Лох-Несская Роза

Ник запрещал себе смотреть на сидящего рядом мужчину. Запрещал и все равно украдкой косился, выхватывая обрывки сдержанного образа: сложенные на коленях руки, небрежно разбросанные по вытертой обивке сидения полы чёрного пальто, колени под тканью строгих брюк, тёмный пиджак, белоснежная рубашка и профиль настолько идеальный, что в его реальность сложно поверить. Особенно в сочетании с облупленной нутрянкой фургона, с мелькающими за окном знакомыми пейзажами, в окружении которых Николас рос.  Он никогда не встречал никого настолько красивого.  Тут всегда было много туристов. Сколько он себя помнил. И Никки видал всяких. Богатых, бедных, полоумных. Красивых парней, в том числе. Но этот таинственный человек, найденный на прибрежном валуне в рождественскую ночь, как забытая древними королями реликвия, был не просто красивым. Он казался сбежавшим из сказки. Такие лица должны быть у рыцарей, благородных героев прошлого или хотя бы мудрых лордов, которые всегда думают о своих подданных.   Ник знает, что в реальности аристократы выглядят совсем не так, а правильные черты лица и высокий светлый лоб совершенно никак не связаны с характером или благородством. Он знает. Но кончики пальцев все равно фантомно горят, помня прикосновения к ухоженным вьющимся волосам. И спокойствие ответного взгляда, когда парень ощупывал голову пострадавшего - разве это не проявление характера? Мужчина подарил ему подарок, едва выбравшись из аварии. Он был вежлив, собран и спокоен. Большинство людей, пережив автокатастрофу, метались бы в ужасе или требовали немедленной помощи. А его пассажир просто сдержанно и быстро переговорил со страховой, бросил разбитую машину, о стоимости которой Николасу даже подумать страшно, и уехал с ним.  Кажется, Ник никого храбрее в жизни не встречал.  — Тут недалеко. Сейчас будет заправка Ecco, рядом с ней автобусная остановка, — он говорит, просто потому что молчать рядом с этим воплощенным спокойствием сложно. Николасу хочется еще хоть немного послушать глубокий бархатный голос с валлийским акцентом. — Вы точно в порядке? Может, стоит обратиться к врачу? Доктор Браун тут совсем недалеко живет. Он мог бы осмотреть вас...  Они уже в Льюистоне. Деревушка маленькая, уютно улёгшаяся между холмов, как сплетённое из серой нитки кружево. Никки сбрасывает скорость до почти черепашьей и с трепетом ждет ответ. Если удастся уговорить незнакомца обратиться к врачу, он задержится тут еще ненадолго.  — Это лишнее. Все в порядке.  Мужчина все так же спокоен. Поворачивает голову, прекратив рассматривать залитые фонарным светом улочки, кажется, даже едва заметно улыбается. Никки не видит толком. Он мельком мажет по лицу из старинных гравюр восторженным взглядом и опять утыкается в лобовое стекло.  Если он еще хоть немного сбросит скорость, они попросту встанут на месте.  Поворот.    Еще один.  Заправка и кольцевая автобусная остановка вот уже совсем рядом. Приходится свернуть поближе к длинным лавкам под пластиковой крышей, чтобы высадить своего пассажира.  Никки тормозит, глушит мотор.   — Ну вот. Тут останавливаются автобусы, идущие с Обана на Инвернесс, — непонятно зачем говорит, хотя и так всё ясно. Кроме Инвернесса тут некуда больше ехать. Вокруг горы и единственная приличная дорога до цивилизации.  — Хорошо. Спасибо, что подвез. С Рождеством, Никки.  Попутчик и правда улыбается. Мягко и спокойно, точно так же, как говорит. Ему безумно идет эта улыбка, делающая аскетично-утончённое лицо светлее и моложе. Мужчине с виду слегка за тридцать, но, когда он улыбается, Нику кажется, они почти ровесники. Или ему хочется так думать, прорисовывая невесомыми штрихами между собой и этим недостижимо прекрасным незнакомцем пунктирную линию схожести хоть в чём-то.  