Мемуары сэра Кэйи

Кэйя лежал на кровати, уткнувшись холодным носом в подушку. По всему телу бежал лютый мороз, но он не боялся этого нового ощущения – он привык к нему так просто, будто Крио Глаз Бога был с ним от рождения. Опустошение и полное безразличие ко всему охватило его. За несколько дней выкипело столько разных эмоций, что ему просто стало тяжело еще что-то воспроизводить. Да и зачем они были нужны эти эмоции? От них одно только зло. Он спал в квартире, которая принадлежит капитану кавалерии Дилюку Рагнвиндру – точнее уже не принадлежит. Несколько дней назад Дилюк со скандалом покинул Ордо Фавониус, а затем и Мондштадт, оставив винодельный бизнес на попечении своих верных слуг. Кэйя прекрасно знал, что ему больше не место в его жизни, но не то чтобы у него был особый выбор куда идти. От Винокурни он отрекся, хотелось думать, что навсегда. События прошедших дней были похожи на дурной сон, кошмар. Все покрылось невидимой дымкой и смешалось в голове в липкую, тягучую кашу. Всплывали отчетливые фрагменты: огненный феникс, удар меча, Крио Глаз Бога. А еще почему-то разговор с Мастером Крепусом, возможно, их последний разговор тет-а-тет перед тем, как мир рухнул. Они виделись каждый день практически десять лет, но едва ли слов хоть раз хватало на что-то большее, чем расхожие фразы и пожелания хорошей службы. Кэйя не любил откровенные разговоры, а Крепус не принимал ложь. Так он себе объяснял их скудное общение, хотя причина всегда была в другом: им просто не о чем было поговорить. О службе, тренировках, Глазе Бога и всяком другом, что привлекало Крепуса, Дилюк всегда расскажет лучше, красочней и со всеми подробностями. Но кое-что на память от приемного отца все-таки осталось. Это произошло всего месяц назад, когда на дворе стоял мокрый март и холодный, совершенно не весенний, ветер. Карета, запряженная двойкой лошадей, неспеша везла их в сторону поместья. Дилюк сидел спереди, крепко держа в руках скользкие поводья и высоко подняв голову – ему нечасто выпадало управлять повозкой. Кэйя и Крепус, оба уставшие после долгого рабочего дня, сидели внутри и старались не смотреть друг на друга, чтобы не пришлось заводить разговор. Первым сдался Крепус. – Как прошла служба? – Хорошо, – ответил Кэйя, отнимая висок от окна и поглядывая на ботинки Крепуса. «Надо проявить вежливость» – скучающе подумал он и добавил. – А как у вас в таверне? Вы вроде бы наняли нового бармена? – Чарльз, да, – кивнул он. – Славный малый, но опыта ему пока не хватает. Разговор откровенно не клеился. В воздухе повис невысказанный вопрос, Кэйя мог различить его контуры, заставшие во всей напряженной позе опекуна. Он ждал, изображая скуку и сонливость, а сам внутренне подготавливаясь ко всему, что могло последовать дальше. – Кэйя, могу я задать тебе один вопрос? – Конечно. Крепус плотнее вжался в кресло, на лицо ему легла серая тень. Однако его поза не соответствовала небрежности последующего вопроса. – Что ты думаешь о нашем магистре? Кэйя растерянно посмотрел на темное пятно, где скрывались ярко-красные глаза его опекуна. Вопрос поставил его в тупик, при этом мозг продолжил судорожно размышлять над тем, что ответить. А ответить надо было с заковыркой, чтобы не совсем покривить душой, но и никак не задеть Крепуса. – Он хорошо справляется со своими обязанностями…– начал было Кэйя, но поднятая вверх ладонь прервала его. – Тебе не нужно врать. Я прекрасно вижу, что ты недолюбливаешь магистра. На сегодня можешь забыть о том, что Эрох приходится мне другом. – Я ему не доверяю, – глухо ответил рыцарь, пряча взгляд себе под ноги. – Он неприятный человек. Хотя я не имею права так высказываться о своем начальнике и признаю все его заслуги перед Мондштадтом, но…Эрох несколько раз отправлял новобранцев на опасные задания. На него писали жалобы, и ни одна из них не дошла до руководства. Он ни во что не ставит мнения наших капитанов, даже Варки, а еще по Ордо Фавониусу про него ходят всякие разные слухи… Хотя слухам не стоит доверять, я знаю. Если говорить в целом, то я скорее просто недолюбливаю его по личным причинам. На секунду Кэйя подумал выложить Крепусу все то, что тогда произошло с ним в кабинете магистра. Но то была лишь секунда. – Хорошо, что твое мнение отличается от мнения большинства, – лицо Крепуса показалось из тени, на нем мелькнуло какое-то подобие улыбки. – Иногда мне кажется, что я сошел с ума и вижу то, чего нет. В оправдание Эроха могу сказать, что раньше он был совершенно другим человеком, но власть и деньги портят даже самых лучших из нас. Полагаю, он связался с людьми, которые готовы дать ему то, чего Орден дать не может, – он задумчиво поводил пальцем по подбородку. – У меня нет никаких доказательств, но если магистр действительно находится под чужим влиянием, то Мондштадту следует ждать беды. Кэйя, завороженно вслушиваясь в речи опекуна, кивнул головой. – Но Дилюку об этом знать совсем необязательно, – закончил Крепус. – Он не поймет. Повисла длинная пауза, прерываемая цокотом копыт и стуком колес. Они сидели молча, каждый погруженный в свои мысли, пока опекун не прервал затянувшееся молчание: – Странное дело. Ты ведь любишь Дилюка, не так ли? Кэйя даже поперхнулся от внезапности вопроса. – Д-да, – несмело ответил он. – Он же все-таки мой брат. Ну, по оружию. Крепус смерил его нечитаемым взглядом и невесело хмыкнул. – На самом деле не так важна природа любви, как сама любовь, – проговорил он медленно, размашисто, смакуя каждое слово. – Хотя ее источник всегда разный и не всегда такой, который был бы понятен окружающим. Самое лучшее, что человек может сделать для себя – не превращать любовь, – будь то родительская, братская или любая другая, – в тяжкий груз, тянущий ко дну. Любовь нужно беречь, не давать ей гаснуть, но и не давать полностью захватить тебя. Хотя меня сложно назвать ученым в этом плане человеком, мне довелось влюбляться много раз, но любить – лишь однажды. У Кэйи сложилось стойкое ощущение, что Крепус знал: они оба сейчас говорили не о братской любви. Знал – однако ничего в нем не пылало, не вызывало праведного гнева и отвращения, которого он так боялся. Искренне недоумевая, он рискнул спросить: – Почему вы не злитесь? – А разве мне есть, на что злиться? – вопросом на вопрос ответил опекун, хотя учил сыновей, что так отвечать невежливо. Рыцарь, улыбаясь, покачал головой. – Если вы скажете, что разочарованы во мне, это будет еще хуже, чем если разозлитесь и вышвырнете из поместья, – Кэйя обнял себя за плечи и издал нервный смешок. – Я не хотел ничего из этого. Правда. Нет, это была наглая ложь, и он знал об этом. Кэйя всегда тянулся к свету, даже если ради этого приходилось ползти через тернии. В каком-то смысле, он оставался оптимистом и хотел верить, что за все причиненные страдания в конце его ожидает награда. Медленно, словно постепенно надвигающийся сон, он осознал – Крепус ни разу за весь их недолгий разговор не назвал вещи своими именами. Пока было не время для откровений, они оба это понимали, но Кэйя все равно потускнел и забился в угол своего сидения. Нет, его не приняли таким, какой он есть. И что ему от этого их разговора должно было стать лучше? Надо было и дальше помалкивать и отнекиваться, так ведь нет… Впрочем, то были уже додумки, от которых на душе становилось совсем скверно, а в нос проникал запах гнили. Все знают – от грустных мыслей гниют мозги. – Не пытайся скрыть, что тебе грустно, – заключил Крепус после минутного молчания. Мысленно Кэйя плюнул – тоже мне, капитан очевидность! А внешне закрыл веки, чтобы скрыть как далеко способны закатываться его глаза. – Хотя ты хороший актер для своего возраста, даже чересчур хороший. Не представляю, как тяжело приходилось переживать все это в себе. Кэйя, никто не измучит тебя больше тебя самого, как бы глупо это не звучало. Рано или поздно придется поговорить с Дилюком обо всем… просто обо всем. Кэйя покачал головой. – Я не смогу, – тихо сказал он. – Вы же сами сказали: он не поймет. – Может быть и не поймет. Но это вовсе не означает, что между вами пойдут разногласия. В конце концов, что для него лучше: неприглядная реальность или красивая сказка? – Вы и без меня прекрасно справляетесь с тем, чтобы ограждать его от реальности, – хмуро констатировал Кэйя. – Я разберусь с этим сам, когда придет время. Рыцарь молча поводил пальцем по стеклу и посмотрел в окно на проплывающий мимо пейзаж. Да он даже под лезвием, приставленным к горлу, не признается Дилюку в своих чувствах. Может, это было неверное решение, но сейчас оно еще позволяло сохранить хрупкое душевное равновесие. Ну а дальше будь что будет. – А теперь моя очередь задавать вопрос, да? – немного нетерпеливо спросил Кэйя, и Крепус, удивившись, кивнул головой. – Хорошо, но мой вопрос может показаться немного странным. – Он нахмурился и недовольно потер переносицу, прикидывая с чего лучше начать. – Восемь лет назад меня буквально подбросили на порог вашего дома, не давая мне никакого права выбора. У вас же выбор был всегда: церковь Барбатоса принимает сирот, в