал к себе. — Теперь нас двое, — прошептал я, чувствуя, как крошечное существо доверчиво уткнулось в моё плечо. Я оставался в доме ещё некоторое время. Сидя на полу, я прижимал его к себе, чувствуя, как его крохотное сердечко бьётся в унисон с моим. Его тёплый мех, хоть и мокрый от растаявшего снега, оказался самым настоящим утешением. Потолок, казалось, нависал надо мной, а холодный воздух дома пробирался сквозь дыры в стенах. Я знал, что долго здесь оставаться нельзя. Еды нет, а тепло, если оно вообще было, давно выветрилось вместе с жизнью людей, покинувших эту деревню. — Мне нужно идти дальше, — сказал я щенку, осторожно снимая его с себя. — Мне надо домой… Может, где-то там будут люди… или хотя бы что-нибудь, что не позвонит мне умереть. Снегопад уже прекратился, но небо оставалось мрачным, словно мир решил замереть в вечной зиме. Я шёл между покосившихся домов, избегая смотреть на их пустые окна. Они напоминали мне глаза мёртвых тех людей, холодные и равнодушные. Каждый шаг отдавался болью в ногах, но я продолжал двигаться. Я нашёл старую, по которой видимо уже некогда не будут ездить повозки. Следы колёс давно стёрлись, а снег скрыл любую надежду на указатели. Всё же я решил идти по ней — она должна куда-то вести. С каждым часом путь становился всё сложнее. Ветер усиливался, поднимая в воздух ледяные крупицы, которые били в лицо. Голос мамы в голове постепенно затихал, оставляя меня наедине с тишиной. Наконец, когда мои силы почти иссякли, я заметил вдали что-то знакомое. Очертания высокой башни, едва видимые в белом мареве. Я замер, прищурившись, чтобы разглядеть. Это был замок. — Значит я на верном пути, — сказал я хриплым голосом. — Там меня ждут. Сквозь усталость и боль, я сделал шаг, ступая по заснеженной дороге.

***

Холод проник внутрь меня, цепляясь за кости, сковывая сознание. Я лежал, будто сам снег впитал меня в себя, забирая последние силы. Мир вокруг становился всё более далёким, размытым, будто растворяясь в белой пустоте. Глаза тяжело закрылись, а мысли потонули в темноте, в которой не было ни боли, ни страха — только тишина. Но эта тишина была прервана. Голос, мягкий, но настойчивый, вырвал меня из глубин забвения. — Бедное дитя… Теперь всё будет хорошо, — тихо проговорил кто-то, и я почувствовал, как меня подняли с земли. Сквозь полузакрытые веки я разглядел небо — оно казалось далёким и безразличным. Руки, крепкие, но осторожные, прижимали меня к чьей-то груди. Я чувствовал тепло, пробивающееся сквозь мороз, и это было единственным, что ещё держало меня на грани сознания. — Моя мама… она умерла… — прошептал я, не в силах сдержать боль. Голос сорвался, и я снова провалился в темноту, где уже не было ничего. Очередной раз мир вокруг ожил для меня только тогда, когда я услышал поспешные шаги, шум голосов и звон оружия. Чувство движения — кто-то нёс меня, крепко прижимая, словно боялся, что я исчезну. — Я его нашёл! — громкий голос мужчины прорезал тишину. — Сообщите Его Величеству, что его сын жив! Гулкий звук шагов становился всё ближе, а воздух вокруг меня постепенно наполнялся запахом дыма и людей. Это был лагерь. Где-то рядом слышались голоса, приказания, и всё это перемешалось в одно большое облако звуков, от которого кружилась голова. — Пульс слабый, дыхание тоже, — сказал кто-то уверенным, но обеспокоенным голосом. — Обморожены конечности. Отнесите его к теплу, но не близко к огню. Я почувствовал, как меня уложили на что-то мягкое. Холодная одежда исчезла с моего тела, её заменило что-то тёплое и уютное. Всё происходило так быстро, но в то же время казалось бесконечным. — Укройте