Кэмги

Чонгук плавно распростерся на обжигающей глади, полуприкрыл глаза, занавесившись ресницами — их омежья длина позволяла украдкой наблюдать. Служка осторожно облил теплой водой, обмотал ладони жесткой тканью, подступился, чтобы начать. Чонгук еле заметно мотнул головой, заставляя его отойти. Тот неудобно закрывал обзор своей щуплой фигурой. Служка понятливо отпрянул к стене, замер, выжидая, когда господин соизволит подозвать к себе. Сокджин, Хосок, Намджун с веселым гоготом расположились по кругу, оставив круглый камень в центре медлительному Тэхёну. Тэхён никогда не торопился: он любил растягивать приятные минуты отдохновения, смаковать предвкушение телесной радости после изнурительных занятий ратным боем. Вот и сейчас последним воевал с завязками мокрых от пота паджи и, наконец выдернув витый шнур, стянул. Чогори уже снял, и Чонгук с наслаждением облизывал глазами его ладное, прекрасно сложенное тело. Было чем полюбоваться: в меру широкий и невероятно соблазнительный разлет плеч, тугие мускулы, перекатывающиеся под лоснящейся гладкой кожей, светло-коричневые точки сосков на выпуклых грудных полушариях, поджарый живот с тонкой дорожкой волос от пупка вниз, узкая талия, перетекающая в такие же узкие бедра. Добравшись до курчавого треугольника, Чонгук смежил веки. Хватит, нельзя. И снова приоткрыл: жгло желание полюбоваться. Небрежно скинув паджи на пол купальни, Тэхён распустил косу, продрал пальцами змеистые толстые пряди, всласть потянулся, потер ноющие мышцы бедер, на которых наливались багрянцем следы ударов, и вальяжно потек к круглому камню. Вообще-то центральный камень в купальне должен был занимать Чонгук на правах будущего короля, но уже пару лет занимал Тэхён. Чонгук сам предложил, потому что так было удобнее наблюдать. А то Тэ мог расположиться то поверх головы, то в ногах, и тоскливо вздыхай все омовение от невозможности его лицезреть. Тэхён скользнул по камню грациозным тигром, застонал-замычал от удовольствия, раскинулся звездой, подставляясь под руки служки. Чонгук поспешно перевернулся на живот, чтобы не опозориться твердым желанием. Прицокнул. И его служка, кинувшись к нему, принялся бережно растирать — пока еще без давления, только готовя кожу. Умелые плавные движения раскатывали волнами негу. А постанывающий, мурлыкающий Тэхён закручивал в паху витки жгучего возбуждения. Чонгук потерся отвердевшим членом о камень, стиснул зубы. Щибаль, нельзя выдать себя с головой при других. Другие, впрочем, тоже пялились. На Тэхёна всегда пялились, особенно когда он был обнажен и вот так беззастенчиво наслаждался. Улыбающееся томное красивое лицо, соблазнительное тело — вроде альфье и при этом напоминающее омежье — бархатистое мурлыканье… Было сложно игнорировать. Намджун перевалился на бок, азартно ощерился, и Чонгук подумал с ухмылкой, что сейчас начнется зубоскальство. — Тэ, а Тэ! — Чего тебе? — Тэхён лениво приоткрыл один глаз, скосился на него. — Стонешь совсем как омега под альфой, — Намджун, прыснув со смеху, несколько раз подался бедрами вперед-назад, изображая простейший процесс. — Косу отрастил до задницы, зачем, а? Узла нет. Так может, ты омега, Тэ? Шутка устарела, и Тэхён давно перестал на нее злиться. Это только в детстве он с яростным рычанием бросался на обидчика, колотил, пинал и даже кусался. А сейчас научился жить с природным ущербом. Принимал подколки с ленивым великодушием сильного человека. Он даже подыгрывал: отрастил волосы до поясничных