Мондштадте существует приют для обездоленных и больных детей, но вы почему-то решили взять в семью чужого безродного ребенка. С того самого момента меня не покидал один вопрос: зачем? Зачем я вам нужен? Кэйя поднял на него взгляд и с удивлением обнаружил игравшую на губах опекуна улыбку. – Вот уж чего не ожидал! – рассмеялся тот. – Кажется, ты поздновато задаешь подобные вопросы. Хотя со своей стороны, вынужден признать, я никогда не давал тебе повода не думать об этом. Я смогу дать тебе ответ, но хочу, чтобы ты имел в виду: он может разочаровать тебя. Для этого были две причины, – он поднял палец вверх, выдерживая театральную паузу. – И первая из них оказалась самой банальной жалостью. Кэйя понимающе кивнул головой, но смысл сказанного дошел до него далеко не сразу. Брови сами собой поползли вверх. – Простите? Значит, вы просто пожалели меня? Вы сирот мондштадских редко встречаете? – не удержался он от едкого комментария и тут же замолк, встретившись с глазами опекуна. – К сожалению, нередко, но именно поэтому я упомянул вторую причину. Помнишь ли ты, что это был за день? – дождавшись, когда Кэйя отрицательно замотает головой, Крепус продолжил. – Ты, разумеется, еще не знал, но то был день рождения Дилюка. И по совместительству день смерти его матери, Элен Рагнвиндр. Кэйя робко посмотрел на него и почувствовал, как все в нем сжалось в тугой комок. Об этой женщине в доме не говорили открыто: возможно дело было в том, что Крепус не мог забыть своей жены, а может никто просто не хотел лишний раз напоминать Дилюку о том, что он растет без матери. Неудивительно, что до сегодняшнего дня Кэйя не знал о причинах ее смерти. – Она умирала при родах, долго и тяжело. Обильная кровопотеря, все было в крови, никакие целители не смогли спасти ее. Странно, но в тот последний миг, когда она еще была способна держать веки открытыми и говорить отдельные слова, весь ее облик сквозил божественным умиротворением. Нет, она не была готова к такой судьбе, но с покорностью ягненка приняла ее. Элен очень любила детей, и по иронии судьбы своего ребенка ей понянчить так и не удалось, – он горько усмехнулся и добавил. – Чтобы она сказала, если бы я избавился от больного ребенка, оказавшегося на пороге моего дома в день ее смерти? – Вы же не хотите сказать, что взяли меня только из-за этого? – упаднически произнес Кэйя. – Это же звучит… Даже не знаю… – Звучит глупо? Я никогда не отрицал, что мое решение было поспешным и отчасти глупым. Но смотря на тебя сейчас, я понимаю, что все было не зря. Ты так не считаешь? Кэйя открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и молча уставился в окно. – Если и это еще не убедило тебя в моих намерениях, то у меня остался последний аргумент: ты благословлен самим Барбатосом. – В смысле, «ветра принесли тебя к нашему дому»? – совсем удрученно спросил он и закусил губу. – О нет, – и вот тут на лице Крепуса проступила удовлетворенная и даже немного устрашающая улыбка. – Я сказал именно то, что думаю. Можно ли теперь считать, что ты получил ответ на свой вопрос? Кэйя устало опустил веки и решил в кои-то веки сыграть по-честному. – Даже не знаю. Чувствую себя Сизифом, вынужденным из раза в раз катить камень в гору, а потом смотреть, как он падает вниз. Снова и снова совершаю бессмысленные действия, которые ни к чему не приводят, а, по-моему, так вообще делают только хуже. Вы говорите, что взяли меня поспешно и лишь по двум, не самым веским причинам, но вы были единственным человеком, который признал меня частью этого города. Я не чувствую себя своим здесь, – он тяжело вздохнул. – Скажите, а мой камень когда-нибудь достигнет вершины горы? Я смогу стать своим в Мондштадте? На плечо легла большая и теплая ладонь, и Кэйя поднял голову, встречаясь с глазами Крепуса. В них говорил огонь и освещал чужое лицо своим ярким светом. – Этого никому не дано знать. Но я искренне верю в тебя, Кэйя. Ты уже доказал свою преданность Мондштадту и нашей семье. Не знаю, о чем думают другие люди, но для нас ты был и навсегда останешься «своим», так что, будь добр, не забивай себе голову подобной ерундой. Их разговор завершился аккурат тогда, когда повозка остановилась у крыльца Винокурни. Кэйя вышел на улицу, предвкушая впереди горячий ужин и мягкую постель. Разговоры по душам выматывали, но заставляли верить в лучшее, и он весь лучился этой верой и хотел подарить ее кусочек каждому встречному: и Аделинде, с улыбкой поглядывавшей на него, и хмурому Эльзеру, и горничным, весело хихикающим в сторонке. Он почувствовал, что стал так близок к своей семье, как не был еще никогда. А через неделю Крепус погиб.

***

Знал ли он когда-нибудь до этого, что такое боль утраты? Разумеется знал: у всех кхаэнри’йцев она в генетическом коде заложена самой природой. А как могло быть иначе, если каждый год приходилось хоронить одного, а то и двух членов небольшой общины, где все приходились друг другу то родственниками, то близкими друзьями? Стоя возле могил, Кэйя чаще всего предпочитал разглядывать украшавший постамент интейват. Каменные цветы оставались неизменной частью обряда, поскольку не могли разрушиться со временем или сгореть в огне. Хотя на некоторых из них оседал серый сухой пепел. Их стоило хотя бы протирать. Кэйя быстро уяснил для себя: на похоронах не принято плакать, даже если очень грустно и глаза сами собой на влажном месте. Он держал хрупкую ладошку матери, скрытую неизменной темной перчаткой – там внутри проклятье и вывернутая наизнанку шелушившаяся кожа с длинными черными ногтями, – и смотрел как медленно пожирало чужое тело обжигающее пламя костра. В воздухе пахло горелой кожей, вокруг постамента столпился народ и заунывно распевал песню за упокой чужой души, а Кэйя молча смотрел в огонь, давил тошноту, время от времени подступающую к горлу, и думал лишь об одном: а зачем все это? Разве хватит простых слов, чтобы вылить боль, скопившуюся в их душах? Никто ведь не плакал, кроме костра, который, пожрав мертвеца, быстро сходил на нет. Впрочем, уже тогда надо было уяснить: хочешь отпустить покойника – собственными глазами узри, как горит его тело. Кэйя не пришел на похороны Мастера Крепуса. Он заперся в комнате, что раньше принадлежала капитану кавалерии, баюкая раненую руку и шипя на колющийся осколками стекла глаз. В голове стреляло, глаза затянуло дымкой – хорошо его братец приложил, со всей рагнвиндрской дури, – но уснуть удалось лишь после нескольких таблеток снотворного. Весь день он благополучно проспал и не жалел об этом решении. Но уже спустя неделю начал ловить себя на мысли, что ему следует поскорее вернуться на Винокурню, чтобы Мастер Крепус лишний раз не волновался. Однажды он рылся в шкафу, перебирая старую одежку Дилюка, и отчетливо услышал за спиной густой голос: – Как я могу на тебя злиться? Он резко обернулся, роняя половину вещей на пол. В комнате никого не было, в глаза бросились лишь не заправленная постель и раздувающиеся ветром занавески. Сердце стучало бешено, готовясь вырваться из груди, а по коже бегали толпы мурашек. Ему пришлось тяжело осесть на пол, прижимаясь спиной к холодному шкафу, и сделать пару глубоких вдохов. Он не заметил, когда холод в глазах растаял и превратился в воду – по щекам побежали две влажные, прозрачные дорожки. Но чаще всего Кэйя думал о том, что испытал, видя тело Крепуса и стоящего рядом Дилюка, изломанно склонившегося над умирающим отцом. О том, что почувствовал, рассмотрев оторванную руку и поляну, залитую багровой кровью. Имя этому светлому чувству было облегчение – он свободен от выбора! На смену ему быстро пришло отчаяние. Эта свобода, она того стоила? Нет, он умел отпускать людей, сумел со временем отпустить и Крепуса. Но Дилюка не смог – отпускать живых для него всегда было намного сложней. Все началось с мелочи. Кэйя стоял на кухне и разбивал яйца на разогретую сковородку, отречено размышляя о том, что сказал ему Варка: «У вас нет доказательств вины Эроха. Не обвиняйте других в том, в чем виноваты только вы сами». С того момента что-то в нем изменилось, надорвалось. Он не мог перестать думать о том, что было бы, если бы отряд подоспел на несколько минут раньше. Особенно сильно эти мысли докучали по ночам, в полной тишине, и тогда Кэйя сильно сжимал глаза и вцеплялся руками в волосы, дергая синие пряди в стороны и вырывая целые клочки, чтобы побыстрее избавиться от болезненного, сдавливающего мозг, наваждения. В этих мыслях был и Дилюк: его лицо отражало весь спектр эмоций, начиная от шока и ужаса, заканчивая яростью, смешанной с привкусом глубокого отвращения. От чугунной сковородки летели маленькие масленые искры. Кэйя интуитивно схватил ручку перевязанной рукой и ощутил острую боль, пронзившую все его тело. Он вскрикнул, отступил на несколько шагов назад и, запнувшись о ножки стула, полетел на пол, больно стукаясь головой о стену. Следом опрокинулась сковорода с все еще нагретым маслом, которое, шипя и грозно фыркая, растеклось по полу. От ковра выступил пар и запахло паленой шерстью. Кэйя прикусил губу с такой силой, что на коже показалось несколько капелек крови. Две из них скатились вниз по подбородку, пачкая шею и оставляя розоватые подтеки, а во рту застыл стойкий вкус металла. Масло немного задело здоровую руку, красные пятнышки сотами покрыли кожу, но боли не было. Был только могильный холод, расплывшийся по всей кухне, и охватившее Кэйю полное и беспрекословное смирение. Он провел долгие десять минут, бессмысленно уставившись на учиненный беспорядок, затем подцепил ручку и опустил сковороду в раковину. Ковер только на выброс. Яйца тоже. Да и вообще: какой теперь смысл в готовке? Так он понял, что больше не хочет готовить себе еду. Но понял – слишком сильное слово, скорее просто перестал смотреть в сторону плиты и смирился с тем, что горячей еды в этом доме больше не будет. Что хорошо запомнилось – это стук часов, мерно отсчитывающих каждую секунду.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Иногда за окном скользило санками солнце, иногда с неба падали серые капли дождя. Рядом шумели соседи. На улице резвились дети и кричали торговцы. Кэйя не обращал на них внимания, все чаще зацикливаясь на стуке часов.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