его плотно, я займусь остальным, — говорил голос, который, похоже, принадлежал лекарю. Его уверенность странным образом успокаивала. Сквозь полусон я ощущал, как моё тело постепенно возвращается к жизни. Тепло, которое проникало внутрь, было болезненным, но я знал, что это хорошо. Значит, я ещё жив. В какой-то момент я открыл глаза, но увидел лишь отблески пламени где-то вдалеке и силуэты людей, суетящихся вокруг. Я хотел сказать что-то, но слова застряли в горле. Тогда я просто закрыл глаза, позволяя себе расслабиться и довериться этим незнакомцам, которые всё ещё пытались вырвать меня из лап холода и смерти. Снова темнота, но на этот раз она была не пугающей, а укрывающей, как тёплый плед. И впервые за долгое время я почувствовал, что, возможно, всё действительно станет лучше. Я снова очнулся от чувства движения. Лошадиные копыта отбивали мерный ритм, карета покачивалась, и я чувствовал, как меня держат на руках. Тёплая ткань окутывала меня, а лицо щекотал слабый запах хвои. Открывая глаза, я увидел лицо мужчины. Он крепко держал меня, будто боялся, что я могу исчезнуть прямо у него на руках. — Ты в безопасности, маленький принц. Я хотел спросить, кто он, где я, и что будет дальше, но голос не слушался. Только губы слегка дрогнули, а руки бессильно скользнули по шероховатой ткани. Вместо слов мои глаза наполнились слезами, и, отводя взгляд, я шепнул: — Мама… Эти слова, казалось, эхом отозвались в карете, растворяясь в ночной тишине. Мужчина на мгновение отвернулся, будто скрывая свои чувства, и только сильнее прижал меня к себе. — Я знаю, — тихо ответил он. — Она всегда будет с тобой, Сайлус. Эти слова не принесли утешения, но я чувствовал, что он искренен. Я снова закрыл глаза, позволяя себе провалиться в полусон, где тёплые руки матери и её голос наполняли меня спокойствием, которого уже не существовало в реальном мире. Когда карета остановилась, меня аккуратно переложили. Воздух был всё ещё холодным. Я услышал звон доспехов и чей-то голос: — Его Величество ждет. Открыв глаза, я увидел высокий вход в замок. Золотые факелы мерцали, освещая путь, а вокруг стояли рыцари в полной броне. Всё казалось чужим и непривычным. — Всё будет хорошо, — снова повторил мужчина, сжимая моё плечо перед тем, как передать меня в руки другого. Это был мой отец.

***

Минуты тянулись бесконечно, превращаясь в часы, часы истекали днями, а дни незаметно складывались в месяцы. Время, казалось, замерло, застыв в мрачной тишине, которая поглотила меня целиком. Моё убежище — моя тюрьма. Четыре месяца пролетели, но внутри всё ещё была та же бездна, наполненная скорбью и горечью, которая разъедала меня изнутри. Я лежал на постели, укрывшись тяжёлым покрывалом тьмы, что окутывало не только комнату, но и моё сердце. Мир за пределами этих стен перестал существовать. Единственными звуками, нарушающими гнетущую тишину, были крики служанок, пробуждающие на мгновение странное удовлетворение. Разбитая чашка, чайник с кипятком, который летел в них, едва сдержанный гнев — всё это стало моими инструментами наказания для тех, кто осмеливался приблизиться. Но всё это не приносило облегчения. Это была иллюзия контроля, которая лишь глубже вбивала меня в пропасть собственной ненависти и беспомощности. Книги валялись на полу, разорванные страницы лежали там, где их оставила моя рука в момент ярости. Перо, обломанное на середине письма, напоминало, что даже слова больше не были способны выразить то, что творилось во мне. Иногда я сидел у окна, смотрел на серый горизонт и задавал себе один и тот же вопрос: почему? Почему я выжил, а она — нет? В каждом отблеске света на стекле мне мерещились её глаза, такие добрые, такие живые. И каждый раз, когда этот образ исчезал, я ощущал, как пустота внутри меня становится больше. Никто не смел приблизиться, и, честно говоря, никто бы и не решился. Те, кто был достаточно храбр, чтобы ступить на порог, быстро покидали его, едва встретившись с моим взглядом. Они боялись, и этот страх был моей единственной компанией. Но страх — плохой друг. Он только усугубляет одиночество. С каждым днём я чувствовал, как гнев растёт внутри меня, как он наполняет мои вены, как становится частью меня. Он был холодным, как снег той ночи, и обжигающим, как свист клинка. Каждый раз, закрывая глаза, я видел её лицо — бледное, хрупкое, но всё ещё прекрасное, даже в последние мгновения. Я видел тех людей, их грубые руки, их голодные взгляды. Я слышал их смех, когда они забирали моё детство, моё прошлое, мою мать. Гнев и боль слились в неразделимое целое. Теперь они были частью меня, как дыхание, как кровь. Моё сердце, некогда живое и тёплое, стало ледяным. Я больше не верил в свет, в справедливость, в милосердие. Я видел смерть, и она не испугала меня. Наоборот, она стала тем, что я жаждал понять и приручить. Моя тьма — мой щит. И если кто-то осмелится попытаться разжечь во мне прежний свет, он столкнётся с бурей, которую сам же пробудил. Тишина моего мира была обманчивой. Каждый звук, каждый шаг за дверью отзывался во мне эхом — не потому, что я хотел слушать, а потому, что моё сердце не могло больше выдерживать пустоты. Я не признавал это даже себе, но порой мне хотелось, чтобы кто-то постучал, прорвался через эту стену, выстроенную из страха и гнева. Однажды дверь всё же открылась. Тихий скрип петель нарушил привычный ритм моего заточения. Я поднял взгляд. Передо мной стояла женщина. В её глазах скрывалась тень сожаления. Она редко показывала свои настоящие чувства, но в этот раз её молчание было красноречивее слов. Она стояла, не двигаясь, словно боялась, что любое движение вызовет мою бурю. — Ты не выйдешь? — наконец спросил она, не делая ни шага вперёд. Её голос был ровным, но в нём было что-то, что цеплялось за меня, вытягивало из глубины моих мыслей. — Зачем? — ответил я, мой голос прозвучал сухо, почти шипением. Я поднялся с кровати, окинул её взглядом. — Выйти, чтобы снова услышать пустые слова? Чтобы смотреть на тех, кто ничего не сделал? Или ты пришла сказать мне, что всё можно пережить? Она не ответила сразу. Молчание было тяжёлым, как камень. Затем она сделала шаг вперёд, оставив позади ту грань, за которую никто не осмеливался зайти. — Ты должен жить, Сайлус, — произнёс она наконец. — Мы потеряли её, но твой отец не может потерять и тебя. Я почувствовал, как мои пальцы сжались в кулаки. Слова женщины были как удар. Они были правдой, но именно поэтому я ненавидел их. Я отвернулся, подошёл к окну и посмотрел на серый мир за ним. — Ты потеряла просто подругу, — тихо произнёс я. — А я потерял всё. Тишина снова заполнила комнату. Я ожидал, что она уйдёт, как делали все остальные. Но она остался, она стояла, словно статуя, не отводя от меня взгляда. — Никто не сможет вернуть её. Но ты не должен утонуть в этом. — Помочь? — я резко повернулся, мои глаза вспыхнули гневом. — Даже отец не смог спасти её! Как ты можешь спасти меня? Женщина выдержала мой взгляд. Она подошла ближе, и рука коснулась моего плеча. Я вздрогнул. — Живи, Сайлус, — сказала она тихо. — Живи ради неё. Эти слова врезались в меня, оставив след, который не удалось стереть даже ярости. Я ничего не ответил. Только отвернулся и снова посмотрел в окно.

