Гадкий утенок

Под закрытыми веками мельтешил сумбурный хаос из разноцветных пятен — так, наверное, выглядело броуновское движение молекул. Мельтешение давило на лоб, ломило в висках, поднимало тошноту, от него очень хотелось избавиться. Но оно хотя бы не пугало, зато издевательски медленный и мерный топот на задворках сознания бросал в ледяной озноб. Неумолимо надвигалось нечто страшное и опасное, стоявшее совсем рядом, но пока еще не настигшее окончательно. Это контрастное движение с детства сопровождало высокую температуру при простудах, и единственным способом от него избавиться было горячее молоко с медом и имбирем. С трудом развернулся, брезгливо оттянув промокшую от пота футболку, полежал на спине, собираясь с силами. Путь от комнаты до кухни казался бесконечным — за это время можно состариться и преставиться. Жаль, что верный Бану был припахан папой вместе с остальными слугами на суаре. Тот бы обязательно помог: вовремя бы принес желанное молоко, переодел бы слабое трясущееся в ознобе тело, сменил бы постельное белье. Тэхён перевел тоскливый взгляд на электронное табло часов: суаре должно было закончиться, но слуги наверняка все еще были заняты. Значит, придется одолеть длинную дорогу самому, хоть и очень не хочется. Карма прилетела за радость, что болезнь освободила от тягостного присутствия на папином приеме. Присел, покачнувшись и зашедшись в мучительном кашле. Тот вытягивал не только эпителиальные клетки, но, по ощущениям, и саму душу. Так сильно и тяжело он не болел вечность — быть может, лет десять, не меньше. Стягивал влажные клеющиеся к коже футболку и штаны минут десять, посидел, приходя в себя, и столько же минут натягивал свежие. Спасибо Бану, что сложил стопку сменной одежды на тумбочку, иначе бы он поперся как есть, потому что мужества и энергии доползти до шкафа не хватило бы. Поверх футболки замотался в огромный толстенный мохеровый палантин вырвиглазных цветов, доставшийся с барского папиного плеча именно из-за вырвиглазности. Да, Сиенна Миллер не зря прогорела с одежным бизнесом: такие расцветки можно было использовать только дома. Зато палантин-плед был неимоверно теплым и уютным, за что Тэхён его обожал. Обулся в кавайные тапочки в виде пушистых собачек — единственная форма животного мира, разрешенная под их крышей. Улыбнулся, посмотрев на веселенькие мордочки, закутался плотнее в свой плащ-палатку и мужественно тронулся в путь. Ощущения были, словно он очутился на корабле в небольшой шторм: покачивало, мутило, плыло перед глазами. Даже привычная обстановка воспринималась чужой и отталкивающей. Зачем им столько ослепительных ламп, от которых хочется зажмуриться? И для чего отстроили такой огромный особняк, что по нему можно кататься на скейтборде? На лестнице прислушался: звучит ли обожаемый папой Вагнер. Пожалуй, никто, кроме уверенного в себе папы, не сопровождал вечеринки подобным гневным музыкальным фоном. Вагнер, слава богу, отбуянил свое, поэтому Тэхён, цепко держась потной ладонью за перила, пополз вниз. Старался не думать, преодолевая каждую, как будет подниматься наверх. Может, отсидится тихонечко на кухне, отопьет мельтешение волшебным напитком, а к той поре и Бану подоспеет: отведет, почти неся на себе, в спальню и хорошенько о нем позаботится. У основания лестницы приободрился — осталось совсем чуть-чуть: пересечь пьяным моряком малую «для своих» гостиную и нырнуть в обволакивающую приятными запахами кухню. Там будут повар Мун и удобное продавленное кресло, в котором можно будет утонуть, пока булькает молоко. Зашагал быстрее, если можно было назвать шагами старческое шарканье. В ушах зашумело от усилий, пот снова обильно промочил футболку. И, несмотря на высокий градус, похолодел: в уши ввинтился резковатый папин голос. — Господин Чон, вы же понимаете, что патент возможно продать лишь вместе с компанией, потому что без него выигрышное рыночное преимущество исчезнет. А компания стоит в два раза дороже вашего предложения. Тэхён суетливо развернулся, едва не снеся полой палантина хрустальный торшер и краем глаза зацепив появившуюся в дверях процессию из трех человек: папы, Джина и незнакомца. Щибаль, если его увидят в таком позорном виде, недостойном