The Middle Path of Moonlight

РИМУС Римус Люпин, возможно, первый студент, который сядет в Хогвартс-экспресс первого сентября 1971 года. Он не может быть в этом абсолютно уверен, потому что не обошел весь поезд для тщательного осмотра, но, пройдя половину поезда и обнаружив, что все купе идентичны и одинаково пусты, он устраивается на сиденье с хорошим видом на платформу, довольный тем, что он первый, учитывая все обстоятельства. Он прислоняется головой к стеклу и начинает наблюдать, как магические семьи прибывают на станцию и долго прощаются, обнимая друг друга, словно упаковывая подарки, которые они вручат позже, на рождественских каникулах. Римус не уверен, где он будет на это Рождество. Он предполагает, что может вернуться домой. Ему не сказали, что он не может, не совсем, но его также не сделали подарком. Его не обняли крепко и не запечатали бантом, запечатав причудливым следом от поцелуя матери. На его щеке нет следов от помады. Только шрамы. Сегодня он приехал на станцию благодаря автобусу, на котором ехал один — не совсем один, но сверкающие глаза попутчиков, не впечатленных его большим чемоданом и странным нарядом, заставили его пожалеть, что он не был там. Но здесь, сейчас, в Хогвартс-экспрессе, он не будет думать о родителях, о доме или о чем-либо, что не находится прямо перед ним. Он пообещал себе это, когда впервые ступил на борт с той же суровой убежденностью, с которой он обещает себе многое: «я не буду думать об этих вещах здесь, в этой новой жизни»; «я буду читать по крайней мере две книги в неделю, даже если это будут просто шпионские романы»; «я не позволю себе кричать против пламени боли, когда мое тело будет разрываться»; «я перестану грызть ногти»; «я ни на мгновение не забуду, кто я на самом деле.» В отличие от его костей, его обещания не даются для того, чтобы их ломать. Двигаемся дальше. Постепенно приезжает все больше и больше семей, и Римус никогда раньше не видел столько ведьм и волшебников. Когда он впервые увидел маленькую зачарованную картинку Замка на первой странице «Истории Хогвартса», он решил, что их должно быть гораздо больше, чем он думал, хотя он не особо об этом думал. Примерно за год до того, как пришло приглашение от Дамблдора — он до сих пор помнит пение птиц, которое доносилось с деревьев за окном, когда пришло письмо, — Римус пытался спросить отца, волшебник ли он: — Конечно, у тебя есть магия, — но Римуса этот ответ не удовлетворил. — Я знаю это, но я имею в виду... разве я волшебник? Могу ли я быть им, даже если я, ну, ты знаешь... Казалось, отец собирался ответить что-то небрежное и беспечное, пока до него не дошел смысл сказанного, и тогда взгляд отца невольно скользнул по левому бедру Римуса; это было движение, которое Римус не заметил бы, если бы его левое бедро было безупречным — если бы он был всего лишь волшебником. — Конечно, ты волшебник, — ответил его отец, сам толком не уверенный в этом. Но будет ли это технически правильно? Как будто дальнейшее давление могло бы высвободить сок правды, которого Римус всегда жаждал. Ему сказали, что он может быть и тем, и другим. «Можешь» и «являешься» — это два совершенно разных слова, решил Римус позже. «Можешь» намного слабее. «Можешь», вероятно, не может удержаться на работе, держать кладовую заполненной или не забывать бриться. Если «являешься» было им до укуса, то «можешь» — это то, кем он стал. Может быть, не так уж важно быть волшебником, решил Римус. Двигаемся дальше. Прибывают новые люди, прорываясь через кирпичную преграду. Римус всматривается в лица и слушает десятки разговоров, происходящих одновременно, так много, что они сливаются в океан сентиментальности. Он чувствует гудение быстро бьющихся сердец, какофонию нервов, которая выдает фальшивость холодного самообладания, которому многие студенты пытаются научить свои лица. Слышится мяуканье кошек и кваканье лягушек, один или два раза он слышит писк. Но в основном его чувства переполнены магией этого места. Она висит в воздухе так тяжело, что он удивляется, как она не закрывает ему зрение, как осязаемая дымка.