Плаг

      Гето распустил волосы и полностью подобрал вверх. Скрутил безжалостно, дважды перетянул резинкой, укладывая в узел потуже, — и завис над зеркалом, невольно любуясь тоннелями на просвет: одинаковые, идеально округлые. Растянутые мочки оттопыривались заметнее, но это его ничуть не портило. «Уши Будды» — как верно подсказал Нанами Кенто своему любознательному однокурснику. Сатору немедля обеспечил себе драку на завтра: порекомендовал Хайбаре сделать «нормальные пробои» и обзавестись крутым рокерским обвесом — «как у старикана Гакуганджи». А не «косить под Будду», который, как известно, от своих тяжелых золотых «цацек» наоборот избавился, когда достиг полного просветления и стал единственным достойным между небом и землей…       Спохватившись, что теряет время, Гето откупорил персиковое масло. По привычке начал с правого уха: размял мочку — не меньше двух минут, старательно, до хорошего разогрева. Отмыл пальцы и перетряхнул сумку заново в поисках коробочки с заветными, загодя продезинфицированными плагами, которые нельзя было стерилизовать из-за особенностей материала: легкого, но прочного акрила. Удобны в холод и в жару. Любимые из хирургической стали и аметистовые для этих целей не годились… Коробочка нашлась в боковом кармане, — уложенная отдельно, чтобы не пришлось искать.       Гето выдохнул. Наклонил голову к плечу и с величайшей осторожностью, потихоньку вкручивая в умащенную мочку краем борта, вставил плаг. Тот сел как влитой, заиграл в зеркале глубоким пурпурным оттенком, словно бы изменившим непроницаемый цвет глаз. Гето любовно обтер выпуклый, как виноградинка, борт ювелирной салфеткой. Пока готовил левое ухо, прислушивался, но все было спокойно; он подцепил из коробочки второй плаг и замер. Глубже вдохнул запах, который не перепутал бы ни с чьим другим.       Раздосадованно выругался, когда пальцы дрогнули; сердце дернулось следом за выскользнувшим плагом, — пойманным в молниеносно подставленную ладонь.       — Что за фигулька?       Гето искоса, опираясь на умывальник руками, следил за тем, как его вещь так и сяк вертят чужие ловкие пальцы. Длинные, не то чтоб особо изящные: «скрипичные»; такими широкими подушечками удобно прижимать струну. На честно сбитых костяшках — свежие ссадины. Вчера их не было. Успел подраться. С кем-то.       — Доброе утро, Сатору.       — Здоров… А, новьем обзавелся, — догадался Сатору. Лениво почесывая голый живот, сквозь очки оценил плаг в тоннеле: — Беспонтовые какие-то.       Целую секунду Гето решал привычную дилемму: послать его подальше — или врезать, ударить наотмашь…       Потом уловил — «новьем». Для незаинтересованного взгляда вчерашняя однобортная пара была неотличима от этой; угольно-черная — из агата. Поуже «всего» на два миллиметра.       — Лан, не дуйся... Цацки как цацки.       Сука, подумал Гето.       — Во-первых, я пожелал тебе доброго утра, Сатору. Было бы неплохо с твоей стороны проявить ответную вежливость.       Голос звучал мягче, чем обычно: предвестник пиздеца. Сатору знал это лучше всех, поэтому заулыбался радостнее.       — Ну доброго, раз так. Соскучился?       — Во-вторых, я ношу плаги.       — Как-как, прости?..       — Это называется «плаг». Двубортный. Украшение для тоннеля.       — Так и говори: украшение.       Отдавать плаг он не спешил, подбрасывал на ладони. Всегда разговаривая слишком грубо — что с младшими по возрасту, что со старшими, сейчас Сатору выпевал слова с безмятежной издевкой. Как гопник, отжимающий мелочь. В средней школе Гето избивал таких с особым, брезгливым удовлетворением. До первой крови, как позволяли неписаные уличные правила. И как не позволяли, тоже.       — Ты вообще в курсе, что значит «плаг», Сугуру? В книжках о таком не напишут.       Теперь он задирал нос еще выше, ухмыляясь из-под черных стеклышек. Доминировал всеми двумя сантиметрами. На каждом медосмотре он вел себя как пятилетка: заглядывал в чужую карту, высчитывал разницу в росте, весе, мышечной массе…       Мышечная масса у него была никакая.       — Затычка, — договорил он торжествующе. — Пробка. Это когда вставляют в жо…       — Не трудись, — отрезал Гето. — Мне прекрасно известно, что такое анальный плаг.       — Ха… даже так, — Сатору доверительно опустил голову, глядя исподлобья поверх очков, подвигал бровями. — И как? Реально вставляет? Не знал, что ты извращенец, Сугуру, — запел он ликующе, — не ожидал…       — Не терпится узнать? Купи в секс-шопе, опробуй. Или слабо?       Сатору смешался.       Гето забрал плаг с ладони.       Отвернулся, пустил воду.       Сатору нависал над душой. Поднял очки на лоб, приглядываясь к рукам. Выпутал, чертыхаясь, застрявшие в нечесаных вихрах дужки, кинул очки на подоконник рядом с сумкой.       — Я же успел поймать.       Гето сполоснул плаг, намылил снова.       — Я поймал, — угрюмо повторил Сатору. — Он же не на полу валялся. Нафига так намывать?       — Именно потому, что поймал, — проговорил Гето. — Именно поэтому… Ты ведь не из душевой пришел?       — Не. Я помылся три часа назад.       — Перед сном, — кивнул Гето, продолжая «намывать». — Но в туалете побывать успел.       — Ну. Заходил отлить по дороге… Ты к чему вообще?       — И не вымыл руки.       Сатору спрятал руки в карманах расстегнутой толстовки. Переступил шлепанцами, отставив другую ногу. Его спортивные шорты сидели на бедрах так низко, что выглядывала резинка трусов. Пресс он худо-бедно накачал, но особо похвастать было нечем.       — А вот и неправда.       Детский сад, хмыкнул Гето, неспешно обтирая плаг салфеткой. Отметил про себя, что трусы на детсадовце сегодня небесно-голубого цвета. Разумеется, шелковые.       «Натуральный шелк, — уточнил Сатору, перехватив взгляд в раздевалке перед их первой тренировкой в додзе. Щелкнул по животу резинкой нежно-фиолетовых трусов: — Офигенско удобные». Пожав плечами, Гето отвернулся, чтобы переодеться в компрессионную футболку. «Ты что, качаешься?» — озадачился Сатору. Как будто это было чем-то невероятным. Ну да, сильнейшему из ныне живущих магов не пристало тягать железо. Все решает врожденная техника. Тем более — две разом. «Качаюсь. Тебе бы тоже не помешало», — посоветовал Гето с любезной улыбкой, подбирая волосы вверх, задержал взгляд на его прессе — без намека на рельеф, которым сам гордился по праву. «А тебе не помешает подстричься, принцесса», — не остался в долгу Сатору и дернул его за челку. Гето ответил хуком в печень, сложив будущего партнера пополам.       