представителя семьи Ким, то его будут пожирать мучительно медленно и болезненно. И без того гадкий утенок в семье безупречных красавцев, сейчас он смотрелся на редкость убого. — Господин Ли, — устало вздохнул незнакомец. — я многое что понимаю в рынке. Например, ценность патента, который хочу купить, и бесполезность для моих активов вашей компании. Готов компенсировать определенные издержки, связанные с потерей патента, но… — Тэхён?! — папа взвизгнул. Сокджин беззвучно выдохнул и закатил глаза, понимая, что их обоих ждет: его за недосмотр, Тэхёна — за идиотизм и позор. Застряв в неудобной позе — полусогнутым держа злополучный торшер — Тэхён выпрямился, отпустил дурацкий предмет интерьера, в инстинктивно защитном движении вздернул мохеровый заслон повыше и тут же опустил. Прошептал, уставившись на собачки-тапочки, и подумав, что смотрится сейчас нелепейше: свитые подушкой в неряшливый ком грязные волосы, зеленоватое от недомогания лицо на фоне наверченного неоново-розового и бирюзового облака, просторные зеленые фланелевые штаны и вишенкой на торте — большущие плюшевые шпицы. Цирк уехал, клоун остался. — Здравствуйте. Простите, я вышел за лекарством. Сейчас же удалюсь. Даже не смотря на незнакомца, Тэхён ощущал его давящую ауру и буравящий взгляд. Этот господин Чон был поистине сильным альфой, раз и на расстоянии пробирал до мурашек. Наверное, изумлялся несоответствию гадкого утенка и прекрасных лебедей, потому что молчал как-то очень выразительно. Словно вопрошающе: что за… — Это мой младший сын Тэхён. Он приболел, поэтому не присутствовал на суаре, — неохотно признался папа. — Сокджин, помоги брату. Не видишь разве, что ему плохо? Джин, получив разрешение, сорвался с места, бережно подхватил за плечи и смешливо шепнул: — Ну ты и попал, дурачок. Что тебе в комнате не сиделось? — Я молока хотел, — жалобным шепотом сообщил Тэхён, с облегчением налегая на брата. — Бану же папа забрал. Пришлось самому топать. — Позвонил бы мне, я бы улучил минутку, — упрекнул Джин, быстро таща, почти подволакивая к кухне. — Папа нам обоим задаст, ты же знаешь. — Знаю, — тоскливо согласился Тэхён и боязливо взглянул на негромко убеждавшего в своей правоте папу и господина Чона. Чон стоял, широко расставив ноги, уведя руки за спину. Поза была одновременно расслабленной и полной напряжения, будто Чон не умел до конца расслабляться, всегда был готов к вербальному или физическому нападению. Высокий атлетично сложенный привлекательный. И пугающий прямым пронзительным взглядом. Он смотрел на Тэхёна, даже не пытаясь сделать вид, что случайно остановился на том, осматривая интерьер. Разглядывал как новую форму жизни под микроскопом — с тем же въедливым и холодным интересом ученого. Его изучение продрало до хребта, вывернуло наизнанку всем скромным содержимым, показало разницу между ним и Тэхёном. На таких блестящих красивых альф, уверенно попирающих модными туфлями Олимп, Тэхён никогда не засматривался — он знал свою нишу и неуклонно ее придерживался. «Страшила» Ким, середнячок во всем, чем занимался, тихоня и задрот, он понимал, что светят только ему подобные типажи. И нисколько по этому поводу не горевал. Боже упаси, если ему достанется какой-то нибудь харизматичный умник с модельной внешностью! Он же ни за что до такого не дорастет и не дотянется. Но почему-то стало неприятно, что Чон подчеркнул эту пропасть в положениях. И присаживаясь в кресло на кухне, Тэхён проворчал: — Смотрит так, будто я блоха, а он — король. — Он на всех так смотрит, Тэ, не переживай. И он в какой-то степени король медийного мира. Свеженький и новенький, с бездонным кошелем. Скупает все подряд, вот и к нам подобрался, — Сокджин нагнулся, чтобы чмокнуть в лоб, но поморщился. — Тэ, я сейчас отправлю к тебе Бану. Помойся, что ли. От тебя разит. — Молока с имбирем? — догадался повар Мун, одышливо присвистывая и почесывая живот. — Потерпи, Тэхён. Я мгновенно сварю. Мун при своих габаритах двигался стремительным леопардом в саванне, и уже спустя считанные минуты Тэхён получил долгожданную толстостенную чашку с благоухающим молоком и расплылся в улыбке. О неприятном красавце с препарирующим взглядом он забыл на втором глотке — до того стало хорошо.

