Плаг

      Разумеется, он проспал. «Закон Мёрфи», как говорила в подобных случаях Шоко.       И ведь сколько себя помнил, всегда был жаворонком, что здорово его выручало — еще с тринадцати лет, с первых неконтролируемых «влажных» снов. С уверенной легкостью он просыпался до сигнала будильника и брал ситуацию в свои руки, решал проблему простым приятным способом. И в колледже действовал с привычной сноровкой: по утрам открывал глаза на рассвете, когда в сумеречной тишине тикают часы, а впереди еще полным-полно времени, целая жизнь. Не спеша перебирал свои жаркие, томительно-постыдные сновидения, немножко фантазировал, нежился под одеялом всласть — и отправлялся умываться налегке, приятно расслабленный удовольствием на весь день.       Должно быть, сбил себе режим за весенние каникулы. Перед началом учебного года колледж традиционно закрывали на ремонт, отдыхать пришлось дома с родителями, а не в Токио — как на каникулах летом и зимой, когда первогодки остаются в колледже на практику и никому особо нет до них дела.       Дома оказалось невыносимо тягостно, ни минуты полюбившейся свободы. Время тащилось, как проклятое. От всепоглощающей родительской любви, нацеленной на единственного сына, негде было укрыться — даже в своей собственной комнате. Две недели кряду он утра до вечера прочесывал знакомые с детства тупики и проулки, методично вычистил от нечисти местное кладбище и свою бывшую школу.       Но изгнать своих внутренних демонов не мог, как ни старался. Вот где было самое настоящее проклятие. Честно уставший к ночи, он выбирал в своей домашней библиотеке книгу поинтереснее, подолгу листал страницы и не понимал смысла прочитанного, прекрасно зная, кто еще не спит в те часы, когда все нормальные люди видят десятый сон. Просыпался затемно, придавленный вчерашней тоской. Мысленно зачеркивал в календаре дни, оставшиеся до отъезда.       Если он и видел сны, то какие-то муторные: дождь за окнами пеленой; темный захламленный коридор, в котором он блуждал бесконечно. Словно застревал в закольцованном барьере, искажающем время и пространство, — из тех замысловатых магических ловушек, что легко разрушить вдвоем, разойдясь с напарником в разные стороны. Он выныривал из кошмара задыхаясь, как жертва клаустрофобии, и никогда не мог вспомнить: сломал он барьер сам — или кто-то помог пробить выход к спасительному свету.       Спасением представлялось возвращение к учебе — и вот, пожалуйста: проспал в тот самый заветный день, обведенный в календаре. Хорош второкурсник. Новую форму он примерил вчера, как только доставили: выглаженная в прачечной белоснежная рубаха, штаны особого кроя, стандартный китель; копия прошлогоднего гакурана, тоже сшитая на заказ — по его актуальным меркам. Сатору обновлял свой немаленький гардероб каждый триместр, потому что тянулся ввысь как бамбук и уже обогнал в росте на два сантиметра, хотя год назад был ниже на восемь с половиной…       Допотопный казенный будильник на тумбочке настырно отщелкивал секунды и показывал уже четыре минуты седьмого. Сбросив, наконец, сонную одурь вместе с одеялом, Гето натянул тренировочные штаны и первую попавшуюся футболку, обулся в резиновые шлепанцы, сунул в задний карман телефон. Подхватил уложенную с вечера банную сумку и открыл дверь — плавно, чтобы не скрипнула.       В солнечном пустом коридоре его обычно встречало вкрадчивое эхо, вынуждало смягчать шаг — и следовало за ним по пятам повсюду: от туалета, душевой и умывальной комнат — до открытой веранды столовой, где истаивало с наступлением дня. И сейчас, когда за окнами все по-апрельски душисто цвело и шумело, в каждой храмовой постройке колледжа царила тишина, как в покойницкой. Кроме отзвука собственных шагов не слышно ни «служителей», трудившихся спозаранку на кухне и в саду, ни голосов других ранних пташек. Сатору продрыхнет до самого завтрака; скорее всего, и новички, заселившиеся в общагу накануне вечером, проспят до традиционной побудки в семь ноль-ноль.       «Могло быть и хуже», — благосклонно одобрила Шоко пополнение: не в меру жизнерадостный Хайбара — и Нанами, с виду полная ему противоположность. Благодаря главному семпаю на вчерашней торжественной встрече оба выглядели одинаково глупо — в нахлобученных щедрой рукой бумажных колпаках. Заодно Сатору разрисовал приветствиями классную доску, чтобы сфотографироваться в обнимку с оглушенными приемом первогодками на фоне размашистых загогулин, которые назвал шедевром каллиграфии.       — Да обычные глазки, два как у всех, — благодушно скромничал семпай, сам назначивший себя главным, словоохотливый и радушный, как гостеприимный хозяин. Без просьбы задрал очки на лоб — «считаем вместе!» — и Хайбара следил за пальцем туда-сюда — «раз-два, раз-два» — будто впрямь пересчитывал.       