ямочек, когда как альфы носили косу строго до лопаток; подчеркивал огромные глаза сурьмой, обожал носить тяжелые золотые серьги. Однако всегда оставлял верхние завязки чогори развязанными, чтобы демонстрировать отпечатанный богами на шее альфий знак. Как же Чонгук ненавидел этот проклятый знак! Порой ночами снилось, как он зубами перекрывает кривой треугольник, высившийся между ними непреодолимой преградой, и оставляет взамен него свежую кровавую метку — знак принадлежности Тэ ему. Тэхён усмехнулся, провел ладонью по крупному, но соразмерному с величиной тела члену, смял расслабленные яички, вернулся к наливающемуся кровью стволу, протяжно вздохнул, прежде чем проникновенно тягучим голосом прошептать: — Омегам отсутствие узла нравится. Хочешь попробовать, Джун? И озорно хмыкнул — Намджун в растерянности прикусил язык. Миновали те времена, когда они подростками дрочили наперегонки. Сейчас, они, мнившие себя взрослыми альфами, уже смущались при друг друге добиваться разрядки. Чонгук судорожно вздохнул, заметив, что остальные осоловели, поплыли потемневшими взглядами. Стало до белого каления неприятно делить Тэ таким с другими. — Прекрати, Тэхён! Кэмги! — прорычал он, вскинувшись. И Тэхён тотчас же послушно перекатился на живот, прикрывая, совсем как Чонгук минутами назад, свое налитое достоинство, лишенное альфьей гордости. — Прости, Чонгук, — Тэхен с легкой виноватинкой улыбнулся, зажмурился, когда служка забарабанил по его спине обмотанными холстиной кулаками. И, похоже, мгновенно забыл о случившемся. А Чонгука продолжало изнурять увиденное, жечь изнутри неутоленным желанием. Он бы с радостью вобрал влажную малиновую головку в рот, слизнул бы предсемя, распробовал бы вкус Тэхёна до стонов, до жалобного скулежа, а потом повелительно бы развел ноги и… Чонгук молча содрогнулся, чувствуя, как под животом разливается толчками скользкая жижа. Перевел дыхание и, дождавшись омовения прохладной водой, рывком крутнулся на спину. Хорошо, что влажный воздух насыщен вязкими парами благовоний, и его терпкий запах слитого семени не распознают. В теле растворялось вялое умиротворение, накрывала плотным одеялом сонливость. Становилось привычно спокойно и тоскливо. Тэхён никогда не будет задыхаться под его телом, ловить губами губы, страстно вскрикивать. Он — альфа, как и Чонгук. Барьер кэмги вечно будет между ними стоять, как бы Чонгук ни изнывал от плотской жажды. Испорченный, гнилой достался Чосону будущий король, которому ни один омега не нужен так, как нужен чудесный альфа с легким изъяном. Если родители узнают, то сошлют Тэхёна в родной Пусан и запретят показываться при дворе. Купальню заполонили звуки шлепков, барабанных постукиваний, разнобойного покряхтывания. И под эту музыку самозабвенного удовольствия Чонгук уныло размышлял, как ему быть дальше. Было уже невыносимо пожирать Тэ глазами, наваливаться на него в поединке, сгорая от жажды впиться в яркий рот, отшатываться до того, как тот почует его стальной клинок. Тот начинал догадываться или Чонгуку пока казалось. Еще казалось, что того тоже к нему влечет. Может быть, взбрендивший рассудок выдавал выдумку за действительное. Но порой опрокинутый в схватке навзничь Тэ прикусывал пересохшие на знойном воздухе губы, чарующе взмахивал опахалами ресниц, обжигая горячим дыханием. Или мимоходом оглаживал плечо, остро поглядывал, когда думал, что Чонгук не видит. Хотелось пренебречь древними запретами, разрешить себе алкаемое до воя, присвоить