Загипнотизированный теплом смотрящих на него глаз, Николас тянет к нему руку.  — И вас с Рождеством, сэр.  Острожное рукопожатие, ухоженные длинные пальцы. У мужчины мягкая кожа на ладонях, не то, что у Никки, измозоленная от работы до состояния наждака.  Его попутчик убирает руку, открывает дверь в ночь и выходит, оставив Николаса растерянным и несчастным. Все закончилось так быстро! Он наблюдает за тем, как человек в черном пальто отходит к зоне ожидания и садится на лавку. Желтушный свет делает его силуэт контрастным и острым, как чернильный набросок поверх крафтовой бумаги. Жесткий воротник рубашки, обнимающий шею незнакомца, настолько белый, что буквально сияет.   Мужчина смотрит на не решающегося уехать аборигена и машет ему.  Мол, всё в порядке, можешь убираться в свой смердящий овечий сарай и там предаваться постыдным фантазиям, комкая в кулаке подаренный шарф и дроча себе до новых мозолей.  Никки заводит фургон и слишком нервно трогается с места, заставив дряхлый мотор всхрапнуть, как умирающее животное. Еще никогда он так сильно не хотел, чтобы эта развалюха заглохла. Но, как назло, грузовик хоть и кашляет выхлопной, словно помирающий от чахотки, но едет.   Ник делает круг, чтобы развернуться и поехать, куда должен был.  Одинокий силуэт на автобусной остановке медленно тает в зеркале заднего вида.  Сколько времени он будет ждать автобус? Рождественская ночь... А если следующий рейс будет только утром? Наверное, мужчина вызовет такси? Он выглядит очень небедным человеком. Ник мусолит в голове мысли о своей сказочной находке на берегу Лох-Несса.   А потом резко жмёт на тормоз.  У сэра Спокойствие нет телефона. Наверное, разбил при столкновении, потому что ему пришлось одалживать Никово убожество. Значит, никакого такси. А ещё он не звонил никому, кроме страховой. Какой человек, попав в аварию, не позвонит ни друзьям, ни родне? Только совершенно одинокий. Тот, кому некуда и некому звонить.   И сейчас он сидит на автобусной остановке в рождественскую ночь совершенно один.  Ник сгребает аккуратно уложенный на передней панели шарф, утыкается в него лицом, пытаясь выдышать в него бегущую по телу паническую дрожь.  Он чувствует себя глупо.  Он чувствует себя невесомым.  Он чувствует под кожей искрящее волшебство.  Почему с ним не может случиться что-то хорошее хоть раз в этой грёбаной жизни?  Разворачивать фургон на совершенно пустой дороге через две сплошные - нарушение правил дорожного движения, но Никки сейчас как раз в том состоянии, чтобы нарушать любые правила, не только эти. Он возвращается к остановке буквально за полминуты, хотя от неё катился втрое дольше. На доли мгновения даже успевает испугаться, что его озёрного гостя успел украсть какой-то автобус. Не иначе призрачный, потому что материальный не мог бы подобраться к остановке, не проехав мимо Николаса.   Мужчина обнаруживается там же, где его оставил спятивший от собственной храбрости Ник.  Он выпрыгивает из теплого салона, как пружина. Нервно-натянуто-панически улыбается, шагая к лавке, как складной метр на негнущихся ногах.  — Сэр? — Ник не знает, почему до сих пор не спросил у мужчины его имя, и продолжает обращаться, как к учителю из старшей школы. Он просто не может прекратить. Лимит храбрости и так израсходован на то, чтобы стоять сейчас перед взирающим на него с явным любопытством красавчиком и нести свой сбивчивый бред. — Я тут подумал, кажется, автобус может совсем не приехать. Не знаю, будут ли ночные рейсы сегодня. И вам же, наверное, холодно. Рождество. Никто не должен оставаться один в Рождество. Может, вы хотели бы переночевать у меня? А утром я подброшу вас сюда опять. Спокойно себе уедете? У меня не очень комфортабельная обстановка. Но я приготовил запеканку с зайчатиной, и есть из чего сварить пунш. Что скажете? Конечно, это не то, к чему вы привыкли. Но точно ведь лучше, чем тут сидеть?   