***

Серые стены замка поднимались вокруг меня, холодные, строгие, словно сами они были воплощением беспристрастности времени. Камень был гладким и мрачным, пропитанным влагой недавнего дождя. Тонкие башни вздымались в небо, словно стремились коснуться нависших тяжёлых облаков. Их рельефы, украшенные искусной резьбой, выглядели почти живыми, как будто камень пытался поведать свои истории тем, кто осмелится прислушаться. Высокие окна внутреннего двора, обрамлены арками и витиеватыми рамами, предоставляли владельцам величественный вид на город, который раскинулся у подножия холма. Но даже с этой высоты, где взгляд, казалось, мог достичь самого горизонта, всё было окутано пеленой густого тумана и дымкой, смешивающейся с низкими серыми облаками. Город, такой близкий и в то же время недосягаемый, скрывался за занавесом из дождя и дыма от множества дымоходов. День только начинался, но его свет был глухим, приглушённым, словно мир ещё не проснулся окончательно. Тени от стен и башен ложились длинными лентами на влажную землю, превращая двор в лабиринт света и мрака. Я смотрел на эту игру теней, пытаясь найти в ней какую-то утешительную симметрию, но всё вокруг казалось бесформенным, текучим, как сам дождь. Через окна, хотя бы на мгновение, можно было уловить проблески городской жизни. Внизу, на улицах, слышались отдалённые звуки: гул голосов, скрип открываемых лавок, удары кузнечных молотов. Всё это смешивалось с дробью дождевых капель о крыши и булыжные мостовые. Там, внизу, жизнь шла своим чередом. Люди выходили из домов, закутанные в длинные плащи, спеша к своим делам. Женщины, с корзинами на руках, отправлялись на утренний рынок, торговцы выкладывали товар, а дети, прячась от дождя, резво перебегали через улицы, смеясь. Но для меня всё это было не более чем далёким, туманным эхом. Я смотрел на город сверху вниз, как наблюдатель, а не участник. Эта высота, замкнутость замковых стен, отделяли меня от всего, что происходило там, внизу. Вдалеке дым от каминов медленно поднимался вверх, образуя тонкие, почти неразличимые нити, которые растворялись в сером небе. Дождь, не прекращаясь, усиливался, дробя этот хрупкий мир на тысячи крошечных капель. Всё это выглядело странно мирным. Но этот мир — так я чувствовал — был чужим для меня. Его обычность и повседневность казались слишком далёкими, почти недосягаемыми. Казалось, что город дышал и жил своей собственной жизнью, не замечая меня, будто я был всего лишь тенью среди каменных стен замка. Мне нужно было время. Время, чтобы собрать себя по кусочкам, словно разбитый сосуд, в котором не осталось ни воды, ни утешения. Я чувствовал, как подо мной рушится почва, как мир вокруг становится серым, безжизненным, а каждый новый день обрушивает на меня свою тяжесть. Казалось, мои собственные шаги ничего не весят — я не принадлежал этому миру, я существовал где-то между прошлым и настоящим, словно тень, потерянная среди каменных стен. Но пустота не могла поглотить меня целиком. Это было бы слишком просто. Я не мог позволить себе исчезнуть, стать лишь отголоском того, кем был раньше. Те, кто забрал у меня всё, не должны были победить. Моя боль не могла стать их триумфом. Я слишком хорошо знал, что значит быть бессильным перед несправедливостью. Эта бессилие сковывало душу, как цепи. Но я больше не мог позволить себе остаться узником. В тот момент, когда я впервые осмелился задуматься о будущем, осознать, что моя жизнь ещё не окончена, я почувствовал лёгкий прилив сил. Это было похоже на слабую искру в угасающем огне, маленький проблеск света, пробивающийся через темноту. Эта искра разгорелась, и впервые за долгое время я ощутил нечто похожее на решимость. Горе больше не казалось моим врагом. Оно было тяжёлым, необъятным, но я понял, что именно оно — моё топливо. Эта боль, от которой я хотел избавиться, превратилась в силу, которая начала двигать меня вперёд. Я не мог вернуть того, что отняли у меня. Но я мог сделать так, чтобы эта утрата изменила мир вокруг. Чтобы её ценой стало что-то большее, чем боль и горечь.