В какой-то момент его безбрежное существование нарушил новый, уже забытый стук. Кто-то стоял за порогом квартиры с явным намерением попасть внутрь. Кэйя приблизился к двери, посмотрел в глазок и с удивлением обнаружил там Джинн. Причин открывать не было. Как и причин не открывать. – Привет, – сказала она, глуповато улыбнувшись. – Я пришла навестить тебя. Из всего сказанного он понял только «привет» и непонимающе уставился на нее. Возможно, Джинн подумала, что здесь живет Дилюк и пришла навестить его, а не Кэйю? – Ты совсем плохо выглядишь, – честно заявила она, окидывая его взглядом с головы до ног. – Могу я пройти? Мне нужно кое-что рассказать. Первое, что сразу бросилось ей в глаза: груда белья, сложенная в углу комнаты. Затем бумажные обертки и несколько пустых бутылок какого-то пойла. А позже – слой пыли и грязи, скопившийся на полу. – Может быть, перейдем в кухню? – улыбаясь, пытаясь свести к шутке то, что вызывает лишь отвращение, спрашивала она. На кухне оказалось получше, но гора немытой посуды и прожженный и заляпанный чем-то ковер отвлекали на себя все внимание. Джинн тяжело вздохнула и прислонилась спиной к относительно чистой стене. – Дело вот какое, – начала она официозно, придавая голосу дурной повелительный тон, – новым капитаном кавалерии назначили меня, но мы поговорили с магистром и пришли к общему мнению, что ты можешь пока остаться жить в этой квартире. – Она замерла, ожидая услышать в ответ хоть слово благодарности, но получила только тишину. – И еще Эрох считает, что ты скоро вернешься к службе и приказал выписать тебе ежемесячное жалование. Джинн протянула конверт и положила его на стол. Кэйя едва взглянул на него и снова отвернулся. Синий глаз застекленел, бездумно смотря вперед, а голова сама собой опустилась вниз. Кухня казалась незнакомым местом, и хотелось только одного: поскорее вернуться в спальню. – Ты вообще сам… как? – спросила Джинн уже тише и наконец привлекла к себе его внимание. – Нормально, – без тени какой-либо эмоции ответил Кэйя. – Все нормально. Она еще раз окинула его взглядом, и смутные детальки начали собираться в цельную картину. В очень мрачную картину. Джинн еще не знала, что здесь происходило, но догадывалась – затянется это надолго. Все в ней противилось желанию вмешиваться в жизнь чужого человека, но чувство долга пересилило и подавило минутную слабость. Да и в конце концов, она никогда не испытывала к Кэйе неприязнь. А сейчас тем более: после всех событий, произошедших в его жизни, он вызывал только… жалость. На самом деле крайне неприятное чувство. – Ты давно ел? Кэйя странно посмотрел на нее и пожал плечами. Джинн пришлось в очередной раз тяжело вздохнуть и приблизиться к кладовому шкафчику. – Да тут же мышь повесилась! – воскликнула она, с негодованием глядя на Кэйю. Он одарил ее очередным, ничего не выражающим взглядом, и новоиспеченный капитан кавалерии хлопнула деревянной дверцей, схватила со стола конверт и быстрым шагом покинула квартиру. Через полчаса она вернулась, держа в руках контейнер с едой из «Хорошего охотника». С этого дня начался очень долгий путь к исцелению. Джинн приходила почти каждый день, приносила еду, немного прибиралась по углам и шкафам, поливала цветы на подоконнике, выкинула, наконец, ужасный, прожженный ковер и даже нашла в себе силы разговорить Кэйю, который, впрочем, отвечал односложно, если вообще отвечал. Ей еще не приходилось сталкиваться с подобным состоянием, более того – она не знала к кому с этим идти. В конце концов, Джинн решилась написать письмо одной своей хорошей подруге, уже несколько лет проходящей обучение в Сумеру. Для Кэйи же все было как в тумане, даже ее посещения. Иногда уши закладывало так, что он совсем переставал слышать голос подруги. Крио Глаз Бога, спрятанный в ящике тумбочки, мерцал слабым синим свечением и звал своего хозяина, но тот ни разу к нему не притронулся. Время в пределах квартиры капитана кавалерии замерло и не собиралось двигаться дальше, хотя настенные часы, выполненные из темного дерева и покрытые отвратительной позолотой, осыпающейся при каждом касании, свой ход не замедляли не на секунду.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Он не жил и краешком сознания понимал это, но ему никогда не приходило в голову наложить на себя руки. Иногда Кэйе мерещилось, что на кухне шумит вода и Дилюк, мыча себе под нос какую-нибудь глупую песенку, моет посуду. Это не было похоже на слуховые галлюцинации, скорее обычные «призраки прошлого» – так он про себя начал называть воспоминания. А еще ему часто снился сон, где он сбегал из дома, обязательно через окно, и бежал так долго, пока Мондштадт не оставался далеко позади. Вокруг разливалась природа и пели птицы, но стоило ему обернуться, как он снова оказывался в своей ужасной, осточертевшей до чертиков квартире. Откровенно говоря, его в Мондштадте больше ничего не держало, кроме так и не выполненного перед семьей долга. Наверное, только эта мысль еще поддерживала его сознание. И блуждающий маятник настенных часов.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Хотя он не раз размышлял о природе смерти: а каково это – умирать? Вне всякого сомнения, больно и очень страшно: тело охладеет, в глазах разбегутся темные пятна и каждым кончиком своего тела человек почувствует замедляющийся стук сердца и грузное дыхание, неспособное вобрать в легкие воздух. Он думал: страдал ли Крепус перед смертью? Жалел ли он о чем-нибудь? Наверняка жалел, но теперь это не имело никакого значения. Иногда Кэйя водил пальцами по сухому, жилистому телу, которое сам довел до такого состояния, по жирным волосам, по выпирающимся косточкам и острым ребрам – гадость. Он бы мог возненавидеть себя, но у него не хватало сил даже на это. Что уж там говорить о других чувствах? Очень скоро в квартире появилась Лиза – сама она объяснила это тем, что вернулась в Мондштадт на каникулы. Кэйя был с ней знаком крайне мало и ни о чем не жалел – она была помешанной на науке юной особой, а таких он всегда считал немного с приветом. Лиза щупала пульс, задавала вопросы и недовольно качала головой. В какой момент в ее руках оказался отвар со странной розоватой жидкостью он так и не понял. Кэйя спросил: «что это?», и она, тепло улыбаясь, ответила: «Это лилия калла». Красивый цветок, подумал он, растет возле водоемов. Надо будет нарвать как-нибудь и подложить на кровать Дилюка, пока тот спит. Хватило пары глотков, но после них мир словно скинул серую завесу, за которой прятался все эти дни. Лиза предстала другим человеком, и Кэйя заметил потускневший взгляд и ведьминскую шляпу – Сумеру изменил ее. – Привет, Лиза, – сказал он и улыбнулся. – Давно вернулась? Лиза улыбнулась в ответ своей фирменной загадочной полуулыбкой. В тени комнаты пряталась Джинн. Изредка туда попадал солнечный свет и можно было разглядеть, как блестели ее влажные щеки. Первым делом после своего «пробуждения» Кэйя принял душ. Холодный. Ледяной. Чтобы под кожу впились иголки и все черви выползли наружу. Затем съел похлебку не первой свежести, но она показалась ему райским блюдом, а уже через два дня вышел из квартиры, сбежал из душной клетки и долго ходил по улице, с удивлением разглядывая изменившийся Мондштадт. Вроде бы только почки показались на деревьях, а вокруг уже все полыхало отцветающей зеленью. Ему казалось, что с момента смерти опекуна прошло от силы несколько дней. Позже он решил: все-таки недели. А затем узнал – месяцы. Август встретил его с распростертыми объятиями и запахом петуний и лилий, с видами перезревших ягод и вкусом клубники. Увы, у него не было времени наслаждаться свободой: бардак в квартире по масштабам не мог сравниться с бардаком в его личной жизни, и Кэйя начал усиленно наводить порядок. Кстати, настенные часы он выкинул уже на третий день своего исцеления и больше никогда о них не вспоминал.