Он щиплет переносицу и задается вопросом, будет ли Хогвартс таким же тяжелым. Казалось, что заклинаний было не так уж много, лишь несколько, тут и там: родители изменяли размер или поднимали в воздух чемоданы своих детей, а еще он видел, как светловолосая женщина, похожая на мышку, применяла очищающие чары, чтобы стереть шоколад с круглых щек маленького мальчика, которого, похоже, раздражала необходимость стоять на месте и одновременно распихивать вещи по карманам. Красивый темноволосый мальчик в очках суетится с двумя родителями, по одному с каждой стороны от него, с такой щенячьей преданностью, что Римус улыбается про себя, думая, что они не упаковывают этого мальчика как подарок, они кладут его в ясли. Он, несомненно, вернется к ним на рождественские каникулы как их собственный мессия с растрепанными волосами. Звук открывающейся двери купе пугает его. Нечасто люди подходят так близко, прежде чем он замечает их приближение. Должно быть, заглушающие чары, рассуждает он про себя, когда в купе проскальзывает черноволосый мальчик. Хотя его молчаливый приход был жутким, его общий вид также нервировал. Он носит накрахмаленные, хорошо сидящие мантии, которые имеют тот же оттенок полуночно-черного, что и его волосы. У него острые черты и еще более резкое выражение лица. В лице мальчика есть определенное качество, которое заставляет Римуса немного неловко смотреть на него напрямую. Когда он входит и укладывает свой багаж, он начинает приближаться к Римусу с напористостью, которая должна казаться абсурдной, но почему-то кажется правильной. Мальчик встал прямо, выглядя немного скучающим и протягивает руку, заявляя: — Сириус Блэк. Его тон аристократичен, и он явно хорошо подкован в искусстве представлений — в чем у Римуса было очень мало опыта. Римус отвечает тем же, вставая для рукопожатия и говоря: — Римус Люпин. Сириус приподнимает бровь, услышав имя. Римус инстинктивно чувствует, что такой мальчик должен знать латынь. Но если имя «Римус» что-то значит для Сириуса, он этого не говорит, а вместо этого продолжает его разглядывать, даже не пытаясь скрыть очевидность оценки. В основном Римус никогда не думает о своей внешности, пока не увидит, как кто-то другой её оценивает. Римус не любит приветствия именно по этой причине. Теперь, в ответ на этот дерзкий взгляд серебристых глаз Ремус чувствует покалывание каждого видимого шрама, который портит его руки и шею, и тот, что под глазом, как будто они все свежие, розовые и горячие; как будто сама полная луна теперь позаимствовала глаза Сириуса, чтобы выискивать зверя в Римусе, насмехаться над ним, щекотать его старые раны и напоминать ему, кто он такой и что также могут означать Римус и Люпин. Удивительно, но Сириус никак не реагирует, и ни страх, ни отвращение не окрашивают его лицо, когда через мгновение он просто указывает на пустое место на своем левом плече, а затем указывает на то же самое место на Римусе и говорит: — Итак, я вижу, что ты первокурсник. Ты тоже пока не распределен. Римус не утруждает себя ответом. На этот раз он слышит громкие шаги и не удивляется, когда дверь снова открывается и входит маленький светловолосый мальчик, тот, чье лицо было запачкано шоколадом, и который теперь выглядит в основном аккуратным, если не немного взволнованным. Он кивает Сириусу и Римусу и, кажется, решает поднять свой багаж на верхнюю полку, прежде чем представиться более надлежащим образом, но его щеки быстро краснеют, когда он осознает сложность этой задачи, и теперь за ним наблюдают два мальчика, чьих имен он даже не знает. Если есть что-то, что Римус не любит больше, чем собственное смущение, так это смущение других. Ему не нравится его вкус, как оно бьет по задней части горла тошнотворными ритмичными волнами. Даже не задумываясь, он встает и выхватывает чемодан из рук мальчика. — Вот, позволь мне помочь тебе, — говорит он, прежде чем быстро поднять чемодан над головой одной рукой, а другой рукой плавно продвинуть