Сенсей разнял их через минуту, отвесил каждому подзатыльник, и вскоре оба ученика сидели на одной циновке перед наставником, покаянно склонив головы, и слушали вводную лекцию по рукопашному бою, исподтишка испепеляя друг друга одинаковыми взглядами.       Сатору не дождался ответа и встал перед соседним умывальником, поддернул рукава, пустил воду и нашлепал в ладонь мыла, рискуя сломать дозатор. Вытянул шею, пытаясь заглянуть в разворошенную сумку.       — Всегда хотелось узнать, что ты таскаешь в этом бауле. Косметичку? Набор пилок для ногтей? Журнальчики для дрочки?       Не отступит, пока не добьется повода блеснуть коронной «двойкой». И сразу получит прямым в челюсть.       — Головы чересчур любознательных идиотов.       — Ха-ха. Смешно.       Он сцапал из сумки зубную пасту, отщелкнул крышку, выдавил щедрую порцию на свою разлохмаченную щетку. Непонятно, как ему удавалось сохранять белоснежные от природы зубы целыми и здоровыми. Не считая того резца, что в драке из-за андерката был выбит прямым в челюсть. Шоко пришлось повозиться.       Гето терпеливо вздохнул, укладывая плаг в коробочку, снова откупорил масло. Сатору орудовал щеткой во рту и не переставал следить за руками. Что-то его заинтересовало. В такие минуты его всевидящие глаза становились жутковато неподвижными. Пронзительными, как лазерный сканер.       — Это что? — спросил он, сплюнув пену в раковину, утерся запястьем. — Персик?       — Верно.       — И нафига?       — Это специальное масло. Для смазки тоннелей…       Сатору шумно зафыркал от смеха, продолжая разбрызгивать воду во все стороны. Умывался он так же, как делал все остальное: наплевав на всех вокруг. Гето ни разу не сталкивался с ним здесь или в душевой по утрам — после давней истории с «фокусом». До сегодняшнего дня. И совсем не жалел.       — Еще и смазка, ох… Доконать меня хочешь.       Вволю наплескавшись, Сатору растирал лицо казенным полотенцем.       Шлепнул за плечо на крюк, полотенце свалилось на пол.       — Слышь, покажь? Что ты там мнешь…       Гето хмыкнул.       — Пожалуйста, дай посмотреть, — кротко исправился Сатору.       Глядел просительно, без капли издевки в невинных глазах.       Помедлив и повернувшись другим боком, Гето подставил «сканеру» левое ухо.       Сатору присвистнул. Шагнул вплотную, сунулся носом к самой мочке.       — Ух ты-ы, — шумный выдох обладал мятой лицо, колыхнул челку, — вот это да. Офигеть дыра. Больно, наверное…       Гето, не шевелясь, покусывал губу. Собственные пальцы, блестевшие от масла, стали как чужие, бестолково зависли в воздухе.       — Нет, — выговорил он. — Не больно… Все, отвали.       Сатору и не подумал отваливать.       — Оно такое… какое-то… голое, — бормотал он, запинаясь. Не отрывая взгляда от уха, возбужденно сглотнул, обтер ладони об шорты: — Дашь потрогать?       — Нет, — отрезал Гето.       — Почему?       Гето опустил руку.       — Опять скажешь, что грязные? — Сатору отступил, демонстрируя ладони, будто сдавался: — Чистые, ну?       Над колледжем одиноко разнесся глубокий медный гул; торопливо, взахлеб рассыпалась трель какой-то потревоженной птички. Семь часов.       — О, перваки сейчас подскочили небось, — отвлекся Сатору, глянул в окно, за которым голубело и розовело ясное небо. — Помню, как я охренел в первый день. Я их, к слову, предупредил за ужином, чтоб в эту умывальню не совались.       — Зачем? — понизил голос Гето.       — Ну ты же всегда здесь умываешься? Я тоже. На территории дофига всяких рукомойников, пусть поищут себе другое место, им полезно. Пусть хоть в бабской душевой моются, насрать.       Телефон в заднем кармане пиликнул, принимая стандартную рассылку: уточненное расписание на сегодня. Спарринг только во второй половине дня… Первой лекции нет, общий вводный урок в десять тридцать.       Гето, пробегая расписание глазами, повел головой в сторону сумки:       — Возьми салфетки. Продезинфицируй руки. Поживее, я спешу.       — Куда? На завтрак? Что, такой голодный? — посмеиваясь, Сатору раздербанил новую упаковку, растер салфеткой обе ладони. Покрутил пузырек с маслом, сковырнул пробку. С интересом принюхался, сморщил нос. — Боишься, перваки тебе ничего не оставят? Ты и так ничего не жрешь… Белки-жирки-углеводы, протеин-шмратеин… Многовато получилось, ничего? — он вскинул глаза от своих густо измазанных пальцев.       — Ты что творишь.       — Чего расшипелся? — удивился Сатору. — Сам же разрешил.       — Только потрогать.       — Вот я и потрогаю. Намну как следует… Шучу, я тихонько. Повернись-ка обратно.       Гето в замешательстве задвинул крышку телефона. Его как будто дезориентировало проклятием. Особого, продвинутого уровня.       — Давай-давай, на свету лучше видно. Ты же спешишь, сам сказал.       Сатору бесцеремонно ухватил его за плечо, рывком развернул боком к окну.       Пальцы оказались теплыми.       — Блин, такая здоровенная, — забормотал он восхищенно. — И мягкая… Даже приятно…       Гето разомкнул губы, не успевая переводить дыхание. Ухо сразу загорелось огнем, лицо просто-напросто пылало, волны жара плыли по скулам, по шее, по стесненной футболкой груди — вниз, еще ниже... Он затолкал, наконец, телефон в карман и нащупал край умывальника, навалился на полку ладонью.       — Маслице так зачетно скользит… Прямо нагревается, чувствуешь? — восторгался Сатору, перебегал взглядом к его глазам, обратно к уху. Как зачарованный. Какими-то неведомыми гребаными чарами. — А у меня вообще мочка приросшая, пробивать нечего, я в детстве хотел… Ого, как дырка-то заблестела… Чистое порно. Смотри, не разгуливай без ничего, а то Хайбара шею себе свернет.       Гето прошиб пот. Он хотел сглотнуть и заговорить, но ком в горле стоял намертво, распирал теснотой. Жаркая слабость била под колени, как проклятый тесак.       — …и ведь кругленькая, главное, аккуратная. Просто загляденье. Милая такая дырочка... Розовенькая. Тугая… Да я же не идиот, я внутрь не полезу, не дергайся, придурок. Я только мизинчиком, слышь? Сугуру? Самым кончиком туда… легонечко…       От немыслимости, невыносимости ситуации кровь колотилась с такой силой, что Гето с трудом разбирал сбивчивый шепот. Смысл ускользал вместе с остатками хоть каких-то адекватных эмоций. Только звенящая на высокой ноте, с холодом переворачивающая все внутри, необъятная паника.       Он бы мог вызвать любое из своих Проклятий, сработала бы сигнализация Барьера Тенген, и тогда на помощь придет весь колледж, от преподавателей до «окон». Как было в тот раз, когда Сатору поспорил на утренней пробежке, что Гето слабо вызвать «демона пошустрее» и сгонять вокруг стадиона наперегонки. Сейчас и первогодки примчались бы… Гето понадеялся, что не примчат. Вспомнил, что тем запрещено сюда соваться.       — Да-а, здорово ты ее растянул. Еще бы, пихать всякое… То железки, то камни… Бедненькая несчастная дырочка, — заворковал Сатору и хихикнул. Убрал, наконец, руки. Остались только его вдохи-выдохи, от них все плыло перед глазами и под ногами и… — Фух... У меня аж привстал.       Гето закрыл глаза.       — Слышь, Сугуру… дружбана заводит твое дырявое ухо! Дожили, блин…       Сатору тихо ржал. Жуткий пошляк, он вечно отпускал непристойные шутки, и Гето отвечал тем же, грубые слова срывались с губ так легко и просто: ничего не значащие приколы «малолетних озабоченных придурков», как комментировала вечно невозмутимая Шоко. Ничто не вечно, как теперь Гето знал, но смутить ее псведогейскими шуточками было невозможно. Как и его самого. Это развлекало. Что такого ужасного в дружеских подначках?       Сейчас все было не так. Все было настолько ужасно, что он готов был заржать сам. Что еще остается, когда нечего терять? Только смеяться смерти в лицо. Вот о таких моментах и говорил сенсей. Истинная сущность человека проявляется перед…       Гето поплыл сильнее, вцепился в полку пальцами.       — Так, ну все. Я кончил. Ха, ха. Можешь вставлять свою затычку… Шучу-шучу, не злись. Вставляй свое украшение. Хайбара тебе споет серенаду прямо за завтраком, — пообещал Сатору и наконец отодвинулся, сразу стало прохладнее. Но не полегчало. Давило тяжестью сразу везде.       Гето и не пытался отцепиться от умывальника. Пальцы свободной руки, все еще в масле, были как ватные. Осталось взять плаг и выронить его снова. То-то будет смеху.       — Сугуру?..       Зато теперь получалось дышать неслышно. Стало очень тихо. Можно запросто посчитать собственный пульс, который сейчас бился в самых неожиданных местах. В губах, например. И в мочках треклятых ушей. Что там говорила Шоко о его чувствительности…       — Посмотри на меня, — попросил Сатору. Нормально попросил. По-человечески.       Ни один здравомыслящий маг не станет проклинать самого себя, но сейчас было самое время. Проклясть за то, что никогда не заводил будильник. За пристрастие к слишком тесным и коротким компрессионным футболкам. И слишком свободным штанам.       — Сугуру.       Он посмотрел.       Все равно что заглянул в пропасть: головокружительно опасно и нет сил оторваться. Высвеченные солнцем глаза Сатору будто выцвели, раскрытые широко и бесстрастно. Зрачки не двигались, белые ресницы, прозрачные на самых кончиках, не дрожали.       А Гето не мог пошевелиться и толком не мог дышать, потому что буквально столкнулся лицом к лицу со своим единственным непобежденным страхом. Так близко, что оставалось сделать последний шаг. Открыться, подставиться опрометчиво — и куда рискованнее, чем в драке.       Потому что в итоге окажешься не побитым, а непонятым, что хуже во сто крат. Быть отвергнутым — вместе со всеми сокровенными мечтами и снами. Останется до конца дней влачить жалкое существование — осмеянным, опозоренным, лишенным чести и последней надежды. Страшнее только унизительная жалость.       Медленно, завораживающе медленно в глазах Сатору разрасталось прозрение. Взгляд оживал, и лицо становилось удивленным и нежным. От этой нежности замирало сердце — и легковерно стучало быстрее, толкало вперед.       Кто еще сможет тебя понять, как не твой лучший друг? Твой ровесник, во всем тебе равный — и наверняка снедаемый теми же страхами. Загнанный в точно такой же тупик, измученный неукротимой, неподвластной даже сильнейшим из магов, внутренней бурей.       «Гормональной», — как цинично уточнила бы Шоко, любившая рассуждать свысока о том, что в их трудном мальчишечьем возрасте есть один-единственный плюс: все равно с кем, все равно как, лишь бы на мозг перестало давить. Его и так мало. Одна сплошная дурь.       Гето старательно осклабился прежде, чем его дурное сердце разогналось бы слишком сильно и по глупости разбилось вдребезги.       — Один-один, дружбан. Веришь, пока сам себе ухо обрабатывал, тоже чуть не... Две недели без возможности уединиться, ну ты понял… — презрительно хмыкнув, Гето процедил с досадой: — Предки, чтоб их… Не заработали мне на отдельный дворец с опочивальней, или где ты там на каникулах обретаешься...       — Я не живу с родителями. Сугуру, послушай…       — А не слабо самому вставить? — пошел Гето ва-банк. Он готов был молоть любую чушь, сделать сейчас что угодно, только бы не слышать этот спокойный голос, изгнать из безмятежных голубых глаз неприятную цепкость. С такими глазами лучший друг целился в сложную мишень. И бил на поражение.       Запоздало дрогнув, белые ресницы хлопнули: раз, другой.       — Вставить… — попытался затупить Сатору. Гето слегка сощурился, не глядя нащупал коробочку. — Плаг? Тебе? — оживился друг.       С подключением, нервно ухмыльнулся Гето. Так-то лучше.       — Мне. Тебе я как-нибудь потом вставлю.       Сатору осветился неуверенной улыбкой. Чинил «сканер».       — А я дурак даже просить не стал...       Он переступил шлепанцами ближе, но лезть к уху не спешил. Гето, отвесив галантный поклон, преподнес коробочку:       — Не окажете ли мне такую честь?       — Окажу, — жеманно согласился Сатору на предложение руки и плага, взмахнул ресницами. — Продезинфицировать? — посерьезнел он без заминки.       — Необязательно.       