Кэмги

Чонгук с любопытством разглядывал склонившихся перед королевским семейством в низком поклоне Минов. Не меняя положения, взглянул на Тэхёна и по его взволнованному порханию ресниц понял, что тот тоже напряжен в ожидании развязки. Не то чтобы событие было из ряда вон выходящее для двора и для ничего не подозревающих королей, но для посвященных происходило настоящее чудо. Однозначно, Намджун дураком не был. Не вернул себе Юнги в наложники, как мог бы, а пошел по сложному, витиеватому пути, который прямолинейному Чонгуку в его собственном сражении за любовь в голову не пришел бы. Хотя… может, и пришел бы, будь обстоятельства другими, не настолько очевидно скандальными. Мин Юнги родился под счастливой звездой — сомнений в том не было. Иначе как объяснить тот факт, что принц и князь вмешались в жизненное течение и поменяли ход судьбы? Юнги был возвращен в отчий дом, а его осчастливленный папа получил неожиданное наследство от недавно почившего троюродного дядюшки. Наследства, естественно, не было — по кошелю ударили оба: Чонгук и Намджун. Для них это были сущие крохи. для Минов — огромное богатство. В уставную книгу были внесены спешные записи, гласящие, что в случае с Мин Юнги произошла досадная ошибка, и тот не был продан в наложники. Слуги Намджуна и Тэхёна, знавшие Юнги в лицо, были припугнуты. Родители Намджуна, не обращавшие внимания на такие мелочи, как новый наложник сына, не заметили рокировки. Единственный подвох сейчас сидел с изумленной, вытянутой физиономией и недоуменно хлопал глазами: Ким Личжун, папа Тэхёна, в силу малого дохода проверял подарок Намджуна собственноручно и, конечно же, запомнил Юнги. Тэхён с папой категорически не общался, а Чонгук, готовя представление Минов двору, совершенно позабыл об этом нюансе. Следовало бы через Тэхёна заткнуть рот и тестю, но было поздно. Тесть наливался опасной багровостью, хмурил тонкие брови. Мины выпрямились, застыли в вежливых позах, уткнувшись взглядами в расписное ханджи на полу. — Приветствуем, Мин Хеджин. Добро пожаловать в Хансон. Ваш старший сын будет определен в свиту нашего зятя, и остальные, по мере взросления, примкнут к нему, — милостиво изрек отец. Чонгук вздрогнул: щибаль, какого дьявола приставлять Юнги к Тэхёну? Этот поворот был совершенно нежелателен. Тэхёну же Юнги нравился, точнее, нравится! Взглянул на Тэхёна. Тэхён порозовел, слабо улыбнулся — его новое прибавление свиты безусловно порадовало. Чонгук сжал его ладонь, скрытую складками чогори — Тэхён преломил брови, сердито скосился, без слов вопрошая, в чем дело. — Благодарю, ваши величества! — Мин Хеджин был готов расплакаться: смаргивал накипавшие слезы, кривил губы в подступающих рыданиях. — Это… это так много для нас значит! — Простите, пожалуйста, отец, папа, — вмешался Чонгук, продолжая стискивать ладонь Тэхёна. — Однако, учитывая особые обстоятельства, в свиту моего мужа лучше вводить опытных придворных, а не новичка, которому еще учиться и учиться. Мой муж сам ошеломлен стремительными переменами и еще привыкает к ним, не хотелось бы мешать процессу. Предлагаю приставить Мина Юнги к твоей свите, папа. Отец равнодушно кивнул: ему дела не было, в какой свите будет обретаться свежеприбывший подданный, а после многомесячной битвы попросту опасался затрагивать тему Тэхёна. Папа на миг смешался — Чонгук никогда прежде не оспаривал при всех отцовские решения — но тотчас же подтвердил. — Согласен, Чонгук. Переход в свиту Тэхёна будет определен после того, как Мин Юнги хорошенько ознакомится с хитросплетениями и протоколами дворцовой жизни. Тэхён вежливо улыбнулся, склонил голову в полупоклоне, соглашаясь с доводами мужа и свекров, но руку в складках чогори незаметно для придворных выдернул. Расстроился, что Юнги ему не достанется. Ну