***

Я помню её до мельчайших деталей — женщину, которую я некогда ненавидел за детские обиды, за то, что её присутствие напоминало о том, кого я потерял. Её образ вплетается в мои воспоминания, как тихая мелодия, звучащая в самые мрачные ночи. Её руки были мягкими, но уверенными. Когда я просыпался от кошмаров, в страхе и дрожи, она всегда была рядом. Её теплая ладонь осторожно касалась моей щеки, а голос, исполненный спокойствия, шептал: «Спи, малыш. Тьма не сможет удержать тебя». Её голос был далёк от того, чтобы заменить голос моей матери, но он всё равно был… Спасением. Она приносила травяные настои, терпеливо ставила их на стол у кровати несмотря на то, что я смотрел на них с презрением, уверенный, что ни одно питьё не заглушит мою боль. Она не спорила, не настаивала. Просто садилась рядом, и мы молча сидели, час за часом. Её молчание было красноречивее любых слов. Оно говорило о терпении, о принятии, о том, что она просто рядом. Я видел, как она иногда касалась своего живота — осторожно, почти благоговейно, с такой нежностью, что её взгляд мгновенно смягчался, а на губах появлялась едва заметная улыбка. Тогда я понял: она ждёт ребёнка. Этот факт должен был вызывать во мне ненависть, напоминать о том, что её ребёнок однажды займёт место, которое некогда принадлежало мне. Но вместо этого я ощутил странное тепло, что-то вроде примирения с самим собой. Её забота была не долгом, а чем-то большим. Она кормила меня, перевязывала раны, проверяла, чтобы я не оставался голодным, считал себя достойным быть чьим-то сыном. Я ни разу не сказал ей «спасибо», но в её глазах не было ни капли обиды. Только мягкость и стойкость. Однажды я не выдержал и спросил: — Почему ты это делаешь? Ты ведь знаешь, что я никогда не приму тебя. Никогда. Она посмотрела на меня так, словно видела больше, чем я готов был показать, и тихо ответила: — Потому что ты всё ещё ребёнок. Потому что твоей матери больше нет, а кто-то должен заботиться о тебе. Никто меня не заставлял, это только моё желание. Теперь, спустя годы, я понимаю, что её забота была чем-то большим, чем просто обязанностью. Она разделяла свою любовь между двумя детьми: тем, кто уже был рядом, и тем, кого она ещё носила под сердцем. Несмотря на мою холодность, моё презрение, она осталась рядом. А её образ навсегда останется в моей памяти — её мягкая улыбка, её терпеливые глаза и тепло, которое не давало мне окончательно утонуть в тьме. Глубоко в душе я всегда знал, что недоговаривал. Слов благодарности, которые стоило бы произнести, так много, что они утратили бы счёт, но, увы, так и остались несказанными. Эти слова, словно пепел, оседали в моём сердце, пока не превратились в тяжесть, которую я не могу игнорировать. Теперь, когда возможности сказать их вживую уже нет, я решил исправить хотя бы часть ошибок. Это моё прощение, мой путь отдать должное, хоть и с опозданием. Я верну девочку, туда, где её место — в замок. Её кровь хоть и не несёт королевскую, но по праву рождения она часть королевской семьи.

