Мы в ответе за тех...

Гарри шел по узкому коридору с низким сводом. Каменные стены нависали так низко, что глушили даже звуки шагов. Коридор освещали горящие факелы на стенах. Было промозгло и холодно, а может быть, это Гарри немного знобило. А скорее, и то, и то. Гарри по долгу службы приходилось бывать в Азкабане и ранее, и он примерно знал его внутреннее расположение. Сегодня Поттера сопровождали двое авроров, его бывших подчиненных. Гарри даже помнил их имена, но они шли с каменными лицами и делали вид, что не знают его. Сегодня они были его конвоирами. Миновали те темные смутные времена, когда тюрьма охранялась дементорами. Одним из первых указов министра Бруствера был об отмене соглашения с дементорами, и начиная с девяносто девятого года Азкабан был полностью от них очищен. Так что теперь никто не покушался на ментальное здоровье узников Азкабана. Только сами преступники наедине с содеянным. Здесь им предстояло, отбывая срок в одиночных камерах, стать и осознать себя заложниками собственной совести, что и должно было привести к раскаянию. Еще на самом входе у Гарри забрали волшебную палочку и подвергли магическому сканированию на предмет скрытой магии. Он знал, что так будет, поэтому и велел Гермионе подготовить ее тайное послание без содействия магических сил. Гарри решил рискнуть и даже поставить под угрозу само свидание целиком, но всё же попробовать пронести записку, раз Гермиона считала это столь важным. Раз она не доверяла ЭТИ слова интонации посредника, а желала донести их сама, лично, написанными ее рукой. Идею подала, сама того не подозревая, Нарцисса с ее имбирным печеньем. Гарри, глядя, как его мальчишки разламывают тонкие хрустящие ломтики и с радостными криками достают очередной невесомый листочек с пожеланием, и придумал эту стратегию, молниеносно, как только Гермиона произнесла слово “записка”. И сейчас у него в кармане лежала тонкая стопка сухих хлебцев, и во втором с внешнего края был спрятан тончайший листок с прямым обращением его дорогой подруги к ее возлюбленному. Ее обращение. Воззвание. Приказ. Да Гарри приложит максимум усилий, но донесет это важное послание в руки адресату. (На самый худой конец Гарри, конечно же, выучил эту записку наизусть, но точно знал, что таким образом она лишится половины своей убедительности, а здесь надо ставить на карту всё.) К счастью, выпрыгивать из кожи не пришлось. Аврор по фамилии Доггерти на следующем пункте досмотра лишь слегка прошелся по фигуре своего бывшего начальника, легонько хмыкнув. Прошелся по бокам, заглянул в карман, отвернулся. Всё, проходишь. Будь Гарри начальником аврората, он бы дисквалифицировал Доггерти: досмотр был сделан халатно, ощупывать пришедшего нужно было плотнее, хлебцы надлежало осмотреть и, скорее всего, изъять. Но сегодня Гарри был благодарен судьбе, а, может быть, лояльности Доггерти. Было явно, что аврор не стал к нему придираться, а, узнав в Поттере своего прежнего босса, проявил снисхождение и уважение к его персоне. Ведь и Поттер, будучи главой аврората, уважительно и по справедливости относился к подчиненным. Так или иначе, через минуту Гарри уже шагал каменными коридорами Азкабана на свидание с Драко Малфоем. Незримо с ним вместе шагала тем же коридором тень Гермионы Грейнджер, ее любовь, ее терпение и ее надежда. Помещение для свиданий, неожиданно после мрачного коридора, было просторным и довольно хорошо освещенным. Стол и две скамьи по обе стороны — вот и вся обстановка. Посетитель с одной стороны, арестант с другой. Оба, заключенный и его визитер, как на ладони. Гарри сел на свою скамейку и приготовился ждать. Отворилась противоположная дверь, вошел Драко. Был он худ и мрачен, и весь его облик говорил о полной апатии и безразличии к окружающей обстановке. Нечесаные отросшие волосы, что прежде так красиво сами собой укладывались в пышную прическу. Волосы, что прежде заставляли просто трепетать Гермиону, сейчас выглядели как грязная солома. Неухоженная борода, делающая Малфоя похожим на бродягу. Неестественная худоба, подчеркнутая атрофией мышц, как у человека, проводящего бо́льшую часть времени без движения. Может, так проще было существовать в таком месте как Азкабан — абстрагироваться решительноот всего вокруг, уйти в себя, как улитка в свой домик? — Поттер, — уныло выдавил из себя арестант. Он остановился, не дойдя до стола и не глядя на оппонента. — Какого боггарта ты так настойчив? — Малфой, — в тон ему ответил Гарри. — И я рад тебя видеть. Прекрати строить из себя мумию самого себя. Сядь, поговорим. Драко