Нанами выглядел мрачнее Яги-сенсея, словно уже догадывался, что ничего хорошего с этим семпаем их не ждет. Как и Гето, он был единственным магом в семье, а в теории магии оказался подкован на удивление неплохо.       — Шестые, — вмешался он, бросив взгляд на свои наручные часы. — Согласно устоям буддизма, у каждого человека есть пять типов глаз. Первые — человеческие. Вторые — божественные. Третьи — глаза мудрости. Четвертые — глаза дхармы. Пятые — глаза Будды. Шестые глаза дарованы Небесами великому клану Годжо.       Говорил он ровно, внятно и рубил фразы, как тесаком. Хайбара поежился.       — Будешь моим любимцем, Нанамин, — подмигнул семпай, красуясь с очками на лбу. В голубых, как апрельское небо, глазах плясали черти. — Еще чего скажешь?       — Нанами. Кенто. Если позволите… Шестые глаза способны видеть проклятую энергию в мельчайших подробностях. Те объекты, в которых проклятой энергии нет, различают по ее остаткам. Полагаю, это несколько утомляет. Глаза боевого мага нуждаются в защите. Особенно ваши, Годжо-семпай. Я говорю об очках.       — Сообразительный малый, — одобрил Гето вполголоса.       — Если наденете их, ребятки, — замахав руками, зловеще взвыл Сатору, — не увидите ничего, кроме кромешной тьмы! — и кивком сбросил очки на нос.       Хайбара выпросил очки примерить, конечно, — все просили; глазел на старших восторженно — «вы тоже крутой, вы прям настоящий якудза, Гето-сан!» Заложив руки в карманы, Гето улыбался из вежливости. Насколько он знал, новое развлечение наскучит Сатору раньше, чем первогодки освоятся и покажут, на что способны. Даже если проявят себя с лучшей стороны, ничем они поразить «главного семпая» не смогут. Хорошо если тот хотя бы потрудится запомнить и не путать их имена.

***

      Принимать душ пришлось по-спартански споро; Гето аккуратно извлек «улитки» и тщательно промыл тоннели, наскоро просушил волосы и обернул полотенцем бедра, рассчитывая завершить утренний ритуал в одиночестве, как приучился с первых дней. Надеть чистое белье, почистить зубы перед завтраком, побриться, привести волосы в порядок…       И напоследок — самое главное: ждавшие своего часа новенькие плаги, два месяца назад подаренные самому себе на день рождения. Двенадцати миллиметров, двубортные без резьбы, красивого темно-фиолетового цвета; едва ли на примерку теперь останется время, но щегольнуть обновкой хотелось уже сегодня. Очень уж занятно восторгался «крутым пирсингом» жизнерадостный первогодка — на глазах у главного семпая, вмиг растерявшего свое благодушие. За ужином они даже не поговорили толком, а потом Гето вернулся в свою комнату — разбирать чемодан, укладывать сумку на завтра.       Умываться он привык в одной из традиционных проходных комнат: перед окном в тесной нише с двумя раковинами, встроенными в узкую полку, пустую — не считая бутылки казенного мыла и одинокого стакана с зубной щеткой Сатору. Пара всегда свежих полотенец для рук, два зеркала размером с книжку заботливо прислонены к подоконнику. Безыскусно, зато чисто как в аптеке.       И света из окна предостаточно.       Забрав волосы махровой повязкой, Гето чистил зубы и разглядывал открытое лицо с холодным пристрастием. От бессонницы под глазами залегли тени, кожа побледнела; в остальном — не так плохо, но пройтись салициловым лосьоном не помешает… Он сплюнул пасту, тщательно сполоснул щетку.       Достал из банной сумки набор для бритья.       Ссутулившись над неудобным зеркалом, хмуро размазывал пену по щетинкам на подбородке, над верхней губой. Может, его друг и сорвал джекпот в генетической лотерее, до такого солидного мужского занятия пока не дорос.       К тому же этот неженка со своей идеально чистой кожей обгорал на солнце мгновенно. Следы от ударов не сходили с него неделями; правда, разукрасить Сатору в спарринге не так-то просто, тем более — достать своей проклятой силой. А получить хоть царапинку на задании он не мог в принципе. Шоко понапрасну мечтала обкатать на нем Обратную технику. Цинично рассчитывала на «удачное стечение обстоятельств». Сами по себе «дурацкие фокусы Годжо» ее не занимали, а возню с обычными кровоподтеками и ссадинами она считала ниже своего достоинства. Строила из себя профи. Со всеми равнодушно-приветливая, с неизменной сигаретой в углу рта, в Токийском магическом колледже Шоко занималась исключительно тем, что было интересно ей самой, и не старалась с кем-то подружиться или кому-то понравиться. Но нравилась всем — и преподавателям, и студентам из колледжа в Киото, и даже Сатору по-своему ее уважал за крутой навык целителя.       