Тэ себе и шикнуть на всех. Король так решил. Всем повиноваться. Эх, будь Тэхён омегой, все было бы иначе. Омеги не имели права голоса, они были обязаны повиноваться альфам. Тэхёна бы с детства воспитывали в подобном повиновении. И его самые прекрасные глаза на свете смотрели бы на Чонгука иначе: без смешливой дерзости и дружеской теплоты, а с восхищением и вскоре с любовью. Чонгук бы ласково привечал его и трепетно ухаживал за ним до расцвета: подносил бы драгоценные украшения, заколки для густых шелковистых волос, оранжерейные цветы, читал бы стихи древних, срывал бы украдкой поцелуи. А после расцвета церемонно накрыл бы его гордую голову белой шалью, разделил бы при родных три чарки вина и ночью сделал бы своим. До страстных криков, до сладких стонов… Чувствуя, что опять позорно возбуждается, Чонгук ткнул пальцем в кадку, и служка окатил из нее ледяной волной. Та обожгла, выбила короткий выдох и уничтожила возбуждение на корню. Над ним запарило, рассыпало крошечные капельки в слоистый туман, словно он был раскаленным углем. Присел, удобно подвернув под себя ноги, оглядел разнежившихся под массажем друзей. Их, как его, уже омыли, а теперь разминали уставшие мышцы. Чонгук старался смотреть на всех, кроме Тэхёна, но все равно держал его в поле зрения. По привычке. Тэ блаженно посапывал, растекшись обмякшей медузой по каменной поверхности. Чонгук завидовал служке, которому было позволено наглаживать его тело, натирать душистой миррой все изгибы и впадинки. Он бы прошелся не руками — языком — по всему телу, впечатал бы свой запах в его, ласкал бы до изнеможения, пока Тэхён не попросил бы пощады. — Я закончил, — хмуро бросил Чонгук, поднимаясь. Все разом заворочались, зазевали, сбрасывая дрему усилием воли. Раз старший принц пожелал перейти к трапезе, следовательно, и им пора. Волю старшего требуется исполнять. Хосок на правах брата заворчал, нехотя присаживаясь. — Что так быстро-то, Гуки? После боя надо хорошенько растворить в пару боль, чтобы не беспокоила назавтра. — Я голоден, — смягчился Чонгук. Хосок не заслуживал резких слов, он был хорошим братом: послушным, исполнительным, верным. И не роптал на долю младшего принца, которому всего лишь достались немалые угодья, но не трон. Старинный Чосон, увы, знавал смутные времена, погружавшие государство в черный ужас войны именно из-за братских междоусобиц. Памятуя об этом, Чонгук Хосока особенно ценил и радовался, что их отношения базируются на взаимном уважении и любви. — Айщ, да, перекусить было бы неплохо, — улыбнулся Хосок до обаятельных ямочек. — Щибаль, все как один вскочили, один Тэхён дрыхнет. Тэхён, нахал, а ну поднялся! Тэхён пробурчал что-то, подтянул колени к животу и закрыл локтем лицо, продолжая дремать. Чонгук нежно подумал, что из того бы вышел капризный, своевольный омега, чьи недовольства Чонгук бы принимал с понимающей улыбкой и только для вида отчитывал. Айщ, в сослагательном наклонении жизнь была намного лучше. Ее бы перенести на существующие реалии! Чонгук, коротко вздохнув, подошел к Тэхёну, легонько потряс за плечо и нахмурился — несмотря на жару, тот был прохладным, а от прикосновения по его коже пробежал рябью озноб. — Тэ, ты не заболел? — Чонгук потянул за руку, усаживая силой, заглянул в мутные со сна, бессмысленные глаза. Тэхён зябко потер плечи, передернулся. — Наверное, перегрелся, — Тэхён повел плечом, сдвинулся в сторону, осторожно уходя от прикосновения. И это почему-то ударило в солнечное