Кэмги

— Пахнет весной, — Намджун, запрокинув лицо ласковому яркому солнцу, облизнул шелушащиеся губы. — Убогой пыльной весной без наших богатых ароматов цветения. Как же хочется домой! В констатации факта чувствовался слабый упрек, шедший не от подданного, а от друга. Чонгук с силой вдохнул свежий воздух, полный запахов талой прелой земли, готовой пустить ростки, конских яблок и да, равнинной пыли. И выдохнул чуждый запах, не содержащий жасминовой нотки, с мукой. Луна совершила полтора оборота за то время, что они безуспешно искали Тэхёна. Малое государство оказалось не таким уж малым, если огромной неповоротливой армией подниматься на скалистые горы, начиненные ущельями, пещерами и тайными ходами, спускаться в равнины и проходиться частым гребнем в поисках одного человека. Встречающиеся им пастухи со стадами яков смотрели угрюмо, отдавали часть голов без ропота, однако никак не помогали — не выдавали местонахождения императора с остатками войска. Императора здесь чтили похлеще, чем в Поднебесной — хуанди или в Чосоне — короля, потому что для местного дикого люда он был по-настоящему избранником богов, тем, кого в молитвах увидели священнослужители, тем, в кого вселилась душа почившего правителя. В голове не укладывалось, что для аборигенов нынешний молоденький глава государства олицетворял душу вечного главы, правящего Тибетом тысячелетиями, умудренного многократными перерождениями. Да уж, это тебе не двухсотлетнее правление клана Чонов или трехсотлетнее правление Цинов — за этого правителя каждый пастух был готов умереть с радостью. — Ненавижу этот край, — мрачно ответил Чонгук, оглядывая унылую коричнево-бурую равнину с жалкими остовами сухих кустарников. — Я тоже, — согласился Намджун, пялясь на горизонт, где блеклое желтое солнце, не сравнимое с ярким рыжим диском в родных местах, опускалось ко сну. — Искать кого-то здесь сродни поискам призраков. Вот в чем заключался план тибетского главы, Чонгук — измотать нашу армию голодом и непрерывным движением, а потом уже напасть. Насчет голода Намджун был прав: несмотря на периодические пополнения яковым мясом и ячменем, армия уже пол-луны затянула пояса потуже. Привыкшие питаться разнообразно воины на скудном пайке из горсти зерен и чуточки мяса недужили животами, худели, ссыхались. От таких не будет особого толка еще через месяц, когда тибетцы, нисколько не страдающие от привычной пищи, ударят по ним со всей бодрой мощью. Фураж и провизия подходили к концу, им нужно было доехать до Поднебесной, чтобы пополнить запасы и приготовиться к долгому выхаживанию беглеца из норы, в которую он забился, и последнему бою с тибетским императором, который не жаждал этого боя, по ощущениям. И ладно бы дергала лишь тревога за армию! Тревога одолевала днями и ночами за Тэхёна, бесследно пропавшего со своими тупыми ретивыми охотниками. Кто знает, может, они уже гниют на дне каменистой пропасти или их останки разнесла очередная ледяная в любой сезон горная река. Чонгук поворотил коня, безразлично уставившись на быстро разбиваемый лагерь. Костров было мало — на чужбине было сложно добыть древесину, приходилось собирать яковые кизяки. На них водружались огромные котлы, вокруг них собирались озябшие солдаты и старшины. Росли оазисами в пустыне шатры и палатки. Взгляд зацепился за Сокджина, вместе с еще одним денщиком бережно снимающим с коряво сбитого паланкина Минхека. Сокджин, почуяв его взгляд, остро стрельнул недружелюбными глазищами, поджал губы — еще один укор, безмолвный. Пожалуй, милосерднее было бы дать Минхеку отойти в мир иной, чем упрямо возвращать его к жизни. Мало что напоминало прежнего полного энергии, таящего улыбку на красивых губах хитроглазого хенху Ли: ссохшаяся тень бывшего красавца