Кэмги

Проснувшись ранним утром, Чонгук, еще не поворачиваясь, прислушался к ровному спящему дыханию Тэхёна, сумрачно уставился через колышащуюся ажурную завесь на занимающуюся розовую зарю. Солнце только показало верхушку своего рыжего жгучего лика, расцветило сонный город нежными красками, обласкало дальние песчаные барханы розовизной. Отдаленно слышались звонкие выкрики молочников, перестук топоров, спешно готовящих растопку для королевских очагов, доносился аромат свежеиспеченных лепешек. Пробуждался город, пробуждалось утреннее возбуждение, подпитываемое жасминовым ароматом и теплом Тэхёна. Чонгук нерешительно посмотрел на него, привольно раскинувшегося во сне. Опухшие от вчерашнего плача веки подрагивали, глазные яблоки двигались туда-сюда — Тэхён все еще плавал в сновидениях. Что ему снилось, загадочному двуполому человеку, после тяжелого дня и не менее тяжелой ночи, когда он то зловеще хохотал, то заливался горючими слезами? Удалось успокоить лишь сонным отваром, придавившим его спокойным одеялом сна. Продолжит ли он сегодня истерику или предпочтет сделать вид, что ничего не было… Чонгук не знал. Сложно было Тэхёна предугадать. Пальцы жгло в желании погладить, подмять под себя, разбудить ласковым поцелуем. Так Чонгук начинал каждое утро с того памятного столкновения в купальне. И Тэхён не отталкивал, напротив: обвивал шею шелковистыми руками, вздыхал в губы, отвечал на поцелуи. Покорно раздвигал ноги, позволяя ласкать себя пальцами внутри, но следил опасливо настороженными глазами, намекая, что не надо требовать большего. Охотно ласкал Чонгука, двигая по его стволу сладко и мягко, в противовес той жесткой дрочке. Этой замены полноценному слиянию было очень, очень мало, но Чонгук не торопился, памятуя о том, что Тэхён пока приноравливается к новой жизни. Тэхён потянулся, почесал нос, зевнул и открыл сонные глаза. Посмотрел на Чонгука размыто и спокойно, словно отменил вчерашний ад. И Чонгука мгновенно перемкнуло в нежности и сильнейшем желании. Подобрался рывком ближе, перелег на него, коленом раздвигая ноги, припал к губам, задыхаясь от любви. Дотронулся до нежных складок отверстия, потер их, вздрагивая в предвкушении. В прошлый раз захлебывающийся стонами Тэхён позволил ввести в себя четыре пальца, а, когда кончал — и прижаться ко входу головкой. По расслабленному телу Тэхёна пробежала дрожь, вялые мышцы налились твердостью, губы сжались в нитку. Чонгук удивленно приподнялся на локтях, но спросить, в чем дело, не успел — Тэхён перевернул его ловким слитным движением и придавил. Переворот случился за миг, удивленный Чонгук еще не опомнился, как Тэхён перехватил инициативу. Прошелся кончиками пальцев по его напряженному налитому стволу, обвел головку, примял — стало знакомо томно и хорошо. Чонгук выдохнул облегчение ему в рот, приподнялся на подушках, чтобы поцеловать глубоко и жадно. Тэхён после короткой заминки влился в поцелуй, но потекшую к его ягодицам руку отвел. Раз, другой, третий, пока до Чонгука не дошло, что к желанному входу его не пускают. Сопротивление неприятно ударило. Тэхён ничему не противился с женитьбы: ни новым ритуалам и протоколам, ни омежьим одеяниям и прическе, ни поцелуям, ни жаркой замене супружескому долгу. Вел себя так, словно принял с достоинством перемены и всячески старался с ними свыкнуться. Чонгук ценил, не спешил, надеялся, что каждый оргазм, полученный внутренней стимуляцией, а не дрочкой, приближает Тэхёна к настоящему слиянию. И что же теперь, слияние опять оттягивается или… отменяется? Стало обидно, будто его обманули. Поманили лакомством, а выдали горькую редьку. Напружинился, обвил Тэхёна ногами, перевернулся вместе с ним и ввел колено между его бедер уже жестко, требовательно. Это его законный муж, в конце концов! Тэхён яростно сверкнул глазищами, стиснув колено бедрами, толкнул со всей мочи в грудь. Грубый толчок окончательно выбил из