***

Найти её не составляло труда. Поискав в архивных документах, применив несколько своих хитростей, я всё же нашёл, где она жила. Люк и Киран, мои верные слуги, наблюдали за её семьёй. Эти двое, близнецы, были моими глазами и ушами в самых отдалённых уголках королевства. Киран, более осторожный и молчаливый, обладал талантом сливаться с толпой, как тень. Люк, напротив, был порывистым, но именно его энергия и уверенность зачастую приносили результаты быстрее, чем любые хитроумные планы. Дни тянулись медленно, вязко, словно туман окутал моё сознание, не давая сосредоточиться ни на чём, кроме одного вопроса: где она? Люк и Киран не раз докладывали мне об их наблюдениях за её семьёй. Всё выглядело буднично, даже прозаично. Отец Нанетты — человек науки, который почти всё время проводит за исследованиями, а мать — заботится о доме, как и положено в добропорядочной семье. Однако самой Нанетты в их докладах не было, будто она растворилась в воздухе. Это молчание пугало и злило меня. Где она могла быть? Неужели сбежала ещё дальше от той жизни, которая ей, по праву рождения, не принадлежала? Или… Я быстро отгонял мысли о худшем, но тревога всё равно давила на грудь. Однажды, вернувшись из очередного бесполезного совещания, я застал Кирана в своих покоях. Он сидел у окна, устремив взгляд в блокнот, но что-то в его позе сразу выдало мне: случилось что-то важное. Его плечи были напряжены, пальцы едва заметно подрагивали, сжимая перо. Он даже не заметил, как я вошёл, пока я сам не заговорил: — Киран? Он поднял голову, и в его глазах вспыхнула искра, которой не было уже несколько недель. — Я нашёл её, — произнёс он, едва сдерживая улыбку. Моё сердце пропустило удар. — Где? Киран отложил блокнот и поднялся, словно это сообщение требовало не просто слов, но и жестов. — В булочной. Она работает в той булочной! Я моргнул, пытаясь осмыслить услышанное. Булочная? Это место в моих представлениях не вязалось с образом девочки, которой предназначалось совсем другое будущее. — Рассказывай, — сказал я, ощущая, как любопытство и тревога заполняют меня целиком. Киран кивнул, немного улыбнувшись. — Я сидел там, как обычно, ждал Люка. — начал он. — Ждал, читал записи, и вдруг услышал, как кто-то рассуждает о принце. Я поднял глаза и… Он ненадолго замолчал, будто пытался подобрать правильные слова. — Это была она, Ваше Высочество. Та самая девочка. Я повернулся к окну, стараясь скрыть нарастающее волнение. — Ты уверен, что это она? — На все сто процентов, — Киран отступил на шаг. — Она немного изменилась, конечно. Повзрослела. Но я бы узнал её из тысячи. Мир, который так долго казался мне зыбким и расплывчатым, вдруг обрёл очертания. Она была здесь, в столице, совсем рядом. Теперь оставалось только найти способ вернуть её. Я закрыл глаза, позволяя словам Кирана осесть в сознании. Булочная. Это место казалось почти нелепым для неё. Разве она могла добровольно выбрать такую жизнь? Или её загнали в угол обстоятельства, о которых я пока не знал? — Она тебя заметила? Он покачал головой. — Возможно. Я сидел в дальнем углу, стараясь не привлекать внимания. Казалось, она просто… привыкла быть в тени. Эти слова кольнули меня сильнее, чем я ожидал. Привыкла быть в тени. Что же заставило её отказаться от всего, что должно было быть её по праву рождения? И, главное, почему я, имея все возможности, так долго не мог прийти и прямо сказать? — Люк, — позвал я, и в следующий миг мой второй слуга оказался рядом. Его серьёзный взгляд лишь подтверждал: он уже знал, о чём пойдёт речь. — Я хочу, чтобы вы оба продолжали наблюдение. Но теперь — особенно внимательно. Я должен знать всё: с кем она общается, как проводит дни, что любит, чего избегает. Абсолютно всё! — Мы займёмся этим незамедлительно, — ответил Люк с привычной холодной уверенностью. Киран хотел что-то добавить, но я остановил его жестом. — Ещё одно. Никто, и я подчёркиваю, никто, не должен знать, что мы за ней следим. Ни её семья, ни она сама. Если вы заметите, что она подозревает что-то, сразу сообщите. Люк и Киран кивнули в унисон, прежде чем молча покинуть комнату. Я остался стоять у окна, глядя на город, скрытый серым туманом. Мои мысли были слишком громкими, чтобы их разобрать. Я должен это сделать. Я знаю. Но каждая мысль об этом шаге заставляет мои руки дрожать, а сердце будто бы сжимается в кулак. Сайлус, которого все боятся, который известен своим безоговорочным доминированием и авторитетом — боится сам. Как бы глупо это ни звучало, но правда проста: я боюсь, что мой первый шаг станет для неё не спасением, а разрушением. Как подойти к ней, к этой девушке, которая, возможно, даже не подозревает, кем она является? Как сказать ей, что её жизнь — это лишь отблеск того, что могло быть, и что я намерен всё изменить? В голове разворачиваются сцены, одна нелепее другой. Я захожу в булочную, требую, чтобы она выслушала меня, а она… она смотрит на меня с непониманием или, что хуже, с презрением. Или, может быть, она просто смеётся мне в лицо? Я сжал кулаки. Глупости. Всё это глупости. Я не позволю своему страху взять верх. Но что, если я ошибаюсь? Что, если разрушу то, что она сама построила, чтобы справиться с жизнью? Я видел её мать. Видел ту женщину, которая когда-то спасла меня от тьмы. Она была сильной. А что, если Нанетта пошла в неё? Что, если она сильнее, чем я могу представить, и вовсе не нуждается в спасении? И всё же я знаю, что отступить не могу. — Сначала план, — прошептал я самому себе. Глубокий вдох. Долгий выдох. Решение должно быть обдуманным. Спешка тут ни к чему. Я должен не просто заявить о себе. Я должен понять её, узнать, чем живёт эта девушка, которую я намерен вернуть домой. И тогда, возможно, смогу дать ей то, чего она действительно заслуживает.