Он вынул плаг из коробочки, примеряясь.       — А точно влезет? Какой стороной пихать-то…       — Бортом. Любым… Смелее. Ты справишься.       — Ну… спасибо за доверие.       Сатору прикусил губу, затаил дыхание.       Гето искоса смотрел сквозь челку и тихо млел от первых несмелых прикосновений. Бережных, осторожных. Нервничает. Вся недавняя бравада куда-то испарилась. Вот так-то, повторил он себе с удовлетворением. Поиграем в твои игры. Еще посмотрим, кто кого.       — Тащишься? — поинтересовался Сатору, не отвлекаясь от дела. — Так и знал, что ты ушной дрочер. Или как там это у вас, извращуг, правильно называется… А ведь я предупреждал, что жранье Проклятий до добра не доводит.       — Нарываешься, Сатору.       — Твоя дырка в моих руках, Сугуру. Мой первый опыт, могу и порвать нечаянно. Лишу тебя ушной девственности… Или нет, уже не засчитается… с такой-то разработанной дыренью. Я опоздал!       — Ты сейчас допиздишься.       — Будда Шакьямуни и Бодхидхарма, великие наставники… Кто научил тебя так грязно выражаться?       — Да был один хороший учитель...       — Почему был-то? Я тебя еще не тому научу… Готово.       Гето проглотил разочарованный возглас, но с лицом поделать ничего не мог.       Сатору смотрел с ласковой усмешкой.       Развел руками:       — Ну извини. Вот такой я умелец. Всё мне по плечу.       И никаких «я кончил второй раз!»       Гето помедлил и улыбнулся.       — Спасибо.       — Тебе спасибо.       Вдалеке застрекотала газонокосилка. Застрекотала и смолкла. Наверное, что-то пошло не так. Камень какой-нибудь попался.       Гето отвернулся к умывальнику, положил коробочку в сумку. Взял чистой рукой зеркало, наклонил голову так и эдак.       Сатору маячил за спиной, оценивал результат, как будто в зеркале все могло быть иначе.       Все было как надо.       Гето поставил зеркало на подоконник.       Внутри разверзалась новая бездна — то ли отчаяния, то ли надежды. Или все вместе разом.       Он открыл кран, сунул пальцы под струю. Помыть руки, обтереть плаг ювелирной салфеткой… собрать сумку. И можно идти переодеваться к завтраку. От одной мысли о еде затошнило.       Сатору так и стоял за спиной, переполненный своей силой: его проклятая энергия дышала как живая, не давила, как недавно, почти физически, а будто бы грела. Как солнечное марево над раскаленным пляжным песком: тугие жаркие волны, от которых кожу слегка морозило.       И стал ярче запах, не похожий ни на какой другой. Вообще ни на что не похожий. Сочетание несочетаемого. Как заснеженная камелия в цвету.       — Прикольно, — задумался Сатору. — Сзади такие же. Плаги твои.       — Двубортные, — напомнил Гето.       — И что, ты каждый раз так, — он вернулся к соседнему умывальнику, чтобы тоже вымыть руки, поболтал пальцем вокруг своего уха: — Без масла не влезают?       — Эти могли не влезть. А массаж можно делать и перед сном. Это чтобы не образовывались рубцы. И чтобы тоннели были круглыми.       — А какие еще они могут быть?       — Некрасивые, — подумав, сказал Гето, решил не вдаваться в неаппетитные подробности. — Промывать утром-вечером. В процессе растяжки — примочки с морской солью, заживляющие мази. В остальное время уход намного проще. Массаж, дезинфекция тоннелей, если позволяет материал украшений — стерилизация. И ежедневная гигиена, разумеется…       Покрутив головой, Сатору рассмеялся. Вырубил воду, привалился к умывальнику бедром.       — И охота тебе возиться.       — Мне это нравится, — сказал Гето с вызовом, бесцельно перекладывая вещи с место на место. — В средней школе я захотел себе тоннели в десять миллиметров, и я их сделал.       Сатору не нашел полотенца и обтер руки о полы толстовки, переплел на груди.       — И предки разрешили?       — Я их не спрашивал.       — А побольше будешь делать?       — Пошире. Следующий калибр — четырнадцать миллиметров. Не знаю… Пока не решил. До двенадцати пришлось тянуть дольше, чем я рассчитывал. Ушло полтора месяца.       — Гонишь. Ты сколько их вообще с нуля тянул, полгода?       — Приблизительно год. Допусти, что на полтора-два миллиметра увеличивается калибр. Это диаметр. А теперь прикинь длину окружности… Кожа не должна надрываться, только растягиваться. В школе я тянул стальными таперами, они самые безопасные. По крайней мере пока не заживут каналы… Потом можно пользоваться другим материалом. Силиконом, например.       — А больно было? Тянуть?       — Вовсе нет. Главное — не спешить.       Сатору вдумчиво кивал. И никаких тебе шуток о растяжке, диаметрах и каналах. Гето исчерпал весь запас наглости и оптимизма и окончательно пал духом. Как он ни тянул время, но сумка была собрана.       А они ничего не делали, так и стояли рядом — на расстоянии, будто кто-то увидит. Лучший друг вечно норовил вломиться в его личное пространство у всех на виду, Гето привык — отпихивать его не глядя, бросать с досадой — «отвали». Одно из словечек Сатору, таких же прилипчивых, как он сам.       — Слышь, а как называются те твои другие, ночные штучки, — он опять поболтал пальцем: — такие… спиральки?       Гето заторможенно повернул голову к переплетам окна.       Небо уже не розовело, набиралось самых теплых оттенков голубого — от лазури до аквамарина. Летом небо совсем иное. Будет слепить с шести утра монотонной синевой, ненатуральной как синтетический шелк.       Панорамные окна своей угловой комнаты, выходившие в сад вокруг корпуса, Гето всегда закрывал на ночь. Давняя история. Сдвигал высокие, в пол, стеклянные створки вдоль кровати, зашторивал наглухо, — как делал в шесть лет, прячась от тех, кто заглядывал в окно его детской на втором этаже. Шторы Проклятиям не помеха, но «монстрам» он тогда предпочитал темноту, молчание — любым разговорам. Меньше риска услышать за спиной «с этим ребенком всегда было что-то не так».       — Улитки… — нахмурившись, Гето кашлянул в кулак. — Где это ты меня видел? — невидяще глядя в окно, спросил четче. В конце концов, могли и разминуться в коридоре с утра…       — В твоей комнате, — приветливым тоном пояснил Сатору.       Двери комнат в общаге не запирали, здесь «никто никому не враг», сюда не могли проникнуть Проклятия или кто еще… Воры? Расхитители храмов, какие-то неведомые проклинатели.       