и пусть дуется. Чонгук ради него готов на многое, но отнюдь не на муки ревности. Пока сияющие Мины расшаркивались, церемонно отступали, смешивались с толпой, Чонгук больше на мужа не смотрел. Зато изучал лучащегося довольством Намджуна и отчасти ему завидовал. Судя по неприхотливому, скромному Юнги, завоевание обещало быть быстрым и простым, если, конечно же, не возмутятся родители Джуна, подбиравшие ему партию повыгоднее. Однако Юнги мог похвастаться древним родом, несомненным полом, прекрасными манерами и с недавних пор неплохим достатком, так что причин для возражений, кроме того, что партия могла бы быть более блестящей, не было. Чонгук с нежностью поправил на Тэхёне сползавшую шаль. Тэхён никак не мог приноровиться правильно ее прикалывать: она кособочилась или вообще сползала к затылку, держась на замысловато закрученном узле. Теперь Тэ на основании замужества мог варьировать цвета, отходить от белого, подбирать оттенки под ханбок. Подбирал, конечно, постельничий, отвечавший за гардероб, но финальное слово было за Тэхёном. Он ведь всегда любил прихорашиваться, тщательно следил за новинками в мире украшений или небольшими изменениями в традиционном костюме, которые себе позволяла молодежь. В омежьей же одежде он придерживался строгого старинного стиля — похоже, не желая доставлять неудобств мужу и его высочайшим родителям. И Чонгук был искренне ему за это благодарен. За Тэхёном следило множество глаз, жадно ждущих, когда он оступится. Вчерашний альфа, сегодняшний омега, он с легкостью мог совершить неверный шаг, будь то в протоколе или во внешнем виде. Однако единственное, в чем можно было его обвинить, это кривовато закрепленная шаль. Тэхён вежливо развел губы в улыбке, отвечая на нежный жест. Чонгук расцвел, чувствуя, как сердце заходится в жаркой любви. Тэ, его обожаемый Тэ, сидел рядом с ним, демонстрируя признаки принадлежности: покрытую голову и метку на стройной шее. Ничего, что в супружеской постели они пока обходятся малым. Постепенно и этот важный элемент совместной жизни выправится. Просители чинно двигались в очереди, бухались на колени перед королями и принцами, вываливали мольбы, судебные тяжбы, презентовали правителям своих сыновей, выпрашивая положения и чины. Стоячий влажный воздух наполнялся тягостными запахами вспотевших тел, феромонов, зловонного дыхания, и усилия дюжих слуг, отчаянно махавших огромными бамбуковыми опахалами у раскрытых окон, слабо помогали. Чонгук сидел истуканом, ощущая, как неприятно льнет к телу мокрый чогори и сочувствовал Тэхёну, которому, по правилам, требовалось носить еще и нижнюю сорочку. Сейчас бы выпить имбирный чай со льдом, погрузиться с головой в прохладную воду мраморного пулла, освежиться. Но приходилось терпеть — такова ноша правителей. Кому-то из придворных становилось дурно, потерявших сознание уносили из зала. Слуги, обмахивавшие правителей опахалами из страусиных перьев, сменялись, чтобы не свалиться в обморок. На бледных щеках Тэхёна выступил обильный бисер пота, скатываясь и собираясь в капельки покрупнее. Падавший на него свет переливался в этих капельках, придавая Тэ волшебности. Ко лбу прилип выбившийся из гладко зачесанного пробора завиток. Белая полоска нижней сорочки потемнела от влаги, ворот зеленого ханбока приобрел мшистый оттенок. Последними к измученным правителям подступились сказители. Каждый раз распорядитель подбирал новых, стараясь разбавить рутину необычными. Вот и сегодня после бухания в пол лбами рассаживались на затертой сонмом ног ханджи весьма необычно выглядящие люди: в потрепанных до лохмотьев старых одеяниях китайского кроя, но с косыми воротами, со сбившимися до бечевок косами без бритых висков. — Приветствую вас, правители Чосона, — на удивление, почти без акцента