Кэмги

Хорошо, что вечерний воздух застыл, и ветер не наносил душные отвратительно отдающие паленым мясом пары. Чонгука мутило с раннего утра, и тошнотворный запах мог бы заставить его позорно выплеснуть содержимое желудка перед народом. Если бы еще горел кто-то чужой, посторонний, то можно было бы вытерпеть, но горело тело любимого отца… Напоенный успокоительным отваром папа остекленело смотрел на огромный костер, прижимая к носу надушенный миррой платок. Зябко вздрагивал, будто находился в стылом подземелье, а не на жаркой, дополнительно подогретой четырехугольным костром площади. Чонгуку было его безмерно жаль, и во многом благодаря папе он держался. Нельзя было подкосить папу и предать память отца неуверенным, тоскливым видом и душевной слабостью. Тэхён притиснулся плечом, и Чонгук на краткий миг смежил веки. Если и был просвет в этом кромешном аду за миновавшую неделю, пока замороженное во льду тело отца принимало последние почести, то имя ему было — Тэхён. Обожаемый омега в кои-то веки вел себя именно так, как Чонгук мечтал: поддерживал словом и делом, ухаживал, даже одевался и носил волосы как подобает. И сейчас стоял, накрытый плотной белой шалью поверх замысловатой омежьей прически в церемонном похоронном ханбоке, полностью соответствующий ожиданиям народа от младшего короля. На королевскую семью столпившийся народ смотрел с благоговением, жадным любопытством, скорбью, почтением — и без настораживающего осуждения, которое мог бы вызвать младший король своими полу-альфьими одеяниями. Хосок шмыгнул опухшим носом, прикусил дрожащую нижнюю губу, справляясь с волнением. Чонгук еле слышно вздохнул. Брата тоже было жаль, но на него уже душевных сил не оставалось — все вытягивал долг перед родителями и государством. Ничего, Хосок крепкий, справится. У него нет выбора. Ему уже было сообщено, что на него возлагается честь править государством на временной роли принца-консорта. И бурные возражения, требования взять его на войну были отметены жестким аргументом: в случае смерти короля должен быть в Хансоне преемник из клана Чонов, чтобы государство не погрузилось в кровавую междуусобицу претендентов на трон. У каждого есть долг в королевской семье, и все обязаны ему следовать. Хосок был не единственным, кто рвался на опасную войну. Чонгук мрачно скосился на драгоценного мужа. Тот не вопил и не гневался, как Хосок, требуя взять его с собой, но придерживался упорной тихой тактики, не уклоняясь от нее ни на волосок. Будто Чонгук не хотел забрать его! Существовала бы магия, то Чонгук бы превратил Тэхёна в браслет, чтобы носить на руке, не снимая, чтобы они не разлучались. Оставлять его в Хансоне было мучительно и страшно. Что, если Тэхён за время разлуки все же решится рвануть в зыбучие пески, и, минуя их, попадет в Страну Восходящего солнца? Как его потом искать и добывать? Через вторую войну, которая может уничтожить обессиленный Чосон?.. Дряхлый храмовник торжественно ударил в гонг, оглашая окончание священной церемонии и завершая прощание с почившим королем. Толпа зашуршала, опускаясь на колени и простираясь на каменных плитах. Простолюдины, знать смешались в едином порыве, в почтении перед королями все были равны. Чонгук склонил голову, величаво двинулся к обжигающему горячим дыханием кострищу, благодаря искусных лекарей и храмовников за то, что церемония продлилась относительно недолго. Не иссуши и не пропитай первые тело отца крепчайшим вином, не сложи вторые четырехугольное погребальное ложе из тонких сухих палок, сожжение длилось бы полдня. Чонгук, стараясь дышать ртом и не морщиться от жара, осторожно поднялся на подставленный помост и возложил на обугленные останки отцовский золотой пояс. Золото вмиг заярчело, поддаваясь все еще высокому градусу — ему предстояло подплавиться и оплыть, и отчасти было неприятно, что отцовский пояс