(Не) один из вас

2005 год.

      Вопрос о выживании никогда еще не стоял так остро.       Гермиона думала, что мысли из разряда «а что если?» прекратились в тысяча девятьсот девяносто девятом, но нет. Они вернулись, и их стало больше, чёртовы мысли последовали примеру кордицепса — размножились с помощью спор.       Глобальное потепление, потепление, потепление… Гермиона была уверена, что если она ещё хоть один раз услышит что-то про это, то схватится за палочку и снова приставит её к своему виску. У неё с каждым днём оставалось всё меньше терпения.       Гриб адаптировался к температуре человеческого тела, и ему понадобилось всего три недели, чтобы магловские и магические власти потеряли всякий контроль над ситуацией. Но, конечно, были быстро созданы лагеря для беженцев и правительства. Они продержались недолго. В них начал твориться хаос.       Инфекция передалась людям через зерновые продукты, привезённые из Южной Америки, распространившись по пути в Центральную Америку и Мексику, а после — в Великобританию, которая не была готова к тотальному карантину. У них заведомо не было ни шанса на победу.       Гарри Поттер вновь проявил себя как герой. Он смог вытащить Тедди Люпина из центра города, когда началась всеобщая паника. Гарри никогда до этого не использовал убивающие заклинания, тем более не делал этого при маглах, которые устроили безумный шум. Но ситуация не оставляла иного выхода.       Гермиона не успела заметить, как они пришли к тому, что имели.       Кап-кап-кап. Это глухо ударялись о плиточный пол капли из протекающей у основания лейки душа. Вода была горячей, обжигающей тело настолько, что кожа сильно краснела и начинала чесаться. Гермиона оставляла полосы на коже короткими ногтями, пытаясь унять зуд. Несмотря на все маленькие неудобства, её мышцы приятно расслаблялись под горячей водой, и это было просто необходимо после сна на неудобной кровати.       Кап-кап-кап. Всё тот же стук капель, когда Грейнджер запрокинула голову вверх, чтобы умыть и, следовательно, обжечь лицо. По телу прошлась приятная дрожь, и она прислонила к лицу ладони, потирая кожу. Хорошо, было хорошо. Горячая вода смывала остатки сна.       Кап-кап-кап. Неизменный стук капель, когда Гермиона смывала с кудрявых волос шампунь, продолжая стоять под горячей водой.       Грейнджер повернула вентиль, и когда вода перестала течь, она призвала жёсткое от частых стирок полотенце, вытирая сначала волосы, а после — насухо тело.       В общей душевой обычно никого не бывало, кроме неё, в промежутке с часа ночи до пяти утра. Гермиона просыпалась ночью, принимала горячий душ в одиночестве и снова ложилась спать. Первые дни ей не удавалось уснуть после душа, но недели шли, и усталость брала своё — Гермиона засыпала даже сидя.       Коридоры с серыми и холодными бетонными стенами в это время тоже обычно пустовали. Гермиона встретила только Дина, выходящего из кухни с кривым сэндвичем, из которого почти выпала колбаса. Он пожелал ей приятных снов и ушёл на пост.       Холодные бетонные стены больше не пугали Гермиону. Она привыкла к ним за месяц. В какой-то степени Грейнджер понимала, что рано или поздно они станут ей родными.       Её резиновые тапочки издавали смешные, но при этом неприятные звуки при каждом шаге. Гермиона начала ценить тишину, ведь они её ценили.       Выжившие из Хогвартса обосновались в одном из бомбоубежищ в районе Хокстон. В тысяча девятьсот девяностом он был заброшен из-за того, что пострадал от влаги и времени. Аберфорт Дамблдор долго восстанавливал все его комнаты, пока они укрывались в Хогвартсе, который продержался целых полгода.       Гермиона открыла тяжёлую дверь одной из комнат и вошла внутрь. Идти до постели далеко не пришлось — она сделала буквально шаг и оказалась у двухъярусной кровати. С ней жила Луна Лавгуд, которая обычно спала крепко и долго. Иногда она храпела и ворочалась, но в целом никогда не доставляла неудобств.       Абсолютно всё в этой комнате было одинаковым: необжитым и пустым. Их комната была крохотной, почти как клетка. При желании можно было открыть дверь, не вставая с кровати. Воздух был влажным, пропитанным запахом пыли и ещё чего-то… неразличимого, но тошнотворного.       — Гермиона, — она распахнула глаза, услышав своё имя. Это негромко позвала Луна.       — Почему ты не спишь? — спросила Грейнджер и повернула голову, глядя на матрас над собой — постель Луны находилась наверху.       — Нарглы мешают, — шёпотом созналась Лавгуд и свесила ноги с кровати. — Я хотела дождаться тебя и сходить к Джинни.       Гермиона недолго лежала на жёсткой койке, укрываясь холодным и грубым одеялом, но даже этого минимального подобия комфорта хватило, чтобы желание вставать снова отпало. Грейнджер несколько минут молчала, глядя вверх и размышляя. Посмотрев на часы справа, она увидела время — четыре часа и сорок три минуты.       — Пошли.       Лавгуд легко спрыгнула с кровати и призвала лёгким «Акцио» обувь — розовые балетки с небольшим бантиком на одном, а на втором остался только след клея, где должно было быть украшение.       Гермиона надела серую кофту поверх чёрной майки и сунула ноги в жёлтые тапочки, в которых обычно передвигалась по убежищу.       Они вместе вышли из комнаты, но их по-прежнему окружал тяжёлый и спертый воздух. Луна неспешным шагом пошла вперёд по коридору, иногда подпрыгивая, напевая себе что-то в этот момент. Гермиона медленно шла позади, не разделяя энтузиазма Луны.       — Как думаешь, ей станет лучше? — Лавгуд резко замерла и через секунду обернулась к Гермионе, заглядывая ей в глаза.       — Я сегодня же продолжу искать гнездо груушек, — туманно ответила Гермиона и пошла вперёд, опережая Лавгуд.       В коридорах было так же пусто, как и тогда, когда она шла по ним одна после ночного душа. Гермиона иногда бездумно взъерошивала едва мокрые пряди, придавая им форму кудрей, но с каждым разом она отмечала, как тяжелеют руки.       Луна догнала Гермиону около входа в больничное крыло. Она четыре раза постучала в большую железную дверь и отошла, взяв Гермиону под локоть. В этом было что-то интимное. После того, что произошло с Джинни, Лавгуд пыталась стать для Гермионы опорой, тем самым плечом, но Грейнджер неохотно сближалась с ней, боялась, что не сможет защитить и её.       Им пришлось ждать около трёх минут, пока дверь не скрипнула и не открылась. Из-за неё на поздних посетителей строго смотрел высокий парень с худым, уставшим лицом.       — Рауль, добрый вечер, — кивнула Гермиона, но потом поняла, что уже наступило утро. Она неловко улыбнулась. — Мы можем проведать Джинни?       — Я даже не буду спрашивать, почему вы заявились сюда почти в пять часов утра, — Рауль отошёл от двери и выставил руки, приглашая их внутрь.       — Не спалось, — бросила Лавгуд и прошла мимо него своей аккуратной, летящей походкой.       Больничное крыло отличалось от всего убежища. Здесь были не серые, а идеально белые бетонные стены, которые покрасили Фред и Джордж. Тут пахло медикаментами, а не сыростью, и Гермиона любила этот запах. Воздух был буквально пропитан смесью лекарств и дезинфицирующих средств, создавая резкий, сладковатый аромат, который въедался в ноздри. Раньше он вызывал у неё тревогу. Когда после войны она впервые ощутила эту смесь запахов, то расплакалась — воспоминания обрушились на неё болезненным штормом.       Но со временем она стала наслаждаться каждой минутой здесь. Тут было спокойно. Обычно в этой части бункера никого не было, кроме Рауля, Винсента и Джинни.       Дверь закрылась за ними. Гермиона прошла внутрь, отодвигая одну из чисто-белых занавесок, которыми разделяли лазарет на «палаты». Но в этом не было необходимости, ведь с самого начала эпидемии у них был только один постоянный пациент — Джинни Уизли.       — Гермиона, — Рауль положил руку ей на плечо, почти касаясь пальцами шеи. — Ты себя хорошо чувствуешь?       Грейнджер застыла. Она уже знала, о чём её спросят.       — Осталось ещё несколько мест для поиска, Рауль, — Гермиона даже не повернула голову, отвечая ему, не дожидаясь вопроса.       — Мы не сможем поддерживать её жизнь вечно, — прошептал он, приблизившись так, чтобы Луна не услышала. Эти слова прозвучали как самый сокровенный секрет.       