Освежаясь после бритья одеколоном, Гето с тайным замиранием вдыхал его деликатный, ненавязчивый запах: чувственно-нежный, неуловимо тревожный. Подарок от Шоко на день рождения. В тот памятный февральский день первогодки сдавали экзамен по рукопашному бою, и Гето получил высший балл, одолев партнера в спарринге: с азартной легкостью подмял Сатору под себя, заблокировал ему руки и свободно бил по лицу, а «добивал» удушающим.       Впору заподозрить, что бой был слит, чтобы подарить эту победу. Но все было честно: Сатору, как всегда, атаковал первым, лишил его дыхания и едва не свалил с ног коронной «двоечкой»; а когда был сам уложен на лопатки, не тянул время в пассивной борьбе и не сдавался до последнего: бился под ним и выкручивался из захвата, верткий как угорь, пока не потерял сознание, заставив экзаменатора удовлетворенно хмыкнуть.       «Ближний бой — всегда убийство, — без лишних сантиментов наставлял Яга-сенсей на вводном занятии, свирепый и неумолимый, как Проклятый труп. — Либо вы, либо вас. Посему правило одно: бить на поражение. Доступно излагаю?» Доступнее некуда. Цель — проклинатели, которые не станут с ними церемониться — и не ожидают ответки от «детишек» в ученической форме, белоручек, привыкших трусливо прятаться за своей врожденной техникой. Рукопашка — не для слабаков.       Гето, поднаторевшего в драках еще в средней школе, когда ставкой была не жизнь, но собственная честь, суровый инструктаж не впечатлил. И разрешение на любые «грязные» приемы — от болевых до удушающих — не раззадорило. Убийство голыми руками — удел костоломов вроде Яги Масамичи, у него-то мускулы вместо мозгов. Другое дело — Проклятия Особого уровня, вот эта задачка пришлась бы Гето по вкусу.       А его гениальный сокурсник, взращенный именитым кланом словно орхидея в теплице, ринулся постигать премудрости боев без правил с воодушевлением неофита. Гето из жалости придерживал издевательские комментарии — и великодушничал напрасно: поначалу Сатору проигрывал, но с первых тренировок показывал неплохой уровень. И раз от разу улучшал его — как в любом деле, которым увлекался всерьез.       Непонятно, как ему это удавалось.

***

      Заканчивал умывание Гето, как обычно, обработкой тоннелей физраствором. Стащил повязку с волос, высвобождая тяжелые спутанные пряди, еще не просохшие как следует. Нетерпеливо вздохнул, бегло проверил ногти: маникюром можно было пренебречь до вечера.       Он задержал на свету ладонь, раздвинул пальцы: длинные, холеные; изящные даже чересчур, пожалуй, — для боевого мага Особого уровня. За две недели ссадины успели сойти, но это ненадолго. Пальцы не дрожали, хотя его энергия вибрировала в самых кончиках — от знакомого мандража в предчувствии неизбежной встречи один на один. На стадионе и в спортзале лучший друг по-прежнему валял дурака, от тренировок в качалке отлынивал, а в додзе всегда бился на равных. Не давал повода поступиться собственными принципами — или заподозрить его в игре в поддавки. Никаких игр, никаких правил: бой не на жизнь, а на смерть, когда важнее победы нет ничего. До последнего вздоха — в переносном смысле, пока организм, изнуренный стрессом и болью, не отключит сознание, как сработавший предохранитель.       Как на том злосчастном экзамене по рукопашке, когда наблюдательница Шоко вынесла приговор — «низкий болевой порог» — распростертому на татами пациенту.       Подопытному, если уж на то пошло.       — С хера ли, — хрипел строптивый подопытный, прочихавшись от нашатыря. Отпихивал ее руку с ваткой, все еще взмыленный, с налитым кровью лицом. Выставил мизинец: — На, отрежь скальпелем, я не пикну. Да хоть всю руку целиком отпиливай! Спорим? — он сцепил палец с мизинцем Шоко словно детсадовец, собравшийся дать клятву: — Только чур, сразу приделать обратно. Или тебе слабо?       Шоко улыбнулась, Сатору оживился, пытаясь поднять себя на ноги. Гето не стал дожидаться, чем закончится очередная сумасбродная затея, ушел мыться, прихватив кстати подаренный одеколон: до сдачи зачета по «Магическому кодексу» оставался час.       Было бы из-за чего загоняться, — размышлял он с превосходством победителя, остывая под контрастным душем. Низкий болевой порог — не приговор, уровень всегда можно повысить, если задаться такой целью. Не жалеть себя на индивидуальных тренировках, без спешки приноравливаться к боли — день за днем. Приручать ее, как приучают организм вырабатывать иммунитет, вводя змеиный яд в вену микродозами.       Тем более что смертельные поединки с сильнейшими врагами, ради которых Сатору так рьяно прокачивает навыки в рукопашке, для него же самого не представляют ни реальной угрозы, ни ценности. Он стал непобедимым, просто появившись на свет. Пробить Бесконечность невозможно, как и отключить технику против воли владельца — или застать обладателя Шестых глаз врасплох. Никто, кроме Яги Масамичи, его стараний не оценит. Все равно что перелетной птице учиться ходить. По большому счету, прокачивать стоило бы как раз технику, а не убиваться в додзе. «Дурью маяться», как говорит Шоко.       