уйдет с отцом в такой уродливой форме. Выпрямился, демонстрируя себя, и толпа, подхватив клич глашатая, заорала: — Да здравствует король! Постепенно заражаясь ликованием, люди кричали все громче, махали руками, кидали заготовленный заранее рис, благословляя правление молодого короля. Для них перемена была естественной: старшее поколение уступило место младшему, а печальное зрелище подпитало Скорбно постоял истуканом, изнемогая от пекла, острого выворачивающего нутро запаха. Поймал еле уловимый жест храмовника, попятился назад, аккуратно ставя ноги, чтобы не рухнуть с помоста. И с облегчением выдохнул, разворачиваясь к семье. Скользнул взглядом по белому в прозелень папе, по молча плакавшему Хосоку и зацепился за Тэхёна. Тот смотрел с доброй жалостью: понимающе, поддерживающе, ласково — как не смотрел ни разу до смерти отца. Чонгук брел к нему, коря себя за то, что в неуместный для подобных чувств час, помимо горя, испытывает и самодовольную радость: муж его принял, готов складывать семейный очаг. Папу с кресла подняли вместе с Хосоком — до того безвольно обмякшим он был. Повели под руки во дворец, выступая неторопливо, степенно. Тэхён шелестел струящимися паджи, похрустывал жестким полотном длинного чогори, и этот хрустящий шелест подпитывал энергию. В родительской опочивальне Тэхён грациозно опустился на низкую скамеечку на ног, готовясь провести с горюющим родственником положенные часы, но Чонгук подхватил его за локоть. Папа в своем состоянии все равно бы не обращал на зятя внимания: он продолжал тускло глядеть в невидимую точку остекленевшими глазами. Лекари уже подступились с сонным зельем, слуги подтыкали под папу подушки. И Чонгук был уверен, что большую пользу муж принесет ему, а не папе. Тем более Хосок припал к папиной руке, не выказывая желания покинуть опочивальню. Одного члена семьи будет достаточно. Еще следуя к собственным покоям, Чонгук обвил талию Тэхёна, прижал его к себе, наслаждаясь тем, что тот не отталкивает и не шипит разгневанной змеей. Было приятно вот так в обнимку шагать, слышать Тэхёнов аромат, искоса любоваться его прекрасным лицом и думать, что, несмотря на трагическую гибель отца, омрачившую жизнь, у них все еще впереди и постепенно сложится. Только нужно договориться о важном: что тот его дождется, оставшись верным брачной клятве. Скрывшись от чужих глаз и пользуясь мужниной податливостью, Чонгук всласть исцеловал его губы, щеки, шею, усадил на постель. В голове промелькнуло сожаление, что в похоронный период нужно довольствоваться малым: тлела надежда, что Тэхён не будет противиться супружескому долгу. Заговорил осторожно, но веско, не сводя с любимого ожидающего взгляда. — Нет, — категорически отрезал Тэхён, выслушав. И звенящее хрустальными колокольчиками настроение рухнуло в черную бездну. — Что «нет»? — начиная закипать, уточнил Чонгук. — Я не буду смиренно молиться богам и вышивать обереги, пока другие рискуют жизнями, — хмуро ответил Тэхён, сложив руки на груди. — Я должен сражаться наряду с остальными… подданными, — тот явно хотел сказать «альфами», но заменил скользкое определение на более широкое, потому что Чонгук в полном праве мог возразить, что он — не альфа. — Омеги не могут пойти в поход, — Чонгук примостился рядом, бессильно сжав кулаки и боясь услышать угрозу сбежать, если он не согласится. Тэхён прекрасно понимал его страхи и мог ударить по слабому месту. — Ты знаешь это правило. — Знаю, как не знать. Но правила существуют для того, чтобы их нарушать, — ухмыльнулся Тэхён, откалывая шаль от волос. — Поэтому многие омеги сопровождают рать в сложном пути. — Ты сравниваешь себя со шлюхами? — Чонгук не мог поверить своим ушам: чтобы гордый, вспыльчивый Тэхён поставил себя наравне с грязными представителями прекрасной половины человечества! — С ума сошел? — Сойдешь тут с ума, — заворчал