Мы в ответе за тех...

В один из дней Гермиона, терзаясь беспокойством, отправилась в Госпиталь св.Мунго, проведать Анри. Встретилась с лечащим врачом, затем направилась в палату, но до палаты не дошла. Она увидела его сидящим в холле. Анри был до прозрачности бледен, запавшие глаза обведены черными кругами. Его всегда красивое, немного женоподобное лицо сейчас осунулось и приобрело какие-то стариковские черты. Даже темные кудри Анри теперь словно подернулись пеплом седины. Он был настолько непохож на себя, что Гермиона не сразу узнала его. На лице Анри было выражение угрюмой отрешенности, какого за всё время их знакомства она ни разу не видела. Каждая из его рук почти до локтя была закрыта тканевой повязкой необычной формы, напоминающей просторную руковицу. Обе повязки были большими и очень странно смотрелись на его словно усохшем теле. Анри первым увидел Гермиону и сделал непроизвольное движение, как будто хотел встать и уйти, исчезнуть, не быть здесь. Но с видимым усилием заставил себя остаться на месте. Гермиона поняла этот порыв, и к сердцу ее подступила жалость. Он чувствовал себя виноватым перед ней, да к тому же не желал, чтобы она видела его в таком плачевном состоянии. Как можно сердечнее Гермиона произнесла: — Анри! Я рада тебя видеть… живым. Ты неплохо выглядишь после столь серьезных травм. Как самочувствие? Он молча смотрел на нее, и только в глазу сверкнуло что-то похожее на слезинку. Мелькнуло и ушло. — Скажи мне что-нибудь, Анри. Я могу тебе чем-нибудь помочь? Как тебя лечат? Морришаль снова долго молчал, затем чуть слышно прошептал: — Она отняла у меня мои руки. — Ну, это не так, Анри. Твои руки с тобой. Я говорила с твоим лечащим врачом. У тебя прекрасный протез, ты научишься жить с ним. И вторая кисть со временем восстановится. Сотрясение мозга уже прошло. Небольшие внутренние повреждения скоро заживут. Доктор Пилсби говорит, у тебя хорошие перспективы. — Молчи. Ты не знаешь, о чем говоришь. — Так объясни. — У меня больше нет МОИХ рук. Они отняли их у меня! — Анри, они сделали всё возможное. К сожалению, твои увечья были нанесены немагическим способом, магией и костеростом это не излечить. Они вынуждены были отрезать одну кисть. Фактически, она была оторвана взрывом, висела на волоске. Я видела это своими глазами. А вторая кисть была раздроблена в кашу. Колдохирургам пришлось делать многочасовую операцию, чтобы сложить все осколки и зафиксировать их. Но прогноз хороший, со временем эта рука… — Дура! Ты не понимаешь. Это жалкие подачки! Крохи! “Вы сможете шевелить пальцами” — передразнил Морришаль, приходя в возбуждение. — Я художник, Гермиона. Мои руки, мои пальцы — мой инструмент. Тонкий! Трепетный! Чувствующий! С их помощью я вдыхал жизнь в мои творения. А теперь я никто! Никто, понимаешь?! — Прекрати истерику, Морришаль, — тихо и зло сказала Гермиона. — Скажи спасибо своим ангелам-хранителям, что жив остался. Мы с Драко предупреждали тебя с кем ты имеешь дело. Ты всегда считал, что твоей харизме всё подвластно, что ты бог в общении с женщинами. Нашлась та, которая воспользовалась твоим тщеславием. Выражаясь вульгарно, там, где ты учился, она преподавала. Утешься! Ты столкнулся не с женщиной, это воин в юбке, абсолютно беспринципный боец за собственные идеалы. Увы! Анри опустил голову и, согнувшись пополам, уткнулся лицом в повязки на своих руках. Он был жалок. Ее злость прошла. — Расскажешь, что произошло? В мастерской? Анри молча покачал головой. Тогда вновь заговорила она: — Д… Малфой восстановил вход в твою мастерскую и навел там порядок. Вот только он не смог восстановить скульптуры, поскольку не видел их раньше и не знал, как они должны выглядеть. Оставил их в виде черепков. Вот ключ. От твоей квартиры. — Оставь его себе, Эрми. — Я Гермиона. Нет. Она хотела отдать ключ ему в руки, но из-за повязок они были недоступны. Тогда Гермиона, несмотря на сопротивление Анри, вложила ключ в маленький нагрудный кармашек его больничного халата. Больше их ничто не связывало. — Она отняла у тебя руки. Я отняла у нее магию, — твердо сказала Гермиона. — Ты отмщен. Анри продолжал сидеть, спрятав лицо в искореженных руках. Чего было больше в этой позе — смирения, горя или раскаяния? Что бы это ни было, Гермионе уже не было до этого дела. Она молча пошла к дверям холла. Уже там до нее донеслось: — Если бы ты оставалась со мной… — Прощай, Анри. ***** Гермиона вернулась в усадьбу в подавленном настроении. Ее не покидало чувство вины. Если бы она тогда не проявила слабость и твердо отказала Анри в любых контактах с роковой дамой, он был бы сейчас здоров. С другой стороны, он сам виноват в своих нынешних проблемах. Кто как не он пронес в мастерскую тайком взрывчатое вещество, заложил его в дверной проем и устроил взрыв? Привык потакать своим желаниям и свято верить, что все окружающие прогнутся под них. И вот встретил такую же, прогибающую. Неет, не такую же, посильнее. Явно, в соревновании “Кто кого прогнет” победила Одри. Сам виноват в своей искореженной отныне судьбе. А также и в том, что на душу Гермионы легло отныне темное пятно Непростительного. И, как бывало в моменты плохого настроения, она прошлась по саду, чтобы немного разобраться в себе. Поднимался ветер. Он трепал роскошную гриву ковыля, гроздьями срывал листья с деревьев и пускал их вскачь по дорожкам сада, увлекая за собой. Всё вокруг волновалось и шелестело, перешептывалось, меняло очертания. Предгрозовое небо наливалось свинцом и делало это мирное место мрачным, словно в предчувствии чего-то страшного. Гермиона в очередной раз попыталась разыскать джарви, для чего прошла до самого конца сада, до дальней, сильно заросшей стороны пруда. Там-то она и заметила знакомое синее свечение, разливающееся по камышовой прогалине. Девушка остановилась как вкопанная, с бьющимся сердцем, пытаясь услышать, что будет дальше. Но слышала лишь громкий шелест влекомых ветром листьев и кланяющегося ей тростника. Свечение уже сошло на нет, когда Гермиона услышала наконец слова пророчества. Голос тот же, глухой, надтреснутый. Щедрый на пророчества. Для нее. “Ты победитель. Фанфары трубят. Враг твой повержен. А жалко… тебя”. А жалко… меня? Но что мог ей ответить демимаска?