Рауль был высоким парнем — такой рост мог быть только у Фреда или Джорджа. Гермионе приходилось поднимать голову, чтобы смотреть на его худое, скуластое лицо. У Рауля были голубые глаза и коротко стриженные тёмные волосы, подчёркивающие красивую форму черепа. В первые месяцы после расставания с Роном он ухаживал за ней, но она отчаянно игнорировала его знаки внимания, избегая очередной привязанности. Однако с течением времени Гермиона призналась себе, что он вполне симпатичный парень, если закрыть глаза на его навязчивость.       Но затем Грейнджер начала сомневаться, что Тёрнер мог любить хоть кого-то, кроме науки и медицины.       — Рауль, — с нотками стали в голосе остановила его Гермиона и повернулась к нему лицом, убирая его ладонь с плеча. — Я тоже понимаю, что нужно найти груушек для Джинни как можно скорее.       — Прости, я просто переживаю за неё, — Рауль поднял руки на уровень головы в капитулирующем жесте и отступил, заметив, как участилось дыхание Гермионы, выдавая её злость. — Ещё раз прости.       — Я отправлюсь через час, — ответила Гермиона, стараясь сохранить голос ровным. Она сжала и разжала онемевшие ладони, медленно отступая назад. — Посижу с Джинни, позавтракаю и пойду.       — Ты разве выспалась?       — Да, — ложь легко сорвалась с её губ. Гермиона сложила руки на груди, стараясь хоть как-то укрыться, спрятаться.       Рауль на это просто кивнул, провожая её взглядом, пока она не скрылась за белой простынёй.       Луна сидела на складном туристическом стуле, держа бледно-фиолетовую ладонь Джинни Уизли в своей светлой руке. На этом фоне Гермиона отчётливо видела контраст между здоровым человеком и заражённым.       Белые стены ей нравились больше, чем серые. В больничном крыле Гермиона чувствовала себя безопаснее, чем в своей комнате, даже если та большая, тяжёлая дверь была закрыта на замок. Здесь было что-то, чего не хватало в остальной части убежища.       Но в моменты, когда она приходила к Джинни, эта иллюзия безопасности рушилась.       Гермиона была готова слушать о глобальном потеплении круглосуточно, если бы только мысли о вине за произошедшее покинули её навсегда.       Дыхание Джинни поддерживал аппарат искусственной вентиляции лёгких. Ещё три дня назад Уизли могла дышать сама, но после эпилептического приступа она перестала это делать. Рон, Гарри и Фред «позаимствовали» аппарат из городской больницы, где обитало несколько сотен шелкунов. Гермиону они тогда решили не брать с собой на эту вылазку.       «Твоя вина». Эти слова вертелись на языке, буквально были в крови.       Лицо Джинни заметно осунулось и похудело. Гермиона не могла представить, что её подруга изменится настолько. Кожа, казалось, истончилась, и теперь везде, даже на щеках, проступали бледно-фиолетовые сеточки вен. Когда Гермиона впервые увидела последствия своих действий, она схватилась за палочку, но Гарри мягко взял её за руку и покачал головой. Несмотря на его заботу, она знала — это её вина.       Гарри на неё не злился. И это терзало Гермиону ещё больше.       Волосы Джинни, обычно такие густые и ярко-рыжие, стали теперь ломкими, словно солома, и безжизненно лежали на подушке, потеряв свой прежний цвет. Лицо Уизли медленно теряло все узнаваемые черты, оставаясь лишь пустым холстом, на котором кордицепс писал свою картину. Глядя на неё, Гермиона чувствовала, как отчаяние не просто пускает корни в сердце, но и разрастается по всему телу.       Гермиона медленно взяла вторую ладонь Джинни в свою и опустилась на колени у кровати. Рука Уизли была холодной, пугающе безжизненной. Грейнджер почувствовала, как её собственная ладонь начала дрожать.       Состояние Джинни нельзя было описать ни одним существующим словом. Рауль предпочитал называть это комой, но Гермиона не была уверена, что это точное определение.       Иногда Уизли впадала в бессознательное состояние, напоминавшее долгую потерю сознания, но после нескольких экспериментов и процедур Рауль заявил, что она может слышать и чувствовать прикосновения.       Джинни «просыпалась», когда хотела есть. Они поняли это на четвёртый день после заражения.       