звучно произнес главный сказитель, сивовласый, бельмоглазый, спекшийся временем до пергаментной корки. — Мы принесли вам дары дальнего народа. Сказание о редких людях, рождающихся однажды в столетия. Имеющих признаки обоих полов и отмеченных поцелуем богов. Тэхён вздрогнул так, что налобные золотые подвески звякнули. До предела распахнул прежде сонные, туманные глаза, свел губы в напряженную белую линию. Чонгук обмер, жалея, что не может разогнать паскудных пришельцев прилюдно. Пообещал себе надавать по шее распорядителю, сейчас радостно улыбавшемуся и думавшему, что угодил. Щибаль, мозги пропил, что ли? — Приветствую, — настороженно ответил отец, тоже уловивший подводный камень. — Что ж, делитесь даром. Сказитель закачался, сидя в позе лотоса. Неимоверно грязный мальчишка забегал пальцами по треугольному струнному инструменту, лишь отдаленно напоминавшему каягым. Второй старец подул в длинную флейту, извлекая жалобную, тоскливую мелодию. И под эту проникновенно страдающую музыку сказитель заунывно запел. В протяжных напевах иноземный акцент подчеркивал экзотичность повествования. В слух обратились все, включая тех, кто откровенно дремал, дожидаясь окончания аудиенции. Пришелец пел о мученике, в которого через поцелуй боги вложили двуполость. Отпечатали знаком альфы на шее — Тэхён схватился за шею. Подарили возможность по-омежьи продолжать род и производить наследников — Тэхён прижал руку к животу. А на самом деле наказали за злодеяние. Младенцев изначально было двое в утробе, но сильный победил, сожрав слабого. Так часто случается, пел сказитель, когда на свет хотят появиться сразу двое или трое. Все имеют право увидеть этот свет, и не человеческому плоду решать, кто увидит, а кто — нет. Любой грех должен быть наказан и пресечен. Но каждый грешник может стать счастливым, если сделает правильный выбор. А кем ему стать, качаясь из стороны в сторону, боги умолчали. Повесили его на перекладине весов: мучайся, грешник, выбирай. Сделав выбор, пройди священный обряд, и стань цельным. Но не ошибись, иначе муки умножатся. Тэхён дышал все чаще и прерывистее, бледность стала мучнисто зеленоватой. Глаза остекленели. Папа Чонгука нервно заерзал, прошептал что-то отцу. Кипящий в сдержанном гневе Чонгук нащупал руку Тэхёна, холодную, несмотря на изнуряющий зной. Плевать, что подумает двор. Надо увести мужа отсюда как можно скорее. Даже если сказитель заткнется, вред уже причинен. Грешник и мученик, щибаль! Какого дьявола?! — Хватит! — резко прервал отец, поднявшись с трона. — Ваш дар уродлив. Мы его не принимаем. Пошли вон! К троице ломанулась стража, звеня оружием. Придворные встревоженно зашумели, вперили любопытствующие, злорадные, сочувствующие взоры в Тэхёна. Чонгук, не дожидаясь, пока отец огласит окончание аудиенции, потянул Тэхёна на себя, но Тэхён дрожащим голосом пролепетал: — Пожалуйста, пусть продолжают… — и, не договорив, стек в глубокий обморок. По толпе пробежала дрожь, многие притворно заахали. Стража, расталкивая лезущих вперед зевак, тащила к выходу плачущих сказителей. Звонко треснул сломавшийся треугольный музыкальный инструмент, напоследок прорыдав порванными струнами. Мальчишка, чью чашку риса только что уничтожили, яростно закричал и вгрызся в стражника зубами, за что получил такую затрещину, что обмяк. Чонгук ухватывал происходящее краем глаза, неся тяжелого Тэхёна к двери за тронами. Злобно ощерился, когда чьи-то руки подхватили драгоценную ношу, но, узнав Хосока, убрал оскал. Только бы не навредили смятенной душе! Хоть бы Тэхён, очнувшись, не помнил конкретики, а запомнил лишь оглушающую душную жару и разноголосицу. Надежда была глупой: Тэхён ведь не был болен, чтобы путаться в яви. Оставалось полагаться на его благоразумие: что он, придя в