Однажды она озарилась идеей, что убить сильнейшего из ныне живущих магов можно обыкновенной крысиной отравой. И неплохо бы это проверить заранее… Сатору избегал ее компании в столовой колледжа и во всех любимых кондитерских, но его выдержки хватило ненадолго. А мог бы догадаться сразу, что Шоко просто-напросто достали его фокусы, и вообще — ей нравится есть в одиночестве.       Ведь каждый маг по сути — одиночка.       Как бы там ни было, но сразить Годжо Сатору в рукопашном бою невозможно.       Разве что возродится Король Проклятий, с которым в свое время не справились сильнейшие маги золотой эпохи Хэйан...       Настроение отчего-то испортилось. Гето постарался расслабиться, врубил воду погорячее, но тут в душевую явился сам побитый сумасброд. Как ни в чем не бывало загорланил любовную песенку, хит айдол-певички с новой заставки на его телефоне, но позорно захлебнулся кашлем и умолк. Покончил с мытьем в два счета, протопал обратно в раздевалку — не в своей обычной расхлябанной манере, а вбивая пятки в пол; «в следующий раз я сам тебя добью, Сугуру!» — просипел он мимоходом запальчиво. Или почудилось за шумом воды. Хлопнула дверь.       Всё-то ему нипочем, — осклабился Гето. Делает что вздумается, ест что попало, разгуливает сам по себе, возвращаясь откуда-то под утро. Трех часов сна ему вполне хватает, чтобы снова с легкостью доставать безостановочно всех вокруг — своей грубостью и хамством, заносчивым характером, наплевательским отношением ко всему на свете. Будто бы его несомненная сила все извиняла.       Как же хотелось его осадить, сбить с него корону, доказать свою правоту. Не уступать ему ни в чем, никогда: с первой встречи, с первого взгляда глаза в глаза, сжавшего сердце. Вести равный счет: поглощенные Проклятия против развеянных; спорить на что угодно, драться по любому поводу.       И хочется день ото дня все сильнее: на тренировках ли, в обычной драке — все равно, лишь бы одолеть его, одержать над ним верх. Бить без правил — на поражение, без оглядки, наотмашь…       Чтобы ощутить его непреодолимое желание ударить в ответ. Прочувствовать его всем нутром.       Гето увяз в собственных мыслях, каменея под обжигающе горячими струями. Ловил воду ртом, сплевывал под ноги, все равно ощущая горечь, будто не победил сегодня, а проиграл. Кулаки сжимались против воли, стоило вспомнить теплое тело, слабеющее в его руках. Было в этом что-то неправильное. Ранившее его самого, как отдачей после неудачного выстрела.       Он нагнул под водой тяжелую голову, навалился на стенку предплечьем, ткнулся в запястье лбом, пряча лицо, горячее, мокрое. Беспомощно выдохнул, скрученный тугим, сладко-болезненным спазмом. Сдался, когда стало совсем невмоготу.       Жмурил глаза до жгучих слез и дышал жадно и загнанно, с силой втискивался в опущенный неподвижный кулак, бесстыдно, безудержно. Крепко сжал зубы, чтобы не застонать.       Дрожащий от облегчения, он ударился о стенку плечом, съехал на пол. И корчился там под льющейся водой, полностью опустошенный, еще несколько унизительных долгих минут. Пытался отдышаться, разлепить горящие веки.       — У тебя-то что с лицом, победитель, — заметила Шоко, не отвлекаясь от телефона. — Будет «окно» на замену. Яга уехал, сказал — вернется, проверит… Не из-за вас, не парься, Годжо я подлатала нормально. Понятия не имею, где его носит, не спрашивай…       Гето ответил, что он в порядке. И не парится. Сел за парту, повесил сумку на крюк.       Вряд ли Сатору где-нибудь прячется, пристыженно зализывает раны, которые так просто не подлатать, но от гаденькой этой мыслишки Гето вконец себе опротивел.       Шоко зачем-то решила делиться с ним новостями: Утахиме написала ей по секрету, что говорила с Мей-сан, а той некто проверенный слил, кого именно этой весной назначат директором Токийского колледжа. Идет Тайное обсуждение на Совете. Какая, блин, интрига. Кто бы это мог быть.       Гето смотрел мимо ее лица в окно. Февральское небо нависло над колледжем под стать настроению: низкое, глухое. Того и гляди, разродится снегом, которого этой зимой еще ни разу не было. «И не будет», — заверяли его друзья, привычные к столичному бесснежью.       Руки на парте тяжелели от давящей пустоты. Гето опустил голову и разглядывал свои ладони с напряженным вниманием.       Мрачно задался вопросом: а друзья ли они вообще? Или просто вынуждены общаться втроем, собранные — не судьбой, волей случая — в одно время в одном и том же месте. Как пауки в банке.       