сплетение невидимым кулаком — Чонгук даже задохнулся на миг. — Тогда поскорее выходи и выпей чаю! — грубовато буркнул Чонгук, сжав в кулак пальцы, помнящие шелк мокрой гладкой кожи. Почему Тэхён отшатнулся? Может, прозрел и понял, что друг детства и его будущий король к нему питает совсем не дружеские чувства? Чонгук вырвал простыню у испуганно вздрогнувшего служки, дергано принялся растираться. Последствия прозрения ужасали. Тэхён начнет шарахаться и избегать его общества. Это для затравки. А потом, когда его отторжение дорастет до небес, тот попросится у короля отправить его в родной Пусан, чтобы никак не пересекаться с Чонгуком. Не оскорблять презрительным отказом будущего повелителя и при этом не содрогаться в отвращении при проявлении нежеланных чувств… Тэхёна растирали досуха сразу двое, он предпочитал, чтобы за ним ухаживали. Позволяя себя облачить в одеяния, Чонгук старался на него не смотреть, зато злобно зыркал на смеющихся Сокджина, Намджуна и Хосока. Тем мало надо было, чтобы закатиться лошадиным ржанием. И обычно Чонгук легко к ним присоединялся, но не сегодня и не сейчас. Сейчас чужое веселье раздражало. Ловкие пальцы бегали по нему: натягивали, увязывали, поправляли. Привычное с младенчества сноровистое многорукое обслуживание сейчас бесило до зубовного скрежета. Все текло, как обычно, никаких исключений в рутине: мерно капала вода из лейки, гоготали застоявшимися жеребцами друзья и брат, шелестели простынями и одеяниями служки. А Чонгук в общем мире распадался на куски, буквально умирал, сгорал в тоске. И никто, абсолютно никто, не замечал. Вдруг Тэхён громко чихнул, разбив рутину внезапным отклонением. И у Чонгука отлегло от сердца. Тэ просто заболел, поэтому повел себя странновато. Когда Чонгук недомогал, ему тоже не хотелось, чтобы его трогали. Перевел на него настороженно опасливый взгляд, прощупывая почву. Тэхён кутался в длиннорукавное струящееся чогори, подобрав под себя ноги. На побледневшем смуглом лице густо проступила испарина, он то и дело слизывал ее с губ, ожидая, когда ему заплетут косу. Бледность контрастировала с полыхающими огнем щеками и ртом. Ему нездоровилось, очевидно. Тэхён, почуяв его тяжелый взгляд, лениво распахнул глаза и неожиданно улыбнулся. Чонгук, не выдержав, шумно выдохнул свое безмерное облегчение. Между ними все осталось по-прежнему. — Тэхён, говорю же тебе: срежь волосы! Вечно приходится тебя ждать, — Сокджин с размаху врезал по плечу Тэхёна, и Чонгук с трудом подавил желание ответить ему ударом в челюсть. Не видит, что ли, что Тэхёну плохо?! Безмозглый идиот! — Я уже все, — Тэхён, дождавшись, когда тугую толстую косу перебросят ему на грудь, неуклюже поднялся, покачнулся. Сокджин тотчас же сменил интонацию. — Ты чего, Тэ? — Да перегрузился сегодня, швыряя вас по очереди наземь, — Тэхён, превозмогая недомогание, шаловливо подмигнул. — Каждый весит как стельная буйволица! — А почему не буйвол-то? — возмутился Сокджин, набычившись и засучивая длинные рукава. Сокджин шутки понимал через раз и легко обижался. — Просто завидуешь, что не дорос до нас! — Еще могу дорасти, но точно не буду столько весить. Я умерен в еде, — надменно фыркнул Тэхён и, залившись веселым смехом, скакнул к откатившейся двери, как только Сокджин с рыком на него кинулся. Чонгук поймал Сокджина за чогори, слегка дернул, останавливая и безудержно улыбаясь. Настроение опять переменилось, но теперь в лучшую сторону. Тэхён действительно был полегче и