мальчика дальше в купе. Мальчик, все еще розовый, теперь смотрит на Римуса с открытым ртом. Почему представления всегда такие сложные? — Как ты это сделал!? — воскликнул мальчик. — Что сделал? — Поднял его вот так. Этот чемодан довольно тяжелый. Блять. Разве волшебники не могут поднимать тяжести? Римус провел свою жизнь, будучи самим собой, и этого времени было недостаточно, чтобы понять, кто он такой. На что способен Римус-оборотень, на что не способен Римус-волшебник , и как скрыть эту разницу? У него было очень мало опыта общения с другими людьми, на самом деле он знал только одного маггла и одного волшебника. Он пытается быстро решить это, как будто это математическая задача или логическое доказательство, как будто вдруг можно будет найти ответ, черт возьми, последние шесть лет попыток: Римус является — или может быть, во всяком случае — и волшебником, и оборотнем. Римус поднимает тяжести. Его отец — волшебник, и он может поднимать тяжести, но только с помощью своей палочки. Его отец может многое сделать с помощью своей палочки. Римус до недавнего времени был слишком мал для палочки, но он тоже может многое. Его мать не ведьма, и она не может поднимать тяжести; у нее не было палочки; и, насколько он помнит, она не могла ничего сделать, кроме как плакать. Глядя на него. Боясь его. Она могла плакать и могла выйти за дверь, оставив Римуса и его отца; это был ее набор навыков. Двигаемся дальше, дальше, дальше. Итак, Римус знает, что он силён — настолько силён, что может в одиночку нести тяжёлый чемодан; настолько силён, что может сломать любовь матери к ребёнку, ту силу, которая должна быть несокрушимой и заставлять газелей танцевать перед львами. Да, Римус знает, что он пиздец как силён. И теперь этот мальчик тоже это знает, и неважно, насколько это нормально , насколько это "оборотневольфийски" или "волшебнически", потому что важно только то, что мальчик смотрит на Римуса с выражением, граничащим со страхом. Римус даже слышит, как учащается сердцебиение мальчика. Он собирается плакать? Двойное блять. Римус быстро погружается в эту стальную решимость своего ядра, выравнивает дыхание, сохраняет непринужденное — если не нахальное — выражение лица и просто пожимает плечами, говоря ровно и честно: — Ну, я довольно сильный. Римус даже усмехается, протягивая руку и, узнав кое-что от Сириуса о таких вещах, он говорит: — Римус Люпин. Я первокурсник. — Ёшкин дрын, — все, что говорит мальчик, все еще выглядя ошеломленным. Не теряя ни секунды, Римус поворачивается к Сириусу, который теперь тоже смотрит на Римуса с любопытным выражением. — Дикое имечко у этого ребенка. Сириус, это Ёшкин дрын. Он поворачивается обратно к другому мальчику: — Ёшкин дрын, это Сириус Блэк. Проходит секунда, но затем оба мальчика начинают смеяться, и Римус снова занимает свое место. Римус любит юмор. Он предпочитает читать комедии вместо трагедий, и ему особенно нравится, как благодаря смеху люди склонны забывать странные вещи, которые только что произошли. Когда Ёшкин дрын сел, он снова представился, но уже как Питер Петтигрю. Сириус смотрит на него, элегантно приподняв одну бровь, и, кажется, он собирается что-то сказать, но тут в их купе практически влетает другой мальчик. Это суетливый мальчик в очках. Он входит с улыбкой, которая ощущается как летнее солнце, и, оглядев всех троих мальчиков, говорит: — Отлично! Я нашел купе с тремя другими первокурсниками с первой попытки. Думаю, это означает, что магия Хогвартса официально началась, и мы четверо станем лучшими друзьями. Это даже не прозвучало слащаво или нелепо. Это просто звучало как факт. Он укладывает свой багаж, не так легко, как Римус, но с гораздо большим изяществом, чем Питер. — Меня зовут Джеймс Поттер, кстати. Он поворачивается к Питеру: — Хотя, конечно, ты уже это знал, Пити, мой мальчик! — Он взъерошил волосы Пита, сделав их почти такими же лохматыми, как его собственные. — Естественно, естественно. Питер, кажется, очень рад воссоединению со своим другом. Сириус, напрягшийся, услышав