***

В сентябре Кэйя стоял перед кабинетом магистра и собирался с духом, чтобы постучать в дверь. Его возвращение на службу не стало триумфальным: он никогда не забывал, что за все время своего пребывания в Ордо Фавониусе так ни с кем и не познакомился достаточно близко, чтобы называть этого человека другом. На него поглядывали с интересом, с неудовольствием, иногда даже с подозрением, а когда он приближался к шумным компаниям, те почему-то сразу притихали и провожали его взглядом. О-о-о, он знал, какие ползли слухи в стенах заполненных рыцарями казарм: «этот Альберих очень уж приглянулся нашему магистру, вот тот его и оставил…». По правде сказать, они его мало волновали – не после всего того, через что он прошел. Нет, друзей в Ордене у него не было с самого начала его службы. Что удивительно, друга он обрел только в тот момент, когда Орден покинул. – Как дела? – тепло улыбаясь, спросила Джинн. – Как ты себя чувствуешь? С заданиями справляешься? – Все хорошо, – улыбался в ответ Кэйя. Иногда его бесила чрезмерная опека Джинн, но всякий раз он давал себе мысленную затрещину: глупый рыцарь-недоучка, эта девушка буквально спасла тебе жизнь, а ты еще смеешь на что-то жаловаться? – Это тебя нужно спрашивать, как дела на службе. Все-таки должность капитана кавалерии не самая легкая в Ордо. – Да что я-то! – искренне смеялась она. – Сложно было на первых порах, но сейчас мне нравится это дело. Обследовать границы верхом на лошадях, атаковать лагеря хиличурлов, заниматься военной подготовкой – это, конечно, не самые интересные занятия, но, знаешь, меня охватывает такое одухотворение, когда люди говорят простое: «спасибо». Я рада служить Мондштадту верой и правдой и знаю, что мои дела не пропадут зря. Ее глаза сверкали так, как сверкают глаза монашек в церкви Барбатоса, когда они читают проповеди или говорят о своем Боге. – Э-э-э, никогда не смогу тебя понять, – кисло покачал головой Кэйя. – Все, что могу посоветовать – не вставай сзади лошадей, даже если они внешне выглядят спокойными… Джинн понимающе кивнула и замерла. – Совсем забыла, я же должна тебе кое-что передать, – вдруг произнесла она севшим голосом и как бы невзначай потянула его за рукав. – Магистр Эрох просил зайти к нему после шести вечера. Он не сказал для чего, но не похоже, что он собирается тебя отчитывать. Я просила дать время, но… – Все в порядке, – мягко перебил ее Кэйя. – За добро ведь нужно платить, да? Он ободряюще улыбнулся, вывернулся из чужой руки и, сославшись на неотложную работу, скрылся за углом коридора. Магистр просил зайти к нему этим вечером. Чего ему было бояться? Тогда почему сердце так бешено зашлось в груди? Итак, он стоял перед самым важным кабинетом во всем здании Ордо Фавониуса ровно в шесть часов вечера. Хотелось только одного – побыстрее покончить с тем, что его там ждало. Сумерки еще не опустились на Мондштадт, но солнце неумолимо клонилось к западу. В такой прекрасный солнечный день нужно гулять на природе, прихватив с собой корзинку с бутербродами и виноградным соком, а еще пару-тройку хороших друзей, но никак не стоять перед входом, ведущим в логово зверя, буквально уничтожившего всю твою жизнь. Кэйя глубоко вздохнул и также глубоко выдохнул, пытаясь унять дрожь в ладонях вспотевших рук. Он постучал в тяжелую, деревянную дверь и, услышав ответное «Можно!», не давая себе времени на размышления, потянулся к ручке и резко дернул ее вниз. Эрох сразу бросался в глаза. Наверное, все дело было в его светлых, серебряных волосах, ярко выделяющихся на фоне остального кабинета, украшенного преимущественно теплыми оттенками коричневого. От волос взгляд метался к руке и украшавшему палец перстню. Голубому, с вкраплениями синего. – Магистр, – рыцарь отдал честь и прижал руки к бокам. – Вы вызывали меня? – А-а, Кэйя, – Эрох улыбнулся одной из своих самых ослепительных улыбок, из-под которой показались жемчужные зубы. – К чему этот официальный тон? Я вызвал тебя совсем не для того, чтобы говорить о службе. По спине уже даже не мурашки бежали – кожа буквально заледенела, а кровь, что называется, застыла в жилах. Но что было хуже всего, Кэйя не сумел скрыть своего испуга. – Тебе не стоит так волноваться, – легко рассмеялся магистр и слегка дернул головой в сторону. – Признаю, в свое время я совершил недопустимую ошибку. Я под влиянием ужасного запретного чувства, посмел приблизиться к тебе больше, чем того следует приличия. Мне так жаль, Кэйя, правда жаль. Знал бы ты, сколько бессонных ночей я провел наедине с собой, мечась в бреду и думая о том, как страдаешь ты! – воскликнул он. – Благослови Барбатос его мудрость, ничего, выходящего за рамки приличия не произошло, но мне стыдно даже за то, что это могло произойти. Сможешь ли ты простить меня, Кэйя? Кэйе стоило невероятных усилий подавить вскипавшую в нем злость. «Ничего выходящего за рамки приличия? – кричал он про себя. – А чем тогда было ваше поведение? Игрой?!». Он отчетливо осознал: еще никогда в жизни ему не приходилось так сильно ненавидеть кого-то, и эта ненависть затопила в нем все остальные чувства. Смуглое лицо, впрочем, оставалось спокойным, Кэйя даже сумел выдавить из себя грусть вперемешку с жалостью, чтобы этот цирк не оказался напрасным. – Мне вправду было тяжело, – начал он и маска, покрывшая лицо, отобразила глубокую печаль. – Первое время. Но я прощаю вас, потому что знаю, что вы хороший человек и действовали лишь под влиянием алкоголя. Я не злюсь, наоборот, я благодарен вам за очень многое, что вы сделали для меня, особенно в последние три месяца. Да и в конце концов, ничего ужасного тогда не произошло. Разве вам есть за что просить прощения? Кэйя сделал ловкий реверанс в сторону ежемесячного жалования, которое не перестало приходить даже после того, как он временно покинул Ордо Фавониус. Уже тогда стоило догадаться, что за этим добрым жестом скрывалось нечто большее и скоро придется «отдавать долг». Разумеется, он не на секунду не поверил в его лживое раскаяние. Для Кэйи сейчас очевидны были только две вещи: первое – магистр Ордена точил зуб на всю семью Рагнвиндров, в частности на Крепуса, и второе – ему что-то было нужно от человека, максимально приближенного ко всему их клану. То есть, от него, от Кэйи. По выражению лица Эроха он догадался, что тот благополучно купился на его спектакль. – Я так рад, мой мальчик, так рад, – он выдавил из себя подобие всхлипа и даже вытер уголок глаза шелковым платком. – Дай мне свою руку, и мы закрепим наше дружеское воссоединение. Кэйя приблизился к столу магистра. Протянутая рука оказалась аккуратной, нежной и совершенно не по-рыцарски чистой. Складывалось впечатление, что Эрох редко управлялся мечом и щитом, отдавая предпочтение бумажной работе. Об этом говорило также пятнышко чернил, оставленное на рукаве его рубашки, такое же аккуратно-вычурное, как и весь его облик. Пока в голове быстро прокручивались все эти мысли, в нос Кэйе ударил тошнотворный запах сладковато-ванильного мужского одеколона. Ему больше нигде не доводилось чувствовать этот парфюм, словно он создавался только для одного человека на всем белом свете. Позже, в ванной он драл себя мочалкой, доводя ладони до красных трещин, только чтобы забыть его, выскрести из кожи, как забившуюся в поры грязь. Ваниль Кэйя невзлюбил на всю оставшуюся жизнь. – Я знаю, что ты живешь в квартире, выделенной для капитана кавалерии, – объявил Эрох после того, как они оба уселись обратно на кресла. – Все в порядке, можешь ничего не говорить, я сам настоял на том, чтобы Гунхильдр оставила ее тебе. В конце концов, ты в одночасье лишился и дома, и семьи. Могу представить, как тяжело было переживать все это в одиночестве. Кэйя опустил взгляд вниз себе под ноги, где лежал роскошный сумерский ковер, выполненный, как и все в этом кабинете, на заказ. Изображения экзотических птиц и цветов, бурный ритм узора, а также теплые оттенки зеленого и желтого подействовали на него умиротворяюще и позволили на время отвлечься от нереальности всего происходящего. – Десять лет прожить под одной крышей