Однажды Гермиона, навещая Джинни, застала её в сознании. Этот момент был настолько жутким и болезненным, что теперь Рауль всегда сообщал о состоянии Уизли перед тем, как позволить кому-либо войти. Грейнджер не могла забыть, как, отодвинув белоснежную простынь, она встретилась с холодным, безжизненным взглядом Джинни. Её губы, потрескавшиеся и синие, приоткрылись, и она тяжело выдохнула. Но самым страшным были глаза — когда-то живые и весёлые, они стали пустыми, как стеклянные бусины. Взгляд, который прежде излучал тепло, теперь холодно и безучастно смотрел в ничто, не замечая ничего вокруг.       — Джинни, прости, — это была не просто фраза. Это была мантра, слова, которые Грейнджер повторяла каждый раз, приходя к её больничной койке.       — Она не может злиться на тебя, Гермиона, — мягко сказала Луна. — Я это чувствую, всеми фибрами души.       Но Гермиона не слушала. Она опустилась к холодной руке Джинни, прижалась к её ладони лбом и резко вдохнула через рот, ощущая, как от этого заболели лёгкие.       С каждым днём Джинни всё больше уходила в небытие, теряя свои черты и, возможно, разум. Рауль уверял, что есть шанс всё исправить, но внутренний голос звучал громче и убедительнее.       «Твоя вина. Твоя вина. Твоя вина…»       Гермиона резко отшатнулась, распахнув глаза, в которых стояли слёзы. Она попыталась встать как можно быстрее, но дрожащие колени предательски подкосились. Луна прервала свой тихий монолог и подняла взгляд на неё.       — Я пошла искать гнездо, — эти слова прозвучали шёпотом; голос неожиданно сел.       Ноги потяжелели, словно налились свинцом, и Гермиона оперлась на тумбочку, чтобы встать полностью. Луна молча смотрела на неё, и её взгляд выражал больше эмоций, чем можно было передать словами.       Но Лавгуд не останавливала её, нет.       Гермиона бросилась бежать по мрачному коридору убежища, словно была в кошмарном сне. Сердце колотилось в груди так сильно, что казалось, оно вот-вот оставит болезненные гематомы внутри её тела. Она мчалась вперёд, прочь от больничного крыла, не замечая ни серых стен, ни тусклых ламп, ни тёмных углов.       Ей просто нужно было бежать. Бежать от себя, от своих ужасных мыслей, от чувства вины, которое сжимало её сердце.       В комнате Грейнджер сбросила большие синие пижамные шорты с потертостями и призвала серые спортивные штаны. Она быстро надела их, ощущая, как стучит в ушах сердце.       Из небольшого узкого шкафа она достала безрукавку и сунула в неё нож, как советовал Гарри. Хотя Гермиона никогда им не пользовалась, предпочитая палочку.       Она даже не задумывалась, когда собиралась. Делала всё только потому, что так нужно.       Люди могли проживать на автомате целую жизнь. Гермиона никогда не понимала миссис Фишер, которая иногда заходила к матери на чай в воскресные дни. Она садилась, придвигала кружку с чаем к себе и каждый раз рассказывала одно и то же. Гермиона, будучи маленькой, всегда после ухода миссис Фишер обращалась к матери и говорила, что жизнь, данная ей в подарок от Бога, проводилась впустую.       После войны Гермиона поняла, что таких людей, как миссис Фишер, миллионы. Они просыпались по звонку будильника, завтракали хлопьями, потом шли на работу по знакомому маршруту, среди тысяч одинаковых лиц, затерянных в толпе. Там они, конечно, работали, и чуть позже наступал обед с тарелкой теплой безвкусной еды. Потом все как один торопились домой, к телевизору, к диванной бездне, где время растворялось в информационном шуме, и жизнь протекала в потоке безликих кадров.       Грейнджер заметила, что сама стала как миссис Фишер, когда устроилась на свою первую работу. Она стала регистратором магических артефактов, работала на семнадцатом этаже министерства и совершала все те же действия, что и тысячи человек. Вставала, завтракала хлопьями, шла на работу, обедала и возвращалась домой к телевизору.       Она боялась провести свою жизнь впустую.       Гермионе пришлось прийти в себя, когда Дин схватил её за плечо и сжал своей сильной рукой. Грейнджер распахнула глаза и только тогда поняла, что она уже стояла на выходе из убежища.       — Гермиона, — он встал между ней и дверью, преградив путь наружу. — Еще даже нет половины шестого, а ты уже хочешь выйти!       — Джинни с каждым днём всё хуже и хуже, — сталь в её голосе была неузнаваемой, непривычной, и Дин отшатнулся.       — Но и ты не можешь замучить себя до смерти.       