Мы в ответе за тех...

С самого утра Гермиона была сама не своя. Она вся была во власти нехороших предчувствий, подстегиваемых предсказанием Стэна. Сегодня был последний день их отпуска. Завтра выходить на работу в лабораторию. Гермиона поежилась. Неужели всего две недели назад она еще жила полноценной жизнью, занималась любимым делом, строила оптимистичные планы? Сейчас ей всё казалось ненужным, провальным, раздражающим. Она собрала в кулак остатки ускользающего от нее позитива, создала патронуса и послала его предупредить Невилла, что она нездорова и не может завтра выйти на работу в лабораторию. Гермиона не преувеличивала, она действительно чувствовала себя больной и разбитой. Ее нервная система претерпевала истощение: быть тюремщиком все-таки стало для нее очень сложным испытанием, и никакое привыкание здесь не работало. Приходилось признаться себе: ситуация давила не нее, изматывала, засасывала в болото неуверенности и апатии. К тому же, последнее время она стала снова очень плохо спать. Нет, Гермиона не видела изнуряющих кошмарами снов, она падала в сон как в бездну, как в небытие. А может, просто не помнила их. Но иногда просыпалась с подушкой, влажной от слез. И даже засыпая ночью в объятьях Драко, не могла избавиться от чувства тревоги, подползающей к сердцу, словно змея. Последние две ночи Гермиона просыпалась от нежных, но настойчивых прикосновений Драко. Это не было побуждением к сексу. Это была ласка. Драко гладил ее по плечу и вытирал влажную испарину с ее лба, почти беззвучно шепча ей: “тшшш, всё хорошо, родная, спи. Спи спокойно”. Легонько дул ей в лицо. Баюкал, как маленькую. Как много лет назад это делал в ее детстве папа, когда Гермионе приснивался плохой сон. Сам Драко словно и не волновался вовсе. Как будто не его, не их дальнейшая судьба решалась в эти дни. Занимался событийными репортажами, мотался на интервью, иногда пропадая из этого проклятого “дома” на целый световой день. Но по угасшему вдруг сексуальному пылу, по бледности лица и беспричинному вздрагиванию можно было понять: тревога душит и его, заставляет сжиматься изнутри, парализует разум. Быть в подвешенном состоянии и тревожном ожидании — та еще пытка. Надо было уходить. Выйти из-под этого купола. Заканчивать эту историю. Но сил не было вырваться из этого затянувшего их всех круга. Оставалось только дождаться результатов бостонской встречи, дождаться вестей от Тристана. Сегодняшнее ожидание просто съедало Гермиону. 5-часовая разница во времени только осложняла это состояние. Ей нужно было дождаться пяти часов пополудни, чтобы там, в Америке был полдень и назначенная встреча началась. Значит, ее результатов раньше вечера не жди. Но Гермиона в течение дня много раз кидала взгляды на лежащее посреди кухонного стола зеркало. Оно продолжало оставаться мутным, как и прежде. Гермиона нервно сглатывала и шла заниматься делами. Заставляла себя заниматься делами. Читала научные трактаты, не проникаясь в их суть, готовила какую-то еду, упражнялась в магии, а в голове стояла одна и та же картинка: лежащее на столе мутное зеркало. Так приблизился вечер этого тягостного дня. Драко еще не вернулся. Гермиона на автомате проверила, где находится Одри. Та уже поднялась в свою спальню после гуляния по саду, снаружи двери маячил приставленный к ней фантом. Вернувшись в кухню, Гермиона в тысячный за сегодня раз бросила взгляд на зеркало. Ничего. Развернула к себе монитор следящей за спальней камеры. Не увидела Одри ни в постели, ни в комнате вообще. Может, в ванной — мелькнула мысль, но тут же переключилась. Зеркало издало щелчок и прояснело. Наконец-то! Она схватила зеркало двумя руками и впилась глазами в экран. Вот он, Тристан! Гермиона успела увидеть его лицо, перекошенное