Шоко захлопнула крышку телефона и достала сигареты. Защелкала, чертыхаясь, зажигалкой, которые у нее вечно то ломались, то заканчивались не вовремя. Пришлось встать и предложить свою «дежурную», которую Гето держал при себе как раз на такой случай. Ту, что он подарил на день рождения, Шоко успела где-то посеять.       — Неслабо ты его придушил, — прикуривая, перешла она к делу. — Следы — как в учебнике. Надо же было уродиться настолько… тонкошкурым. Я всю пленку истратила, потом покажу.       Гето присел боком на край ее парты — поближе к окну, заложил ногу на ногу.       — Я бы сказал, чересчур толстокожим.       Шоко улыбалась снизу вверх с сигаретой на отлете.       — Годжо — тот еще засранец. Но я не об этом. Он гиперчувствительный. Особенность нервной системы. Я бы сказала — аномалия. Если с детства постоянно таскаться в Бесконечности…       Гето ухмыльнулся:       — Не повезло.       — Как знать, — парировала Шоко невозмутимо. Затянулась, картинно выдохнула длинную струйку дыма. — Ты в курсе, что боль может доставлять человеку удовольствие?.. Говоря грубо, нервная система ее блокирует, вырабатывая эндорфины. Эндорфин — один из четырех гормонов счастья. Напрямую связан с механизмом вознаграждения в мозге. Выделяется после физической нагрузки. Испытанной боли, пережитого страха. Наступает эйфория. Сильнее стресс — кайфа больше. Причем в разы. Некоторые подсаживаются. Спортсмены, например. Экстремалы. Игроманы. Короче, адреналинщики. Маги — само собой. И всякие там… извращенцы, — она сделала последнюю затяжку и вручила окурок Гето. — Любители острых ощущений. Типа нашего…       — Чушь. — Гето растер окурок о подошву джикатаби, метнул за плечо в мусорную корзину возле доски. — Сатору любит побеждать.       — Особенно тебя, — согласилась Шоко, подперла щеку ладонью. — Он слишком гордый засранец. Не сдается до последнего. Терпеть-то он может бесконечно. Феноменальная переносимость.       — Ты сказала, что порог низкий, — напомнил Гето.       — Вы вообще учебники не открываете?.. Порог боли у него низкий. А порог ее переносимости — выше некуда. Еще и улыбается, как психованный, — произнесла Шоко с нежностью — тем тоном, которым обращалась исключительно к своим лабораторным крысам.       Но характеристика верная. В спарринге Сатору менялся до неузнаваемости. Назвать «улыбкой» его сумасшедший зверский оскал было сложно.       Шоко со скепсисом наблюдала за тем, как он ухмыляется.       — Годжо способен вытерпеть запредельную боль, хотя ощущает ее в разы сильнее, чем ты. И кого он должен за это благодарить?       — Кого? — машинально спросил Гето.       — Тебя, умник. Ну, и спасибо Яге, конечно.       Гето уставился перед собой в окно: глухое белое марево, непроницаемая завеса. Вероятно, к теплу.       Переплел руки на груди, спросил:       — А как обстоят дела у меня?       — Все наоборот. Порог высокий, переносимость низкая. Учти на будущее. Если отсечь тебе руку, реально не пикнешь. В бою сгоряча можешь не сразу почувствовать… А потом станет поздно, когда тебя вырубит от шока.        — Спасибо, — сказал Гето, помолчав. — Учту. Это можно как-то исправить?       — Проклятая энергия — тот же стресс, пусть и подконтрольный. Стенические реакции повышают оба порога до условного максимума. Проще говоря, нет лучшей прокачки, чем реальная угроза. Не в додзе, не на полигоне… Для тебя — один на один с проклинателем. Или изгнание Проклятия Особого уровня…       Гето повернулся к ней, оперся ладонью на парту. Слушал, коротко кивал, вникая.       Обучение стрелковому навыку далось ему легко; непривычно — расточительно бить по Проклятиям на поражение, все равно что пускать в расход ценного пленника. Сатору замечал любую цель в радиусе трех километров, его проклятая энергия не иссякала — в прямом смысле, но получалось у него через раз. Искажая Бесконечность, он оборачивал технику вспять — и палил в «молоко», превращал мешки с песком в пыль, а однажды чуть не подорвал самого себя, разворотив полполигона в Сайтаме. По счастью, «Дуэльная стрельба», которой он немедленно загорелся, начиналась не раньше третьего-четвертого курса. Как и реальные тренировочные бои с профессионалами. Удел первогодок — Проклятые объекты и предметы, Проклятия низших рангов. Самоличная инициатива сенсея, считавшего детьми даже тех студентов, которых рекомендовал сам на одобрение Первого уровня. Даже выпускников.       Мей-Мей как-то впроброс заметила, что Яга Масамичи — единственный, кто способен отстаивать свою точку зрения перед Магическим советом.       Пока Глава Магического совета на основании рекомендации семей Зенин, Годжо и Камо — согласно Магическому кодексу — не назначит его директором Токийского Магического колледжа. Придется подчиняться Главе напрямую и выполнять распоряжения «сраных стариканов», как называл старейшин Сатору… Лучших студентов колледжа все это не касалось, впрочем. «Особый уровень», — раз за разом приводил Яга-сенсей веский довод, оправдывая своих проблемных учеников, — с таким лицом, будто сжевал лимон. Сразу два.       