с людьми, которых ты считаешь семьей, чтобы в один миг потерять все и оказаться на улице. Я уверен, ты любил их обоих так, как они никогда не любили тебя, – он демонстративно прижал руку к груди и тяжело вздохнул. В свою очередь Кэйя не мог не отметить: магистр говорил о Дилюке так, будто того уже похоронили. – Но любовь эта сыграла злую шутку. Брат выгнал тебя из дома в тот же миг, как умер ваш отец, а отец – или, если тебе так легче, опекун – погибает, не оставляя тебе в наследство ни одной даже самой паршивой горстки моры. В конечном счете, они оба оказались предателями. Жалкими, не заслуживающими прощения предателями. Эрох говорил снисходительно мягко, иногда останавливаясь на отдельных фразах. Будь Кэйя более внушаемым, он легко согласился бы со всеми его доводами, однако сейчас им овладело не столько презрение, сколько жгучее любопытство – к чему клонил магистр? Он решил подыграть ему и сказал: – Мне все еще трудно говорить об этом, но вы абсолютно правы. И я не готов больше идти на поводу у семьи Рагнвиндров. – Он выдержал паузу и добавил. – Я всем сердцем ненавижу их. – Любой на твоем месте воспылал бы ненавистью, – понимающе закивал головой Эрох. – Вы с Дилюком росли вместе, как братья, и вместе должны были управлять бизнесом, но вся Винокурня оказалась в его руках. Неужели он заслуживает большего лишь потому, что в их с Крепусом жилах течет одна кровь? Конечно, нет! Обладает ли он какими-либо выдающимися навыками управления, позволяющими ему перегнать тебя? Тоже нет! И даже после того, как Дилюк Рагнвиндр собственными руками похоронил отцовский бизнес, Винокурня все еще находится в его владениях. Где здесь справедливость?! – гневно вопросил он и стукнул кулаком по столу, да так сильно, что перо вылетело из чернильницы. – За долгие годы своего существования Винокурня «Рассвет» еще никогда не была так близка к гибели, как сейчас, а все потому, что оказалась в руках неопытного подростка. Хотя откуда тебе знать об этом! Крепус, наверное, даже историю собственного поместья умудрился скрыть от вас? – В каком смысле? – нахмурившись, спросил Кэйя. – Ну, разумеется, не рассказал, – брови магистра сдвинулись к переносице, а лицо приобрело выражение глубокой задумчивости. – А ведь эта история простирается более чем на полвека назад, когда еще самого Крепуса не было и в помине. Думаю, ты имеешь полное право знать ее. Ну так слушай… Солнце повисло над горизонтом и скрылось за кучевыми облаками, окрашивая небо в бесконечное множество цветов и оттенков. Яркий луч скользнул по стоявшим на столе песочным часам и на миг ослепил Кэйю. Он неловко зажмурился, потер глаза, а в следующий миг уже внимательно вслушивался в рассказ Эроха. – Это была плантация, не слишком большая для того, чтобы занимать лидирующие позиции в винодельном бизнесе, но и не слишком маленькая, чтобы отставать от конкурентов. Ею владел некий господин Элдрик – крестьянин, сумевший сколотить приличное состояние буквально из ничего. Он начинал как простой рабочий на Винокурне, затем приобрел собственный бизнес, скупил несколько небольших плантаций и, будучи достаточно грамотным управленцем, сумел поставить свое дело на ноги. Взлеты и падения, по правде сказать, обходили его стороной, и так бы продолжалось еще долго, если бы не чудовищная засуха, пришедшая в Мондштадт в те далекие годы. Многие успешные торговцы тогда разорились, не стал исключением и Элдрик, потерявший за один только год больше половины своих виноградников. Однажды к нему пришел аристократ, принадлежащий к древнему мондштадскому клану, и предложил выкупить весь его бизнес за бесценок. Был ли выбор у засыпанного долгами, как снегом, Элдрика? – Сделка проходила тайно, без присутствия посторонних лиц – на том настоял сам покупатель. Через некоторое время Элдрик обнаружил в договоре юридическую ошибку, которая могла перечеркнуть все соглашение, однако решил до поры до времени забыть о ней. Шли годы, его бывшая Винокурня стала самым процветающим бизнесом Мондштадта, а новый хозяин нарек ее «Рассветом», однако для моего героя это был скорее закат – в его жизни началась черная полоса, все полученные деньги ушли на погашение долгов и в результате он остался один в пустом доме на краю Спрингвейла. Через какое-то время судьба преподнесла ему новый удар: дом сгорел, унеся с собой жизни двух его сыновей и копию договора о продаже Винокурни. Элдрик клял все и всех, но справедливость так и не восторжествовала: все гнали его прочь и заверяли, что он сам виноват в своем бедственном положении. – Что же получилось? Один человек, занимающий в обществе более высокое положение, воспользовался слабостью другого и шантажом и принуждением вынудил его принять невыгодные условия, а этот самый другой остался у разбитого корыта и не обрел покоя до самой смерти. Элдрик был зол и его злость передалась всем остальным членам его семьи… Можно сказать, наследственно. Магистр замолчал, давая себе передышку, а Кэйя в это время старался переварить все услышанное. Кусочки паззлов, наконец, начали складываться в цельную картину, но он уж очень не хотел слышать то, что последует за этой историей дальше. – Итак, принимая во внимания все сведения, включая ошибку в договоре о продаже бизнеса, – Эрох улыбнулся и слегка прикусил нижнюю губу. – Винокурня «Рассвет» должна принадлежать не семейству Рагнвиндр, а потомкам Элдрика. – То есть, вам? – спросил Кэйя. – Верно, рад, что ты быстро уловил мою мысль. Винокурня всегда оставалась для нас с Крепусом камнем преткновения, хотя я никогда не просил всю долю целиком, мне хватило бы и пятой части. Мой дед не заслужил такой участи, а я просто хотел восстановить справедливость, ну и что отрицать? Финансовый вопрос не обошел меня стороной. Но что на все это отвечал Крепус? «Винокурня «Рассвет» стала сама собой не под его руководством, а договор своей юридической силы не потерял». И какое это имеет значение, если основал ее именно он? В любом случае, – как ни в чем не бывало продолжил Эрох. – Думаю, ты уже догадался, к чему я веду наш разговор. Я не сомневаюсь в твоих умственных способностях, Кэйя. – Вы хотите вернуть Винокурню, – ровным тоном сказал рыцарь. – Сейчас, когда ее владелец далеко за пределами Мондштадта, это сделать удобнее всего. Но я не понимаю, зачем вам нужен я? – Потому что существовало два оригинала о заключении договора. Один, как я уже сказал, сгорел в огне. А второй… «А второй, видимо, прячется в самой Винокурне» – мысленно закончил за него Кэйя и поежился в кресле. Эрох посмотрел на него и понимающе улыбнулся, но глаза его оставались непроницаемо холодными, так что улыбка, очевидно, была такой же наигранной, как и весь сегодняшний разговор. – Кэйя, мне некому довериться. Фатуи, льстивые и лживые ублюдки, бросят меня при первой же возможности, а предлагаемые ими богатства и сила меня не интересуют. Другие рыцари глупы и никогда не смогут понять, что значит для таких, как мы, справедливость и честь. Сам я не смогу пробраться на Винокурню, найти этот документ и остаться незамеченным. Но тебе это сделать под силу. О вознаграждении можно даже не говорить – разумеется, ты получишь свою долю от этой сделки и сможешь безбедно прожить до конца жизни. Я прекрасно понимаю, в каком хрупком финансовом положении ты находишься и могу помочь тебе все исправить. Что скажешь? Кэйя закрыл глаза, тяжело вздохнул и постарался очистить мозг от лишних мыслей. Это было сложно, учитывая как много и сразу нахлынуло на него. И что хуже всего, только отчетливей проступил вновь охвативший его страх. Страх перед тем, что последует после его ответа. – Мне нужно время, – сказал он наконец и с ледяным спокойствием посмотрел в глаза магистру. – Разумеется, – закивал головой Эрох. – Я не хочу давить на тебя. Как насчет встретиться через три дня возле дерева Венессы в Долине Ветров? Там нас не смогут подслушать любопытные уши, и мы сможем в деталях обсудить весь план… Конечно, если ты дашь свое согласие. С той минуты Кэйя делал все на автомате: попрощался с магистром, спешно покинул Ордо Фавониус и