фамилию Поттер, теперь медленно улыбается и протягивает руку: — Сириус Блэк. Теперь очередь Джеймса слегка напрячься, но когда они пожимают друг другу руки, его легкая солнечная улыбка возвращается. — Представьте себе, Блэк и Поттер жмут друг другу руки! Это опять проделки магии Хогвартса. — Нарушить правила еще до того, как мы доберемся до замка... Это будет действительно весело, — говорит Сириус с озорной ухмылкой, затем, указывая на самого высокого из группы, — А это Римус Люпин. Он очень сильный. —Добавляет он преувеличенным театральным шепотом. Питер весело смеется, вспоминая шутку больше, чем сам инцидент. Джеймс выглядит слегка смущенным, но добродушно пожал руку Римусу, а затем Питер заявляет: — Теперь мы, кажется, в полном составе. У нас есть мозги, — он указывает на Джеймса, который смеется, — Красота, — он указывает на Сириуса, который закатывает глаза, но на самом деле выглядит вполне довольным, — И мускулы, — он указывает на Римуса, который просто пожимает плечами. — А ты кто? — спрашивает Сириус, ухмыляясь как лис. Но Питер просто улыбается, словно надеясь, что кто-то клюнет на приманку: — Я — добытчик! И, говоря это, он достает из карманов несколько конфет и шоколадок и бросает их другим мальчикам. Они продолжают счастливо болтать, поедая сладости. Римус удивлен, что им четверым так легко настроиться на комфортную болтовню в шоколадном тумане. Спустя несколько часов Римус узнал несколько вещей: Джеймс и Сириус оба чистокровные Наследники. Кажется, исторически их семьи не были дружны, хотя вы не могли бы сказать этого, наблюдая за их мгновенной сложившейся дружбой. Питер тоже чистокровный и живет недалеко от Поттера, они двое были друзьями с детства. В какой-то момент они спрашивают о Римусе, и он рассказывает, что его отец — волшебник, а мать — маггла. — Каково было расти с магглом? — спрашивает Поттер с невинностью и любопытством. — Каково было расти в очках? — усмехаясь спрашивает Римус. Он только что рассеянно катал одну из оберток между пальцами, которую далее кинул в Джеймса, и она отскочила от его очков. Вместо того чтобы выглядеть оскорбленным, Джеймс широко улыбнулся и тут же кинул обертку в ответ. Он попал в руку Римуса, которая была поднята, чтобы поймать фантик. Личные вопросы были почти забыты в хаотичном бою обертками, который последовал за этим. Вскоре это превратилось в игру, в которой они по очереди пытались попасть друг другу в лицо: пятьдесят баллов за нос, сорок за глаза (кроме Джеймса — попадание в его очки стоит шестьдесят баллов), тридцать за рот, двадцать за любое другое место на лице и десять за уши. К тому времени, как Римус набирает триста сорок баллов, он думает, что, возможно, Джеймс прав. Может быть и правда, что проникнуться дружбой так легко. Может быть, Хогвартс действительно станет всем, чего он только осмеливался тайно желать перед сном. Может быть, он сможет сохранить свой секрет в безопасности на следующие семь лет? Но когда он замечает шрамы на тыльной стороне своей руки, направляя очередную обертку в нос Питера, он дает себе твердое обещание: «я не буду поднимать тяжести, по крайней мере, не притворившись, что это сложно». Лучше быть в безопасности, чем «мускулистым», потому что некоторые секреты не стоят того, чтобы рисковать ими ради всего шоколада и прелестей дружбы, какими бы вкусными они ни были. Лучше двигаться дальше. ____________________________ СИРИУС Пока они переплывали Чёрное озеро на лодке, Джеймс толкал Сириуса локтями и пробовал разные вариации одной и той же шутки — родство Сириуса с озером. — Вы связаны по крови или через брак? Стоит ли мне беспокоиться о том, чтобы делить с тобой общежитие, если нас распределят вместе, ведь мочиться в постель — это у вас семейное? После того, как Джеймс громко спросил, может ли он присутствовать на мальчишнике перед свадьбой с кузеномОзером, Сириус сразу же залился смехом. И ведь раньше он думал, что не смог бы завести лучшего друга, даже если бы сварил его с нуля в котле. Думая об этом, он