***

— К-как он хочет на мне жениться? — пролепетал Тэхён, оттягивая ворот толстовки. — З-зачем? — Зачем люди женятся, сын мой? — папа осторожно, чтобы не заложить морщинки, нахмурился и сердито постучал ножом о тарелку. Металлические зубчики проскрежетали по тарелке и по нервам — Тэхён содрогнулся. — На мой взгляд, идеальный союз! Мы не продадим патент, а передадим за ту же сумму родственнику, которого обяжем поддерживать компанию. — Патент или меня… — прошептал Тэхён, кусая губы, чтобы не расплакаться. Слезы папа не любил. — Что ты сказал? — с возмущением уточнил папа, но Тэхён молча вытер глаза рукавом и помотал головой. Дыхание сперло, при попытке выдавить что-то он попросту разрыдается. Папа раскричится, войдет в раж, и все станет только хуже. С мольбой уставился на Сокджина, но тот упорно пялился на свой бифштекс, будто раньше ничего подобного не видел. Понятно, брат решил отступиться — не впервой, но очень обидно. Ураган по имени Ли Сону мало кто мог выдержать, это правда. Популярный актер и модель, вдохновляющий и поражающий до сих пор. Безжалостный в гневе к любому, кто гнев вызвал. Прущий как танк в элегантной обертке. Поедающий конкурентов на десертик. Что ему мелкая сошка типа собственного младшего сына, умеющего только поддакивать и лишь изредка настаивать на своем. — Свадьбу устроим скромную. Я бы, конечно, предпочел бы свадьбу века — все-таки единственный сын-омега выходит замуж, — с воодушевлением зажурчал папа, решив, что на этом консенсус достигнут. — Но Чон, паразит, отказался. И я его понимаю, — скосился с пренебрежением. — Все-таки вы очень разные, Тэ. Тебе повезло, что он изъявил желание взять тебя в мужья. — А если я не хочу, папа? — Тэхён, собрав всю волю в кулак, прохрипел на одной ноте и вобрал голову в плечи, готовясь к крику. Крик не замедлил раздасться. — А нашего разорения ты хочешь? Я вложил все накопления в студию с патентованной модификацией искусственного интеллекта! Экономика страны трещит по швам, крупные студии давят мелкие, вот-вот сожрут нашу, не взирая на пиетет к моей персоне! — папа захрустел пальцами. — Мне что, продать этот дом, свои бриллианты и антикварную мебель лишь потому, что ты, оказывается, не хочешь стать мужем богатого красавца? За что я с тобой ночей не спал, вынашивал тебя девять месяцев, растил в роскоши? А как же сыновний долг? Тэхён вздрагивал, нервно теребил салфетку и сдавался с каждым воплем. Что ж, против сыновнего долга не попрешь. Если бы у него были мозги, чтобы найти источник дохода, достойный папиного, и возместить папе все убытки, то он бы с радостью возместил. Но мозги были среднестатические, припорошенные книжной пылью, а не сквозящие идеями новейших технологий. Откричавшись, папа напился воды, помял виски и спокойнее сказал: — Подумаешь, поживешь с ним пару-тройку лет, а потом разведешься. Главное — составить железный брачный контракт, после аннулирования которого Чон обяжется тебя финансово обеспечивать и держать нашу компанию на плаву. Я уверен, что он тебя даже не тронет. Он давно и прочно женат на карьере. К тому же основным условием он выставил отсутствие детей. У него семейная драма была, папа умер в третьих родах. В общем, у Чона есть маленький бзик. Я его уверил, что тут проблем не будет, и показал твою медкарту. Бесплодие, как видишь, может быть и плюсом. — Хорошо, — выдохнул Тэхён, зажмурившись, как перед прыжком в ледяную воду. Кольнуло унижение, что будущий муж прочел медкарту. Перетерпеть пару лет с Чоном, попривыкнуть к его властной ауре и пронзительным черным глазам. Действительно, чего бояться — Чон побрезгует с ним заняться сексом. У него наверняка целая вереница жаждущих внимания моделей.