зашагал в сторону дома. Несколько часов спустя, сидя в своей квартирке, он мешал две ложки сахара, добавленные в чай, разглядывал плавающую в кружке дольку лимона и вальс кружащихся на дне чаинок. Пару раз Кэйя прерывался, отвлекался на шум с улицы и глупый детективчик, который приобрел в книжной лавке сегодняшним вечером, но практически ни на секунду не переставал думать о предложении Эроха. Ни о каком согласии не могло быть и речи. Что за глупости: вмешиваться в дела давно минувших дней? Это само по себе звучало бредом, так еще и магистр явно намекнул, что семейству Рагнвиндр надо бы отомстить, словно они повинны в том, что совершали их предки. Ну а пытаться надавить на то, что Дилюк прогнал Кэйю из их общего дома… Это было низко и подло, даже для ублюдка такого масштаба, как Эрох. Нет, он, может быть, и прекрасный актер, но поверить в его лживые речи Кэйя не сумел бы, даже если бы не знал об истинной природе магистра. С другой стороны, ничего не мешало дать отказ. Ничего, кроме тени всех тех, кто в свое время перешел Эроху дорогу. Теперь Кэйя не сомневался – в смерти Крепуса виноват действующий магистр и, что вероятно, дело не обошлось без Фатуи. И если он смог избавиться от аристократа, обладающего огромными властью и влиянием, простирающимися далеко за пределы Мондштадта, на что было надеяться рыцарю, оставшемуся без семьи и худо-бедно сводящему концы с концами? Своими полуулыбками и чуть приопущенными веками Эрох ясно дал понять, что отказа он не потерпит. Но даже если предположить, что Кэйя отступится и скажет твердое и четкое «нет», где гарантия того, что магистр не приберет Винокурню к своим рукам иным способом? Кэйя допил чашку и поставил ее в раковину. Какой исход не выбрать, все сводится к тому, что он останется в дураках, пытаясь самостоятельно решить проблему, с которой вряд ли сумеет справиться даже более опытный и зрелый человек. «А что бы сделал дядя Крепус?» – подумал он и замер, словно громом пораженный. Конечно, как он не понял раньше: разве Кэйя один во всем городе все еще оставался верен клану Рагнвиндр? Ровно через три дня, когда начали спускаться бледные сумерки, а небо заволокло дождевыми облаками, Кэйя с уверенностью, которой никогда не обладал в достаточном количестве, шел к Долине Ветров, упорно игнорируя холодный ветер и нарастающую морось. Вскоре показалось дерево Венессы, а рядом с ним тонкая фигура мужчины, в которой без труда узнавался Эрох. Магистр обманчиво приветливо помахал рукой, и уже открыл было рот, чтобы поприветствовать его, но был опережен. – Я согласен! – громко сказал Кэйя и уверенно посмотрел ему в глаза. Эрох удивленно захлопал ресницами, а затем одарил его своей широкой и до скрежета в зубах ослепительной улыбкой, в которой не было ничего, кроме победного ликования и бесконечной, лучащейся изнутри самоуверенности.

***

– Я рад, что ты пришел, – сказал магистр, разглядывая поднимающегося к вершине холма рыцаря. – Правда, я и ничуть не сомневался в твоей преданности. Кэйя посмотрел на него пустым, ничего не выражающим взглядом и тихо произнес: – На «Рассвете» ночуют только главная горничная поместья и временный глава винодельной индустрии Эльзер. Остальные служащие уже отправились по домам. Если мы не будем привлекать к себе лишнее внимание, то все пройдет как по маслу и о нашем приходе не узнают даже утром. – Не люблю красться, как какая-то крыса. Но что поделать? – весело улыбнулся Эрох и направился вперед. Кэйя легко засеменил следом, искоса поглядывая на магистра. Им предстояла сложная ночка. В небе ярко светила луна, освещая тропинку белым, неземным свечением. Погода стояла теплая, но уже предвещавшая скорый приход холодов. В траве скрежетали сверчки, в лесу с завидной периодичностью ухала сова – в общем, ночь полностью вступила в свои владения. А когда еще пробираться в поместье богатейшего клана Мондштадта, если не в ночи, со всех сторон окружив себя непроглядной темнотой? Они шли достаточно долго, чтобы городские мельницы скрылись за холмами, а перед ними выросли бескрайние поля винограда и в центре них, подобно взмывающему ввысь шпилю, Винокурня «Рассвет». Кэйя поглядел на нее со смешанными чувствами ностальгии и стыда и, хмурясь, опустил взгляд вниз, себе под ноги. – У меня есть ключ, – прошептал он, чтобы не нарушить тишину ночи. – От задней двери, через кухню. Но кабинет на втором этаже, там скрипят половицы… – Да-да, – закивал Эрох. – Но ты же проведешь меня через неслышные места, верно, Кай? Кэйя внутренне вскипел и приготовился уже сказать Эроху, чтобы тот прекратил обращаться к нему таким образом, но вовремя прикусил язык. Нет, нельзя ему давать волю эмоциям. Но почему в словах магистра Ордена имя, которым часто звал его Дилюк, звучало так гадко и неестественно, он сказать не мог. Под их ногами мягко шелестела трава, а в воздухе порхали, перехватывая лунный свет, кристальные бабочки и оставляли за собой дымчатую пыльцу. Все окна были темными, никакого другого света, за исключением пары фонарей, освещавших переднюю часть поместья, не было. Задняя дверь Винокурни, выходящая на маленький дворик и сад, где в теплые летние вечера семья пила прохладительный лимонад и наслаждалась заходящим солнцем, была сделана из темного дерева и по бокам увита зеленым увесистым плющом. Если не знать, что здесь находится проход в поместье, можно легко пропустить ее, даже несмотря на крыльцо и несколько скрытых в земле ступенек. Кэйя засунул ключ в скважину и повернул его, чувствуя, как тяжело поддается дверь. Видимо, ей уже давно никто не пользовался. Через минуту они были внутри и щурили глаза, вглядываясь в темноту перед собой. Кэйя с удивлением обнаружил, что на кухне ничего не изменилось: все тот же стол, покрытый бежевой скатертью, на котором стояли вазочка с фруктами и миска сухого печенья, все тот же узкий проход в погреб, скрывающийся за тонкой покрытой жиром занавеской, и даже неизменный камин с висящими над ним медными сковородками и кастрюлями. Странно, но как только Кэйя оказался в стенах Винокурни, страшные месяцы одиночества, которые он провел в квартире капитана кавалерии, улетучились из его памяти, словно он никогда и не покидал это место. Где бы он ни был, куда бы ни забросила его жизнь, поместье Рагнвиндров все еще оставалось для него домом. Домом, в котором ему больше не рады. Кэйя кивнул головой в сторону прохода и пошел вперед, краешком глаза отмечая, что Эрох идет, точь-в-точь следуя его шагам. Через кухню они прошли в столовую, а дальше оказались в холле. В воздухе висел знакомый аромат винограда и соснового дерева, и рыцарь поглубже вдохнул его, ощущая, как нарастающая тревога постепенно покидает его тело. Он дотронулся до перил лестницы, внимательно посмотрел в темноту, прячущую второй этаж Винокурни, и двинулся вперед. Некоторые ступеньки и вправду скрипели, и Кэйя указал на них пальцем и скрестил ладони, давая понять, что туда лучше не наступать. Шаги скрывал ковролин, расстеленный под ногами, а шорох одежды прятала сгущающаяся тьма. Эти звуки не способен был уловить даже самый четкий слух, что уж говорить об обитателях Винокурни, неприученных вслушиваться в тишину и опасаться за сохранность жизни в стенах практически родного дома. Хотя Кэйя прекрасно понимал, что весь этот театр был затеян далеко не для них. Кабинет и спальня опекуна (наверное, правильнее будет сказать бывшие кабинет и спальня) находились по правую руку от лестницы. Кэйя прошел на цыпочках, подозревая, как должно быть странно и смешно смотрелись сейчас два взрослых человека, крадущиеся на носках своих рыцарских сапог. В груди бешено заходилось сердце, а по лбу стекала капелька холодного пота. Страх, липкий и громоздкий, окутал все его тело, но он не мог повернуть назад. Оставалось только одно – сыграть на сцене последний акт. Дверь легко поддалась и пропустила их внутрь, в большое душное помещение со спертым воздухом и въевшимся в мебель запахом пергамента и чернил. Раньше здесь заключались контракты на миллионы и миллионы моры, а на кофейном столике обязательно стояла