импульсивно закидывает руку Джеймсу на плечо. Это то, что он делал тысячу раз с Реджи, обычно после того, как тот рассказывал свою очередную саркастично-гениальную шутку. Редж почти как Джеймс, если убрать все его изысканные манеры и заменить лед страха огнем свободы. Сириус точно знает, что если бы его родители увидели это, то строго наказали бы за такое развязное поведение. Но что-то в Джеймсе заставляет его забыть даже то, как выглядят его родители. К его удовольствию, Джеймс просто обнимает Сириуса в ответ и наклоняется, чтобы нахально сказать: — Некоторые истории лучше оставить несказанными, мой друг. Что бы ни произошло в ту плодотворную ночь, это останется между тобой и стариной Озерцом. Питер и Римус находятся в лодке с ними. Иногда они смеются над их выходками, но в основном они обсуждают факультеты с тех пор, как лодка спустилась на воду, строя прогнозы и пытаясь представить, как будет проходить распределение. Больше всего говорит Питер. Он все время болтает, подпитываемый сахаром и нервами, и если честно Сириус просто хочет, чтобы он наконец замолчал, чтобы Ремус мог присоединиться к нему и Джеймсу. Сириус не хочет обсуждать факультеты. Он хочет забыть о факультетах. Он лучше сам женится на Озере, чем будет втянут в разговор о том, что каждый Блэк был слизеринцем. Он решает выяснить, легко ли Джеймса напугать, толкая его как раз в тот момент, когда тот наклоняется, чтобы заглянуть за борт лодки. Джеймс вскрикивает, но Сириус уже хватает его за плащ и тянет обратно, смеясь над потрясенным лицом Джеймса. — Эй, придурок! Я чуть очки не потерял, — ругается Джеймс, хотя он тоже ухмыляется почти так же, как Сириус. — Не волнуйся. Озеро — Блэк, оно просто купит тебе еще одну пару. Сириус надменно поднимает подбородок. — Или утопит меня. — Вероятно, и то, и другое. Джеймс снова приобнимает Сириуса. —Я очень надеюсь, что ты будешь со мной в Гриффиндоре, — говорит Джеймс, и впервые он звучит довольно серьезно, и это заставляет его еще больше чувствовать сходство Джеймса с Реджи, что иронично, потому что Регулус никогда бы не сказал этого. — Хочешь посмотреть, сможем ли мы догнать вон ту лодку? — вот все, что приходит на ум Сириусу в качестве ответа. К тому времени, как лодки причаливают к берегу, Джеймс и Сириус уже «чуть более, чем слегка влажные» — фраза, которую они нашли подходящей для напева, который они продолжают повторять, становясь всё громче по мере приближения к замку. Питер говорит им, что это ужасно бесит, хотя Сириус все равно замечает то, что Питер сам подпевает. Когда они прибывают к главным воротам, их встречает деловая ведьма, которая представляется как профессор МакГонагалл. Питер шепчет Джеймсу, что эта женщина выглядит очень суровой, и он надеется, что она преподает только у седьмого курса, и что, возможно, с ней что-то случится за те шесть лет, что остались им до седьмого курса, так что им никогда не придется узнать, насколько она строга на самом деле. Сириус раздражался, а Джеймс просто снисходительно смеялся. Сириус думает, что у Джеймса, должно быть, просто привычка смеяться над словами Питера, поскольку они знают друг друга уже много лет. Его собственное впечатление о профессоре МакГонагалл было более положительное; по сравнению с его матерью, он думает, что она кажется приятной, и это вызывает у него странное чувство, которое он не может определить, поэтому вместо этого он громко напевает мелодию, которую они придумали для «чуть более, чем слегка влажные», и продолжает маршировать по замку как солдатик. Странное чувство значительно уменьшается, когда Джеймс присоединяется к пению и начинает маршировать рядом с ним. Они ждут у входа в Большой зал, где стоит табурет, на котором они будут сидеть во время распределения. Конечно, не обошлось без скучной вступительной речи, которую Сириус даже не слушал; он осматривал четыре длинных стола, пытаясь мельком увидеть своих кузин. Он предпочел бы найти их сейчас, чтобы точно знать, куда не смотреть, когда начнется его распределение. Нарцисса