Кэмги

Чонгук стремительно вывернул из-за угла — не терпелось увидеть Тэ — и остановился как вкопанный. Резко вздернул руку вверх, заставляя шумевших стражников тоже остановиться. Не хотелось спугнуть редкий момент нежной улыбки Тэхёна. Он только недавно начал выходить из опочивальни, когда они сошлись на скрипучем не устраивавшем обоих компромиссе: Тэхён продолжает носить шаль, но при этом убирает волосы в косу, а не в замужний омежий узел. На неподобающую омеге длину чогори и паджи Чонгук малодушно предпочел закрыть глаза, даже понимая, что во дворе будут судачить, что его муж из него веревки вьет. Вьет, еще как вьет. Однако сил уже не было изо дня в день с тоской созерцать чахнувшего бунтаря. Прекрасный профиль Тэхёна, казалось, светился в ярких полуденных солнечных лучах. Ощущение свечения подчеркивалось жемчужно-белой шалью, прозрачным фарфором кожи, сияющими глазами. Тот стоял, оперевшись о мраморный столб террасы, слушал папу, невидимого с угла обзора, и нежно-нежно улыбался. Чонгук позавидовал папе, заслужившему эти свечение и улыбку. Осторожно двинулся к ним, стараясь не шуметь, вытащил из-за пазухи припасенный подарок — необычные серьги в виде крохотных кинжалов. Предвкушал, как Тэхён обрадуется подарку, тотчас же наденет и озарит его наконец своим теплом. Хоть маленьким лучиком. Вдруг невидимка протянул к Тэхёну руку, шагнул ближе, выскользнув в поле обзора. И Чонгук похолодел, смяв сверток с серьгами так сильно, что острия впились в ладонь. Около Тэхёна, почти вплотную, почти соприкасаясь телами, стоял, взахлеб что-то рассказывая, Юнги, а не папа! Лютая ревность ударила наотмашь, выбила дух на миг, а на второй Чонгук уже мчался, размахивая полами чогори. … — и я ему говорю: «Нет, не могу выйти после ужина. Что, если меня поймают с поличным? Его величество усомнится в моей непорочности и… — Юнги порывисто оглянулся на топот и отпрянул в испуге. Тэхён помрачнел, задвигая его за себя. — Приветствую, муж мой. — Приветствую, — сквозь зубы процедил Чонгук, дернув его к себе. — Чем занимаетесь? — Беседуем, — тоже сквозь зубы проскрипел Тэхён с недовольным прищуром. — Как и полагается благовоспитанным омегам. Что-то не так? — Все не так, — Чонгук, запоздало окатив взглядом теперь полностью открытую террасу, вежливо улыбнулся оторопелым, прижавшим ладони ко ртам престарелым аджосси, представителям свиты Тэхёна. Папы не было, видимо, он первым удалился, чтобы подготовиться к аудиенциям. — Добрый день, аджосси. Прошу прощения за внезапное вторжение, но дела не ждут. Я вынужден забрать мужа. И медленно расцепил пальцы, сомкнутые вокруг запястья. Тэхён не любезничал с Юнги наедине, он находился в окружении свиты и слуг, так что упрекать было не в чем, хотя и отчаянно хотелось. Можно умудриться пококетничать и в эпицентре наблюдающей толпы. Чонгуку ли об этом не знать! Столько раз видел, как в былые, свои альфьи времена Тэхён распускает чары с хорошенькими омегами во время чинных аудиенций. По-собственнически обнял законного мужа за талию, рывком придавив к себе, когда тот попытался отстраниться, гневно скосился на шёпотом поздоровавшегося Юнги, оставив его без ответа. И повлек Тэхёна в гулкий длинный коридор. Тэхён послушно прошел с ним пятьдесят локтей, а потом грубо ткнул локтем в бок, пользуясь тем, что пышные одеяния скрывают его маневр. И, передернувшись, отпрянул. — Говори уже, иначе лопнешь, Чонгук. — Не встречайся с ним больше, Тэхён. Не зли меня, — еле сдерживаясь, потребовал Чонгук. — Ты знаешь, что я не могу его отправить в родной край, чтобы не обидеть Намджуна. И специально меня им дразнишь. — А что такого я делаю? — Тэхён невинно округлил глаза, расправляя смятый рукав. — Омеги распивают ледяной чай, вкушают сласти, общаются по душам, секретничают. Разве не омежьего поведения ты от меня хотел, Чонгук? Чонгук медленно перевел дыхание, с мукой взглянув на высокий потолок в поиске ответа. Как же