кружка обжигающего кофе и вазочка овсяных печений и шоколадных конфет, по большей части предназначенная для детей. В былые времена Кэйя и сам нередко посещал кабинет Крепуса и даже помогал ему сортировать документы и отчеты, количество которых все никак не хотело уменьшаться. В отличии от Дилюка, который это место избегал, считая, что работа только отнимает отца от игр с ними. Эрох тихо и плотно затворил за собой дверь и наступил на ковер, с горящими от предвкушения глазами оглядывая кабинет. – Как долго я ждал этого, – шепотом произнес он и замер, восторженно уставившись в темноту. Если бы магистр был чуть повнимательней, он бы заметил блик, отразившийся на лезвии шпаги, покоящейся между шкафом и креслом, но все его мысли сейчас занимала лишь одна вещь – контракт о передаче винодельного бизнеса. Кэйя в это время шарил по столу. Он и при свете дня с трудом находил маленькую серебряную подвеску, а в полной темноте это было сродни искать иголку в стоге сена. Рыцарь отодвинул несколько тяжелых папок и перебрал совсем древние, покрывшиеся пылью документы, от которых давно надо было избавиться, пока рука его наконец не дотянулась до последнего ящика стола, где в самом углу забился холодный металлический предмет – ключ и тонкая цепочка. В кабинете был всего лишь один шкаф, отпирающийся этим ключом. Кэйя немедленно отворил его, указал пальцем на показавшуюся оттуда стопку документов и еле слышно прошептал: – Они здесь. Но я не знаю, какие вам нужны. Эрох бесцеремонно оттолкнул его в сторону и сам принялся перебирать бумаги. – Сколько здесь всякого мусора, – фыркнул он и переложил часть листов в сторону. – Договор о заключении брака? На кой черт он ему нужен, его жена умерла больше десяти лет назад… Он пробубнил еще что-то нечленораздельное, полностью игнорируя Кэйю, который в этот момент медленно продвигался в сторону кресла. Рука в перчатке потянулась к металлу и схватила серебристую рукоятку, а стоявшая перед шкафчиком тень шелестела документами и бубнила себе под нос какие-то проклятья, пока внезапно не замерла, согнувшись в странной скрюченной позе. – Кажется, нашел… – обронил Эрох, завороженно разглядывая документ в руках. Даже в полной темноте можно было увидеть, как переливался золотистым украшавший его декор. Магистр любовно оглаживал договор пальцами, пробегая по нему глазами, пока наконец не воскликнул: – Да-да, точно, это же!.. Все произошло меньше чем за минуту. Фигура застыла и выронила из рук листок бумаги, который с тихим шелестом улетел ей под ноги и приземлился аккурат между двух начищенных до блеска сапог. Через секунду на него упала первая капля крови, затем еще одна, еще и еще. Изо рта Эроха вырвался натужный хрип вперемешку с болезненными угасающими вздохами. Все его тело пронзила жгучая боль, разливающаяся от живота и того места, откуда торчал холодный и острый кончик шпаги. Алое пятно быстро покрыло белую накрахмаленную рубашку. – Почему?.. – задыхаясь, прохрипел он и закрыл глаза. Громкое дыхание оборвалось так резко, что все происходящее показалось нереальным. Кэйя медленно вытащил шпагу, отбросил ее в сторону и осторожно опустил еще теплый труп на пол. Несколько секунд ему пришлось разглядывать собственные руки, покрытые чужой кровью, затем он резко встрепенулся и попятился назад. Все закончилось, подумал он, прижимаясь затылком к холодной и голой стене, все закончилось… Потребовалась минута, прежде чем он смог успокоить сбившееся дыхание и постучать по стене три раза, высчитав одинаковые промежутки между звуками. Вскоре дверь кабинета распахнулась и в проеме показалась знакомая фигура, а вместе с ней всю комнату охватил желтый, электрический свет, от которого зарябило в глазах. – Ну наконец-то, я уж думал, что-то пошло не так, – взволновано кинул Эльзер, оглядывая помещение, залитый кровью ковер и мирно лежащий на полу труп. – Все в порядке? Кэйя во все глаза уставился на него с плохо скрываемыми шоком и отвращением. – Это что похоже на порядок?! – выпалил он не своим голосом и покачнулся, хватаясь за спинку кресла. Нет, ему надо сейчас успокоиться, не давать волю эмоциям. И вообще, в конце концов, ну что тут такого необычного: убить человека? – Извини, – тихо сказал Эльзер и ободряюще похлопал его по плечу. – Просто вырвалось. «Просто вырвалось… Как такое могло просто вырваться?» – Я знаю, – прошипел Кэйя, ощущая подступающую к горлу тошноту. – Ты тоже меня извини, зря сорвался. Просто, ну, не каждый день убиваешь своего начальника, – он сделал пару глубоких вдохов и быстро произнес. – Пойду умоюсь. Или утоплюсь. Как получится, короче. И Кэйя пулей вылетел из комнаты, громко протопал по коридору, не боясь, что кто-то может услышать его шаги, и заперся в ванной комнате, всем телом наваливаясь на раковину. Дыхание из быстрого и резкого становилось глубоким и спокойным, пока сегодняшний ужин не перекрыл ему горло. Ох, не стоило вообще что-либо есть перед столь ответственным мероприятием. Его стошнило. Стало немного полегче, но пот продолжал градом стекать по шее и спине. Кэйя поднялся с колен, ополоснулся холодной водой и посмотрел на свое потерянное и запуганное отражение в зеркале. Оттуда на него глядел восемнадцатилетний юноша, бледный, как смерть, со впалыми щеками и огромными синяками под глазами. Хотя лицо было охвачено страхом, в глазах светилась уверенность, которой он сам от себя не ожидал. Она ненадолго придала ему сил. Через несколько минут он вернулся в комнату и натолкнулся на Аделинду, прислонившуюся спиной к дверному косяку и с некоторой долей отвращения и испуга разглядывавшую кабинет. – Говорю же тебе, здесь не на что смотреть! – грозно прикрикнул Эльзер и вперил руки в бока. – Еще нам не хватало, чтобы ты тут в обморок свалилась от увиденного. – Ох, благословенный Барбатос! – взвыла она. – Такой хороший ковер был, а теперь его только на свалку! Надо было хоть газетки постелить… Кэйя покосился на нее, и Аделинда сразу же перехватила его взгляд. – Какой ужас ты должно быть пережил, – она взяла его еще немного дрожащую ладонь в свою и крепко сжала. Рыцарь почувствовал разливающее по коже тепло. Оказывается, он немного подмерз, хотя Глаз Бога сейчас был далеко – прятался в квартире в Мондштадте. – Хорошо, что все закончилось. Ужасный человек, просто ужасный… Хотя она говорила об Эрохе, Кэйя примерил смысл сказанного на себя и обнаружил, что испытываемое им отвращение было направленно вовсе не на труп, покоившийся на полу. Он, конечно, и до этого был не подарок, а теперь обзавелся еще одним почетным званием, которым можно было украсить его наполненную грехами жизнь, – убийца. Убийца, убийца, убийца… – Еще не закончилось, – перебил Эльзер его мысли. – Нам нужно избавиться от трупа. Аделинда, открой дверь на кухне и проверь, чтобы на улице никого не было. А мы с тобой сейчас аккуратно переложим тело в мешок и вынесем его из комнаты. Следующая часть плана была одновременно и самой простой, и самой сложной. Простой она была поскольку не представляла практически никакого риска быть обнаруженными, а сложной потому, что пришлось тащить достаточно тяжелый труп к месту сожжения, которое находилось в некотором отдалении от Винокурни. За то время, которое потребовалось на перемещение трупа, Кэйя успел взмокнуть до нитки, несколько раз проклясть все на свете и совершенно позабыть о собственном недовольно урчащем желудке. Эльзер, впрочем, тоже особой выдержкой не отличался и пару раз просил дать ему передышку. Руины, расположенные в низине западнее особняка Рагнвиндров, всегда привлекали к себе внимание и вызывали в юношеской душе жажду исследований, но, если бы Кэйе кто-нибудь однажды сказал, что он воспользуется ими, как крематорием, то он бы посчитал этого человека идиотом или больным на голову. Тем не менее в заброшенном каменном помещении находился постамент, идеально подходящий под их план. Сверху на него кинули пару сухих веток – правда, более привлекательным он от этого не стал, – а рядом поставили канистру с топливом. Эльзер и Кэйя еще немного постояли в полной тишине, и у последнего