предложила составить ему компанию в поезде. Это было, когда они только зашли в поезд. Это была утомительная формальность, на которой были воспитаны кузины — просто пустые жесты, брошенные как объедки, чтобы утолить бесконечный этикетный аппетит семьи Блэк. И Нарцисса, и Беллатриса выразили свое разочарование, когда он отказался. Но он знает, что они будут наблюдать за ним сейчас, готовые принять его, как только он попадет в Слизерин, чтобы они помогли разобраться с его положением на факультете, словно установить драгоценный камень в короне, напомнив всем об их собственном отношении к Наследнику Благородного и Древнейшего Дома Блэк. Начало семилетней симфоний лицемерия, фальшивости и пустых жестов. Первой вызывают какую-то девчонку с фамилией Эйвери, и через минуту шляпа кричит: —Пуффендуй и всё. —Сириус Блэк, — произнесла МакГонагал. Джеймс сжимает его плечо и улыбается. Даже Питер похлопывает его по спине, когда он начинает идти вперед. Ну, по крайней мере, поездка на поезде и в лодке была веселой, это может быть последнее развлечение, которое он получил в Хогвартсе. Он упорно избегает смотреть на стол Слизерина и садится на табурет. «Им действительно стоит купить новую шляпу», — это последнее, о чем он думает, прежде чем на него надевают затхло пахнущую шляпу. «Аааа, молодой мастер Блэк». «Аааа, старая противная шляпа». «Я вижу, у тебя такой же скверный характер, как и у других Блэков, которых я отсортировал за эти годы». «Интересно, почему так, мы же не родственники или что-то в этом роде». «Да, действительно много сходств. Я до сих пор помню, как сортировал твою мать и твоего отца. Некоторые вещи, я вижу, совпадают». В этот момент он начинает чувствовать это, что-то тяжелое, движущееся издалека. Мать. Отец. Эти слова имеют вес, как и ощущение того, что его разум затмевается. Подобно скрежету тектонических плит, он чувствует сдвиг внутри себя, расцветающий, как очаг землетрясения. Он скрежещет зубами. Эта девчонка Эйвери не заняла много времени. Это должно закончиться скоро; это лучше закончить скорее. Невежественная или злонамеренная, шляпа продолжает свое повествование. «Но также есть и небольшая разница». «Продолжай в том же духе». «Ты умён, ты знаешь». «Достаточно умен, чтобы уже это понять, да». «Но Рейвенкло не подходит, как и Хаффлпафф, со всеми твоими жесткими углами». «Хм-м-м». «Действительно, много мужества. Хотя семья Блэков преуспевает в Слизерине. Тебя бы туда приняли». Сопротивление этому вторжению, которое поднималось из его живота, как волны разрушительной силы, теперь достигло поверхности, эпицентра. Семья Блэков. Извивающийся жар стыда сталкивается с ледяной стеной гнева, и Сириус теперь как молния. Грубая бурлящая сила и хаос боли. Факультет Слизерин. Он закрывает свой разум. «Пошла ты, сортировочная шляпа, ты не можешь отправить меня на дерьмовый факультет», кричит он из-за кирпичной стены своего разума. И теперь нет ответа. Есть только стены, стены, стены. Мили перестроенной яростью внутренней земли. Он будет много раз оглядываться на этот момент и задаваться вопросом, была бы сортировка совершенно другой, если бы шляпа никогда не упоминала его родителей, или если бы шляпа была быстрее и не потратила бы так много времени, продираясь через такую нежную почву, не осознавая или не заботясь о шрамах, оставшихся от предыдущих подобных вторжений. Что если бы все было по-другому? Сколько приобретено или потеряно? Непостижимые суммы стираются из бухгалтерских книг в этот момент. В комнате тихо, как в шляпе. Как в захлопнувшемся разуме. Тишина растет. Она растягивается. Она тянется, как мед, и внезапно сидеть на табурете кажется нелепым. Быть волшебником кажется нелепым. Он чувствует себя глупо из-за того, что когда-либо желал этого момента, потому что, очевидно, Хогвартс — это всего лишь последнее разочарование в растущей коллекции. Комната, полная людей, которые смотрят на тебя и ждут, когда шляпа закричит, — это самое глупое, что может себе представить Сириус. Он не думает, что кто-то способен