с тупым равнодушным выражением уже не могла ни блистать при дворе, ни добывать для родного клана почести и блага, ни завоевывать сердца. Хотя одно сердце он прочно завоевал и приковал к себе — Сокджиново. Тот заботился о любовнике так, словно Минхек все еще был полноценным человеком, а не болезненным полудурком, умеющим только есть, спать и справлять нужду. Умелые лекари, оставшиеся в Чосоне, окажись они вовремя здесь, смогли бы, наверное, вернуть в его голову хотя бы часть разума. Однако в войну были взяты только те, кто умел быстро выхаживать после боевых ранений, а не подолгу выпаивать травяными настоями и восстанавливать массажами. Чонгук знал, что Сокджин отчаянно жаждал прибыть в Чосон и перепоручить заботу о Минхеке лучшим лекарям Хансона. И каждый миновавший день простоя провожал с яростью. — Минхека уже не оживить, — словно читая его мысли, тихо сказал Намджун. — Каплю бы яда, чтобы остановить его и Сокджиновы страдания… — Ты дашь? — сухо спросил Чонгук, зная, что тот не осмелится влезть между другом и его любовью. На миг подумал, что он никогда бы не капнул ядом в безвольный рот Тэхёна, будь тот на месте Минхека — надеялся бы до последнего, что тот оживет. — Нет, конечно. Сокджин сам должен созреть. Минхек все равно не переживет обратного пути, — Намджун нерешительно затеребил поводья, намекая, что пора бы подъехать к лагерю, и Чонгук неохотно подпнул коня. За ужином, с отвращением жуя хрустящий на зубах ячмень и волокнистое мясо яка, Чонгук взвешивал дальнейшие шаги. Советники и военачальники высказали свое общее мнение, но решение оставалось за ним. Нет смысла тягать туда-сюда всю армию, истощая ее. Рациональнее было бы разбить стойбище у границы, отправить часть за фуражом и провизией в Поднебесную, а мелкие отряды — на поиски младшего короля и тибетского правителя. Надежда, что он в дороге найдет и мужа, и ускользающего проклятого тибетца, сегодня растаяла окончательно. Оба не хотели находиться. Первый, быть может, уже стал альфой и подался в Страну Восходящего солнца. Второй изматывал силы противника, чтобы одержать победу. А Чонгук, обуреваемый тоской и страхом, гнался за призраками. Что ж, разум должен верховенствовать над сердцем… И с последней ложкой Чонгук определился. Рухнул на постылое ложе, из одеял которого выветрился жасминовый аромат, и зажмурился. Очень хотелось увидеть Тэхёна хотя бы во сне и возрадоваться счастливым воспоминаниям: чтобы невозбранно обнимать его и целовать его яркий рот, наваливаться на него в страстной жажде, шептаться после любви, воркуя голубками. Однако упрямец не навещал и в ночном покое — отринул его и телом, и духом, оставил жить с раненой душой. Быть может, навсегда. Чонгук застонал, прикусил кулак, чтобы не закричать в неизбывной боли. И, жмурясь, почувствовал, как по обветренной щеке скользнула горячая слеза. — Чонгук, ты же это несерьезно, да? — Намджун в испуганном изумлении всматривался в него, ища подтверждение невеселой шутке. — Ты же король Чосона и не можешь рядовым солдатом рыскать в разведке. — Серьезно, — глухо отрезал Чонгук. — И спрашиваю: пойдете со мной? — Пойду, — мгновенно решившись, грохнул Намджун, припечатав слова еще и хлестким ударом кулака по походному столику. Сокджин, с начала трапезы прожигавший взглядом миску, поднял на него мрачные, полные страдания глаза. В них Чонгук прочел ответ еще до того, как он был озвучен. В больших карих омутах читались противоречивые чувства: желание быть верным долгу и короне и жажда позаботиться о любимом. — Пожалуйста, Чонгук… — Сокджин кашлянул, откладывая палочки. — Минхек без меня совсем захиреет. Он только с моих рук ест, никого другого не признает. Часть его души, теплившейся в нем, осталась в теле только из-за меня. Я — единственное связующее его с миром звено. Чонгук, не знавший об этом обстоятельстве, удивленно застыл с ложкой у рта. Подумал с горечью, что Тэхён в таком бы положении не тянулся бы к нему, предпочел бы с радостью уйти в небытие. Будь он жестким правителем, то напомнил бы Сокджину о долге, пригрозил бы опалой, но он был слабым правителем, как показала история миновавших месяцев, руководствующимся сердцем, а не мозгами. Поэтому негромко сообщил: — Сокджин, остаешься за главного в лагере. Проследи, чтобы купленные в Поднебесной запасы провизии и фуража были равномерно распределены между текущей нуждой и будущей. Рассчитать требуется на еще три месяца похода. — Спасибо, Гук! Огромное тебе спасибо! — Сокджин, воспряв духом, дернулся, снеся со столика чашку. — Я попрошу привезти лекаря из Поднебесной, если ты не против. Оплачу его сам. Говорят, тамошние травники творят чудеса. — Может, они и для меня сотворят чудо, — мрачно буркнул Чонгук, поднимаясь. — Дадут видение, в котором я увижу местонахождение мужа. Дьявол с ним, с тибетцем, я могу завершить свою месть взятием Лхасы, зато в следующий раз поддержу хуанди, когда тот пойдет на этот невзрачный край. — Прости, что говорю прямо, Гук, — Сокджин покусал губу, заметался глазами по шатру. Намджун, пытаясь скрыть свое движение, слегка дал ему локтем в бок, но Сокджин упорно продолжил: — На правах твоего советника и друга я обязан донести общее мнение армии. Практически все считают, что относительно Тэ… младшего короля должен сработать закон, гласящий, что все изменники короны теряют чосонское подданство. Покинуть короля в трудную минуту, ударить изменой исподтишка, сговориться с врагом — он наверняка сговорился за период побега, потому что иначе бы приплелся с позором, оставшись без еды — это все карается смертью. — Ты рехнулся? — прошипел Намджун, пока Чонгук еще содрогался в накатывающей громовыми раскатами ярости, не в силах вымолвить и слово. Ярость надвигалась с бешеной скоростью песчаного смерча и с его же безжалостной мощью. — Не сметь даже предполагать подобное! — проорал Чонгук, подпнув столик так, что тот взлетел в воздух до верхушки шатра. Оба друга спешно сбрызнули в разные стороны, уходя от летящих мисок с едой. — Каждого, кто предлагает казнить моего мужа — казню собственноручно! — Тогда придется казнить всех, Чонгук! — крикнул в запальчивости Сокджин, кривя утомленное привлекательное лицо. — Ты все равно убьешь всех или цингой, или дизентерией, или чумой в этом горном аду! Ты правитель в первую очередь, а во вторую — муж! Клан Чонов клялся оберегать народ, а не травить его бесконечным походом! К тому же… к тому же некого уже искать: Тэхён сам решил свою участь и уже умер где-то в горах. Посмотри правде в лицо, Чонгук… — последнее Сокджин договаривал уже медленно и тихо, побледнев. Намджун, не тратя больше слов, ринулся на него, сгреб в охапку и вместе с ним вынесся вон из шатра. А Чонгук, не успев вспыхнуть сухим ковылем на палящем солнце и закрутиться в витках смерча, осел без сил на кошму. Ужас, захлестнувший его, не знал границ — все вокруг почернело и обуглилось углями. Его худшие опасения, тщательно выгоняемые из сознания, вдруг обрели очертания и форму. Мертвые янтарные глаза бессмысленно смотрели в небо, нос заострился, открытые в предсмертном стоне губы посинели. Сквозь пробитую каменным выступом грудную клетку виднелось остановившееся багровое сердце, перевитое почерневшими артериями. Помотал головой, проклиная видение, и глухо спросил вернувшегося Намджуна: — Все так считают? Говори без утайки. — Чонгук, — Намджун прочистил горло, присев перед ним на корточки, глядя с теплым сочувствием. — Тэхён сбежал полторы луны назад налегке, без провизии, тюков с палаткой и