Тэхён, небрежно отбрасывая шаль на сундук, вслед за ней начиная развязывать тесемки чогори. — Я порой не понимаю, в том ли мире я просыпаюсь каждый день — до того он кажется ложным и полным треволнений. Нет, я не сравниваю себя со шлюхами, всего лишь сообщаю, что при существующем правиле омеги сопровождают армию. И правила с законами легко меняются при желании, было бы это желание, — Тэхён сверкнул глазами, резко повернувшись. Теперь они почти утыкались носами. Чонгук завороженно смотрел в непримиримый янтарный блеск радужек с дышащими зрачками и опасливо ждал продолжения. — Выпусти постановление о том, что мужья могут поддерживать воинов в бою. Не думаю, что большинство омег рванется воевать, но некоторые с удовольствием согласятся. — Например, ты, — процедил сквозь зубы Чонгук. — Например, я, до недавнего времени считавший себя альфой и умеющий орудовать мечом, копьем и стрелами, — подтвердил Тэхён. — Среди охотников найдутся те омеги, кто тоже захочет встать плечо к плечу с мужьями. Омегам из числа охотников, как ты помнишь, разрешается дотрагиваться до оружия. — Ты не поедешь, — Чонгук чуть качнул головой, продолжая созерцать янтарную радужку, в которой зрачки начали гневно расширяться. — Мне будет спокойнее, если ты позаботишься о папе, пока я воюю. — Чонгук, Гуки, пожалуйста, — Тэхён смягчился, ласково погладил плечо, пустив приятную волну мурашек. — возьми меня с собой. Послушай меня хоть сейчас. Мое чутье говорит, что со мной ты будешь сохраннее. Веришь или нет, но я волнуюсь за тебя. Чонгук задохнулся в огромной радости. Его счастье, его любовь, за него волновалось. Все-таки жило ответное чувство в запутанной душе Тэхёна, не знающей душевной простоты. Пусть тот пока не готов открыто признаться, потому что сам мечется из одной стороны в другую, однако он чувствует отголоски любви. Голос охрип, сердце забилось быстрее, но ответил Чонгук твердо: — Милый, я не могу. Поход будет стремительным и жестоким, а твое тело под гнетом перемен не сможет справиться с тяготами. Мы пойдем к Тибету кратчайшим путем. Нам придется преодолевать не только знакомые нам песчаные барханы, но и морские пучины, чужеземные степи и холодные горы. Наша зима благодатна и мягка, даруя нам урожаи, а в Поднебесной и Тибете она на редкость сурова. Ты даже не представляешь, что это такое — белая пустыня снега и льда в горах! — Ты тоже не представляешь, — уныло проронил Тэхён, поведя плечами и сбросив чогори. Встал, затеребив тонкую нижнюю сорочку. — Не спеши принимать решение, Чонгук. Еще есть время передумать. Пока шьются теплые одеяния для воинов, готовится провизия, ожидается согласие Поднебесной на пересечение ее земель в священном походе мести, ты все еще можешь передумать. — Не передумаю, — уверенный в том, что не согласится на подобную глупость, Чонгук тоже поднялся, подошел к нему сзади, провел ладонью по гибкой спине до поясницы. — Пожалуйста, Тэ. Обещай, что не будешь настаивать и… не нарушишь клятву. Спина вздрогнула, Тэхён с присвистом выдохнул и резко отстранился. Чонгук с тоской потянулся к нему, жаждая сохранить то хрупкое тепло, что только что между ними стояло, но было поздно. Между ними вновь пролегла бездонная пропасть противоречий. Тэхён нервными скачками принялся мерить опочивальню, дергая завязки нижней сорочки так сильно, что они трещали. — Вот, значит, что тебя беспокоит в первую очередь! — тот гневно оскалился, такой незабвенно красивый в этот миг, что у Чонгука защемило сердце. — Не опасность, которой ты подвергаешь себя, наших друзей, тысячи подданных! А моя верность брачной клятве! Боишься, что я помчусь в Страну Восходящего солнца, да? Или… — Тэхён неприятно засмеялся. — или что я обращу свой взор на хорошенького омегу? — Тэхён, не стоит… — предупредил Чонгук, чувствуя, как злость начинает застилать зрение, как непроизвольно напрягаются