душевного равновесия. Чонгук с рыком вцепился в запястья, всосался в метку, разводя его бедра силой. Злость, помноженная на сумасшедшее желание, вскипела до небес и отозвалась в Тэхёне. Тэхён тоже зарычал — по-альфьи открыто, громко. Дальнейшее превратилось в некрасивую, уродливую схватку, слегка отдающую прошлыми их схватками, но абсолютно без правил. Они ожесточенно колотили друг друга, умудряясь при этом тереться стоящими членами. Кусали до крови, слизывая алую соль вместе с потом. Пыхтели, попеременно одерживая верх. Тэхён уступал в силе, но был ловким, хорошо осознающим недостатки и преимущества своего ратного мастерства, и делал ставку на юркость. Выскользал из его хватки скользким вспотевшим угрем, упруго отпинывал, когда Чонгук опять на него налетал. Схватка происходила в полнейшем молчании, если не считать ожесточенное сопение, вскрики, сочные звуки ударов. И кончилась яркой вспышкой оргазма. Ослабевший в оргазменной мути Чонгук лежал на таком же ослабевшем муже, рассеянно целовал искусанную им грудь, потирался членом, добирая остатки удовольствия, и страдальчески думал, что они снова зашли в тупик. Совсем как тогда, когда между ними высился кэмги. — Что это было, Тэ? — спросил, отвалившись на смятые рваные простыни. Будущий ответ заранее страшил категоричностью. — Я же сказал вчера, что выбрал, — отрывисто сообщил Тэхён, отдуваясь. — Что непонятного, Гук? — Все непонятно, Тэхён! — взорвался Чонгук, стиснув в кулаках ни в чем неповинную простынь. — Ты мой муж перед богами и людьми! Ты согласился за меня выйти и дал клятву! Ты уже выбрал, щибаль! — Я ли… — хмыкнул Тэхён, присев и сгорбившись. — Мне не предоставляли выбор с детства. Папа весело рассказывал, что в детстве я, альфа, любил примерять его наряды, вышитые туфельки и украшения, при этом же обожал играть в войнушку с друзьями и самозабвенно мутузить их. Но из меня быстро выбили дурь и пояснили, что альфам такое поведение несвойственно. Я смышленый, быстро схватываю. Быть альфой мне казалось естественным, мне это состояние нравилось. Нравилось драться, побеждать, нравилось дружить с другими альфами, покорять омег. А потом ба-бах и случилась течка. Ты не дал мне выбора, ты меня пометил в первые же минуты, пока я еще ужасался случившемуся. Покрыл меня шалью, не спросив, хочу ли я, согласен ли… — Ты омега, любимый, — жалостливо прошептал Чонгук, не смея дотронуться до этой гордой и одновременно поникшей спины. — Если бы не пометил я, пометил бы кто-то другой, а я не мог этого допустить. И я давно любил тебя, ты же знаешь. — А что, если я омега и альфа? Два в одном? — глухо спросил Тэхён. — Что, если мне нужно выбрать сущность, пройти обряд и наконец обрести покой? — То есть, ты хочешь сказать, что веришь в безумную чепуху, намерен пройти варварский обряд, отрицающий наших богов, и стать альфой? — Чонгук охрип в ужасе. — Ты это хочешь сказать? — Я всего лишь хочу сообщить тебе, Чонгук, что я тебя не выбирал! — прокричал Тэхён, вскочив на ноги и напружинившись, как перед дракой. — Ты выставил передо мной жуткую развилку: или роль мужа, или роль апджаби! Ничего другого ты мне не дал! Первая же фраза, по ощущениям, взрезала от горла до самого паха, вывалив дымящуюся требуху вместе с сердцем — таким ненужным Тэхёну. — Ты собирался сбежать в зыбучие пески, безумец! — закричал Чонгук, чувствуя, что вот-вот и сорвется. Стало больно до воя. — Что, смерть желаннее меня? Я такое чудовище? — Нет, конечно, — Тэхён глубоко вздохнул, взглянул на него с грустью. — Я вовсе не жаждал смерти, Чонгук. Я планировал через пески добраться кратчайшим путем до моря, а оттуда уплыть в Страну Восходящего солнца. Слышал, что японцы охотно берут чужеземных работников на ловлю рыбы. Ты не чудовище. И, если уж мы откровенничаем, то ты мне тоже нравился не как друг, Гуки. — Тогда почему?.. — Чонгук обвел руками месиво, в которое они превратили опочивальню. Обвел