Разве что заглянет единственный сосед, чья комната через стенку. Кто возвращается под утро — всегда шумно. Хлопает своей дверью. А чужой дверью он не хлопал. Являлся тише призрака, окутывал запахом, дарил те самые, сокровенные, сны.       — Когда, — тяжело уточнил Гето.       — А… Ну, еще до каникул, когда заглядывал к тебе… в конце февраля или в марте, не помню.       В марте. И темнота — не помеха. Как бродячему коту, который разгуливает сам по себе.       — И сегодня тоже видел. Ты каждую ночь спишь в каких-нибудь финтифлюшках. Раньше, помнится, были колечки, — продолжал Сатору «балаболить», как выражался он сам, — бочонки и штуки такие — на клыки похожи. Спиральки… то есть улитки — самые прикольные.       Гето не мог на него смотреть. А надо бы. Спросить в лоб: что ты забыл в моей комнате?       «Ведешься как маленький». Так, кажется, говорила Шоко.       — Верно, — не повелся Гето и взглянул с улыбкой. — Каждую ночь. Иначе мои тоннели стягиваются. Слишком… эластичные каналы. Без сменной пары двенадцать миллиметров к утру стянутся до трех-четырех.       Ну что же ты, давай, взмолился со всей настойчивостью, на какую еще был способен. Такой шанс пройтись насчет моей «канальной» девственности. Где твои манеры гопника из подворотни.       — А я думал, они навсегда, — поскучнел Сатору. — Не, фигня твои тоннели. Заморочек больше понта.       Гето поскорее отвернулся к умывальнику.       Жадными, быстрыми глотками напился из-под крана, вырубил воду и не успел забросить сумку на плечо.       Вернул ее на место.       Упер кулак в полку умывальника и застыл в этой позе: голова опущена, спина неестественно прямая.       Руки, охватившие его кольцом, тоже застыли: не пытаясь провернуть очередной фокус, нигде не коснувшись его талии, обтянутой черной тканью футболки.       Как если бы он сам был недосягаем под защитой своей Бесконечности.       — А вот пресс у тебя — пушка…       Гето вспыхнул, оглушенный жарким выдохом из-за спины. В то самое ухо, которое слегка горело после бережного, но все-таки неумелого обращения.       Сатору, оказавшийся за спиной невесть как, по-прежнему не двигался. Не двигались его руки, и дышал он беспокойно, но помалкивал. Не спешил расточать комплименты. А ведь за словом в карман не лез, когда решал «добавить в жизнь романтики», как пояснял он с бывалым видом. Вообще-то лучше бы ему помалкивать, конечно. Ни одна из тех «зачетных чикуль», которых он рассчитывал «закадрить» своей неотразимой внешностью, не продержалась и минуты. Сбегала, едва Сатору открывал рот и обрушивал на несчастную всю ту невероятную пургу, которую считал флиртом.       Вроде вот этой нелепой «пушки».       — Дашь потрогать?       Без раздумий Гето слабо заколыхал челкой — дам, почему нет, не вопрос, и застыл опять. Даже головы не поднял.       Он проклят, иного объяснения не было. Ладно, ему этого и хотелось, но — в конце-то концов, как сказала бы Шоко. Где его хваленые рефлексы? Всегда срабатывали мгновенно: с опережением уводили от опасности, не позволяя сделать ему подножку, походя ткнуть пальцем в щеку или пихнуть ладонью в спину перед лужей. Отточены и в блоке и в сбивке: отражать плечом, предплечьем, контерить коварную «двойку» вверх-вниз. Гето мог молниеносно сменить стойку и отбить любой удар, даже непрямой. И куда все подевалось.       Случись такое в спарринге, его бы с позором изгнали из додзе стричь газон и наматывать штрафные круги на стадионе. Мало того что подставил спину, так еще стоит и не рыпается. На захват это совсем не было похоже. Больше на объятие. Или Сатору в очередной раз вывернул наизнанку свою технику…       И опять почему-то тормозит.       — Футболка мешает, — пожаловался Сатору шепотом. — Снимешь?       Сам сними. Не сниму… Гето пришел к компромиссу: подцепил низ футболки, задрал к груди.       Оценивать его рельеф Сатору полез обеими руками, замычал над ухом от кайфа. Он абсолютно точно кайфовал сейчас, потому что так же мычал и постанывал, когда поедал свой двухъярусный торт. Набивал полный рот, чавкал как свинья и заверял, что «ничего кайфовее в жизни не пробовал». Он так про все свои любимые десерты говорил. А любил он все подряд, где есть сахар, эта сладкая смерть… Гето ухватился за полку второй рукой.       — Четко шесть, — вздыхал Сатору от зависти. — Как булыжнички… Мне б такой рельеф… Дашь совет?       — Больше протеина... Количество па… подходов увеличить.       Гето выталкивал слова, пытаясь не запинаться и не блеять так позорно. В конце концов просто сцепил зубы. Поклялся себе, что ни звука больше не издаст.       Сатору вдавливал подушечки пальцев с властной силой, обводил солнечное сплетение, ощупывал косые мышцы и мускулы на груди, поэтому держать звуки на зубами не получалось. Гимн собственному падению. Ниже падать некуда… Но слышал Гето только его шумное дыхание: суетливые выдохи опаляли то правое ухо, то снова левое, мимолетной лаской тревожили шею над высоким воротом футболки, посылая вниз по спине волны мурашек. Твердые ладони двигались без спешки, исследовали рельеф пытливо, то спускаясь ниже пупка, то задирая тесную футболку к подмышками. Подольше задерживались на талии.       Он медлил — словно в ожидании… чего? Подмоги, позволения. Гето, подавленный натиском, помочь ничем не мог — хотя бы самому себе. Впервые в жизни он не мог взять себя в руки, давал кому-то другому — трогать как хочется, тискать, гладить: вверх — позволяя Гето перевести дух — и вниз, заставляя зажиматься до мелкой дрожи. Каждый раз, когда ладони тормозили на спуске, он изнывал от нетерпения и напирал на полку напряженными руками. Пока, наконец, на очередном заходе твердые кончики пальцев не скользнули за пояс штанов.       Левая ладонь вернулась к груди, замерла ровно там, где стучало сердце.       Стучало так, что Гето не уловил пиликанье телефона в заднем кармане.       — Дружбан, ты там не оглох? — задыхаясь, поинтересовался Сатору. — Я бы вырубил, да руки заняты.       