мускулы. — Что не стоит? — Тэхён все так же фальшиво посмеивался, зорко за ним следя. Чувствовалось, что он ждет атаку и жаждет ее отразить. — Говорить правду, Чонгук? Что мне нравятся омеги? Не все, конечно, но вот Юнги, который тоже останется во дворце… — он оборвал фразу на полуслове и отпрыгнул, когда зарычавший Чонгук метнулся к нему, пытаясь схватить. Тэхён ловко увернулся от его хищной хватки, скакнул на сундук, с сундука — на скамью, подпнул ее под ноги Чонгуку и прыгнул ко входу в купальню. Чонгук с размаху рухнул на мраморные плиты, подскочил, не чуя боли в разбитых коленях. И влетел в закрытую дверь. Забарабанил по ней кулаками, но она стойко держалась, а судя по шуму с другой стороны, Тэхён спешно баррикадировался, укрепляя ее. — Открой, Тэ! Сейчас же открой! — Хватит, Гук. Мы не можем превратить день прощания с твоим отцом в наши обычные страстные схватки, — с трудом проговорил Тэхён, отдуваясь. — И хватит увиливать от ответа, отделываться от меня отговорками. Я тоже поеду воевать! — Ты никуда не поедешь, — Чонгук устало сполз вниз, привалился к двери, стукнувшись затылком. Та сторона отозвалась похожим звуком, обреченным и усталым. Они уткнулись в тупик. — Неужели ты не можешь понять, насколько опасной война с тибетцами станет? Невозможно даже наложить опыт наших почти бескровных войн с Поднебесной или Страной Восходящего солнца, где армии больше обстреливаются на расстоянии, чем сталкиваются в открытом бою! Нас будут расстреливать с горных вершин как безмозглых песчаных сусликов, а мы, не имея практики боя в горах, будем падать в их пропасти и умирать без последних почестей. И еще до столкновений множество чосонских воинов погибнет от холода, лихорадки, кровавого поноса… Да что тебе говорить — ты все понимаешь! Мы вместе учили историю! — Именно поэтому я хочу поехать с тобой, Гук, — тоскливо протянул Тэхён. — Быть рядом, защищать тебя, если понадобится. Умереть вместе, если на то пошло. Я буду мучиться здесь, не зная, как ты, что с тобой происходит. Заживо гнить… Чонгук оглушенно слушал. В душе билось мучительно сладкое: он Тэхёну небезразличен, Тэ без него начнет мучиться и изнывать. Может, стоит взять его с собой? Щибаль с правилами: король он или нет?! — И ты будешь мучиться, Гук, — продолжил тот. — Будешь ворочаться ночами и тревожиться, не зная, живу ли я в Хансоне или уже подался в бега. Верен ли тебе или совратил Юнги. Да тут, помимо Юнги, столько смазливых мордашек, Чонгук, что глаза разбегаются. Так что езжай, езжай без меня и ежедневно ломай голову, с кем я сегодня кокетничаю, к чьим губам наклоняюсь… Чонгук взмыл на ноги — ревность разбудила второе дыхание. Остервенело пнул тонкую деревянную заслонку, бухнул кулаками. Та сторона ответила громыханьем — Тэхён подтащил тяжелую дубовую лохань, а поверх нее, как сообщало воображение, опираясь на звуковое сопровождение, выстраивал скамьи, кадки и прочую дребедень. — Я возьму тебя с собой, вредный, упрямый омега! Оппозиция замерла, что-то упало с громким грохотом, покатилось. И неуверенный голос спросил: — Обещаешь? — Обещаю, щибаль! — прорычал Чонгук. — Клянусь короной! Скорость, с которой Тэхён разбирал загромождение, сказала многое об его радости. И его вдохновленная сияющая мордашка, появившаяся в дверном проеме подтвердила: он — на седьмом небе от счастья. — Спасибо, Гук! Ты не пожалеешь! Чонгук ошеломленно покачнулся под его тяжестью. Тэхён сам, сам обнимал и лихорадочно целовал его, нашептывая: — Не пожалеешь, Гуки. Я буду слушаться, шнырять мышкой и осторожничать. Спустя две недели Чонгук, восседая на гарцующем скакуне, мрачно поглядывал на обожаемого мужа, закутавшегося до радостных глаз в покрывало, на потрясенные лица толпы, провожающей воинов в священный поход мести и впечатленной количеством омег среди воинов. И удрученно думал, что он обязательно пожалеет.