жалкое подобие брака. — Почему, Тэ?! — Потому что для меня ничего не изменилось, Чонгук. Я для тебя был кэмги, а стал омегой и мужем. А ты для меня по-прежнему остаешься кэмги, — Тэхён постучал ладонью по лбу. — Вот здесь это вбито на веки вечные. И ничего я с этим поделать не могу, как ни пытайся я жеманно говорить, ходить уточкой. Ласкать тебя мне приятно, я не буду отрицать, но пускать тебя в свое тело… — Тэхён гадливо передернулся. — Ни за что! Чонгук потрясенно рухнул на пол. Ноги отказались держать. Зря он столько времени потратил впустую, приручая капризного зверя, наивно полагая, что они помалу продвигаются к счастью. Зверь не собирался сдаваться, тоже приручал его, отделывался поблажками. Отчаяние билось в висках, выкручивало нервы. Наступила печальная тишина, позволив жизнерадостным звукам внешнего мира хлынуть в опочивальню насмешкой. Тэхён ушел в купальню первым. Долго там плескался, фыркал. Вышел закутанным от самой шеи до пят в простыню, скрылся за резной ширмой, переоделся в лиловое чогори, настораживающе короткое, почти ограничивающееся альфьей модой, в средней ширины паджи зеленого цвета — тоже схожие с альфьими. Необходимой для замужнего омеги нижней сорочки в разрезе ворота не наблюдалось. И с грозным прищуром проворно заплел мокрые волосы в тугую косу — именно так носил волосы Чонгук. Обычно волосы Тэхёну прибирали служки, по часу заплетая мелкие косички и складывая их в витиеватый узел. Подуло жарким суховеем, неприятным ветром перемен — такие ветра несут предвестия пустынных смерчей. — Ты не выйдешь в таком виде из покоев, — сухо припечатал Чонгук, наконец собирая себя по раздробленным кускам. — Значит, я не выйду никогда, — желчно отрезал Тэхён и, отринув приобретенную семенящую походку, размашистыми шагами вылетел в малую нишу, где был разбит балдахин для их идиллических завтраков и ужинов вдвоем. Чонгук проводил его гневным взглядом, прежде чем кинуться в купальню. С того станется всю жизнь просидеть в покоях ему назло! Что за мука! Смывал с себя сперму, пот и кровь быстро, ища выход из тупикового положения. И воспрял духом: конечно же, поймать этих проклятых сказителей и вернуть в Хансон! Пусть споют Тэхёну другую песенку, а про эту скажут, что выдумали, чтобы впечатлить, зная об особенности его высочества. Одевался уже в приподнятом настроении, довольно поглядывал на сидевшего в нише Тэхёна. Наскоро перекусить, игнорируя испуганные взгляды служек на его побитое лицо, вытребовать себе Намджуна, Сокджина и Хосока. И найти уже тибетских червей, испоганивших жизнь. О том, что жизнь была испоганена до их появления решением Тэхёна, Чонгук старался не думать. Явившиеся Намджун и Сокджин огорчили и порадовали. Огорчили тем, что оба старца не выдержали тумаков охраны и отдали души богам. Порадовали, что мальчишка продолжил топтать бренную землю и остался в Хансоне. Дальновидный Сокджин догадался, что тот может еще пригодиться и вовремя сцапал стражу на выезде. Жаль, что не достаточно вовремя — нужен был именно тот старый бельмастый сказитель. — Что, так и ляпнул? — потрясенно уточнил Намджун, скача за ним вниз по витым лестницам, ведущим в подземелья. — Так и ляпнул, — мрачно подтвердил Чонгук. Пришлось выдать им полуправду о том, что Тэхёну он тоже нравился, но тот выбрал альфий пол. Всю он выложить не мог — слишком больно было озвучивать слова Тэ. Грела слабая надежда, что Тэхён выпалил страшное в запальчивости, а потом остынет и одумается. Не может быть такого, чтобы он навсегда запер вход в свое тело. Он ведь омега, щибаль! — Я не понимаю, — запыхавшись, фыркнул Хосок. — Раз ты ему тоже нравишься, то почему он хочет стать альфой? И он же потек, значит, он омега! — Ему об этом скажи, — проворчал Чонгук, сдернув горящий факел с осклизлой стены. — Тоже получишь кулаком в челюсть. Мне же лучше — мне меньше достанется. — Тэхён сильнее меня, — поежился Хосок, приняв его