Он никак не может остановиться. Говорит и говорит, выбалтывая совершенно лишнее. Сцепил собственные пальцы с такой силой, что кажется, вот-вот должен послышаться хруст выломанных из суставов костяшек. Никки и дальше бы лепетал свой завлекающий бред, стоя перед воплощённым Спокойствием, если бы мужчина не встал, машинальным жестом одергивая полы пальто.  — Ну раз ты приглашаешь... — улыбаясь будто бы немного шире, чем раньше, говорит озёрный господин, подходит ближе, рассматривая Николаса, — Не могу отказаться. В эту ночь и правда никто не должен оставаться один. Даже я.  Шутливое согласие. Лукавый взгляд. Никки кажется, с ним сейчас почти флиртуют. Он точно не должен на подобное надеяться, хотя дурное сердце все равно спутывает и без того нервный ритм, расцветая под ребрами игольчатой хризантемой сладкой боли-надежды-томного трепета.   — И хватит мне выкать. Меня Артуром зовут.  Уже пройдя мимо вросшего в землю Ника, словно невзначай добавляет мужчина. Словно это не официальное разрешение перешагнуть одну из невидимых границ между ними.  Артур первым садится в фургон. Ник его догоняет почти вприпрыжку, наконец-то разморозившись, и запрыгивает за руль.  — Вы... ты бы лучше пристегнулся, дорога до фермы не самая лучшая.  Тараторит, зажёвывая самовольно лезущую на лицо улыбку, косит на пассажира уже отчетливее, заводит мотор и сразу же набирает скорость. Николас спешит, словно его гость может передумать в любой момент, и нужно поскорее его доставить на свою территорию.    — Не думаю, что можно попасть в две аварии за одну ночь, — отшучивается Артур, игнорируя ремень безопасности.  Ник не настаивает. Ник пытается помягче вписываться в повороты ползущей по склону дороги и огибать знакомые рытвины. Фургон потряхивает. От этого в салоне ощутимее смердит навозом. С большим опозданием Ник понимает, что везет самого красивого мужчину, которого когда-либо видел, в гружёном овечьим дерьмом фургоне. И на ферме их ждет не то, чтобы комфортабельный отель.  С еще большим опозданием до парня доходит: в их деревушке на берегу Лох-Несса отелей и пансионатов на каждой улице по пять штук. И Артур мог бы остановиться в любом из них. Зимой к озеру с несуществующим чудовищем поток туристов почти иссякает. Пустых номеров полно. Но Ник не предложил подвезти Артура к ближайшему отелю. Ник потащил пережившего аварию человека в свою конуру.  По-настоящему стыдно становится, когда они останавливаются у длинного овечьего амбара, и радушный хозяин наконец-то в полной мере осознает, что будет дальше. Ферма его семьи - пять зданий из серого камня. Вполне приличный двухэтажный дом на склоне, склад, мастерская, сараи. Но Ник не может пригласить Артура в дом. Ему нет доступа никуда, кроме пары кое-как оборудованных под жилые комнатушек над амбаром.    Понимание всей ситуации вгоняет Николаса в краску за полмгновения. Он сидит в намертво остановившемся фургоне, глядя на шаткую лестницу, ведущую к сколоченной из досок двери.  Артур еще ничего не знает и с интересом разглядывает широкий двор. Овечий амбар стоит чуть в отдалении, отсюда увешанный разноцветными гирляндами фермерский домик в викторианском стиле выглядит особенно уютным. Это вблизи можно увидеть облупленную краску на окнах и заплеванное крыльцо. Но с такого расстояния всё кажется лучше.  