драгоценный владелец его сердца умел передергивать слова! Именно этого требовал от него Чонгук: вести себя настоящим омегой. Ежедневно выходить на омежью половину, делиться маленькими секретиками, учиться обхождению и перебирать жизненный опыт у других представителей его пола. Но не с Юнги же, щибаль! Конечно же, с пожилыми аджосси Тэхён откровенно скучал, что было естественным. Но существовали же и другие приличные замужние омеги во дворе, многие из которых были его возраста и даже схожего нрава: смешливые, озорные, острые на язык. Всех их Тэ забраковал, отказавшись принимать в свиту. Удовлетворился старыми клушами, которых спихнул папа из своей. — Я попрошу папу, чтобы он не выпускал Юнги в твою половину. Можешь провести отбор среди других придворных и набрать молодых, если скучаешь со спутниками. — И как ты свое пожелание обоснуешь? — уточнил Тэхён, ядовито ухмыляясь. — Своей бездонной ревностью? Скажешь папочке, что твой неправильный муж с ума сходит по его новенькому… Чонгук с размаху втолкнул его в неглубокую нишу, выбросив из нее старинную дубовую перекладину с покрытым воском ханбоком своего пра-пра-пра-дедушки. Ханбоку наступил решительный конец, судя по жалобному треску ткани, но Чонгуку уже было на все плевать, включая мнение стражи. Тэхён ударился спиной о каменную стену, утробно охнул, не успев сориентироваться. И Чонгук заткнул его готовые ужалить змеиным ядом губы жадным поцелуем. Тэхён зарычал в рот, уперся в грудь, силясь оттолкнуть. Однако за миновавший месяц раздора и противоречий Чонгук наловчился с ним справляться: всосался в метку, заставив ослабнуть, прибил запястья к стене одной рукой, а другой сжал щеки, чтобы он не укусил. Тэхён сопротивлялся недолго, вскоре начал так же яростно и жестко отвечать на поцелуй, приобретший привкус крови. Что, что, а целоваться с ним Тэхёну безусловно нравилось. Это единственное, что держало Чонгука на плаву умирающей надежды. Напившись его до железного желания, болезненно налившего член, Чонгук обессиленно припал лбом к его лбу и печально попросил: — Пожалуйста, Тэ, не мучай меня. — Ты сам себя мучаешь и меня заодно, — тоскливо ответил Тэхён, дыша прерывисто и сорванно, словно готов был заплакать. С того рокового для него и счастливого для Чонгука он частенько мигрировал в настроениях от альфьего до омежьего. И сейчас омежье взяло верх: Тэхён больше не бился, а льнул к нему. Чонгук бесконечно ласково погладил его щеку, успокаивая, трепетно прошелся легкими прикосновениями всюду, где только что жадно всасывался. Надо набраться терпения. Лекари же сообщили, что тело Тэхёна пока не справляется с нагрузкой серьезнейших изменений, а тело давит на разум. Рано или поздно тело с разумом сольются в единстве, скорее всего в течный период. Но алкаемая Чонгуком течка не приходила, и никто не мог бы предугадать, когда она придет. Не существовало в Чосоне лекарей и мудрецов, разбирающихся в таком сложном явлении, как омега с альфьим знаком. Страшно было, что она вообще никогда не приплывет и не растопит между ними проклятый кэмги. На нее возлагались все надежды, не только Чонгуком, но и папой, отцом, родителями Тэхёна. Напрямую не говорили, но намекали, что течная горячка расставит все по своим местам, вразумит запутавшегося, балансирующего на чаше весов между двумя полами человека. И Чонгук совершенно не намеревался его погружать в пучину отчаяния ребенком, отдавая себе отчет в том, что дитя может взбаламутить разум еще мощнее, поэтому к ожидаемой течке были приготовлены снадобья, должные не дать семени закрепиться. Шел навстречу как мог, жаль, что Тэ не ценил. До зала аудиенций шли в полном молчании. Тэхён, выкрутив шею до хруста, упрямо изучал расписные стены, будто впервые их увидел. Чонгук довольствовался тем, что ласково поглаживал пальцы и вздыхал. Двор уже расположился в зале стройными рядами по титулам, приближенности к королям. Трещал и шелестел веерами, перешептывался — шел знакомый мерный гул. При появлении принцев все разом встали, поклонились, загалдели, приветствуя. Чонгук учтиво кивал вправо-влево, краем глаза следя за мужем: тот, спрятав раздражение за улыбчивой маской, повторял его движения. Хоть в чем-то Тэхён соответствовал ожиданиям, но Чонгук не обманывался: Тэ всего лишь защищался, опасаясь, что чрезмерно наглое или провокационное поведение скинет его с позиции мужа до роли апджаби, а то и простого наложника. Глупый… Чонгук бы никогда не позволил подобному случиться. Родители появились вслед за ними, папа укоризненно поднял брови, указывая на оплошность — они должны были прибыть к аудиенциям раньше королей, но непредвиденная схватка в нише сожрала уйму времени. Чонгук мимолетно скользнул ладонью по груди — их тайный знак, демонстрирующий признание вины. Хосок, стоявший по левую сторону от тронов, шепнул что-то, неразберимое с расстояния, сделал пасс пальцами, и Чонгук нахмурился. Брат сообщал о чрезвычайно важном событии, о котором узнал, когда прибыл в зал вовремя. Распорядитель подсеменил к отцу и папе, зашептал, нервно перебирая ногами — слышался хруст его особенных паджи, накрахмаленных, стоявших трубами, означавших, что распорядитель является каналом между подданными и правящей верхушкой. Отец на мгновение потерял невозмутимость, растерянно взглянул на Тэхёна, насторожив Чонгука еще больше. Что за… И тут же распорядитель торжественно огласил: — Его величества, король Чон Дэмин и младший король Чхве Лисун, первыми соизволят выслушать прибывших издалека тибетских сказителей! Впечатлились все до единого, памятуя о трагичном исходе тибетских старцев и недоумевая: миновала одна луна, недостаточная для того, чтобы гости преодолели огромное расстояние за нее. Что означало: в Чосон изначально прибыло больше сказителей. Почему не приехали скопом, а решили разделиться? В душе Чонгука задергалась тревога. Когда ввели чужеземных гостей, тревога забила в колокол. Придворные в полном недоумении таращились на тибетских сказителей. Прибывшая троица ничем не напоминала первых посетителей из далекого Тибета. Скромно, но чисто одетые в простые холщовые рубахи и паджи, бритые наголо, молодые и остроглазые. Держали в сильных руках музыкальные инструменты — точь-в-точь как те, что были сломаны у первой троицы. Однако сложно было представить, как они запоют в заунывном трансе. Невозмутимый отец милостиво склонил голову, оказывая им почет, и начал с изысканных извинений: — Приветствую, странники. Рады вас видеть в гостеприимном государстве Чосон. От лица моего государства приношу глубочайшие извинения за прискорбное происшествие, лишившее этот мир достойных людей, светлых умов. Уверяю вас, что подобный инцидент является крайне редким и никогда впредь не повторится. Главарь — иначе его Чонгук никак не мог назвать — ответил вежливой улыбкой, не тронувшей холодных глаз, и еле понятными фразами с жутким царапающим слух акцентом: — Приветствуем, ваше величество. Благодарим за гостеприимство. Тибет ответит тем же. Отец с папой переглянулись, скосились на смутившихся советников. Те явно не знали, как трактовать ответ чужеземцев: как приглашение посетить далекий, никому не нужный Тибет или как… незамысловатую угрозу? Советник Ли Дун потер мочку левого уха, что означало неопределенность трактовки. Отец с легким вздохом попросил. — Не могли бы вы порадовать нас чудесными сказаниями Тибета? Все трое разом опустились на пол в позы лотоса, выложили перед собой кремень с кресалом, походные мехи, грубо сшитые из шкур. Один приставил к плечу струнный инструмент, второй — к губам флейту, третий — нечто, похожее на кривой рог. Придворные расплылись в притворном довольстве, затрещали павлиньими веерами. Непонятно почему нервничающий Чонгук крепко сжал руку Тэхёна. Интуиция орала об опасности, хотя причин ей не было: что могут сделать безоружные музыканты в окружении многочисленной стражи? Сидящий