Годы были неумолимым скульптором: они высекли на лице Дина Томаса новые черты. Линии морщин, прочерченные жизнью, придавали его лицу мудрость и глубину, которых не могло быть в юные годы. Когда-то беззаботный мальчишеский взгляд теперь излучал опыт и твёрдость. Фигура Томаса стала более мускулистой, руки — мозолистыми и грубыми от тяжёлой работы, а плечи — шире и крепче. Гермиона не могла понять, в какой момент окружающие её мальчики превратились в мужчин.       В нём ещё жила та же искра неукротимого духа, но она теперь была скрыта дымкой печали. Так же, как и у самой Грейнджер.       — Могу, Дин, — покачала Гермиона головой и подняла на него глаза. — Прошу, выпусти и запиши в журнал. Я вернусь до обеда.       — Ты завтракала? — серьёзно спросил он и взял в руки записную книжку.       — Да, — снова ложь, такая сладкая на кончике языка.       Дин сдался. Он вытащил из-за уха ручку, взглянул на наручные часы. Они появились у него пять недель назад, когда Рональд принёс Дину новенькие «Casio» из магазина в черте Лондона взамен разбитым. Томас записал время, в которое Гермиона собиралась уйти, и убрал ручку обратно за ухо.       — Удачи.       — Не люблю это слово, — грустно улыбнулась Гермиона, и Дин помог открыть ей тяжёлую железную дверь, за которой тянулась длинная лестница вверх.       Холодный воздух обдал лицо, резал кожу. Далёкое майское солнце было ещё низко, едва окрашивая горизонт в красные и оранжевые тона. Пики сосен подрагивали от слабого, но пронизывающего до костей ветра.       Щёлк-щёлк.       Это были звуки ударов верхней челюсти о нижнюю. Гермиона прислушалась, медленно закрывая за собой такую же тяжёлую железную дверь, как и внизу.       Звук повторился, и она осторожно двинулась вперёд по влажной от росы траве. Капли холодили её открытые щиколотки, и Грейнджер почувствовала, как на теле поднялись волоски.       За старой, массивной елью стоял щелкун. Когда-то это была женщина, но Гермиона едва могла отличить грудь от круглых, цветкообразных наростов грибка. Лицо давно покрылось кордицепсом — он поглотил лоб, глаза и нос, оставив лишь рот, заляпанный запёкшейся кровью и грязью. Возможно, она недавно перекусила белкой или барсуком. Наросты на её лице напоминали цветок, точнее — его лепестки. Если бы не кровь и едва заметные образования со шляпками внутри, вызывающие отвращение и ужас, её лицо можно было бы сравнить с асимметричной розой. Но грибок был повсюду: он покрывал голые плечи, прорываясь через майку и серые джинсы с низкой посадкой. Кожа, помимо кордицепса, была покрыта бородавками и трещинами, из которых сочилась густая, тёмная кровь. Грибок захватил всё её тело без остатка.       Уродливая шея вытянулась, когда Гермиона наступила на ветку, и та хрустнула. Женщина зашевелилась и повернулась прямо к Грейнджер. От её тела оторвался и упал небольшой вытянутый грибок.       — Авада Кедавра, — голос Гермионы больше не дрожал, хотя в первый раз Гарри держал её руку, пока она не смогла убить. Ярко-зелёный луч сорвался с палочки и устремился прямо в голову щелкуна. Тело мгновенно рухнуло на землю, и Грейнджер убрала палочку за пояс.       Не задерживаясь, она трансгрессировала.       Свобода. Единственное слово, которое пришло на ум, когда она увидела Лейк-Дистрикт. Это не походило на то, что описывал ей Дамблдор. Высокие горы простирались к солнцу, заслоняя его, и Гермиона могла рассмотреть пейзаж, не щурясь.       У её ног стелилось прозрачное озеро, где плескались и кричали упитанные утки, ловя лягушек.       Даже воздух здесь был особенным — чистым, совсем не таким, как в сыром и промозглом убежище.       Но оставаться на месте долго Грейнджер не могла. Она вытащила палочку и начертила в воздухе простую руну.       Из палочки едва вырвался тусклый жёлтый свет.       — Боже, — застонала Гермиона, убирая палочку. Она сделала глубокий вдох через рот, чтобы успокоиться, и двинулась вперёд, к высоким деревьям. Возможно, там ещё могло остаться гнездо.       Где-то слева хрустнула ветка. Молодой олень промчался мимо. Гермиона всё чаще встречала диких животных — она проводила много времени в лесах, пытаясь найти уцелевшие гнёзда груушек.       Но все её поиски пока были безрезультатными. Хотя Минерва всегда говорила, что отсутствие результата — это тоже результат.