***

Первый раз, когда я переступил порог этой булочной, напряжение сковало меня словно холодный металл. Моё обычное хладнокровие неожиданно сдалось, уступив место странному волнению. Звон дверного колокольчика пронзил тишину, словно предвестник чего-то неизбежного, и этот звук эхом отозвался где-то внутри меня. Надвинув капюшон, я вошёл, стараясь не привлечь внимания. Здесь пахло свежим хлебом, кофе и чем-то сладким. Это место дышало спокойствием, укрытым от жестокого внешнего мира, чем мне и нравилось. Я всегда выбирал столик в самом углу, где тени могли укрыть меня, и сел, ожидая Люка с Кираном. Они опаздывали, но в этот раз я даже был рад их отсутствию. И тут я увидел её. Нанетта мелькала за прилавком, двигаясь с той лёгкостью, что свойственна лишь тем, кто находится на своём месте. Простой фартук и небрежно убранные волосы делали её ещё более естественной. Она выглядела… счастливой. Сначала я даже не узнал её. Казалось, что передо мной всё ещё новорождённый младенец из моей памяти, завернутый в тонкое одеяло. Но вот эта улыбка… Она была другой. Неуловимо похожей на ту, что я помнил, но всё же новой. Запах свежеиспечённого хлеба окутал меня, словно напоминание о том времени, которое я пытался вычеркнуть из своей памяти. Однако воспоминания, как ветреные призраки, вернулись неожиданно, пробиваясь сквозь годы. Её мать. Я вижу её так ясно, будто всё это произошло вчера. Она стояла у камина, мягкий свет огня освещал её лицо, уставшее, но исполненное спокойствия. В этом свете её глаза казались ещё мягче, отражая бесконечное терпение. — Сайлус, поешь хоть немного, — произнесла она, ставя передо мной тарелку с чем-то тёплым, ароматным. Я отворачивался, глядя в сторону, скрывая свои эмоции. Тогда мне казалось, что её забота — это предательство. Предательство памяти о моей матери. Мой гнев был непоколебимым щитом, которым я защищал своё сердце от всех. Но она не сердилась. Никогда. Её голос был тихим, но в нём всегда звучала твёрдость: — Ты можешь злиться на меня сколько угодно, — она присела рядом, глядя на огонь. — Но я не перестану заботиться о тебе. Тогда я не мог их принять. А сейчас… сейчас они звенели в моей голове, заставляя болезненно сжиматься сердце. Мой взгляд вернулся к Нанетте. Она двигалась с такой лёгкостью, будто это место было её миром, защищённым от всех бурь. В её походке, жестах, взгляде я видел ту самую женщину. Ту, которая когда-то держала мой мир на своих плечах, несмотря на моё презрение. «Что бы она сказала, если бы увидела меня сейчас?» — подумал я, крепче сжимая чашку в руках. — «Сидящего в тени, прячущегося за капюшоном, вместо того чтобы подойти к её дочери». Мой взгляд упал на кружку с кофе. Тёмная жидкость отражала небо за окном, но я видел в ней лишь свою нерешительность. Я действительно хотел вернуть Нанетту в её дом, туда, где ей место. Но каждый раз, когда я собирался встать, что-то останавливало меня. Что именно — страх или остатки человечности — я не мог сказать. Вопрос о том, как это сделать, оставался открытым. Но одно я знал точно: я должен сделать это. Ради неё. Ради памяти женщины, которая когда-то показала мне, что даже за маской ненависти может скрываться любовь. «Она больше похожа на отца», — подумал я, наблюдая