Самый лучший друг

      — Ты следил за мной? — прищурилась Гермиона, прижимая недовольно кряхтящего сына к груди и делая шаг навстречу Рону.       — Я не имею права понаблюдать за своей семьёй? — прищурился Уизли, складывая руки на груди, выпрямляя спину и возвышаясь над ней как скала.       Голубые глаза смотрят сверху вниз надменно и недоверчиво, и Гермиону раздражает такой тон общения. Ей так хочется сбить с него спесь… и она не может отказать себе в этом желании.       Тихо хмыкнув, Грейнджер будто сплёвывает слова себе под ноги и знает, что они заденут его:       — Что, милый? Любишь наблюдать? На что ещё, кроме наблюдения, ты способен? — тёмно-карие глаза смотрят дерзко и прямо.       У неё больше не осталось желания терпеть его выпады и понимать нюансы его настроения.       Он рванулся вперёд. Жёсткая ладонь клещами сомкнулась на загривке Гермионы. Их лица оказались почти вплотную друг к другу.       — Ты знаешь моё отношение к Малфою, ты знаешь, что я буду против вашего общения, но продолжаешь с ним общаться, продолжаешь выводить меня из себя… зачем? — прохрипел Рон, буравя разъярённым взглядом её лицо.       Она поджала губы, сдерживая всхлип боли, но не отвела глаз.       Внутри кипела и пенилась ярость.       На себя.       Гермиона понимала, что эта ситуация — результат её действий, а если быть точной — результат её бездействий. Она никогда не умела отказывать Малфою, не смогла и теперь.       А хотела ли?       На Рона.       Вместо того чтобы заявить права на свою женщину, он довольствуется наблюдением со стороны.       На Драко.       Почему? Почему он вновь появился в её жизни? Неужели время не остудило его чувства? Зачем он снова вмешивается и путает все карты?       — Если тебя всё так не устраивает, то в твоих силах всё изменить. Не стоять в стороне, а заявить права на свою женщину. Не надеяться, что всё само собой решится, а вмешаться, — просипела Грейнджер, ощущая, как на шее сжимаются его пальцы: — Что же делаешь ты, Рон?       — Что делаю я? — усмехнулся он и встряхнул Гермиону за шею как нашкодившую кошку: — Рассказать?! Я ежедневно прикладываю все усилия, чтобы ни ты, ни наш сын ни в чём не нуждались. Я ищу подработки, ищу возможности жить лучше. А что я получаю взамен?       — А что я получаю?! — выкрикнула она, с силой поворачивая шею и с трудом, но всё-таки выворачиваясь из его хватки: — Я заперта в четырёх стенах, я не могу работать и развиваться, я похоронена под заботами о доме и ребёнке, я не вижу мужа с утра и до поздней ночи. И улучшения жизненных условий я тоже не вижу!       Лион, сжатый в судорожной материнской хватке и обеспокоенный громкими звуками, заплакал, привлекая к себе хоть какое-то внимание. Бросив быстрый взгляд на сына, Гермиона с досадой прикусила губу.       Нежно погладив малыша по перекошенному личику, она тихо проговорила, будто разом теряя весь свой пыл:       — Мы совершили огромную ошибку, Рон… нам не нужно быть вместе.       — Что ты имеешь в виду? — зло выдохнул Уизли, с силой сжимая пальцами переносицу.       Её взгляд упёрся в его багровеющее лицо, и Грейнджер тихо, но твёрдо проговорила:       — Мы не та семья, которая должна существовать. Было бы лучше, если бы нас никогда не было…       Лицо Уизли напоминало каменную маску — ни слова, ни эмоции.       Медленно развернувшись к нему спиной, она пошла в детскую.       Всё то время, пока Гермиона кормила, купала и переодевала Лиона, из гостиной не доносилось ни звука.       Она была уверена, что это не конец разговора, что Уизли ещё вернется к обсуждению, но Грейнджер была не против, и она оказалась права.       Едва дверь в детскую закрылась за её спиной, она услышала его приближающиеся шаги.       — Повтори то, что ты сказала… — прошептал Рон, едва размыкая побелевшие губы и подходя к ней почти вплотную.       Подняв голову так, чтобы смотреть ему в глаза, Гермиона отчётливо и спокойно проговорила:       — Мы — не семья, и, если подумать, никогда ей не были. Мы зря решили быть вместе.       — А с кем бы тебе было лучше? — тихий вкрадчивый голос словно не принадлежал Рону.       — С кем угодно, но только не с тобой, — кивнула она, не отрывая глаз от его лица и проговорила, как будто забивая последний гвоздь в крышку своего гроба: — Мы — самая большая наша ошибка…       Возможно, Грейнджер бы сказала что-то ещё, но сильный удар по скуле сбил её с ног, и прежде чем она упала на пол и потеряла сознание, до неё донеслось полное ненависти: — Тварь… какая же ты тварь…

***

      В себя Гермиона пришла уже тогда, когда за окнами было темно.       Оглядевшись, она поняла, что лежит в их с Роном постели.       На полу валяться он её всё-таки не оставил…       Рывком сев, Грейнджер болезненно сморщилась.       Всё тело ныло. Низ живота тянуло и ломило. Голова раскалывалась от боли.       Без труда выстроив простейшую логическую цепочку, она судорожно всхлипнула, заходясь в беззвучном плаче.