Дружбан… Гето не успел оскорбиться как следует, осознал в следующий головокружительный миг, кто звонит (и чем заняты руки, особенно правая), почти беззвучно выдавил: «Нет». Его руки тоже были заняты: держались за полку. Разведенные пошире, чтобы видеть все, что творится в его приспущенных штанах.       Сатору легонько боднул его в затылок, прыская смешками.       — Да не… я не тебе.       — А кому? — поднял голову Гето. Его даже отпустило немного от удивления. Сатору — нет, не отпускал его, пальцы прижаты именно так, как Гето любил: четыре — как можно плотнее, чтобы сдавливать до приятной тесноты, а свободным большим — дразнить, касаться легко, невесомо по кругу размазывать скользкую влагу.       — Вот ему, — Сатору поддал сзади — как локомотив-толкач, не оставил простора ни Гето, ни его воображению. — Спокойно, дружбан, не дергайся, рано…       Гето свесил отяжелевшую голову, попытался сдуть со лба мешавшую прядь. Левой рукой Сатору крепко удерживал его поперек груди под закатанной футболкой, тоже мешал разглядывать все в подробностях.       Никогда еще Гето не пялился на себя в такие постыдные моменты, пусть до сих пор и ни разу ни с кем не разделенные. Укрывался одеялом до подбородка или отворачивался под душем, по-детски зажмуривал глаза. Тем сильнее потрясал тот факт, что сейчас он не мог оторваться от созерцания сомнительного действа, почти-насилия. Даже мысль о том, что их могли застукать, его не отрезвляла. Скорее, наоборот: вполне реальный риск заводил еще сильнее. Хотя куда уж сильнее. Гето и так еле терпел подступавшую изнутри зудящую щекотку, предвестницу первого неудержимого спазма, после которого только успевай зажиматься и покрепче стискивать зубы.       Как назло, большой палец порхал и елозил чаще, скользил совсем мокрый, и терпеть молча стало невыносимо до дрожи в ослабевших коленях. Гето так сжимал зубы, что скулы сводило, но проверенный способ помогал плохо. Вообще не помогал, если начистоту. Заорать сейчас помогло бы куда больше. Сам бы он давным-давно управился, но чужой кулак — это совсем, совсем не то что свой собственный. Ни задать нужный ритм, ни заставить ухватить жестче... Не просить же вслух, только этого унижения ему не хватало.       Вдобавок Сатору был тихим как никогда, не повышал голоса, но его задыхающийся шепот вздергивал нервы хуже крика.       — Уф-ф… как течет… А дружбан мой — сухостойкий, вот кому бы маслица твоего… Давно не дрочил, Сугуру? Ах да, каникулы… Предки… Две недели воздержания. По вечерам все книжками шуршишь… Жаворонок… С утра пораньше наяриваешь? А сегодня не успел. Неужели проспал… Да ладно, быть такого не может…       «Заткнись, заткнись, заткнись!» — с остервенением молился Гето.       Телефон давно умолк; он и не заметил, в какой момент.       Мама звонила каждое утро: здравствуй, как дела, у нас тоже все хорошо, береги себя, сынок… Значит, сейчас уже семь тридцать. Семь тридцать одна… две. Ему все не удавалось поднять голову, оторваться от гадкого сладкого зрелища. Совсем он себя не берег: обжигался глазами о чужой кулак, белый — вокруг темного, налитого до ноющей боли... Еще и эти расцарапанные костяшки пальцев почему-то подливали масла в огонь. Оставалось увести взгляд через силу, зацепиться — за что-то еще, хоть за что-нибудь…       — Ты называешь свой… гм, его… дружбаном?       Зато вполне удалось выдержать светский тон.       — Его — кого? — заинтересовался Сатору, работая кулаком как взбредет в голову: то потягивал размеренно и плавно — почти ласкал; то частил и вынуждал привставать на носках, торопливо дышать ртом. Так было легче перетерпливать лихорадочные звуки, влажное трение, запах собственного разгоряченного тела, смешанный с ярким запахом чужой проклятой энергии. Плавнее — резче, медленнее — быстрее: все для того чтобы заставить Гето умирать от удовольствия без шанса прекратить пытку. — Ну же, я жду… Давай, Сугуру, ты же умеешь… Ты ведь в школе был не только отличником, а? Хулиганил, дрался… Наверняка знаешь грязные словечки. Порадуй учителя. Спроси: ты правда называешь дружбаном свой большой толстый…       — Заткнись, — выцедил Гето, обшаривая глазами переплеты окна, голубое небо, розовые лепестки, порывом ветра прибитые к стеклу. На беленом потолке — мельтешащие солнечные пятна, темные балки плывут, сотрясаются…       Чуть не потеряв равновесие, Гето поперхнулся воздухом, кое-как проглотил загустевшую слюну. Облизал сухие губы. Горло, язык — все высохло. Он шаркнул шлепанцами, расставил ноги устойчивее.       Обреченно опустил тяжелое, горячее от румянца лицо.       Челка моталась перед глазами, но едва мешала обзору. Смотри сколько влезет, сгорай со стыда: штаны ничего больше не скрывали, спущенные ниже колен. В несколько ловких приемов, действуя одной рукой, следом Сатору стянул его трусы и больше не удерживал захватом-объятием поперек груди, а поглаживал нижний пресс. Словно уверился, наконец, что Гето дает измываться над собой по собственной воле и никуда не денется.       — Грязные разговорчики, — ускорялся измыватель, полегоньку раскачивая его собой взад-вперед, и сбивчивый шепот в ухо разгонял пульс, заставлял Гето закатывать глаза и задыхаться от мучительной истомы. — Приятная темка… Учить и учить еще тебя… драчуна… и домашнего… книгочея… чистюлю… Черт, как ты пахнешь, — Сатору ткнулся в шею кончиком носа, задел мягким ртом; почти поцелуй, короткий как ожог. — Да, я называю его дружбаном, — продолжил он грубо осевшим голосом. Резче задергал кулаком, пока его левая ладонь медленно сжималась-разжималась, нежила подтянувшиеся твердые яички. — Типа: доброе утро, дружбан, что-то ты рано подскочил сегодня… Или: веди себя прилично, дружбан, не высовывайся, я как всегда пожелаю лучшему другу сладких снов и унесу тебя от него подальше… — он задышал быстрее, толкаясь в такт выдохам, тяжело сглотнул. Гето, весь обращенный в слух, покрепче упирался в полку руками и едва замечал, что откровенно подставляется, сам ничем не защищенный. — Или так… Что ж ты, дружбан, творишь? Мой лучший друг меня душит, а ты стоишь как предатель. И… не помогаешь… мне, подлюга. Совсем, совсем не помогаешь… буквально добиваешь. С-сука…       Гето изгибался всем телом, захлестнутый грязным потоком полившейся ругани. Запрокинул голову, застыл в наплывающей вязкой теплоте и прерывисто вытолкнул воздух сквозь зубы, и еще раз, еще… Не чувствуя вдохов, только выдох за выдохом: острее с каждой продирающей сладкой судорогой. С ясным — даже в эти упоительные секунды — осознанием того, чья именно рука доводит его сейчас жестко и уверенно до ослепительной разрядки, больше всего похожей на маленькую смерть.       