***

      Дин понял, что Гермиона снова ничего не нашла, по одному только её выражению лица. Губы Грейнджер были поджаты, челюсть напряжена, а брови едва нахмурены. Она молча расписалась в журнале о возвращении и, не сказав ни слова, поспешила уйти.       Когда наступало время приёма пищи, коридоры убежища заполнялись людьми. Гермиона не могла понять, в какой момент их стало так много. Буквально месяц назад в списке числилось всего двадцать семь человек, но сегодня Грейнджер заметила в журнале Дина, что их в убежище уже сорок три.       Среди множества чужих лиц, мелькающих перед глазами, Гермиона узнавала знакомые черты. Вот, например, одутловатое лицо миссис Финч, которая всегда пекла такие вкусные пироги, а слева от неё шёл её внук Дуглас, недавно разбивший стакан за завтраком.       — Гермиона! — мальчик жизнерадостно помахал ей рукой, прежде чем исчез за поворотом вместе с бабушкой.       Грейнджер едва заставила себя улыбнуться.       Ей стоило поесть. Ноги ныли, а ступни покалывало после того, как она прошла семнадцать километров с утра и ещё девять после короткой передышки.       Груушек больше не было в Лейк-Дистрикте. Это болезненное осознание разрывало ей грудь, ломая ребра.       Гермиона взяла поднос и встала в очередь за Фредом. Он что-то быстро рассказывал Джорджу про взрывную конфету, а тот кивал и записывал, иногда продвигая парящий перед ним поднос.       Она хотела закрыть уши — её раздражало всё это шумное оживление. Возможно, так сказывался недосып.       Столовая была единственным местом в убежище, где царила безмятежность и приятная суета. Несмотря на такие же серые, унылые стены и низкий потолок, находиться здесь было гораздо приятнее, чем в коридорах. В этом месте обычно было немного людей, так как Аберфорт составил расписание приёмов пищи по блокам, чтобы избежать большого скопления людей.       Но Гермиона выбирала сама, в какое время есть, из-за своего ненормированного режима. Иногда она завтракала с первой группой в шесть утра, а иногда — с последней, в одиннадцать.       Грейнджер забыла о вкусной домашней еде, когда начала работать по двенадцать часов в Министерстве. Тогда её рацион состоял из йогуртов, хлопьев и полуфабрикатов, которые она вскоре возненавидела. В какой-то степени оказаться здесь стало благословением для её желудка: приготовлением еды занимались Молли, Лина и раньше Джинни.       — Гермиона снова задумалась, — собственное имя, произнесённое кем-то, вывело её из мыслей. Гермиона медленно моргнула и поняла, что стояла, смотря куда-то мимо стоящей впереди Патил. Парвати, тем не менее, приветливо улыбнулась. — Не видела тебя на завтраке. Осталась овсяная каша, дети её не любят. Ты будешь?       Грейнджер промолчала, быстро оглядывая еду в металлических гастроёмкостях. К ней словно вернулась способность ощущать запахи, рот наполнился слюной от аромата горячей пищи. Перед ней лежали куриные отбивные, стручковая фасоль, какой-то соус в небольшом контейнере и спагетти. На полке стояли стаканы с апельсиновым соком. Один из них взял парень за её спиной, и они столкнулись руками, ведь Грейнджер потянулась за тем же стаканом.       — О, ты уже вернулась? — Рауль медленно протянул ей один из стаканов, и Гермиона поставила его на свой поднос. — Даже не узнал тебя со спины.       — Да… — кивнула Гермиона и быстро отвернулась, чтобы не задерживать остальных своими разговорами. — Парвати, не клади мне фасоль, прошу.       — Ты не завтракала, — с укором сказала она, поставив на поднос Гермионы две тарелки: одну с фасолью, отбивной и спагетти, а другую с кашей. — Если я тебя не увижу на ужине, всё расскажу миссис Уизли.       