пониже каждого из них, даже Хосока, которого был старше на год. И эта разница в росте Чонгуку очень, очень нравилась. В самый раз, чтобы поцеловать, не нагибаясь в три погибели, как с некоторыми крохотными омегами, и ощущать себя сильным и мужественным. Вот уже год Чонгук выбирал себе для гарема только высоких и широкоплечих омег, чем-то схожих с Тэхёном. Только с ними он мог забыться на время, представляя на их месте обожаемый оригинал. — Вечно ты его защишаешь, Гук! — обиженно проворчал Сокджин, по-детски надувшись. — Я его все равно когда-нибудь поколочу за острый язык. — Ну, он правду сказал. Тебе стоило бы поменьше налегать на жирное мясо, Джин, — добродушно похлопал его по животу Чонгук. — А, как будущему моему советнику, пора бы обрести хладнокровие. Ты что, на послов соседних государств тоже со звериным рыком бросаться будешь? — Дело говорит Гук, — хохотнул Намджун, поправив золотую цепь, призванную подчеркивать альфий знак в форме звезды. Намджун этой звездой безмерно гордился — астрологи считали, что подобными знаками боги отмечают легендарных героев. Чонгук втайне тоже бы хотел звезду вместо трех лучей на горизонтали: то ли рассвет, щибаль, то ли корона — не разобрать. — Бери пример с меня, Джин. Я веду себя взвешенно и невозмутимо, не реагирую на остроты Тэхёна, даже если он язвит напропалую. Поэтому я, в отличие от тебя, на пост советника гожусь уже сейчас. — Тебе еще год до испытания, — мрачно отрезал Сокджин, разозлившись по-настоящему. — Посмотрим, пройдешь ли ты его. — Обязательно пройду, — Намджун и бровью не повел. Хосок с легкой завистью оглядел его с головы до пят и погрустнел: он был тонкокостным и легконогим, пошел породой в изящного папу, и откровенно побаивался, что мышечной массы к полному возрасту не наберет. Чонгук понимающе потрепал его по щеке, ничего не сказав: не стоит утешать младшего брата при всех, тем самым обнажив его тайные страхи, лучше поговорит наедине. Уставился вслед за Хосоком на Намджуна и хмыкнул. Зря Сокджин сомневается: самый мощный и кряжистый из них, способный остановить взбесившегося жеребца одной рукой Намджун несомненно пройдет испытание. А вот Сокджин, норовистый, нетерпеливый и вспыльчивый, может сорваться из одного лишь оголтелого азарта. Нет, в испытании требуются стальная выдержка, стратегия и характер. Чонгук был уверен, что обязательно справится, у него для победы наличествовали все необходимые составляющие. Он, как говорили родители и судачили во дворе, был прирожденным правителем, взял лучшее от предков и богов: внешность, силу, прочный стержень. Но… в противовес природным дарам судьба отказала в важном. И это важное умчалось вперед, в малый пиршественный зал, великодушно отданный родителями сыновьям для забав. Чонгук знал, что Тэхён убежал, чтобы не выказывать при остальных слабости. В глубине души Тэхён все же досадовал, что не удался ростом и статью, и терпеть не мог оказываться в ситуациях, когда бывал слабее. Взваливал на себя больше занятий, начинал бегать с полными ведрами и колотить чучело еще засветло, чтобы нарастить такие же мускулы, как у них. Прилагал все усилия, чтобы быть хотя бы наравне. В учебных сражениях брал скорее увертливостью и ловкостью, но частенько проигрывал. Сейчас наверняка спешно отпивался горячим имбирным чаем с медом, чтобы хвороба поскорее оставила. Чонгук степенно выступал, заставляя остальных замедлиться. Если и Тэхёну и порой Хосоку он прощал невежливое опережение, то другим