Нет, никто от такого не умирает, конечно; собственные руки подломились, ноги ходили ходуном, но за спиной была надежная опора. Затылок покоился на подставленном плече. Гето все еще плыл, взмыленный как после отличного спарринга, хватал воздух ртом и дышал, дышал — ни о чем больше не заботясь. Будто чудом спасенный в последний момент, очнувшийся на плоту после шторма. Пусть его и никто не спасал, никогда. А это так здорово, оказывается, и наплевать на весь стыд и срам.       Совсем как в тот раз, когда он перебрал алкоголя, был и такой позорный факт в его биографии, а Сатору держал ему голову, заботливо убирал с лица волосы, пока Гето выворачивало наизнанку под мостом рядом с той забегаловкой, куда их привела Шоко, знавшая «неплохие местечки», где никого не волновал ничей возраст. Вот кому все было по плечу, умелица Шоко мешала текилу с пивом и в отличие от нормальных людей совсем не пьянела. Сатору никогда не пил алкоголь, потому что это «невкусно, беспонтово и вообще противно». А умывать минералкой заблеванного друга ему противно не было.       И тащить потом на себе — до такси, обнимать за плечи всю дорогу до колледжа, пустовавшего летней ночью, все преподаватели разъехались по домам на тех каникулах, даже Яга-сенсей. Ночь была жаркой и влажной, душной, Сатору раздвинул в комнате окна, раздернул шторы, и полная луна назойливо лезла в глаза. Гето недовольно хныкал, перекатывал по подушке неповоротливую голову, но от света было не спрятаться. Проще оказалось сдаться, а потом — невозможно оторваться от него.       Голубовато-белый, манящий, свет будто бы имел свой вкус и запах: ни на что не похожий, им хотелось дышать вместо воздуха, как в морозную ночь. Наполнять им рот, смаковать сладковатую снежную прохладу, пить вместо воды. Гето никак не мог надышаться, утолить жажду, мычал от наслаждения и просил, задыхаясь: еще, пожалуйста, еще… Странный это был… полусон, полубред? Гето вспоминал его чаще прочих сновидений, воображал ту неутолимую жажду, когда ласкал себя под одеялом по утрам. Зажимался с салфеткой в кулаке, кусал подушку: сосед спал крепко, но кто его, придурка, знает, он же видит сквозь стены…       Борясь с приятной сонливостью, нехотя Гето качнул головой вниз. Разлепил глаза, щурясь от солнечных лучей, в которых танцевали пылинки, и еще несколько секунд моргал тяжелыми ресницами, силился осознать, что все происходит наяву. Шмыгал носом, непроизвольно вздрагивал от чувствительных прикосновений. Бессмысленно таращился — туда, где начисто отмытая порозовевшая ладонь заодно омывала его прохладной водой, деловито и умело. Как натруженная рука санитара, обихаживающего тяжелобольного пациента.       Смотреть было невозможно, вмешиваться — глупо. Он смятенно отвел взгляд. По треснувшему, почерневшему зеркалу на подоконнике еще сползала белесая муть, Гето потянулся стереть, но опомнился. Невесомой рукой убрал растрепанную челку за ухо, да так и обмер. Заляпано было все вокруг, попало и на уцелевшие стеклышки очков, и на стакан с оплывшей, как свечной огарок, зубной щеткой.       — Готово! — объявил Сатору. — Снова чистенький. И такой прикольный… аккуратист. Стрижку тоже в салоне делал?       От... цепись от меня, подумал Гето утомленно, отмахнулся от его рук. Сам подтянул штаны вместе с трусами, пошатываясь и едва не падая, напялил кое-как. Ткань тормозила на взопревшей коже, не поддавалась. В душ, думал он с омерзением, навести здесь порядок — зачистить следы — можно и потом, до занятий уйма времени. Подыскать взамен зеркало побольше… Отчего треснуло и почернело это, Гето не помнил. Пробито какой-то неведомой силой. Проклятой энергией… моей, — сообразил он со смешанным чувством досады и глупой гордости. Такого с ним прежде не случалось. Даже в тринадцать лет.              Воображаю, что сказала бы Шоко, ужаснулся он со смешком. Хотя, наверное, ничего смешного тут не было. Совсем наоборот… В учебниках о таком не предупреждали. Особый уровень… Та еще морока, — желчно ворчал Гакуганджи. То ли дело — Первый ранг. Ссыт старый хрыч, объяснял Сатору. Ждет, что перебьем сраных старейшин от нефиг делать... Боится нас как огня... Правильно делает.       — Я бы тебе салфетку поискал, но без разрешения в чужих баулах как-то западло рыться, — пробился сквозь полубред беззаботный голос.       А в чужих штанах не западло. Гето заново облился жаром, вспомнив, как ловко лучший друг одной левой стаскивал с него трусы — все ниже и ниже, не встречая сопротивления, заголял его бесстыдно, чтобы было удобнее: трогать где хочется, напирать сзади, тереться через шорты… И неясно, довел ли Сатору свой внушительный «локомотив» до конечной станции. Скорее всего — нет, притормозил на всех парах, по крайней мере ничем таким его сзади не заляпал, пол под ногами был мокрым от воды, но чистым, и вряд ли Сатору спустил бы в драгоценные шелковые трусы, не успев сдернуть вместе с шортами; а значит, весь этот… процесс был односторонней акцией. Благотворительной. Хотя никакого блага Сатору не натворил. Как обычно.       — Всегда хотелось узнать, ты только из пальца стрелять мастак или нет, — не унимался Сатору, вдохновенно понес пургу о проклятых монстрах-извращугах, вот было бы круто спускать их на врага таким интересным способом, атаковать врасплох и разносить — как нефиг делать. Супер-особый уровень! Только сперва научиться манипулировать ретивыми подручными, а то мало ли — вон оно как бывает, оказывается, если долго терпеть. Приходится отстреливать все накопленное за две недели до потери контроля над проклятой силой, чуть пальцы не подпалило… Или ты это нарочно, Сугуру?       