в центре сказитель вдруг резко дунул, но вместо мелодичного звука из длинной полой трубки, так похожей на флейту, вылетела короткая свистящая стрела и впилась в горло отцу. В этот же миг дюжая троица облила себя из походных мехов, выбила из кремней искры и… занялась страшным огнем. Никто из них не закричал, не задергался в паническом ужасе. Они сидели как ни в чем не бывало, словно их обдувал легкий свежий ветерок, а они вовсе не горели заживо. Первым завопил папа, бросившись к отцу и зажимая горло руками. Чонгук заметался между Тэхёном и отцом, пихнул Тэхёна за троны, подлетел к отцу, уже понимая — поздно. Отцовское лицо на глазах чернело, изумленные глаза выкатывались из орбит, источая кровавые слезы. Яд. Тибет ответил за недоброе гостеприимство смертью. Хосок закричал вторым, засуетился, клича лекарей. А за ним подняли вой придворные. В церемониальном зале началась сумасшедшая суматоха. Придворные, падая, топча друг друга, отбрасывая слабых в стороны, бежали к открытому выходу. Воздух заполнялся тошнотворным запахом жареного мяса — будто барана прокручивали на вертеле. И было отвратительно думать, что пахнет человечиной. Хотя о поджаривающихся тибетцах Чонгук практически и не думал. Оторопело стоял, глядя на умирающего любимого отца и ненавидя себя, что не может помочь. Лекари торопливо вскрывали вены, выпускали отравленную кровь, пытались в рот всунуть тонкую бамбуковую палочку, чтобы влить противоядие. Однако отец так сжимал челюсти, что зубы хрустели. Когда из носа, глаз, ушей хлынула кровь, Чонгук зажмурился, прощаясь. А через мгновение уже подхватывал рыдающего папу на руки, яростно отмахиваясь от донимающих советников и не слыша, что они твердят. Наконец советник Ли Дун хлопнул в ладоши, обращая на себя внимание, и жестко сообщил: — Вы нужны нам, ваше величество. Сейчас. «Ваше величество»… Не ваше высочество. Он в одночасье трагически стал королем. Не так он себе представлял восхождение на трон. Руки ослабели, передавая папу бледному Тэхёну и дрожащему Хосоку. Тэхён осторожно погладил по щеке, подбадривая, и этот, такой редкий от сдержанного Тэ, жест заставил встряхнуться. — Что требуется сделать, советник Ли? — отрубил короткими слогами Чонгук, стараясь не смотреть на почерневшего, ссохшегося отца, из которого продолжала вытекать кровь, родная кровь. — Объявить народу во всеуслышание о смене власти, — советник Ли говорил спокойно, взвешенно, намеренно придавая черному положению света. — О том, что враги понесут наказание. Само наказание требуется сейчас же обсудить. Достаточно ли будет отправить сотню для обстрела границ или… — Или, — отпечатал Чонгук. — Я уничтожу их всех, включая проклятых сказителей. — Как будет угодно вашему величеству, — советник Ли поклонился. — Приношу свои соболезнования. Король Чон Дэмин был справедливым, мудрым правителем. Уверен, что король Чон Чонгук станет не менее справедливым, мудрым правителем. С вашего позволения я напишу текст вашей речи. Прошу учесть, что говорить без заготовки с народом нельзя. Важно вещать плавно и уверенно. Советник журчал, другие угодливо поддакивали. Судорожные рыдания папы, уносимого прочь, затихали. Вонь паленого мяса выветривалась — горевших вытащили вон. А душевная боль все разрасталась. Вот так сразу и начать, без возможности оплакать отца, отгоревать потерю, утешить бедного папу? И начать правление с безжалостной войны, должной унести множество жизней собственных подданных в неприступном горном Тибете, который даже Поднебесная не могла одолеть? Мысли толкались, путались в безмерном горе. И почему-то последняя, совсем неуместная в эту минуту, обожгла собственнический инстинкт: Тэхёна придется оставить в Хансоне на попечение убитого потерей любимого папы и бесполезного курятника, из слабых рук которых изворотливый, хитрый муж вырвется в два счета. Взять с собой невозможно: омег не берут в военные походы. Куда ни глянь, везда засада.