болью, и глаза, заволоченные агонией. Это длилось одно мгновенье. В следующий миг изображение исчезло, вернее, сменилось, и теперь она видела пластиковый край то ли стола, то ли стула. Но, судя по тому, что она слышала, сомнений не было. Это был предсмертный хрип пополам с учащенным дыханием. Потом резкий вскрик, и всё смолкло. Гермиона не дыша слушала тишину. Слышала ток собственной крови. Вдруг сквозь тишину к ней пробился далекий колокольный звон. Тристан? Я слышу колокола, это по тебе? По твоей исстрадавшейся душе? Но ты же не мог умереть! Тристан!! Тишина. Зеркало помутнело. Гермиону затошнило и затрясло. Она ожидала вестей, любых, всё лучше, чем неизвестность. А вместо этого стала невольным свидетелем агонии своего друга. Слёз не было, ибо осознание еще не пришло. Был ужас от только что произошедшего. Полное смятение. Она не сомневалась: там, на том конце… Гермиона не успела даже сформулировать свои мысли и почувствовать скорбь, как вдруг на нее нахлынуло новое ощущение на физическом уровне: на запястье нагрелся браслет. Нестерпимо, до боли. Ей угрожала опасность. Гермиона быстро оглядела полутемную кухню, но не увидела никого. Сделать свет ярче. Она вскочила и потянулась за волшебной палочкой, лежащей на краю стола, когда услышала позади себя какой-то звук. Резко обернулась. Одри стояла прямо за ее спиной. На губах — сладкая улыбка. Торжествующая. Следующие два движения произошли одновременно. Гермиона подняла палочку, наставила ее на противницу и прошептала: “Петри…” Одри в этот же момент кинулась к ней с объятьями. Это была не женщина — львица. Она обеими руками сильно прижала к себе Гермиону, словно тосковала по ней годами. Буквально оплела, словно большая змея, всем телом. Гермиона изо всех сил пыталась сбросить с себя эти мерзкие удушающие объятья. Та была сильнее, и она была одержима. Гермиона теряла силы. Браслет на ее руке отчаянно сопротивлялся, щетинился, защищал хозяйку. Видимо, он что-то сделал и его удар попал в цель, потому что Одри взвизгнула высоко, по бабьи, и в следующий миг Гермиону пронзила ужасная боль. Ослепляющая. Это было так нестерпимо, что упасть в небытие было бы просто спасением. И Гермиона выскользнула из сознания в спасительное небытие. Она недолго пробыла без сознания. Придя в себя, принялась ощупывать себя, сначала мысленно. Жива? Видимо, да. Попыталась понять, куда ранена. Провела правой рукой по подбородку, груди — рука везде нащупывала горячую липкость. Кровь была повсюду. Гермиона помнила удар, он был смертельной силы и предназначался ее сердцу. Но она была жива, полулежала в кухонном кресле. Вторая рука не поднималась, висела плетью. Было адски больно шевельнуть хоть пальцем. Что-то бесформенное лежало на ее ногах, больно сжимая их. Когда немного прояснилось зрение, Гермиона поняла, что это. Это была та, что только что обнимала ее, в ярости пытаясь задушить голыми руками. Это была та, которая ударила ножом, целясь в сердце, но промахнулась и рассекла лишь грудину. Это была та, что ненавидела ее уже давно, видя в ней соперницу и камень преткновения на пути собственных планов. Одри лежала на полу, всё еще цепляясь руками за ноги Гермионы. Она была мертва. Из ее спины, точно в области сердца, торчала стальная роза. Магловский стилет. Его хозяина, судя по звукам, где-то в стороне выворачивало наизнанку: он только что убил человека. “Это не моя кровь. Это ее кровь. Она мертва. А я жива” В голове Гермионы всё завертелось, набирая обороты. Тристан, смертельные объятья Одри, роза в ее спине — всё закружилось в голове, сдавливая мозг. Нервное потрясение обрушилось на нее вслед за болью от резаной раны. Разум решил, что для одного человека это уже слишком, и отключился, теперь уже надолго.