справедливо наказать эту тошнотворную тишину, но он все равно пытается. — МЫ ВСЕ ЗНАЕМ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ! ТАК ЧТО ЛУЧШЕ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, СКАЖИ ЭТО, СТАРАЯ, СКУЧНАЯ ШЛЯПА , МЕРЛИН! Теперь Сириус слышит, как его собственная кровь приливает к ушам. Он знает, что все смотрят на него с шоком. Их взгляды на нем ощущаются как режущий удар осторой палочки. Он застывает и прищуривается. Проходит еще мгновение, и он, наконец, слышит, как шляпа кричит: — ГРИФФИНДОР! Он вскакивает с табуретка и почти бросает шляпу на пол. Он на мгновение задумывается о том, чтобы просто подойти к столу Слизерина, уверенный, что шляпа просто наказывает его за упрямство и вспышку гнева. Но затем он слышит необузданную радость в голосе Джеймса: — Молодец, Блэк! Ура! Это бальзам. Он встает и начинает направляться к столу Гриффиндора, когда его внезапно посещает идея. Зная, что Джеймс, Питер и Ремус наблюдают за ним, он поворачивается к шляпе и делает глубокий театральный поклон, а затем говорит голосом, который наверняка перекроет шепот, нарастающий в зале: — Мои извинения за то, что я вышел из себя, о мудрая шляпа. Теперь к шепоту присоединяется испуганные смешки, а также аплодисменты и подбадривающие крики гриффиндорцев, к которым он присоединился. Распределяются все больше студентов — быстрее и тише, хотя, по его мнению, ужасно скучно — он не может украдкой не взглянуть на своих кузенов. Они бросают на него кинжалы взглядами, явно выжидая время, чтобы поймать его взгляд и выплеснуть в зрительный контакт как можно больше неодобрения. Он просто закатывает глаза. Он слишком уставший, слишком грубый и побитый. Чуть позже Римус присоединяется к столу Гриффиндора, садясь на пустое место рядом с Сириусом. Они ухмыляются друг другу, а затем Римус наклоняется и шепчет: — Пытаешься сделать себе имя в первый день, я вижу. — В конце концов это случится, — скромно пожимает он плечами. — Лучше бы уже покончить с этим. — Держу пари, на эту шляпу никогда не кричали. — Эта шляпа выглядит достаточно старой, чтобы поораться с Мерлином. Я уверен, что это уже произошло, а если нет, то давно пора было кому-то это сделать. — И этим кем-то обязательно должен был быть ты? — Почему нет? Римус просто ухмыляется, а затем они оба аплодируют девушке по имени Марлин Маккиннон, которую только что распределили на их факультет. Сириус краем глаза наблюдает за Римусом. Острое послевкусие его недавнего гнева бросает на Римуса другой взгляд и заставляет его выглядеть более отчетливо. Сириус часто чувствует, что его чувства увеличиваются от гнева, и он открывает миру всё больше своих секретов. Сириус впервые замечает шрамы на подбородке и шее другого мальчика. У него такое же выражение лица, как и в поезде, как будто все вокруг него — одна большая шутка, продолжение которой знает он один. Раньше Сириус считал бы это самодовольным и, следовательно, раздражающим, но сейчас, все ещё нервничая из-за собственной сортировки, он чувствует, что тоже понимает шутку, и ему приятно разделить ее с кем то ещё. Вскоре Питера и Поттера распределили на Гриффиндор, и четыре мальчика сели за один стол, как будто они снова в поезде или на лодке. Сириус улыбается и смеется, когда Джеймс впадает в эйфорию от магии Хогвартса, даже упоминая судьбу в какой-то момент, пока Римус не начинает поддразнивать его за то, что он звучит как влюбленная школьница, но внутри Сириус начинает задаваться вопросом, почему это всё произошло; может быть, он провел слишком много времени с гриффиндорскими мальчиками. Может быть, если бы он сидел с Нарциссой в поезде, этого бы не произошло? Или выбрал бы другую лодку? Было бы это лучше или хуже? Было приятно смеяться и играть вместе с ними, но, это не подобает Наследнику. Теперь, когда адреналин бравады спадает, он чувствует себя пустым, но он не может не смотреть на этих трех мальчиков вокруг себя и не чувствовать, что они обманули его или похитили. Он был слаб? Неужели это была просто игра