Гермиона попыталась слабо улыбнуться и прошла в самый конец линии раздачи. Она взяла хлеб, приборы и остановилась, осмотрев столовую, чтобы найти подходящее место.       Всего столиков было семь, за каждым стояло по десять стульев. Мебель была вежливо позаимствована из старшей школы Эссекса. Гарри тогда чуть не разорвали бегуны.       — Пошли, я занял себе место, но там и для тебя найдётся стул, — Рауль снова возник рядом и в дружеском жесте приобнял Гермиону за плечи. Ей ничего не оставалось, как последовать за ним.       Усталость была настолько всепоглощающей, что Гермиона ела медленнее, чем обычно, слушая Рауля, рассказывающего про метаморфозы грибка под воздействием хлорофилла. Конечно, ей было не всё равно, ведь его эксперименты могли привести к величайшему прорыву, но слова словно сами не задерживались в её сознании и быстро ускользали.       К концу его рассказа Гермиона и вовсе забыла, что воздействовало на кордицепс.       — Мы должны найти способ воспроизвести это состояние в лабораторных условиях. Мы приближаемся к важной вехе в истории человечества, равной открытию пенициллина! — тон Рауля сменился, и тогда Гермиона застыла с вилкой у рта.       — Что?       — Возможно, ребёнок Джинни будет иметь иммунитет, ну, — голос Рауля понизился до шепота, и он придвинул свой стул к стулу Гермионы. — В той или иной степени. У него не было обнаружено повышения уровня провоспалительных цитокинов, а диаграмма головного мозга не показывает признаков роста грибка в лимбических областях.       — Кто ещё об этом знает? — Гермиона медленно выдохнула, опираясь локтями на стол.       — Минерва, Аберфорт и теперь, — он повёл вилкой в её сторону, — ты.       — Я зайду вечером, покажешь мне всё?       — Конечно, — Рауль слабо улыбнулся. — Тебе — всё, что угодно!       Гермиона лишь промолчала, отправив в рот последний кусочек отбивной и запив его апельсиновым соком.       Она наспех попрощалась с Раулем и отнесла посуду. Кажется, никто не смог бы ходить так быстро после того, как всё утро искал в горной местности гнездо груушек, но Гермиона Грейнджер была исключением из правил.       Аберфорт предпочитал есть у себя, поэтому Гермиона знала, где его можно найти в это время. У него была большая комната, первая часть которой служила кабинетом, а вторая — спальней, отделённой импровизированной стеной из серого картона.       — Можете входить, — сказал мужчина, отодвигая кружку с кофе в сторону, когда услышал громкий стук с другой стороны двери. Гермионе пришлось приложить усилия, чтобы открыть её. — Что ж, думаю, вы, мисс Грейнджер, уже поговорили с мистером Тёрнером?       — Да, сэр, — она закрыла за собой дверь и прошла внутрь.       — Кофе? — он вскинул бровь, придвинув к ней нетронутую кружку. — Я знал, что вы придёте.       — Мне нужно узнать расположение последних предполагаемых мест гнездования груушек, — Гермиона лишь покачала головой и встала рядом с большим деревянным столом. — Джинни мне дорога как подруга.       — Но и дорога как уникальный случай в нашем деле, — заключил Аберфорт и сделал небольшой глоток из кружки.       — К огромному сожалению, сэр, — Гермиона вдруг нащупала заусенец на большом пальце. — Я бы всё отдала, чтобы оказаться на её месте, — она снова покачала головой.       — Что ж, дам вам поговорить со своим братом, — стул громко и противно заскрипел, когда Дамблдор отодвинул его, чтобы встать из-за стола. Гермиона нахмурилась от неприятного звука. Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, она начала терзать найденный заусенец.       Аберфорт вышел в соседнюю комнату, где была его кровать, а Гермиона наконец разрешила себе сесть. Достав из кармана клетчатой рубашки карту и графитовый карандаш, она приготовилась делать пометки.       