Мемуары сэра Кэйи

«12.07.**08 Дорогой дневник, Такое чудесное лето! Единственное, что беспокоит – непрекращающаяся мошка, которая летит к нам с водоемов. Ваниль помогает, но ненадолго: мошка лезет в ноздри, уши и даже глаза, поэтому мы практически не выходим из дома, за исключением утренних тренировок и ночных прогулок с Дядей Крепусом вдоль виноградников. Когда посыпаю руки ванилью, представляю себя булочкой, которую готовят к столу. Люк бы меня на смех поднял за такое сравнение. Кстати, о Дилюке… Я только ради этого достал дневник и... Ха-х, с чего бы начать? Мне кажется, что я схожу с ума, когда пытаюсь анализировать собственные чувства, ведь не может же дружба быть такой? Я думаю о нем каждую свободную минутку, праздную с ним победы, делю его переживания и невзгоды, и постоянно возвращаюсь мыслями к его рукам. Его голос я хочу слышать всегда и везде. Дилюк чем-то напоминает мне мак посреди чистого поля, всматривающийся в лазурное небо, а его глаза как два янтаря, и белые пальцы, украшенные голубыми линиями крови, и много чего еще, о чем не сможет спеть ни один бард в этом городе. Я чувствую будто за спиной вырастают перья. Интересно, так чувствуют себя птицы в открытом небе, пикирующие вниз и в последний момент расправляющие крылья? Может быть, это и есть любовь, о которой мне рассказывала мама, когда вспоминала свою молодость? Но разве такая любовь может быть между людьми одного пола? Чем больше я думаю об этом, тем больше понимаю, что не вижу взаимности в его взгляде. Он так далек от меня, словно между нами целые мили, а не пара метров, отделяющих наши спальни. Не хочу верить, что мои чувства бесплодны. Не хочу принимать отказ, хотя понимаю, как эгоистично это звучит. Я не думаю, что это просто влюбленность: с тех самых пор, как Люк спас меня от слаймов, я перестал испытывать к нему ту неприязнь и злость, которые жили во мне первые дни в поместье Рагвиндров. Наверное, я игнорировал свои чувства, потому что к хорошему слишком легко привыкнуть. Одна часть меня ищет его общества, но другая часть настырно требует отступить – он тебе не по зубам, говорит она. И почему я всегда должен выбирать? Я ненавижу выбор: лучше бы меня вообще оставили без права голоса! Люк, прошу, ты же рано или поздно… Ты же заметишь, правда? Тогда оборви это так резко, как ты отсекаешь головы тренировочным манекенам, но только чтобы мне больше не испытывать ничего столь обреченного на гибель, столь неправильного и порочного. О Барбатос, ну разве я виноват в том, что чувствую?» Дилюк тихо затворил дверь спальни и спустился вниз, в сторону кухни. Он не сразу заметил, что слегка пошатывается и держится за перила, чтобы не покатиться кубарем вниз с высоты второго этажа. Мысли его разбредались как мыши, пойманные в чулане при свете лампы, и отказывались собираться в подставленную мышеловку. Они были где-то между прошлым, скрытым за завесой отрицания, и настоящим, покрытым непроницаемым мраком. Сердце бешено стучало, отплясывая какую-то извращенную форму вальса, а в животе разливалось что-то густое и смолистое, оттягивающее его тело и будто бы шепчущее на самое ухо: «Ляг, отдохни, не думай об этом». О-о, как бы он хотел прислушаться к этому голосу, полному дурманящей лже-свободы, но разум упорно твердил другое: «Прими, наконец, то, что знал всегда». В кухню Дилюк буквально ввалился и прижал дверь собственным весом, поднимая голову к потолку и тяжело дыша. Затылок ощутил холодное дерево, а глаза нашарили в темноте тоскливые отблески луны, лезущие с окна словно нити паутины. В воздухе пахло свежей выпечкой и розмарином, которым любила приправить ужин Аделинда, а также чудились едва-едва заметные нотки шалфея. Он боялся, что скоро в помещении появится новый запах – запах гари, и неконтролируемые потоки пиро-энергии вырвутся из его рук, опаляя кухню жаром и беспощадным огнем. Может, в глубине души он хотел этого: чтобы все вокруг сгорело дотла и не осталось ничего, что связало бы его с этим проклятым домом. Но все было спокойно, и руки, хоть и дрожали, но продолжали быть руками обычного человека. Прошло несколько минут, прежде чем Дилюк глубоко вдохнул и также глубоко выдохнул, отлипая от двери. Он нажал выключатель, и комната наполнилась болезненным электрическим светом, от которого заслезились глаза. Вскоре наполненный до краев чайник стоял на плите, а в шкафу обнаружилась пачка засохшего печенья. Дилюк понадеялся, что скудное чаепитие скрасит его тяжелые думы и придаст необходимой бодрости, способной вернуть его к чтению дневника, который он сам в смятении отбросил в угол кровати, впервые жалея о том, что вообще