сменной теплой одеждой. Охотники безусловно могут ориентироваться в пространстве похлеще обычных воинов, но… но не в местных горах, а в родных окрестностях. У нас тоже есть горы, но они по сравнению со здешними — жалкие холмики, к тому же там гораздо теплее. Нет снежных гольцов, нет льда и мерзлоты. Тэхён и его дикая свита ушли, не взяв с собой хотя бы одного следопыта из Поднебесной. Это поход в никуда, Чонгук, верный побег к смерти. Сокджин был резок в своем горе, однако он был прав: мы гонимся за призраком. Твой муж, наш друг, умер. Соболезную твоей утрате и тоже скорблю. — Нет, нет, — Чонгук в тоске рванул волосы. — Заткнись, Джун! Он жив, я чувствую! — Он был бы жив, если бы его полонили вражеские войска. Но, Гуки, мы прочесали частым гребнем и Кайлас, и соседние возвышенности, и равнины. Если бы там недавно прошли тибетцы толпой, мы бы заметили. Невозможно скрыть следы большой численности. А пастухи, ты же их видел: эти кроткие создания в плен могут взять только мирных яков. — Он может заболеть и засесть на время болезни в одном из пастуших стойбищ. Мы просто не все обыскали и нашли. Некоторые находятся в совершенно непредвиденных местах, — Чонгук, справляясь со сбитым дыханием и разогнавшимся сердцебиением, вытер холодный пот со лба, приподнялся, оттолкнувшись слабыми руками. — Поэтому у разведки нет особого желания искать, теперь я понял: никто не хочет искать того, кого считает ушедшим в мир предков. Решение выйти самому в разведку было верным, давно надо было так поступить. — Ты король, ты вправе поступать, как хочешь. Подданные пойдут за тобой даже на верную смерть, однако среди них появятся и ропчущие. Одно дело — идти за тобой, чтобы отомстить за твоего отца, другое — рисковать собственными шкурами в поисках изменника короны, — осторожно подбирая слова, сказал Намджун. — Я бы на твоем месте, прости, пожалуйста, за наглость совета, установил конкретный срок и по истечении его приказал возвращаться в Чосон. Тэхён… он ведь изначально не хотел становиться твоим мужем, Чонгук. А в Хансоне сотни красивых прекрасно воспитанных вельмож, жаждущих занять его место. Дай себе время отгоревать, а потом, я уверен, ты можешь стать значительно счастливее, чем когда-либо был бы с Тэхё… Договорить ему Чонгук не дал: резко выкинул кулак вперед, врезав в говорящие губы. Намджун отлетел на пару шагов назад, замкнулся лицом, вытер кровь с разбитого рта, молча поклонился и вышел спиной вперед. Выезжали с последним разведотрядом. Чонгук проследил за тем, чтобы восемь десяток выдвинулись в разные направления, до отбытия жестко проговорив каждой десятке, что младший король жив, и что малейшие сомнения в этом факте будут пресекаться им лично. Намджун держался поодаль, но смотрел спокойно. Он всегда был отходчив и незлобив, в отличие от Сокджина, и явно сопереживал ему больше, когда как Джин ярился из-за Минхека. Поскакали в сторону Лхасы: интуиция шептала, что Тэхён мог спрятаться там в одном из храмов в жажде пройти обряд. И хотя разведка уже побывала несколько раз в покоренной столице Тибета, она скорее всего прошлась по верхам, веруя в то, что он мертв. Никому нельзя доверять в важном — Чонгук убедился в этой истине на своем горьком опыте. Проходи он самостоятельно чесом по стратегическим точкам, Тэхён бы уже был с ним. Столько времени упущено песком сквозь пальцы!.. Угрюмые каменные возвышенности словно дышали: нутром чувствовалось, что они начинены лазутчиками, исподволь наблюдавшими за ними, доносившими трусливому императору о каждом шаге чосонцев, со злорадством подмечавшими ежедневные потери от недоедания и болезней. Пастухи, мирные селяне, сновавшие шустрыми паучками — каждый из них был глазами, ушами врага. И, вполне вероятно, что и мечом — любой воин мог переодеться в многослойные лохмотья, чтобы подобраться в ним поближе. Наверняка его отряд, превышавший другие по количеству голов, насторожил соглядатаев — однако Чонгуку не удалось переспорить советников и военачальников, настоявших окружить его достойной охраной. Даже король должен иногда уступать совету. Недавние снежные бури перешли в ледяные дожди, встретившие их когда-то на вступлении в государство. Тут даже природа помогала скосить захватчиков. Этот край сложно было покорить, и бессилие захлестывало девятым валом. Где же здесь искать Тэ? До столицы добирались два дня и последние часы еле плелись, измотанные усталостью. Однако, преодолев длинную лестницу, Чонгук воспрял духом — затеплилась надежда, что Тэхён отсиживается в одном из подземелий, которые его воинам лень было проверять. И, наскоро перекусив зерновой похлебкой с травами, рванулся проверять каждый храм от просторных деревянных залов до каменных подвалов. Отбрасывал тюки с немудрящей провизией, груды оранжевых тканей, в которые рядились монахи, простукивал стены, ища полые ниши. Закончил к глубокому вечеру и, затосковав, присел прямо на мокрых каменных ступенях под моросящей небесной влагой. Тупо уставился на почтенного согбенного старца с мудрыми, спокойными глазами, которого притащил наемник из Поднебесной — тот за миновавшие недели потерял и зубоскальство, и желание следовать за ним, что очень хорошо ощущалось. Не ровен час, все наемные следопыты рванут в родные земли, плюнув на оплату. — Зачем? — коротко спросил, искренне не понимая, к чему ему монах. — Предсказатель, — так же коротко ответил наемник, не присовокупив вежливого «ваше величество». Подтолкнул к нему монаха, прочирикал что-то на тибетском. Монах начал перебирать четки, закачался из стороны в сторону, глядя на Чонгука в упор. Очередная бессмыслица, равная по значению приходу сюда — Чонгук рвано вздохнул, однако прогонять не стал. — Ну? — уточнил, когда намокший зад основательно подмерз. Пора было перебраться внутрь, где было так же холодно, как и снаружи, но хотя бы сухо. — Говорит, что ваш муж жив и находится на северо-западе около сияния, — отбарабанил наемник. Чонгук слегка оживился, оглянулся на мрачного Намджуна. Тот отвел глаза, нисколько не поверив и не собираясь его поддерживать в надежде. — Сияние? — опять уточнил Чонгук, поднимаясь и взвешивая: стоит ли идти в ночь к лагерю или лучше переночевать, отправить к лагерю пару воинов, а самому пойти на северо-запад. — Его императорское величество, — неохотно пояснил наемник. — Я ж говорил, что они будут ждать вас там. — Значит, монах утверждает, что младший король Чосона предал родину, — страшно улыбнулся Чонгук, поглаживая рукоять меча. — Переметнулся к врагам. Ему жить надоело? — Монахи за жизнь не держатся, — холодно усмехнулся наемник. — Об этом я вам тоже говорил, ваше величество. Понимаю, что веры ему нет, вы выше местных суеверий. Однако есть ли у вас другие зацепки? Чонгук промолчал, гневно раздув ноздри. Отпустил рукоять меча — смысл карать безмозглого монаха, если в душе очень хочется ему поверить и пойти по его предсказанию? По крайней мере, оно гласит, что Тэ жив, этого уже немало. Чуть позже, лежа в противно пахнущем благовониями храме, пялясь с тоской на высокий потолок, подумал, что дошел в своем отчаянии до крайней точки. И что да, если в указанном направлении его будет ждать мощная тибетская рать без Тэхёна, то после решающей битвы нужно будет пойти домой. Или… Чонгук сглотнул, прикрывая уставшие глаза. Отправить армию домой без короля. Пусть Хосок сядет на трон, а он останется в этой стылой могиле вместе с Тэхёном. И, может быть, волшебство местной земли будет к нему благосклонно и соединит их в следующей жизни.