Нет, не нарочно. А впрочем, кто его знает. Может, он реально мастак... супер-особого уровня. Гето не отвечал, беззастенчиво раззевавшись во весь рот. Отпихнул болтуна в плечо подальше, чтобы не трещал над ухом, не мозолил глаза. Не хватало еще выступить перед ним в роли оскорбленной невинности. Оскорбленным и униженным Гето себя не чувствовал, пусть его унизили донельзя. И наверняка оскорбляли еще и не так; по правде говоря, он и этого не помнил. Только чертова «дружбана». Идиотское прозвище. В его духе. Его, Сатору… даже имя вязло на языке смутно знакомой горечью. Но руки еще были ватными от пережитого удовольствия, ноги вообще не держали. Мысли лениво путались, как мягкая пушистая пряжа. Ничего, сейчас… Еще пару секунд… Одним прямым в челюсть болтуну не отделаться.       Опустив голову, Гето захватил непослушной рукой ткань на спине, стащил футболку, насквозь мокрую от пота, бросил на полу. Нагнулся над раковиной, брезгливо жмурясь, и долго, с наслаждением пил из-под крана. Умывался, разбрызгивая воду во все стороны, плескал на шею, грудь.       — Зачетный попец, — со знанием дела заценил Сатору.       Гето выпрямился, смахнул волосы с глаз, развернулся к нему всем корпусом.       — Так, дружбан… Валим, — скомандовал Сатору в комичном ужасе.       И пальцем не шевельнул, разумеется: руки в карманах толстовки, босая нога согнута, ступней упираясь в колено. Стиль «журавль»: сбей меня с ног, я все равно окажусь быстрее. Опять его придурь, развлечение для додзе, но эти детские игры уже порядком задолбали. Вполне понятная ярость подступила к горлу, мешала дышать.       Он шагнул, сгреб придурка за грудки. Челка все липла к мокрому лицу, Гето раздраженно мотнул головой, не разжимая кулаков.       Сатору зажмурился от капелек воды, хлестнувших его по щеке, пошатнулся, устоял на двух ногах. Как будто Гето дал бы упасть. Только не сейчас, не в этой драке. Но всё, всё сегодня шло наперекосяк, с самого пробуждения... Открыв глаза, Сатору не вырывался: дышал ртом, тоже не успевал переводить дыхание, такое сладкое, словно он держал за щекой мятный леденец, — и ничем не отвечал. Даже рук из карманов не вынул. Безвольный, как если бы лишился всей проклятой энергии разом.       Полы толстовки, выкрученные в кулаках, тихонько потрескивали. Гето не смог бы его отпустить сейчас, даже если б захотел — вытряхнуть из него новую дурь на месте, выбить с первого удара под дых, заставить драться. Их лица были сейчас так близко, что он смог разглядеть в распахнутых незащищенных глазах то, чего увидеть никак не рассчитывал.       Годжо Сатору не боялся никого. Это его все боялись.       Любой здравомыслящий маг — с первой страшной сказки о всевидящем монстре, который еще не появился на свет, но вот-вот появится — и найдет тебя, придет за всеми детьми, кто не слушается родителей.       Каждый, кто хоть раз открывал «Историю магии с древнейших времен и до наших дней».       Кто имел честь повстречаться с «монстром» лично. Удостаивался его внимания. Обмирал под его взглядом, цепенел от ужаса. Признавал себя побежденным — без боя.       Даже Шоко сваливает от греха подальше, когда лучшие за всю историю Токийского колледжа студенты ссорятся.       Никто не видел Годжо Сатору таким, как сейчас.       Гето и сам никогда не видел. И его лучший друг словно не верил своим всевидящим глазам. Смотрел неотрывно, присмиревший. Будто держался взглядом — как за руку… Как ребенок, заблудившийся ночью в заснеженном лесу. И это человек, который умудрился поломать гравитацию.       Тебя все боятся, — соображал Гето, свыкаясь с кощунственной мыслью, — а ты не боишься никого и ничего.       За одним исключением. Одним-единственным.       Потому что лишь я один могу тебя… — думал он лихорадочно, не тратя времени на поиск подходящего глагола, чувствуя с торжеством, как мышцы наливаются силой и пробивается тяжелое возбуждение. Понимал, что его заносит, но ничего не мог поделать: злорадствовал, почти смеялся от осенившей его догадки. От открывшихся пьянящих перспектив захватывало дух и кругом шла голова.       Вседозволенность: как в самом прекрасном сладострастном сне. Реальная возможность проучить этого самодовольного измывателя как следует. Отомстить за все. Делать с ним… да все, все что угодно, ведь о содеянном не придется пожалеть. Вот она, настоящая победа: чистая, без привкуса горечи.       Потому что дружок сам нарывался. Острых ощущений ему захотелось. Пойти на осознанный риск, балансировать на самом краю, заполучить личную порцию эндорфина без драки — «как нефиг делать».       Сам нарывался, сам и виноват в том, что сейчас произойдет.       Стресса тебе не хватает, значит... Получишь свою дозу сполна, будь покоен, мысленно пообещал ему Гето. Ты ведь мечтал распробовать, каков на вкус честный проигрыш в реальном бою с равным тебе противником. Побывать в тонкой шкуре простого смертного. Все твои мечты сбудутся здесь и сейчас. Ты окажешься не просто униженным своим проигрышем; опущенным — реальнее некуда. Ты будешь растоптан, обесчещен, уничтожен полностью. Как побежденный враг на взаправдашней войне.       Он не был уверен, что на волне пафоса в предвкушении победы не заговорил вслух… А впрочем, плевать. Гето даже не старался спрятать хищную ухмылку.       Дружок, затравленно не сводивший с него глаз, понемногу осознавал, что зарвался и попал всерьез. Такое румяное и веселое всего минуту назад, его лицо побледнело. Взгляд, напротив, темнел, зрачки расширились — от страха, желания... Как это монтировалось в его голове, оставалось загадкой.       — Тащишься? — не преминул поинтересоваться Гето.       — Нет, — последовал еле слышный протест.       Врешь, подумал Гето с удовлетворением. От запаха чужой проклятой энергии дышать было нечем, и все вместе говорило яснее слов: нет, это больше не придурь. Не детские игры в «кто кого». И без дурацких драк всем тут понятно, кто. И кого.       — Думаю, с моей стороны будет невежливо не оказать тебе ответную услугу, — заверил Гето, не нуждаясь ни в позволении, ни в просьбе. Он прекрасно успел прочувствовать, что любитель острых ощущений возбужден этой затянувшейся прелюдией — так же сильно, как он сам. Не разжимая кулаков, он уточнил: — Ты же никуда не спешишь?       Стоически выдерживая его взгляд, Сатору снова тихо, так тихо, что Гето едва расслышал в звенящей тишине, ответил:       — Нет.