***

— Сожмите губами салфетку, но аккуратно. Да, вот так. Теперь замрите, — стилист щекотно запорхал кисточкой. Тэхён терпеливо ждал, когда закончат его прихорашивать, и не понимал, к чему столько усилий: он все равно будет смотреться чудовищем около красавца. Наконец стилист стряхнул лишнее веерообразной кисточкой и шагнул в сторону, гордо крякнув. Тэхён, повинуясь горделивому кряканью, посмотрел на себя в зеркало и вежливо сказал: — Спасибо. Это чудесно. — Пожалуйста. У вас прекрасная архитектура лица, с ней легко работать, — стилист начал собирать многочисленные тюбики, баночки, палетки. — Только бы чуть веса набрать. Тэхён провел в сантиметре от накрашенной кожи пальцами — та казалась неестественно фарфоровой. Он напоминал китайские фарфоровые фигурки в любимом папином антикварном магазине: такой же беленький с розовыми кругами румянца. Вес набрать — да ни за что. Папа же прижизненно закопает, и никто, даже всесильный Чон, его могилы не найдет. «Широкую кость надо скрывать», — прошипел папа в его тринадцать лет, когда Тэхён впервые осознал, что не является легконогой изящной ланью. И что папа от природы тоже мог стать таким, как он — плотно сбитым, «мясистым», и все из-за неудачной наследственности. Прадедушка, рассказал папа, был коренастым и приземистым, в него Тэ и пошел. Папе все же повезло обойтись умеренным вариантом ширококостности. Так что необходимость обходиться салатом и жить по японской системе в два приема пищи в день вросла в подкорку, проникла в ДНК. От постоянного голода постоянно клонило в сон, знобило в легкую прохладу, а порой вырубало в обмороки. Спорт ушел с горизонта — хотя об этой потере Тэхён не сожалел. И результат вполне их устраивал. Ну, за лань Тэхён все равно не мог сойти, скорее за костлявую козу, но, по крайней мере, не обращал нежеланное внимание СМИ на свои телеса, после чего СМИ могли бы заинтересоваться и папиной стройностью: не сидит ли известный актер Ли Сону на «Оземпике» или проходит периодические липосакции. Он был послушным и хорошим сыном, полностью поддерживающим папу, как и следовало. Жаль, что уродился бесплодным — единственное, что вызывало горечь. Течки, выкидывающие всех сверстников-омег в трехдневные отгулы, его никогда не посещали, а матка носила печальный диагноз «детской». Тэхён водил невидимые пассы над кожей, изучал свое изменившееся до неузнаваемости лицо: высокие скулы, глубокие впадинки под ними, большие глаза с длинными ресницами — его сокровище, увлажненные розовые от тинта губы. Его вполне могли счесть симпатичным. Может, даже не придется читать в газетах уничижительные сравнения в пользу собственного мужа. Стилист звонко брякнул застежкой косметического кофра, перекосился под его тяжестью и потопал к двери, бросив: — До свидания и еще раз поздравляю! — До свидания, — рассеянно пробормотал Тэхён и с дверным хлопком вдруг понял, что сегодня поедет с чужим человеком в чужой дом. Охватившая его паника была сродни тайфуну: с той же безжалостной мощью выдернула из кресла, пошвыряла от стены к стене, железно замыкая горло и не давая дышать. Тэхён в отчаянии