за её уверенными движениями. — «Но улыбка… она точно от матери». Во мне боролись два чувства. С одной стороны, было странно осознавать, что она здесь, совсем рядом, под моим контролем, даже если она этого не знает. С другой стороны, меня злило, что её покой существовал без моего участия. Я смотрел из-под капюшона, не отрывая взгляда, но стараясь оставаться незаметным. Когда она принесла заказ к соседнему столику, её взгляд скользнул по мне, и на мгновение я замер, опасаясь, что она что-то заметит. — Ваш кофе будет готов через пару минут, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Извините за долгое ожидание. Я поднял голову едва заметно, чтобы остаться в тени капюшона. — Новенькая значит. — отозвался я ровно, стараясь говорить нейтрально, хотя голос мой привычно звучал чуть высокомерно. — Постарайся в следующие разы не заставлять ждать меня. Она кивнула, не задерживаясь дольше, чем требовал момент. Для неё я был всего лишь ещё одним клиентом, незаметным, требовательным, ничем не примечательным. Но я продолжал приходить. Раз за разом. Каждый раз я занимал тот же столик, надевал тот же капюшон, старался остаться в тени. Я наблюдал, как она работает, с какой лёгкостью она общается с клиентами, и как искренне звучит её смех. И каждый раз, когда она проходила мимо, я ощущал, как что-то дрожит внутри. Может быть, это была зависть. Может быть, сожаление. А может, всё вместе. Но я всё равно продолжал приходить. Потому что это было проще. Потому что я ещё не знал, как пересечь эту невидимую грань, не разрушив то, что она сумела построить без меня.

***

Прошли недели. Мои визиты стали привычными. Даже Люк с Кираном, которые вначале недоумевали, почему я трачу своё время на булочную, перестали задавать вопросы. Они просто следовали за мной, как всегда. Нанетта не замечала меня или делала вид, что не замечает. Я был для неё всего лишь ещё одним капюшоном в углу, тем, кто молчит и редко заказывает что-то больше, чем чашку кофе. Я наблюдал за ней, изучал каждую деталь. Как её волосы качаются с одной стороны на другую, когда она оборачивается на зов, как она придерживает поднос, осторожно обходя столы. Как она улыбается посетителям, и эта улыбка похожа на солнечный луч, который вдруг пробивается сквозь серое небо. Я замечал, как иногда её глаза становятся задумчивыми, словно на миг она уходит в себя, но тут же возвращается к своей работе. Что она вспоминает в эти моменты? Что скрывается за этой лёгкостью, за этим миром, в котором она живёт? Я приходил всё чаще, и однажды меня охватило странное чувство. Мне начало казаться, что она чувствует моё присутствие. Она никогда не смотрела прямо на меня, но я улавливал её взгляд, когда она думала, что я не замечу. И вот однажды она подошла ближе. — Вам что-то ещё? — её голос был вежливым, но без привычной лёгкости. Я поднял взгляд, стараясь не выдавать внутреннего волнения. — Нет, — ответил я просто, сдержанно. Она кивнула, но не ушла сразу. Её взгляд задержался на мне чуть дольше, чем обычно, будто она хотела что-то сказать. Я снова отвёл глаза, делая вид, что меня это не волнует. Но внутри всё кипело. В ту ночь я не смог заснуть. Её взгляд, этот мимолётный миг, когда её глаза встретились с моими, преследовал меня.