подобных вольностей не позволял. Государя должны почитать и уважать, иначе престол под ним зашатается. Предсказуемо, Тэхён, обжигаясь, торопливо прихлебывал чай, промокал лоб шелковым платком и при виде них подскочил на ноги, отвесив легкий полупоклон. Вроде шутливый, но с заложенным в жесте извинением. Только он так умел выскользать из неудобных положений. Предупредительно забрал у обслуги медный чайник, набулькал в глубокие пиалы благоуханный чай, не проронив и капли из узкого продолговатого носика, и подал каждому, начиная с Чонгука. Смягчился и Сокджин. — Может, тебе лучше пойти отдохнуть? — почти беззвучно спросил Чонгук, присаживаясь рядом. Соседство с ним наполнило щекочущими пузырьками удовольствия, от которого жалко было отказываться. И Чонгук почти пожалел о вопросе, но, к его радости, Тэхён помотал головой. — Я всего лишь перетрудился. — Не стоит брать на себя двойную нагрузку, Тэ, — ласково попенял Чонгук. — Смирись с тем, что имеешь. Ты уже достойный воин. — Хочу стать еще достойнее, — упрямо возразил Тэхён. — Но мое противное тело мне не подчиняется! Сколько ни ем и ни бьюсь, мускулы не растут. Вон, — указал подбородком на Сокджина, азартно потершего руки — на низкий столик выставляли блюда с аппетитно шкворчавшим запеченным на углях мясом, тушеными овощами, шафрановым рисом и закусками. — Джину достаточно лишь посмотреть на мясо, помахать палкой и айщ, у него бугры на плечах выросли. А у меня, — Тэхён печально выпятил губы, похлопав себя по предплечью. — из жалких комочков никак не вылупятся бугорки. Чонгук на мгновение представил, что Тэхён стал похож на Джина и Джуна — такой же неповоротливо громоздкий, тяжеловесный — и поморщился. Нет уж, Тэхён хорош как есть: стройный гибкий ладно сложенный. — Сетовать на тело, подаренное богами, не хорошо, Тэ. Ты мог уродиться калекой, — Чонгук отставил пиалу с чаем, ухватил палочками дымящийся густо посыпанный жгучим перцем и зирой кусок поджаристого мяса, уложил на тончайшую рисовую лепешку, добавил ломтики кимчи, стружку лука, завернул и с удовольствием сунул в рот. Есть хотелось до умопомрачения. Тэхён согласно кивнул, ничего не добавив, но явно не разделив точку зрения. На богов он роптал. Действительно, было на что: подарить несомненный альфий знак, но лишить узла и оставить навечно располовиненным. Поначалу ели молча и жадно. Молодая энергия, помноженная на усталость, взяла свое — потребовала незамедлительного насыщения. Но постепенно перестук палочек замедлялся, дружное жевание и шумное отхлебывание — тоже. И наконец Чонгук, сыто отвалившись на подушки, хлопнул в ладоши. Поплыла тягучая трогающая душевные струны музыка. Тонкое дребезжание каягыма и цимбал оттенялось басовитым буханьем барабанов, перекликалось с заунывной мелодией флейт. Вновь потянуло ко сну. Намджун досадливо крикнул: — Поживей! — скосился на Чонгука. — Гук, может, вина и танцоров? — Хорошо, — неохотно согласился Чонгук. Он не каждый раз разрешал привести на их посиделки танцоров. Тэхён так лихо и страстно выплясывал с теми, притягивая к себе то одного, то другого, что от ревности душа чернела, а голова гудела. Но сегодня Тэ вряд ли будет танцевать, а вино его подкрепит. Атмосфера моментально сменилась: музыка завела живой, энергичный ритм, побуждая броситься в пляс; осоловевшие альфы встрепенулись, присели на подушках ровнее, уставившись на вход. И расплылись в улыбках, когда в зал впорхнули, звеня бубенцами на щиколотках и запястьях, хорошенькие