***

— Это самоубийство, Гук, — еле слышно прошелестел Намджун, остервенело почесав затылок под шапкой — они не мылись, точнее, не обтирались влажными полотнами, уже две недели кряду, пока скакали без устали к северо-западной границе, не дожидаясь прибытия основных ресурсов. Чонгук был с ним согласен: идти их двадцатипятиголовым отрядом на две сотни тибетцев, пусть плохо вооруженных и, как показала практика, слабо владеющих ратным делом, было чистой воды самоубийством. Однако, увидев большой стан, полный вражеских солдат, он чуть не сошел с ума от радости и неизбывной надежды, что Тэхён тоже там. Пусть прошедший проклятый обряд и ставший альфой, предавший его и Чосон, но живой. Безумно хотелось нагрянуть в ночи, промчаться, неся смерть, найти любимого и забрать его. Останавливали лишь остатки здравого смысла. — Хорошо, — нехотя процедил сквозь зубы, отползая от каменных валунов, через щель которых они по очереди всматривались в чернеющий в равнине лагерь. — Сидим здесь до прихода армии. И выступаем тотчас же. — Спасибо, Гук. Жить еще все-таки хочется, — Намджун почесал бок. — Щибаль, у меня, наверное, вши. — Вша — не скорпион, не убьет щекоткой, — отрезал Чонгук, на всякий случай отпрянув от него. Не хватало еще принести Тэ чесотку. Повернулся к дозорному и приказал: — Высматривай младшего короля. Он может быть переодетым в местные наряды, обкорнавшим косу до ушей. Гляди в оба. Если заметишь его, мчись ко мне. Дозорной низко поклонился, прошептав, что выполнит приказ. Однако звучал весьма неубедительно и тоскливо — похоже, как и остальные, думал, что король повредился рассудком. Засыпал Чонгук впервые за много дней с улыбкой на губах. Живот, по ощущениям, прилип к хребту — они соскребли сегодня последние крохи еды, разделив ее поровну. Грязная кожа под заскорузлой от соленой корки пота одеждой свербила. Зато душа пела и ликовала. «Что такое счастье, если не ожидание его?» — думал Чонгук, отгоняя пугающую мысль, что Тэхёна в лагере может не оказаться. Не зря же воспевают эти дикие горцы своих монахов, должен предсказатель обладать настоящим даром. С крылом сна пришло умиротворение. А с жестким насильственным пробуждением пришел ужас: показалось во сне, что на него рухнула скала. Вскинулся, чтобы в тщетной попытке скинуть ее тяжесть, и забарахтался попавшей в паутину мухой, ничего не понимая — он был связан по рукам и ногам. Было еще темно, чтобы осознать положение, однако по живой тяжести нескольких тел на нем стало ясно, что его храбрый отряд ночью тибетцы взяли за жабры беспечной рыбой. Так много претерпеть и так глупо попасться! Чонгук озверело зарычал, выгибаясь и колотясь пресловутой рыбой на суше. Заорал невнятные ругательства в кляп и охнул от мощного удара в висок, отправивший его обратно в темные воды между миров. Очнулся, когда в лицо плеснули холодной водой. С трудом разлепил веки, проморгался, в слабом зыбком свете единственного масляного светильника всматриваясь в сидевшего напротив человека. Просипел, гордо выпрямившись, насколько позволили путы: — Ты!.. — Я, — с холодной улыбкой согласился давешний мальчишка-князек, сейчас смотревшийся крупнее и весомее в пестрой шелковой одежде до пят и остроконечной шапке с колокольчиками. — Давно не виделись, король Чосона. С тех пор много воды утекло, ты был еще принцем. — А ты тогда уже был императором, — Чонгук прочистил горло, чтобы не сипеть жалко. — Пришел обманом под чужой личиной. Убил моего отца. — Пришел с миром под чужой личиной, чтобы познакомиться с твоим отцом, — сухо поправил его император, торжественно поднимаясь с подушек. Чонгук тоже попытался встать с колен, но его плечи придавили сильные руки. — Я, Сонгцэн Гампо, принявший сотое перерождение в этом бренном мире, могу брать любое имя и любой вид, чтобы принести благо своему государству. — Какое же благо, императоришка? — выплюнул с ядом Чонгук. — Ты привел в свое дикое государство пламя и металл. — Важен конец, а не начало, король