Гето потирал пальцами лоб, пытаясь сосредоточиться. До реальных боев еще плыть и плыть…       — Значит, самому никак?       — А зачем тебе? — спросила Шоко без интереса. — Перестараешься и понизишь болевой порог. Это палка о двух концах. Вдобавок станешь восприимчивым не только к боли, а вообще — к любым раздражителям. Звуки, запахи, свет…       Гето глянул искоса сверху вниз, дернул углом рта в усмешке.       — Знала бы ты, каковы Проклятия на вкус.       Шоко фыркнула.       — И знать не хочу.       — О, что я слышу? И ты еще себя профи считаешь, — не удержался Гето, цепче нацелил взгляд. — Где же ваш исследовательский интерес, уважаемая Иеири Шоко?.. Только представь себе тухлую рыбу, которую кто-то сжирает вместе с чешуей и требухой…       — Невероятно ценная инфа для патанатома.       — А теперь вообрази, что этой тухлятиной кого-то вырвало, и тебе пришлось убирать за ним. Собирать тряпкой омерзительную зловонную жижу всю до капли…       — Фу.       — А я эти тряпки поглощаю, — заключил Гето.       Шоко поулыбалась еще немного и встала, чтобы сдвинуть заедавшую оконную створку вбок — с цепкой девчоночьей силой, в два рывка.       Подтянувшись, уселась перед ним на узкий подоконник.       — Ты привыкнешь, — пообещала она, болтая ногами. — Как привык держать все под контролем. Приучился гасить эмоции. Подавлять неприятные ощущения… Задвигать подальше, оставлять без решения… Не самый легкий груз.       Гето отвел взгляд от ее точеных коленок, открытых форменной юбкой. Одобрил тихо: «Неплохо ты нас изучила». Шоко разглядывала его лицо с равнодушием профессионального диагноста, вытаскивая из пачки следующую сигарету. Дымила она «как крематорий» — по словам Сатору, который чуял любой маломальский запах, как большая белая акула во время охоты, и страдал от никотиновой вони. Гето едва ее замечал.       — Работаю с тем что есть, — сказала Шоко будничным тоном. — Может, весной будет нормальное пополнение…       Гето рассмеялся, щелкнул зажигалкой.       Шоко поблагодарила, выдохнув дым за плечо.       — Не переживай попусту, — посоветовала теплее. — Подрастешь, будешь изгонять, поглощать и не морщиться. Гарантирую. Врожденная техника всегда на стороне владельца.       Гето повторил — «спасибо, учту» — на этот раз искренне. Сама Шоко не владела никакой техникой — кроме бесценного дара лечить других. Во всех смыслах.       Может и правда весной будет пополнение. Сенсей самолично займется перваками. Обучит контролю над Проклятой энергией под надзором его садистских кукол-боксёров. Прокачает подопечных в додзе. А в сентябре они объединенной командой обменяются опытом с командой Киото. «Вечными лузерами» — как говорит Сатору.       Гето мог бы поступить в колледж Киото — его приглашали в оба. Или Сатору мог остаться в родном городе, не сбегать в Токио подальше от резиденции своего именитого клана. И тогда они бы играли за разные команды…       Бывать в Киото Сатору не любил даже проездом, хандрил, брюзжал, будто сам становился «стариканом»-старейшиной, которых так презирал. Но ведь что-то ему нравилось в детстве, когда самые простые вещи остаются в памяти теплым маячком, греют издалека и тянут обратно?.. Гето по родному дому не скучал, лишь иногда без сочувствия вспоминал самого себя — мелкого пацана, на которого свалилась совсем не детская ноша. Тащи как сумеешь.       «Снег, — отвечал Сатору, улыбаясь, и его просветлевшее лицо становилось удивленным и нежным. — В Киото лучшие снегопады, круче чем на Хоккайдо. Деревья, храмы, мостики — все одинаковое. И так тихо… Что слышно, как козявки в носу свистят, — он смеялся, поднимал лицо к небу, и в черных стеклах отражалась синева летнего Токио. — Мелким я любил валяться на снегу. Делать вот этого… — он покачивал руками как крыльями, и Гето осторожно подсказывал: «снежного ангела». — Точняк. Я валялся в саду камелий всем назло, пока не застукают… Небо белое-белое. А снег — темнее неба. И не падает, не летит… А словно ты сам взмываешь навстречу. Падаешь вверх. До головокружения… Я так гравитацию в первый раз поломал». Он оживлялся, объяснял, как это делается: Бесконечность отталкивает тебя от земли как батут, и можно перепрыгивать выше и выше, хоть на вон тот дом, показать?.. И Гето просил показать, конечно. Все просили.       