ни с того ни с сего возникло дикое желание покурить, хотя до этого он сигареты в жизни в руки не брал. Для чего бы не предназначался этот постамент, то явно было не сжигание трупов, правда каменная глыба с выдолбленными узорами и цветами чем-то напоминала сооружение, в котором сжигали мертвых на его родине. С этой мыслью в нос сразу же пробился давно забытый запах горелого мяса и жженых трав, призванных отгонять злых духов. Когда костер наконец разгорелся и охватил тело магистра Ордо Фавониуса (видимо, теперь уже бывшего), Кэйя внезапно спросил: – А почему ты так спокоен? Эльзер повернулся к нему, задумчиво почесал затылок и неспеша ответил: – Наверное, я просто привык. Ты же не думаешь, что работа, которую я выполнял для Мастера Крепуса, всегда была абсолютно законной? – он развел руками в стороны и неуверенно улыбнулся. – Трупы я, честно скажу, еще не сжигал, но делал и много чего другого не менее… захватывающего. – Я все равно не понимаю, – продолжил гнуть рыцарь, хмурясь и закрывая нос рукавом рубашки. – Это же просто убийство. Идти на сделки с совестью и ради чего? – Ради Винокурни, конечно, – без тени улыбки объяснил он. – Здесь мой дом и моя жизнь. Я всегда оставался преданным семье Рагнвиндров и останусь, даже если Мастера Крепуса больше нет с нами. По вине как раз-таки этого человека, – его лицо недовольно сморщилось, когда он указал на труп. – Ну а ради Винокурни, как я уже сказал, и Богов не жалко. Кэйя неуверенно кивнул и вновь уставился на огонь. Его все никак не покидало чувство нереальности происходящего. Еще час назад Эрох был жив, дышал и разговаривал, и он положил конец его существованию единым движением руки. Легко, словно не человека убил, словно и не убил никого, а так – случайно задел его плащ лезвием шпаги. И кровь та вовсе не кровь, да и трупа-то скоро не останется – еще несколько часов и все. Как же так получилось?.. – Мне нужно идти, – сказал он через несколько минут, когда глаза уже начали слезиться от дыма. – Хочу подложить кое-какие документы на стол магистра, чтобы ни у кого не возникло сомнения в предательстве Эроха. Эльзер беззвучно кивнул, и Кэйя покинул его. Он шел, не оборачиваясь, со смешанным чувством облегчения и страха, скопившимися в груди, и знал, что отныне оклеймён званием «убийцы», и от этого ему не отмыться уже никогда.

***

– Вы слышали, что Варку назначают новым магистром? – Не может быть! – звонко воскликнул женский голос. – Он же абсолютно некомпетентен! Кто-нибудь вообще видел, чтобы он хоть раз сдал отчет вовремя? – Да это все слухи, – перебил его другой голос, принадлежащий мужчине. – Можно подумать, на весь Ордо Фавониус не найдется ни одного более подходящего кандидата! Вам лапшу на уши вешают, а вы только и рады. – Не могу поверить, что они так быстро сместили Эроха, – вторил им тихий голосок. – Неужели он действительно оказался предателем? Что же с нами будет?.. – Конечно, глупая твоя голова, он и есть предатель, даже больше скажу: самый настоящий шпион! Вы слышали о той его переписке, которую обнаружили в кабинете, когда?.. – Тшш, тихо! Группа замерла, уставившись на проход. Через секунду в нем показался человек с повязкой на правом глазу и синей прядью волос, перекинутой через плечо. Они облегченно выдохнули, кто-то даже издал нервный смешок, но продолжать разговор рыцари не торопились. Кэйя смерил их нечитаемым взглядом, негромко фыркнул и прошел дальше по коридору. За неделю, прошедшую с отставки магистра Ордо Фавониуса, подобные разговоры успели порядком надоесть. Зато само это событие произвело эффект разорвавшейся бомбы, который одновременно и радовал, и пугал: со всех глупых, не видящих дальше собственного носа рыцарей послетали розовые очки, а руководству пришлось срочно выкручиваться, чтобы не потерять доверие горожан. Оказалось, что это довольно весело – наблюдать за паникой, но не принимать в ней никакого участия. Каким-то неведомым образом, все пришло к тому, что магистром назначили Варку – капитана исследовательского отряда. Большинство рыцарей осталось недовольно подобным решением, призывая сместить всех руководителей Ордена, включая оставшихся капитанов, но Кэйя себя к ним не причислял – ему было абсолютно плевать, кто стоит во главе Ордо Фавониуса и что готовит для Мондштадта будущее. Сейчас, когда опасность миновала, другая проблема, имеющая для него гораздо большее значение, занимала все его мысли. «Следить за ним… Чтобы не гас…» Кэйя медленно повернул ручку двери и зашел в темное помещение, утопающее в приглушенном оранжевом свете. Своими огромными, простирающимися далеко вперед книжными шкафами, заставленными древними свитками и пожелтевшими от времени книгами, это место напоминало библиотеку, но ей не являлось. Воистину, немногие рыцари Ордо Фавониуса вообще знали, что прямо у них под носом расположился один из древнейших архивов всего Тейвата, хранивший в себе немало тайн и загадок человеческой истории. А Кэйя о нем знал: за долгие годы бесплодных поисков он успел достаточно привязаться к этому месту – к его секретам, скрывающимся в темных уголках шкафов, к пыли, толстым слоем покрывающей полки, к свисающим с потолка паутинам и даже к тому сгорбленному старику с длинным носом, который сидел сейчас за столом и медленно водил крючковатым пальцем вдоль текста какой-то древней рукописи. Архивариус поднял украшенную седыми волосами голову, поправил очки и, узнав Кэйю, тепло улыбнулся. – Кто же это пожаловал: сэр Альберих собственной персоной! – он весело рассмеялся. – Какими судьбами, мой мальчик? Кэйя улыбнулся в ответ, пожал протянутую руку и кратко рассказал о том, что привело его сюда. Архивариус задумчиво потер нос и произнес: – Разумеется, я отдам его тебе, о чем разговор? Уверен, ты сможешь позаботиться о нем получше, чем я здесь. Тем более, когда наш магистр, если так можно выразиться, отошел от дел… – Спасибо, – поблагодарил Кэйя, принимая из его рук теплый, завернутый в несколько тканей сверток. – Вы мне очень помогли. Архивариус одарил его еще одной доброжелательной улыбкой и пожелал удачи в продвижении по службе. Кэйя ненароком подумал, что эта удача ему даром не нужна, но перечить старику не стал и, попрощавшись, покинул архив. Поздно вечером, вернувшись в свою маленькую, успевшую стать родной квартирку, Кэйя скинул на пороге сапоги и устало повалился в постель, прижимая холодную ладонь ко лбу. Минут пять он бесцельно пялился в потолок, опустошая разум от всех непрошенных мыслей, затем вытащил из сумки горячий сверток и положил его рядом с собой. Даже сквозь несколько слоев ткани из него пробивался теплый красноватый свет, который невозможно было перепутать ни с чем другим. Пальцы сами собой потянулись вперед. У Кэйи перехватило дыхание – в его руках оказался Пиро Глаз Бога Дилюка. В последний раз, когда рыцарь видел хозяина этого артефакта, он был на волосок от гибели и готовился сгореть заживо. Впрочем, это никак не мешало по прошествию нескольких месяцев испытывать к ним обоим – и к Дилюку, и к источнику его силы, – самые нежные чувства. Он взял его в руки, прижал к щеке и закрыл глаза, вслушиваясь в тихие всплески пиро-энергии, переливающейся внутри стекла, подобно волнам спокойного, непотревоженного штормом моря. – Надеюсь, ты не потерял свою мечту. – Тихо сказал Кэйя и улыбнулся собственным мыслям. Он вспомнил все: как Дилюк спас его от слаймов, впервые одарив своей неповторимой улыбкой; как плохо и больно было от первых тренировок бок о бок, чтобы поступить в рыцари и затем долго-долго ненавидеть себя за проваленный экзамен; как болел и думал о том, что никогда не станет для Дилюка чем-то большим, чем просто другом; как проходили первые миссии и начались совместные походы и ночевки под открытым небом с миллиардами звезд над головой и треском костра под боком и много чего еще, о чем он моментально позабыл, как только его голова коснулась подушки. Тепло лилось рекой, баюкало и пело свою замысловатую колыбельную, и Кэйя провалился в сон, впервые за долгие дни позабыв обо всем на свете. Спокойной ночи, сэр Кэйя