Может, и Нику стоило остаться на расстоянии? Воспоминанием о глупом местном парне, помогшем в трудную минуту? Не становясь полоумным дегенератом, притащившим человека в убогую конуру вместо того же «Burns Cottage» или «Clunebeg Lodge»?  Вот только он отчаянно не хочет отпускать Артура в отель, упускать возможность побыть рядом. Даже если в его воспоминаниях станет докучливым деревенским дурачком.  Плевать.  В жизни Николаса было слишком мало хорошего. Он научился ценить даже те мелочи, на которые нормальные люди не обращают внимания. Найденная на барахолке лента, попавшийся в силки заяц, блестящий камушек на берегу. Всё это - его сокровища и повод для искренней радости.  Возможность провести Рождество не в одиночестве впервые за последние семь лет - уже больше, чем он заслуживает.  — Пошли?  Ник выходит на улицу первым. Ждёт своего гостя. Ведет его к лестнице. Пытается говорить непринужденно, но кожей чувствует, что звучит, как жалкая скулящая тварь.  — Извини, что не могу пригласить тебя в дом. Мне туда лучше не соваться. Соль, конечно, не картечь, но приятного мало. Но ты не переживай, ко мне родня не ходит. Так что ничего страшного. Тем более, они все сейчас заняты. Барбара, скорее всего, запекла барашка, и там всем есть чем заняться, кроме попыток забраться на мой чердак...  Бред.  Бред и лепет.  Ник хватается за ошкуренную длинную палку, приколоченную вместо поручня. Пришлось заменить после того, как старые сломались под его спиной. Было больно. Падать в грязь - всегда не самое приятное занятие. Особенно, когда в полет тебя отправил тяжелый сапог старшего брата. Повезло, что была осень, и овцы, каждый раз проходя мимо лестницы, измесили копытцами землю в мягкую кашу. Летом при таком падении Ник не обошелся бы одними синяками.  Он поднимается первым. Отпирает старый навесной замок.  Тут все старое.  Скошенный потолок с голыми грубыми балками. Маленькие духовые окошка.   Жилая комната всего одна, и кроме камина в ней никакого отопления. Тесная кухня. Ванная, совмещённая с туалетом, в которой Артур, скорее всего, не сможет встать в полный рост, потому что она в самом конце мансардного этажа, и там тесно даже Николасу, который на полголовы ниже своего гостя.  Включенный свет безжалостно освещает потрепанную мебель и сшитое из лоскутков одеяло, вместо ковра брошенное на пол. Ник спешит к камину, чтобы, растопив его, побыстрее прогнать царящий тут холод.  — Извини, меня не было полдня, комната успела промёрзнуть. Сейчас будет теплее. Пока не снимай пальто.  Опять извиняется, отвернувшись к гостю спиной. Оставляет его наедине с убогой обстановкой и решением: снимать ботинки или поберечь чистые носки. Ник почти задыхается, переваривая стыд и восторг от того, что Артур всё-таки не выскочил за дверь, едва оказавшись тут. Руки привычно укладывают пучки подготовленной щепы на колосниковую решётку в сажевой пасти камина. Он сложен из грубого камня, прилеплен к дымоходу у стены амбара. Там, на первом этаже, есть отдельный теплый загон для овец с приплодом. Он уютнее и просторнее, чем жилище Ника.  У него нет кровати. Только диван. Пара кресел. Полки с книгами. Стол у окна для обедов, учебы, всего на свете.  Артуру в комнатушке тесно. Он все-таки снял пальто. Сидит в центре дивана, в костюме, который дороже всей обстановки в этом жилище, даже если бы она была новой, а не выменянной у соседей за посильные услуги и помощь по хозяйству.  — Ну вот, — виновато улыбаясь, мнется у камина Ник. — Сейчас согреешься. Я пойду разогрею пирог.  Сбежать на кухню – лучшее, что он может придумать.