волоокие танцоры. Те после церемонного поклона рассыпались по залу, упруго застучали ногами, выгнулись, выводя в воздухе невидимые узоры гибкими, словно бескостными руками. Чонгук покосился на Тэхёна, тот безучастно пил подогретое на меду и перце вино и, похоже, дела до откровенного соблазна тому не было. Фух, хорошо. Сокджин, не утерпев, подскочил, выбил залихватскую дробь пятками и закружил сразу двоих. Обычно это делал Тэхён и танцевал настолько будоражаще, что Чонгук с ума сходил, жаждая отогнать от него раздражающих омег и по-собственнически притянуть к себе. Он был бы не против омеги в их постели, но только, если бы он брал Тэхёна, а тот уже омегу. Только так, не иначе. Возбуждение при этой мысли бросило кровь в лицо. — Тебе пора выбрать апджаби, Гуки, — прошептал Тэхён, весело прищурившись. И Чонгук почувствовал, что его охватило жаром: видимо, возбуждение стало заметным для остальных. — Хватит менять наложников, остановись на одном. «Я уже остановился на одном», — тоскливо подумал Чонгук, но вслух сказал: — Не нашелся еще единственный и неповторимый, Тэ. Необдуманно выдавать подобные высокие титулы не хочу. Это серьезный шаг. А что, — Чонгук охрип. — ты выбрал апджаби? — Шутишь, — Тэхён задрожал в сдерживаемом смехе. — Я же простой князь, Гуки, у меня не может быть апджаби, лишь наложники. Но один да, — Тэхён нежно улыбнулся, разбивая ему сердце вдребезги. — один мне очень нравится. Он из Кёнгидо, недавно прибыл в Хансон. Вообще-то его купил Намджун, но, увидев, что он мне понравился, подарил мне. Его зовут Юнги. Он маленький, щуплый, не сказать, что очень красивый — глаза узкие-преузкие, лицо широкое — но какой-то очень обаятельный. На него можно глядеть бесконечно и никогда не пресытиться. Я его пока не трогал, потому что он всего боится. Жду, когда освоится и привыкнет, перестанет смотреть с ужасом. Чонгук чувствовал, как внутри сгорают дотла прекрасные оазисы, сменяются на унылые безжизненные горы песков. Сердце Тэхёна задел ничтожный наложник. Проклятый Намджун, чтоб его! Какого дьявола разбрасывается такими дарами? Тэхён не смог бы себе позволить еще одного наложника, кроме того, что ему подарили родители — род Кимов был бедным и захудалым, выживал лишь благодаря привязанности принцев к сыну. — Поздравляю, — тускло ответил Чонгук. — Покажи мне его на днях. — Только не отбирай, пожалуйста, — предупредил Тэхён и просительно добавил: — Пожалуйста. — Не отберу, — проскрежетал Чонгук, хотя похожая мысль уже промелькнула. Подарить Тэ двух наложников вместо неказистого, но цепляющего Юнги, а того, щибаль, отправить в Кёнгидо с щедрым вспоможением, чтоб больше семья его не продавала. Пусть выйдет замуж, покроется белой шалью, должной навсегда скрыть его от Тэхёна. Душевная пустыня разрасталась, на ней губительный смерч уже разворачивал чернильно-черные витки. Мысли нервно путались, ища выход из положения. — Тэ, пошли танцевать! — вмешался Хосок, и Чонгук преисполнился благодарности. Младший брат всегда приходил на помощь в нужную минуту. Сейчас скрывать чувства за невозмутимой маской было сложнее, чем обычно. Тэхён мог догадаться, что признание задело Чонгука куда сильнее, нежели должно было. — Ну… — Тэхён побаюкал чашу с вином, колеблясь, допил вино залпом. — А давай! Чонгук раздвоился. Часть его лениво усмехалась, наблюдая, как Сокджин, Хосок и Тэхён отплясывают — Тэхён, по обыкновению, двигался ярче, страстнее остальных, побуждая танцоров завороженно тянуться