сел, но угрюмо молчал. Видимо, мысленно возводил внутреннюю стену против любых доводов Гарри. Против самого Гарри. — Драко, — мягко начал Поттер, и, видя, как тот вздрогнул, продолжил. — Поговори со мной. У твоих близких всё хорошо, но мы все переживаем за тебя. Ты отклонил даже свидание с матерью. Что тебя гложет? Что с тобой происходит? — Я так и знал, что ты пришел бередить мне душу. Ты такой же, как она, да? Самопровозглашенный защитник сирых и убогих, да, Поттер? Ты будешь спасать меня даже через мое “не хочу”? — Я слышу в твоих словах желчь. Раздражение и сарказм. В отношении меня — сколько угодно. Но, как я понимаю, эти слова адресуются и Гермионе? Ты действительно так думаешь? И так чувствуешь? Имя Гермионы произвело магическое действие. Произошло то, чего так боялся Малфой, отклоняя свидание за свиданием. Он не умел быть циником, разучился. И сейчас выпал из образа. Язвительность слетела с него, как шелуха. Возведенная с таким усилием внутренняя стена рухнула, и Драко разразился потоком малосвязных взволнованных, и, видимо, выстраданных рассуждений. Гарри молчал. Пусть выговорится. — Ты не понимаешь! Я убийца. Я недостоин ее. Я хочу избавить ее от себя. Я вовлек любимую женщину в такой водоворот событий, когда она ради меня очернила свою душу. Да что там! Она едва не погибла! Из-за меня! Я испытал такой стыд! До чего же я дошел в своей жизни, что она должна как с недееспособной куклой со мной носиться! Защищать! Видеть мою беспомощность!! Страдать из-за моей глупости! Какой же я слабак! Она достойна лучшего. Не меня. Ей нужно вырвать меня из своего сердца. Мне страшно и тошно одновременно. Это так больно, Поттер, если бы ты знал! — Ты занимаешься казуистикой. Подменяешь понятия. На самом деле всё просто: она воспринимает вас единым целым. Парой, сечешь? Всё, что происходит с тобой, она чувствует как будто сама это переживает. Всё, что она делает для тебя, она делает и для себя. Ведь в обратную сторону это тоже работает? Вот у нас с Джинни это так. — Может, она это придумала себе? Эту… ммм… привязанность. Я ни за что сейчас не поручусь. Я дезориентирован. Заблудился между чувством вины и горечью. Я не понимаю, что хорошо, а что плохо. Я боюсь, страшно боюсь подвести ее снова. Оба бессознательно избегали произносить имя Гермионы, но оба понимали, что говорят о ней и только о ней. Гарри сегодня предстояло быть ее устами, выразителем ее истинных чувств. — То есть ты не доверяешь ей? Ее чувствам? — Я сейчас никому не доверяю. А особенно себе. — Ага, получается — ради любви откажусь-ка от своей любви. Сделаю-ка я всех несчастными. А не напомнить ли тебе твои слова: “Я сам себе горло перегрызу, если обижу ЕЁ”?! Малфой побледнел, и это было заметно даже при его изначальной бледности. Сжал кулаки до побеления костяшек. — А разве не очевидно? Я именно этим и занимаюсь. Вот уже больше года. Перегрызаю свое горло. Медленно и верно. Разве не заметно? — Нет! Это идиотское занятие, а ты на идиота, вроде, не похож, — кипятился Поттер. — Или все-таки похож? Или на извращенца? Там, где нож можно извлечь, а рану залечить, тебе доставляет какое-то извращенное удовольствие вместо этого снова и снова поворачивать его в ране. Кайфуешь, Малфой? — Да что ты знаешь о боли? О ноже, о ране? Прирос нож, не вынуть его!! — Тут уже и Драко перешел на крик. — А вот это как раз в твоих силах! Вынимай!! Вынь его из раны! Только тебе и подвластно это — залечить. Только тебе, олух!! Пойми уже! — Мне за год это не удалось. Я знаю только, что сам являюсь камнем преткновения ко всей этой истории. Мне и нести этот крест. — Но ты же не один. И страдаешь от неправильно принятого тобой решения не ты один. И вообще. Хватит самоедства! Ты не виноват. Ты проявил себя максимально достойно. Ты… — Поттер, почему ты-то так снисходителен ко мне? У нас с тобой ведь не было жарких ночей на общей постели. Я тебе никто. Ты ведь еще как пострадал из-за меня. Лишился карьеры, дела всей твоей жизни. Так почему… — Малфой, твою мать!! — рявкнул Поттер в полный голос, потеряв терпение. — Прекращай уже решать за всех насколько ты виноват перед нами! Ты делаешь этим хуже мне, ей, себе! Всем! — А ты врежь мне. Кроме шуток, Поттер! Мне стало бы легче, если бы я почувствовал на своей шкуре всю мощь твоих кулаков. — Очнись уже от этого дерьма! — заорал Гарри. — Хватит жалеть себя! Будь мужиком! Будут тебе кулаки. Вот только выйди отсюда, дам тебе месяц на восстановление и такой спарринг тебе устрою! — Пойми! — помолчав, продолжил он, продумывая, как лучше, но без