себя, предпочтет забыть проклятых иноземных сказителей. Достаточно смуты, которую сказители посеяли в придворных: теперь его мужа могут воспринимать грешником, щибаль! В опочивальне Чонгук прогнал Хосока, сорвал с Тэхёна плотные одежные слои, неохотно потеснился, пропуская прибежавшего лекаря. И с тревогой наблюдал, как его обтирают уксусной тряпицей, подсовывают под нос остро пахнущий бадьян. Тэхён морщился, кривился, но никак не скидывал обморочную пелену. С трудом разлепил веки, как только в пересохший рот впихнули дольку лимона. Выплюнул дольку, облизнул яркие, как кровь, губы, тускло уставился на балдахин. Обнаженный, прикрытый по пояс тонкой простыней, но оставшийся в шали и налобной повязке с золотыми подвесками. Стянул шаль с повязкой, выдрав прядь волос, отбросил на пол. — Где они, Чонгук? — Не знаю. Наверное, уже выпнуты за пределы Хансона, — Чонгук мгновенно понял, о ком идет речь. Тэхён отвел склянку с лекарственным питьем, присел, оперевшись на подушки. Лекарь, поняв, что в его услугах больше не нуждаются, поставил склянку на низкий столик и в поклоне попятился к выходу. — Верни их, пожалуйста, — покрасневшие глаза разгоряченно блестели, бегали по периметру опочивальни, не задерживаясь ни на одном предмете, словно искали паскудных сказителей. Дрожащие пальцы принялись вынимать из тугого узла шпильки и заколки, небрежно кидая их на постель. Маслянисто черные пряди заструились по плечам и груди живыми змеями, окутали Тэхёна красивым блестящим облаком. — Распорядитель, вроде, сказал, что они из Поднебесной? — Из Тибета, — поправил мрачный Чонгук. — Это крохотное горное государство, известное глупыми бреднями и яками. Могу привезти тебе яка, если хочешь, Тэ, а этих сумасбродов возвращать не хочу. — Мне не нужны яки, Чонгук, — Тэхён откинул простынь, встал, покачнувшись и оттолкнув его ласковую руку. Густые волнистые волосы покрыли его черным чогори до ягодиц. — Верни их мне. Я хочу еще послушать и поговорить с ними. Никогда раньше не слышал про грешников с двуполостью. — Этот безумный бред они выдумали специально для тебя, чтобы заполучить побольше медяков, — Чонгук встал вплотную, не касаясь, чтобы не раздражать, изнемогая от желания обнять. — Мало ли что следующий безумец споет, Тэ. Не стоит слушать всех. — О, это вовсе не бред, — засмеялся Тэхён со всхлипами, враскачку шагая к купальне. — Волшебные, очень нужные мне слова, в которых много правды. Папе все пророчили двойню, когда он меня носил. Причем разнополую двойню. Его одновременно тянуло и на сладкое, и на острое. Живот торчал огурцом, а лицо расплылось. Признаки указывали на омегу и альфу. А родился только я. Я сожрал брата, Чонгук, и за то ежедневно плачу по счетам. Хочу узнать, как сделать выбор. — Тэ, пожалуйста, — Чонгук вздохнул с мукой, двигаясь вслед за ним. Было страшно оставлять его одного в таком состоянии. — забудь о них. Выбор за тебя сделали боги, наши боги, а не чужеземные. — Не хочешь помогать, значит, — смех Тэхёна оборвался на высокой ноте. Рука резко откатила выдвижную дверь и перед носом Чонгука закатила обратно. И через нее Тэхён сухо сказал: — Дай мне освежиться. Чонгук припал ухом к перекладинам, вслушиваясь. Как бы не случилось беды. Перебрал в памяти все предметы в купальне, похолодел, вспомнив, что там лежат острые ножи для срезания мозолей и ногтей, выпнул перегородку. И забыл, как дышать. Тэхён, ожесточенно скалясь, срезал крохотным ножичком блестящие черные волны, откидывая срезанное с омерзением. Укорачивал омежью длину до альфьей, как должен был делать в бытность альфой, но почему-то делал в бытность омегой. Чонгук прыгнул к нему, запоздало вырвал ножичек, порезавшись, но не чуя боли. А Тэхён, смахнув остатки, прилипшие к телу, жутко улыбнулся. — Я выбрал, Чонгук.