к нему, как летят бабочки на огонь. Часть убивалась от горя, прощаясь с несбыточными мечтами. Надо было обрести силы порадоваться за друга: надежный, хороший наложник становился крепкой опорой альфе, помогал не тратить энергию на пустяки, а если оказывался достаточно умным и дальновидным, то мог сосуществовать с законным мужем без опаски быть отравленным. Однако силы не обретались, а тоска бушевала в пустынном смерче все яростнее. Ну, почему, почему боги так жестоки к нему? Если бы Тэхён никого не любил, было бы проще терпеть. Разве он не был послушным сыном, не нес волю родителей и не выполнял ожидания королевства и семьи? Он никогда не оступался, не позволял себе строптивые взбрыки, связь с женатыми омегами, разгульное поведение. За что его наказывать? Флейты и цимбалы навзрыд кричали, барабаны выбивали яростную дробь в унисон его разбитому сердцу. Ноздри трепетали от растекающихся в воздухе смешанных феромонов, запахов пота и легкого аромата желания, естественного, когда альфы и омеги сближаются. Время замедлило ход. В обзоре остался только Тэхён, остальные размылись невнятным сумбурным фоном. Давно скинувший чогори, тот подпрыгивал, изгибался вспотевшим торсом, полыхал горящими глазами и щеками, беззвучно подпевал, крутился. Внезапно Чонгука вырвало из оторопи. Вырвал могущественный сладкий аромат потекшего омеги. Тело произвольно взмыло на ноги, рванулось вперед, пока еще слепо ища источник аромата. Сокджин, Намджун, Хосок ощерились, оглядываясь, хватая то одного, то другого омегу и откидывая тех в стороны. Отлетевший в бешеном танце к противоположной стене Тэхён медленно оседал на пол, уставившись в изумленном замешательстве на Чонгука — почти просительно, почти запрашивая помощь. И именно к нему ринулся Чонгук, прозревая, но еще не веря собственному счастью: слишком невозможным оно было. Запоздало очнувшиеся друзья и брат тяжело затопали вслед за ним, разъярив его внутреннего зверя. Мое, не трогать, не сметь! Первым рухнул на хрустящие ханджи половицы Намджун, безвольно раскинувшись. Вторым с криком — Сокджин. Хосок попятился сам, смиренно выставив руки. Тэхён сжался в комочек, умоляюще зашептал в наступившей удивленной тишине: — Нет, нет, нет, — и истошно завопил: — Нет! Чонгук молча вздернул его наверх, распластал по стене, с безграничным наслаждением облизнул широким мазком шею и сделал то, о чем мечтал вечность — покрыл альфий знак своей меткой. Сладкая кровь брызнула в рот, окропила алчущий язык, раздразнила рычащего зверя. Тэхён протестующе вертелся, пытался оттолкнуть, но одолеваемый оголтелой радостью Чонгук стоял незыблемой скалой. Не терпелось окончательно сделать его своим: опрокинуть навзничь, растолкать ноги, вжать член в сочащееся смазкой девственное отверстие. Но это же был Тэхён, его Тэ. И Чонгук, сделав над собой нечеловеческое усилие, с трудом остановился. Прижал к себе, приковав сопротивляющиеся руки к торсу, гневно рыкнул на оторопевшего распорядителя: — Белое! Тот, сообразив, что требуется, сорвал с мозаичного окна кружевную завесь. Подбежал, угодливо подал в низком поклоне. Чонгук с замиранием сердца накрыл голову Тэхёна, окутал его с макушки до пят в желтоватое ажурное кружево. Закрывая от других альф, от всего мира, присваивая его себе. Тэхён мешком грузно опустился на пол, затрясся в безмолвных рыданиях. Чонгук присел вслед за ним, обнял, утешая без слов. Не нашлось бы слов на всем белом свете, чтобы утешить альфу, лишившегося будущего.