гнева, донести свою правду до этого ослиного упрямца. — Она сейчас в полной растерянности. По ее мнению, ты в бою проявил себя как настоящий мужик, и когда должна была прийти долгожданная награда, предпочел улечься и притвориться мертвым. Будь уж последовательным. Будь бойцом, а не мертвецом. Вместо ответа Драко пристально посмотрел на Гарри, затих, осмысляя услышанное, и потом, словно произнес что-то недозволенное, очень робко попросил: — А расскажи... как они? Как живут… без меня? Как моя… как Гермиона? Нарцисса? — Представь себе, они живут вместе, в арендованной квартире, работают в Отделе науки. Гермиона в должности начальника, Нарцисса — стажера. — Что-о? — брови у Драко поползли вверх. Призадумался, переваривая информацию. — А впрочем, в этом вся она, Грейнджер. Взяла под свое крылышко мою мать, надо же. Поттер, а как ты сам? Чем живешь? И на что? Кого тебе Джинни родила? Я думал об этом, вспоминал… (Поттер про себя: «”Я тебе никто”. Ага. Ну да, ну да.») Дальше их разговор, все это время проходивший на очень повышенных тонах и больше похожий на ссору, стал совершенно другим. Больше никто никого не обвинял и не хватал, образно говоря, за грудки. Дальше был нормальный, дружеский разговор людей, которые давно не виделись и которым есть чем поделиться. Расспросы, рассказы. Оба и не заметили, как переговорили на все темы и встретились в одной точке: Грейнджер. Она была их общим, цементирующим — девочка, которую оба любили безумно, но, конечно, совершенно разной любовью. — Спасибо тебе… Гарри! (“Что-о?!”) Ты просто… перетряхнул меня всего. Спасибо тебе… друг! Я… буду готов к спаррингу. — Малфой от волнения говорил, спотыкаясь, делая судорожные глотательные движения. Вошел конвойный. Свидание было окончено. Час пролетел как минута. Тут Гарри понял, что в пылу разговора не выполнил Гермионину просьбу с запиской. Столько эмоций было пережито за этот час. Да и не было возможности незаметно — а Гарри знал, что за ними наблюдает уполномоченный аврор, находясь за пределами комнаты — передать послание. И тогда он пошел ва-банк. — Совсем забыл, — громко и непринужденно произнес он, вынимая из кармана стопочку хлебцев и краем глаза косясь на аврора. — Твоя маменька лично испекла, очень просила передать. Положил на середину стола и отошел. Взглянул на конвойного. Тот стоял, будто бы и не его дело. Драко худой дрогнувшей рукой неуверенно взял стопку и быстро взглянул на Гарри. Тот незаметным жестом двух больших пальцев показал, как будто переламывает что-то. Драко два раза намекать не надо было. Упоминание вслух его матери сразу вызвало в памяти картинку из детства, когда мама на Рождество обязательно пекла имбирные пряники со вложенными пожеланиями. Даже в Хогвартс присылала. — Передай моей матушке низкий поклон и благодарность, — в тон ему непринужденно, хотя и хриплым от волнения голосом ответил Драко. — Обязательно скажи ей, что я люблю ее. Конвоир невозмутимо пронаблюдал всё это и жестом показал Малфою на выход. У Гарри сложилось мнение, что команда авроров разгадала все его маневры. Они ж профессионалы, такие подставы просчитывают. Похоже было, что авроры лишь делают вид, что не замечают ничего. А потом он понял. Они доверяли ему. Точно знали, что уж Поттер-то не позволит себе содеять ничего, что спровоцировало бы хоть мало-мальский сбой. Личное послание, запрятанное в хлебце — наименьшее, но всё же нарушение. Мерлин с тобой, мы закроем глаза на эту мелочь, нарушь под свою ответственность. Это наш тебе респект. Когда Малфоя увели, Поттер в ожидании своих конвойных прислонился к стене и стоял так без сил. Этот разговор выжал его. Он не помнил, когда в последний раз испытывал такое нервное напряжение. И такое облегчение и радость после. Это было сопоставимо по силе с теми моментами, когда рождались его дети, когда ему, бледному от волнения, акушерка строгим голосом говорила "Держите, папаша, у вас мальчик". А его оппонент вернулся в камеру. Положил на неструганный стол тонкую пачку. Стал разламывать хлебцы по одному. Во втором, да, сразу же во втором было ОНО. Его счастье. Или несчастье. Зажал в кулак, а кулак к губам. Долго сидел, раскачиваясь и глупо улыбаясь в пустоту. Не в силах разжать кулак. Не в силах заглянуть в невесомый листок. Не в силах заглянуть в свое будущее. Меняя настоящее. Меняя себя. Рождался заново. Наконец, решился. "Будь бойцом, а не мертвецом". Буду! Спасибо, брат! Развернул. «Я не отпущу ладонь. Мы вместе — ты и я. Вдвоем против целого света. И мы идем до конца. А это — не конец. Это — начало.»