Одна Шоко воротила нос от «дурацких фокусов Годжо». Сатору подлизывался, выведывал секреты ее мастерства, чтобы исцеляться самостоятельно, но объяснять Шоко совершенно не умела. Или, что вероятнее, не хотела. Держала марку. И манипуляции с поглощенными Проклятиями ее не впечатляли. Гето всерьез подозревал, что они оба ее заинтересуют, если только окажутся на прозекторском столе. Шоко благосклонно гарантировала, что кремирует трупы друзей красивыми — «как при жизни». Комплимент сомнительный, но спасибо и на этом.       Струйки дыма размеренно устремлялись за оконный переплет, исчезали в сыром тумане. Из коридора сквозило в спину, но двигаться было лень. Гето поглаживал плаг большим пальцем, размышляя, что у Шоко стоило бы поучиться — уверенности в себе, в собственных убеждениях. В деле всей жизни. И не то чтобы у них был выбор… Но решать свои проблемы каждый должен сам.       — Учти еще вот что… Боль, страх, сильный стресс, — Шоко отрицательно помотала окурком, бестрепетно щелчком отправила за окно, — ничего подобного Годжо в жизни не испытывал. Никому его и пальцем тронуть было нельзя. Или хоть как-то, о ужас, травмировать. Да это и невозможно... А тебе можно запросто. Ты вообще единственный из всех здесь ему ровня. Вдобавок ведешься, как маленький. Хотя тот еще провокатор. Вы оба друг друга стоите, если начистоту. Оба дурью маетесь. И я сейчас не про ваш Особый уровень… Ты же реально его убивал сегодня, Гето. Видел бы ты свое лицо… А этот болван и рад.       — Что ты несешь, — изменившимся голосом произнес Гето.       — Он не включил технику, — спокойнее сказала Шоко.       — Тренировочный рукопашный бой не допускает любое использование техник. Сегодня был экзамен, если ты забыла.       — Как думаешь, Годжо успеет активировать Бесконечность, если ты его на перемене придушишь? Я бы подстраховала.       Гето молчал.       — Он тебе доверяет. Безгранично. В буквальном смысле этого слова. Это нормально, здорово даже, вам еще работать в паре. Но не настолько же, блин. Где его чертовы рефлексы?       Негодующая Шоко была сама на себя не похожа. Надо же, — мрачно усмехнулся Гето. И тебя допекли. Не сенсей, так мы.       Вспомнилось: «Истинная сущность человека проявляется перед лицом смерти». Сенсей умел вбивать свои наставления — с первого раза и навсегда. Любопытно, как проявит себя Шоко в опасной для нее ситуации. Останется спокойной, скорее всего. По крайней мере внешне. Не потеряет лицо, как сейчас.       Гето механически высек огонек, когда Шоко опять вытряхнула из пачки сигарету; чертыхнулась — «последняя».       — С него защита слетает, как мокрые трусы с фанатки, стоит тебе его похвалить, — добила она сквозь зубы, прикуривая. — Каждый раз. Видеть противно… Да просто стоит тебе оказаться рядом!.. Что ты молчишь? Скажешь, не замечал? Ладно здесь, за Барьером колледжа, здесь никто никому не враг. Но это хреновая привычка, Гето. Может подвести его в самый неподходящий момент. Ладно… Всё. Ты не виноват, в конце-то концов…       Гето сжимал в кулаке зажигалку, слишком сбитый с толку, чтобы сказать хоть что-нибудь.       Не рассказывать же, как в первое утро после заселения в общагу его личное пространство было нарушено самым наглым образом. Его сосед подкрался незаметно — в душевой, проорал сквозь шумный плеск весело: «Показать фокус, Сугуру?» — вынудив Гето разъяренно оглянуться за плечо. Задрал очки к макушке и беспечно шагнул к нему под льющуюся воду — прямо в обуви, в гакуране первогодки, сшитом на заказ.       Гето отступил вбок, отер с лица тяжелую мокрую прядь — и застыл вполоборота, опешив от невиданного зрелища. Вот это номер, подумал ошалело.       Черные стекла очков на белобрысой голове успел застлать пар, но и только. Молотившая с силой вода — горячая, как Гето любил — билась о невидимую преграду. Объяла всю горделивую фигуру владельца техники Безграничности сплошным текучим покровом. Расплывалась вокруг сухих ботинок словно диковинный фонтан.       «Ну как тебе?» — пробил воду ликующий возглас. «Круто», — честно признал Гето.       Впечатляюще, бесспорно. Но проучить зарвавшегося наглеца следовало немедля… Цепко сузив глаза в ожидании финала «номера», Гето плавно развернулся в боевую атакующую стойку, выводя левую руку вперед, — и выдохнул впустую.       Сатору ахнул, по-детски зажмурился, но остался на месте. От шока, должно быть, от сильнейшего потрясения. Явно не ожидал от самого себя такой подставы. Так и стоял столбом, опустив руки, а вода все лупила по его несчастному, быстро краснеющему лицу, по неподвижным плечам и новеньким ботинкам, пока Гето не соизволил закрыть кран. Фыркающий тихий смешок прозвучал издевательски громко.       Промокший до нитки фокусник дернулся, как от удара в лицо. Вытер запястьем глаза — ярко-голубые, огромные от изумления, от чего-то еще… И вдруг прыснул, закатился смехом во весь голос — так заразительно, что вся злость испарилась будто ее и не было.       — Вспомнишь солнце — вот и лучик, — провозгласила Шоко, заталкивая в пачку окурок. Спрыгнула с подоконника.       — Фу блин, накурила-то, — сипло возмутился Сатору. Гето не шелохнулся, позволил ему рассесться рядом, дернуть за челку. — Слышь, Сугуру… Я про твой день рождения не знал. Или знал, но забыл. Не помню. Короче, подарка у меня нет. Но я купил торт! Сгонял в самую крутую кофейню. Можем вечером сожрать у тебя. Или у меня, если грязи не боишься.       Заржав, будто выдал что-то смешное, он зашелся кашлем — и захрипел в приступе удушья, схватился за горло, вывалил язык.       — В медпункт сгоняй, клоун, — сказала Шоко из-за парты, листая «Кодекс». — Пусть гортань проверят.       — На, — Сатору запрокинул голову, распахнул рот, провыл: — Проэряй!       — Больно надо.       — Во злыдня, — пожаловался он Гето и навалился на плечо, на этот раз изображая спящего. Уперся подошвами ботинок в подоконник, широко раскинул колени, устраиваясь удобнее. — Не давай ей моего торта, Сугуру, не заслужила… Не дашь?       Он тепло дышал в шею. Гето слабо качнул челкой — то ли дам, то ли нет. Шоко молчком шелестела страницами, но в ее сторону он старался не смотреть.       Клочья тумана за окном разметал налетевший ветер, небо стремительно темнело. Облачный заслон сдвинулся плотнее, тяжело набухший влагой. Еще секунда, две — и прорвется, брызнет в стекло первыми каплями.       — Сугуру, блин… чем от тебя так несет, — Сатору повозил носом, задевая взмокшую шею дужкой очков, щекотно фыркнул, — мамочкиными духами?       — Балда, — заметила Шоко беззлобно.       На собственное шестнадцатилетие Сатору получил от нее точно такой же одеколон, но вряд ли вообще помнил, куда забросил подарок. Вместе с ежедневником, подаренным ему Гето.       И пахло от него всегда одинаково: его проклятой силой, от которой заходилось сердце.

***

      Гето отложил гребень, забрал отросшую челку в кулак, перехватил повыше резинкой в небрежный пучок. Тряхнул распущенной копной волос: иссиня-черные гладкие пряди свободно легли на плечи, матово заиграли на солнце. Этот вариант прически был не так практичен, но шел ему куда больше. Сатору, впрочем, высмеивал любые варианты. Гето как-то попробовал дать ему дружеский совет: причесываться хоть изредка, а лучше — сходить в приличный салон и как-то облагородить внешний вид: например, сделать подрез… Все закончилось дракой, из которой Гето вышел победителем, но таким же лохматым, как его друг, не желавший «шляться по салонам как благородные педики».       Торт в нарядной круглой коробке, перевязанной розовой лентой, который он приволок в комнату Гето, оказался двухъярусным, в сахарных стрекозах, марципановых бабочках, с увенчанной карамельными лилиями сливочно-белой верхушкой. «Свадебный», — опознала Шоко, и Гето почувствовал, как беспричинно, жарко к скулам прихлынула кровь. К счастью, он никогда не краснел, как Сатору — заливаясь ровным темно-розовым румянцем от белых вихров надо лбом до самого ворота футболки. Но высмеивать щедрого дарителя, такого гордого собой и довольного, расхотелось. Тем более что Сатору на комментарии Шоко всегда было наплевать.       Избегая смотреть в его исцеленное лицо, Гето покорно задул все шестнадцать свечек и съел большущий кусок приторной гадости, после которой немедленно захотелось почистить зубы. Сладкое он разлюбил еще в детстве, когда налегал на мамины паровые пирожки с пастой из адзуки, пытаясь заесть вкус первых проглоченных Проклятий.       Желание он тоже загадал.       Загадал, чтобы этот день поскорее закончился. Лечь спать, мысленно перечеркнуть крест-накрест дату в календаре, задвинуть подальше, навсегда.       Шоко забыла зарядить новую пленку в фотоаппарат, но в телефоне осталось на память несколько смазанных кадров, похожих один на другой, сделанных Сатору: сам — в праздничном колпаке корчит рожи, Шоко с сигаретой в углу рта. И Гето — смеется до слез в уголках глаз.       Челка выскользнула упругой прядью, упала вдоль лица; опустив голову, Гето рассеянно наводил в сумке порядок, перебирал и укладывал все ненужное по местам. Долго и тщательно, досуха протирал зеркало и опустевшую полку умывальника.       Забыть не получалось. Если вопросы психанувшей Шоко застали его врасплох, то поиски ответа загнали в тупик. Волей-неволей с того дня он подмечал все. И не имел понятия, что со всем этим делать. Как решать проблему. Искать выход, которого нет. Или набраться смелости — и, возможно, найти выход вдвоем…       Драться они не переставали, потому что продолжали ссориться. Гето получал все, что мог. И не собирался от этого отказываться.       Проще оставить все как есть. Наступить себе на горло. Пусть это считается чем угодно: дружбой, соперничеством, враждой...       Лишь бы никогда не заканчивалось.