Чосона, — хмыкнул император, взмахнув рукой — Чонгука тотчас же подняли на ноги. Зажгли еще несколько светильников, отчего видимость стала четче. — Твой отец убил моего деда в тот злополучный день, великого сказителя и римпоче-ламу. Моя месть была естественной и закономерной. Жизнь на жизнь. Вопрос в другом, мой воинственный недруг: хочешь ли ты продолжать цепочку мести? — Если бы вы пришли открыто, наведались с официальным визитом, то никто бы не пострадал! — выкрикнул в ярости Чонгук. — Нам бы не позволила Поднебесная нанести официальный визит. Не будь глупцом, ты наверняка учил историю, — юный император приблизился, надменно созерцая, как Чонгук дергается в хватке стражи. — Однако повторяю: мы пришли с миром. Сказители без оружия и без вражды. Кто посеял вражду, скажи мне? — До чего же у вас слепые предсказатели, если не могли предугадать такое развитие событий! — Чонгук оставил тщетные попытки вырваться и придушить убийцу отца, лихорадочно взвешивая тактику, с которой его армия будет наступать. Та попала в сложную ситуацию: сложно нападать, когда враг полонил ее короля. — Предсказатели не видят всех мелочей, король, — резко оборвал его император, раздувая ноздри. — Они видят лишь течение и конец, да и тот может множиться. Все зависит от мудрых поступков правителей, от того, чем они будут руководствоваться: себялюбием или любовью к людям. Кого ты любишь больше, король Чосона: себя или… — император усмехнулся и показал пальцем вправо. Чонгук машинально повел головой в указанном направлении и задохнулся от радости, смешанной с гневом — на подушках сидел, дрожа и обнимая колени, Тэхён, одетый в тибетские халат и штаны. Целый и невредимый, дрожащий то ли от страха за них обоих, то ли от болезни, но почему-то не смотрящий на него. — Выбирай, король, — шепнул император, подойдя вплотную. Чонгук, повернувшись, хотел рявкнуть, чтобы их немедленно освободили, и изумленно застыл, вдохнув полной грудью. По носу ударило удушающее в своем ярком расцвете жасминовое облако, в которой тонкой струйкой сквозил еще один цветочный аромат. Сознание мгновенно сообщило две важных вещи: Тэхён потек, а император — омега. Император удовлетворенно кивнул, добившись желанного результата. Лениво улыбнулся, щелкнув пальцами: стража принялась развязывать Чонгука. Еще мгновение, другое и Чонгук мог придушить его голыми руками, но Тэхён был здесь, сковывая действия, а на омегу нельзя было поднимать руку. — Сложно принять решение, правда? — император скользнул вбок к выходу грациозной змеей. — Оставлю вас на пару дней, чтобы ты хорошенько подумал. Твой муж немного не в себе из-за течки, он в ней томится уже день. Ты долго шел. — Если кто-то его тронул… — прорычал Чонгук, стервенея. — Мы не изверги издеваться над слабыми, — гневно воскликнул император, щуря глаза. — Мы — не чосонцы! Чонгук, как только сняли последние веревки, рванулся к Тэхёну, обуреваемый инстинктом защиты. Главное — убрать за спину, а потом, потом… Мысли путались, в теле поднимался жар страсти под давлением яркого желанного аромата, и последние слова императора Чонгук с трудом разобрал. — Через два дня примешь решение, — повелел император и, уже выходя, добавил: — Не смей применять насилие. Нас больше. Будь умнее, чем кажешься. Чонгук подхватил Тэхёна, встряхнул, продолжая рычать. Раздирали одновременно облегчение и злость: какого дьявола, щибаль, Тэхён примкнул к тибетцам?! Тэхён поднял на него бессмысленные покрасневшие глаза, крупно дрожа, затрепетал ноздрями и вдруг прильнул, приоткрывая губы и протяжно застонав. Сладкий и жаркий, ластящийся и покорный, Тэхён снова был с ним — и это единственное имело значение. Чонгук жадно припал к губам, разрывая на нем плотный шелк, проникая руками под одежные слои к горячей липкой от пота коже, роняя на подушки. Тэхён барахтался, силясь сорвать с него мешающую ткань, стонал в полный голос и, когда Чонгук одним длинным толчком в него ворвался, вскрикнул: — Гуки!..