огляделся, ища выход: с третьего этажа не выпрыгнешь в окно, за дверью — зал приемной, где стоят родственники обеих сторон, знакомые и деловые партнеры. И, что важно — папа. Распахнул окно, стараясь вдохнуть свежий воздух, пошатнулся, чувствуя, что сейчас рухнет на зеленые кустарники. Отпрянул, рванулся к диванчику — движение вниз было естественным, его давило и корежило. Вполз под него, одернул свисающие воланы надиванника. И постепенно его начало отпускать. В пыльном полумраке было так спокойно и надежно. Никто в этом малом мирке ничего от него не ждал и никак его не оценивал. Он просто был. Просто дышал. В комнату постучались, потом ее распахнули. Кто-то тревожно вскрикнул, заметив открытое окно. Простучали чьи-то каблуки. Процокали обратно. Влетел папа с приглушенным, чтоб не смутить гостей, воплем. За ним ворвался Сокджин, испуганно охнул. — Тэ! Он же разбился! — Нет на земле никого! Он летать научился, что ли? — прошипел папа. — Быстро ищи его, Джин! Чон прибудет с минуты на минуту, кого мы ему в мужья отдадим — тебя? Галдящая суматоха становилась бурнее. Люди бессмысленно бегали, выглядывали, судя по звукам, в окно, топали, охали-ахали, шепотом советовали вызвонить охрану, уточняли, включена ли слежка в телефоне. Папа орал шепотом слепцам, что вот телефон лежит, вот! А Тэхён безмятежно смотрел на кривой рисунок покосившихся перекладин и молчал. Рано или поздно настигнет возмездие. Но сейчас-то было хорошо, значит, можно было полежать. Когда послышался низкий баритон Чона, Тэхён и бровью не повел. Пусть включается в оголтелый бег по кругу, может, в процессе поймет, что такой пугливый ниочемыш, как Ким Тэхён, ему вовсе не нужен. И патент не нужен. И папина компания. Есть же уйма других! Звенели, вопили, ругались. И поверх взволнованной кутерьмы раздавался камертон Чона, настраивавшего толпу на нужный лад. Тэхён устало смежил веки, готовясь пролежать под диваном до второго пришествия Христа, и незаметно для себя заснул. Проснулся как от толчка, и, еще сонно повернувшись к источнику звука, покрылся гусиной кожей: на него из-под подвернутого надиванника в упор смотрели жгучие черные глаза. — Нам пора приступить к церемонии, Тэхён. Помочь? — Я… я сам, — хриплым со сна голосом пролепетал Тэхён и неуклюже пополз. Чон невозмутимо, будто и не было общего сумасшествия, и его жених не прятался под диваном в мэрии, подал локоть, дождался, когда Тэхён просунет в калачик руку, придавил ее к себе и торжественно поплыл к выходу. Перед ними неловко расступались людские волны хрустящими от тупого носа ледокола льдинами. Их пожирало множество глаз: ехидных, восхищенных, жадно оживленных, злых, печальных. Тэхёна окутало и смяло властной аурой, выдавило из него остатки собственного «я». И когда задали вопрос, готов ли он взять в мужья Чона Чонгука, Тэхён покорно проронил: — Да. На его дрожащий палец надели кольцо, подбородок подцепила холодная рука, губы мазнули чужие губы. Свершилось. Долг выполнен. Осталось отсчитать и прожить с леденящим душу альфой семьсот тридцать дней, а потом тихонечко уползти. Если позволят, конечно.