Через несколько минут он вернулся с портретом Альбуса Дамблдора и поставил его перед Гермионой. Она слабо улыбнулась, и Альбус улыбнулся ей в ответ.       — Профессор, добрый день. Какие ещё места вы знаете? — Гермиона нервно прикусила щёку, чувствуя, что переборщила: из пальца пошла кровь. — Где ещё могут гнездоваться груушки?       Портрет задумчиво потер седую бороду, а затем перевёл взгляд на своего брата, который прищурился в ответ.       — Гермиона, — Альбус впервые обратился к ней по имени, и у неё что-то сжалось и упало внутри, наверняка это было её сердце. — Ты посетила почти все известные мне места, где могли остаться груушки. Семьдесят два из семидесяти четырёх, если мне не изменяет память.       Она медленно кивнула и промолчала, давая ему продолжить.       — Возможно, твои поиски должны закончиться в Выручай-комнате, — Альбус снова погладил бороду и посмотрел на брата с особой задумчивостью.       — Но она же была сожжена Адским пламенем, — тихо возразила Гермиона, ощущая, как её ладони начали дрожать.       — Места, подобные таким волшебным комнатам, невозможно сжечь или ещё как-то уничтожить. Она существует уже очень давно, она была здесь до тебя и до меня. Выручай-комната не сдастся без боя, Гермиона.       — Но… но есть же ещё два места, профессор, скажите мне о них, я проверю, — Гермиона начала спешно разворачивать карту. — Выручай-комната может быть непредсказуема, я могу провести там много времени.       — Возможно, мы упустили что-то важное, — ответил он и поправил очки.       — Он не скажет тебе других мест, — резко вмешался Аберфорт, скрестив руки на груди. — Он говорил о Выручай-комнате всю ночь, и остальные места Альбус отказывается раскрывать.       — Но, сэр... — Гермиона окончательно развернула потрепанную карту, смотря то на Аберфорта, то на Альбуса.       — Тебе стоит попробовать, Гермиона. Мы явно упускаем что-то важное, и это «что-то» может оказаться в Выручай-комнате, — она не могла определить, кто из них это сказал, потому что в её голове был невыносимый шум. — Собери с собой побольше вещей. Выручай-комната может водить тебя кругами несколько дней, а может и недель, пока не поймёт чистоту твоих намерений.

***

      — Ты уходишь? — в этом шепоте можно было легко узнать Луну.       Гермиона обернулась и посмотрела на неё. Луна держала на руках большого чёрного кота, который упирался мордой в изгиб её шеи.       — Мне нужно уйти, — она несколько секунд раздумывала над словом «нужно», прежде чем ответить на вопрос Луны. Гермиона вытащила из шкафа свитер, складывая его несколько раз. — Дамблдор сказал, что мне необходимо посетить Выручай-комнату. Он уверяет, что это последнее место, где могли быть груушки. Они поселялись там раньше и могли загнездоваться снова, тем более что Хогвартс сейчас является тихим местом.       Кот повел ухом и замурчал, прижимаясь всем телом к Луне. Лавгуд была одета в вязаное платье с первой буквой своего имени посередине. Грейнджер не сомневалась, что его связала миссис Уизли. Когда-то у неё самой было такое же, но девочки-подростки вырастают из своих вещей слишком быстро.       — Ты думаешь, это надолго?       — Меня предупредили, что это может занять несколько дней, если не недель, — ответила Гермиона и опустилась перед шкафом на колени, вытаскивая из нижнего ящика обувь. — Я пойду послезавтра. У меня есть договорённость с Дамблдором, что он даст мне местонахождение оставшихся двух гнёзд после того, как я проверю Выручай-комнату.       — Тебе не страшно? — полушёпотом спросила Лавгуд и опустилась на постель Гермионы.       Грейнджер ничего не ответила, только положила ещё несколько пар носков в свою бисерную сумочку.