чисел, и воля троих взяла верх над тем, что должно было случиться с ним? Трое против одного? Это ли его мать знала о нем все это время? Что он был слишком мягким? Должен ли он чувствовать себя виноватым за то, что части его нравится эта новая, ранее невозможная реальность, в которой он оказался? Сириус настолько погружен в мысли, что когда приветственная речь Дамблдора заканчивается и на столе появляется еда, он даже не замечает этого. Джеймс и Питер с удовольствием обслуживают себя и теперь обсуждают то, что смутно напоминает квиддич, с несколькими мальчиками, которые, кажется, всего на год или два старше, но Сириус просто сидит в оцепенении. После его вспышки гнева со шляпой никто из других гриффиндорцев, похоже, не горит желанием с ним познакомиться, за что он безмолвно благодарен, и все же без немедленного якоря на своем внимании он чувствует, как его закручивает спираль. Его тело напрягается и туго скручивается, и ему требуется несколько мгновений, чтобы понять, что он физически готовит себя к боли. На площади Гриммо ошибка такого калибра уже была бы оплачена тошнотворной валютой наказания. Эта задержка только усиливает страх. Он чувствует, как его плоть покалывает и краснеет, предательски привлекая внимание, рекламируя себя как холст для жестокости. Он отчаянно хочет скрыть свой дискомфорт от других мальчиков, занявшись накладыванием еды самостоятельно — то, что ему редко приходилось делать — но одна только мысль об этом заставляет его чувствовать еще большую панику. Обслуживать себя!? Слишком чуждо. Слишком по-гриффиндорски. Слишком далеко от всего, что он когда-либо знал. Он бы подавал себе еду, если бы был за столом Слизерина? А Нарцисса? Ему внезапно хочется оглянуться и проверить, как его кузины справляются с совместным приемом пищи. Но как только он ловит эту мысль, он злится на себя за то, что его так или иначе волнует, как Блэки должны есть. В этот момент Римус осторожно ставит перед ним полную тарелку. Удивленный Сириус оборачивается, но Римус даже не смотрит на него. Он уже накладывает себе вторую тарелку и смеется над чем-то, что сказал Джеймс. Сириус ест, опустив голову, опасаясь общения с этими мальчиками на случай, если МакГонагалл придет за ним позже и объяснит, что произошла ошибка, и что он на самом деле не должен здесь сидеть. Лучше не давать никому больших надежд. Это раздавит Джеймса, когда они узнают, что произошла какая-то ошибка, и вместо магии лишь проказы Хогвартса. Он смотрит на эмблему Гриффиндора, которая теперь магическим образом видна на его левом плече, и гадает, изменится ли она магическим образом или ему понадобятся новые мантии, когда его перераспределят. Итак, десять минут спустя, когда МакГонагалл все-таки подходит к их столу, Сириус даже не удивляется, и он уже отодвигает свою тарелку и привстает, когда она наклоняется и просит Римуса зайти в ее кабинет после ужина. Римус просто кивает, выглядя смирившимся. Может быть, Римус тоже должен быть в Слизерине? Может, мы пойдем вместе. Держу пари, что со всеми его шрамами он отлично впишется в Слизерин. Неудивительно, что его факультет тоже перепутали. Держу пари, что он хороший боец. Сириус поворачивается к МакГонагалл, готовый к тому же обращению: визиту в кабинет и смене факультета с красного на зеленый. Но вместо этого она просто холодно смотрит на него поверх очков и говорит: — Мистер Блэк, поскольку вы еще не были официально учеником моего факультета, когда так грубо накричали на нашу распределяющую шляпу, я не буду назначать вам отработку. Однако теперь, когда вы на моем факультете, вы должны знать, что я не потерплю такого неподобающего поведения от одного из моих студентов. Она делает паузу и более мягким голосом продолжает: — Добро пожаловать в Гриффиндор, мистер Блэк. Когда она уходит, Сириус замечает, как Питер дрожит. Может, она все-таки строгая, думает Сириус; она не взмахнула палочкой и не решила его проблемы, и, что еще важнее, последняя фраза определенно прозвучала так, будто она вынесла ему смертный приговор.