слова за чистую монету. — Пусть лучше с Намджуном или Сокджином дерется. Точнее, пусть их колотит, им же его бить нельзя. — С чего это меня колотить? — возмутился Сокджин. — За что? — Шш, — шикнул Чонгук. Впереди замаячила охрана, впечатленная появлением принца и его свиты. — Вы сейчас всему дворцу расскажете о моих проблемах, идиоты! — и крикнул охране. — Показывайте вчерашнего тибетца! Мальчишка забился в дальний угол узкой конуры, при виде них с трудом поднялся, держась за стену, но начал гордо и непримиримо. — Вы убили мудрецов! Вам это с рук не сойдет! Вы и понятия не имеете, кем они являлись! Весь Тибет встанет и пойдет на вас войной. — Фух, испугался. Дрожу в ужасе, — язвительно процедил Сокджин, но Чонгук нетерпеливо взмахнул рукой. Начало его напрягло. Что еще за мудрецы, что за возможная война из-за двух сказителей… — Говори, кто они, почему прибыли. Произошло досадное недоразумение, которое я хочу исправить, — Чонгук кинул мальчишке принесенное теплое покрывало из верблюжьей шерсти. Это наверху царило пекло, внизу было стыло, как на льдине. — Вы не понимаете наше государство и не поймете значимость мудрецов, — хмуро ответил мальчишка, но в покрывало закутался, зябко чихнув. — Для тибетцев странствующие сказители — глашатаи небес, а для вас — низменные усладители слуха. Мы долго готовились к походу в Чосон, учили ваш птичий язык, узнавали, какие предания следует подать. Мудрецы должны были проложить мост между государствами, и за ними бы прибыли послы с доброй волей. Тибет — желанное лакомство для Поднебесной, а та является вашим врагом. Мудрецы хотели создать выгодный союз, а вы, тупые… — Ты с принцем крови разговариваешь, безмозглый! — не выдержал Намджун. — А ну уймись, иначе я тебя взгрею. — Я ничего не боюсь, — мальчишка сбросил покрывало, сделал пару шагов навстречу, выпятил щуплую грудь. — Бей, свинорылый! — Айщ? — Намджун изумился до отупения, но кулак его взлетел еще до того, как хозяин объял полностью смысл оскорбления. Чонгук поймал кулак на лету, хмурясь. Что-то было не так. Мальчишка вел себя так, словно он был кем-то весомым, а не просто поводырем слепцов и музыкантом. Прозрение застало врасплох. — Ты не поводырь, — Чонгук поднес факел к грязному лицу, поддернул за подбородок. — Кто ты? — Я князь Тензин Дордже, ваше высочество, — с издевкой произнес мальчишка, щурясь на яркий огонь. — И да, я не поводырь. Мудрец Гьялпо поделился с вами драгоценностью, касающейся особого человека. Драгоценности мудрых обычно ценят, ими выкладывают мост между престолами. Чонгук замолчал, не зная, что делать. Этот князек вряд ли будет петь под его дудку. Убивать его опасно — Тибет хоть и малое государство, но весьма воинственное. Наступила пора принимать стратегическое решение, до того, как он станет королем. Ответственность легла на плечи камнями. Медлить в таких случаях, говаривал отец, нельзя. — Приношу извинения за нечаянное убийство мудрецов, ваша светлость, — вежливо и мягко сказал Чонгук. — Вас снабдят охраной, сопроводят к границам. За потерю мудрых Чосон преподнесет Тибету великие дары. Надеюсь, наши государства сохранят мир. Князь Тензин хмыкнул, не проронив ничего в ответ. Миндалевидные черные глаза под тяжелыми веками смотрели остро и непримиримо, почти как огромные глаза Тэхёна недавно. И после долгого молчания под треск факела учтиво склонил голову. — Принимаю сопровождение и… отрубленные головы стражников, убивших мудрецов. Наверх поднимались в растерянности. Намджун посматривал на свой кулак, которым едва не почтил чужеземного князя. Удрученный Чонгук ломал голову, как смягчить Тэхёна и объяснить его отсутствие родителям. Сокджин и Хосок непонимающе переглядывались. — Я к родителям, — буркнул Чонгук, составляя пространное объяснение. Начать проще было с тибетцев, а пока встревоженные отец с папой нервничают, под шумок вставить новость о новом бунте Тэ. Да, именно так.