прикоснулся к нему. Конечно, Дилюк иногда задумывался: «А зачем люди заводят дневник? Можно же поделиться своими мыслями с близкими!». Но, как оказалось, не все чувства должны быть высказаны и не все мысли могут быть приняты. И, если бы Кэйя десять лет назад подошел к нему и признался в любви также, как он описал свою любовь в дневнике, то он бы… Не смог… Не понял… Дилюк налил заварку в чашку и щедро залил ее кипятком. Он пил медленно, чтобы не обжечь язык и дать напитку заполнить тот неприятный сгусток внутри живота, который тревожил его уже с полчаса и настойчиво требовал себя выслушать. «Нет, я бы точно не понял его, – думал Дилюк, жуя сухое печенье. – Я был слишком глупым ребенком». А Кэйя всегда оставался тем еще хитрецом, ловко скрывающим собственные чувства за заботой и тревогой о брате. Или Дилюк всегда был слепцом и не мог разглядеть в его взгляде опасных, совершенно ненужных двум юношам желаний? Прозрение настигло его, словно ведро холодной воды – чья-то глупая подростковая шутка, потому что ничем иным, кроме шутки это быть не могло. «Ну да, Кэйя влюблен в меня» – подумал Дилюк и опустил лицо в ладони, сдавленно завыв. Глаза блестели от переполнявших его эмоций. Да, Кэйя влюблен, а точнее, был влюблен в него десять лет назад. И что здесь такого необычного? Бывает же горячая и быстротечная подростковая любовь, которая сгорает так же быстро, как зарождается, и уж тем более бывает любовь, возникающая между двумя людьми одного пола, хотя в Тейвате ее не слишком жаловали. И даже бывает любовь между родственниками: какие-то дальние прапрадедушка и прапрабабушка Дилюка приходились друг другу кузинами, но все равно, наперекор всей родне, обвенчались в церкви и прожили душа в душу, пока смерть не разлучила их. Конечно, Кэйя ему далеко не родственник, но он-то верил, что они братья, и все вокруг верили, что они братья, а их дружба никогда не подвергалась сомнениям. Да как он, Бездна его побери, посмел влюбиться?! «Как будто это вина Кэйи» – перебил сам себя Дилюк. Он чувствовал, что пламя внутри него начало потихоньку угасать, а на смену напряжению пришла дичайшая усталость, заполнившая собой все тело. Не страшно, что Кэйя любил его когда-то и не страшно, что он так и не смог разглядеть ту любовь, но от чего тогда его сдавила бессильная тоска и на языке почувствовалась горечь? «Наверное, слишком крепкий чай заварил» – думал Дилюк, роняя первую слезу. Да разве бы смог он отвергнуть его чувства? Скорее бы заставил себя полюбить Кэйю в ответ, чем вынес бы его подавленный и разбитый вид. И не просто бы заставил – он сам бы поверил в это без особых усилий: они всегда были рядом, всегда поддерживали друг друга, всегда заботились и переживали, – так что это, если не любовь, пускай и любовь к брату? Он был готов броситься в объятия тому Кэйе и принять его объятия самому, но время оказалось непреодолимым препятствием для них. Время всегда было не на стороне Дилюка. Тоска по упущенным возможностям заполнила его сердце, и он напрочь забыл, какую боль причинил ему Кэйя, когда предал сразу после смерти их отца. «Хорошее быстро приедается, – сказал бы Мастер Крепус. – А плохое быстро забывается». В глубине души Дилюк понимал, что все начало меняться не в один момент: где-то с того самого раза, как он взял в руки черный дневник и прочитал первые строки, написанные рукой маленького, брошенного всеми ребенка. В чем бы не состояла миссия Кэйи, он явно не был тем ублюдком, каким сделал его Дилюк в своем воображении, и эта мысль открыла широкую дорогу возможностей, ведущих к долгожданному… прощению? Дилюк пребывал в тяжелых сомнениях, которые листьями лозы опутывали его душу. Он не был уверен, что сможет вернуть хотя бы частичку того доверия, что было между ними в прошлом, но хотел попытаться вновь стать его другом. Пусть и таким паршивым, никудышным другом, который за столько лет не сумел распознать влюбленности. В коридоре послышались осторожные шаги, и Дилюк поспешно поднял голову и вытер бежавшую по щеке слезу тыльной стороной ладони. Кухонная дверь медленно отворилась и за ней показалась Аделинда, держащая в руке подсвечник с наполовину сгоревшим воском. Она удивленно посмотрела на своего хозяина, а затем облегченно выдохнула и произнесла: – Простите, Мастер, я думала, вы уже спите. – Ничего. Я зашел выпить чаю, – честно признался Дилюк. – Не хотел тебя будить из-за такого пустяка. Горничная кивнула и направилась к кувшину, чтобы налить стакан воды. Она сделала несколько глотков и, повернувшись к столу, тихо и, как показалось Дилюку, тщательно подбирая слова, спросила: – Простите меня за такой вопрос, господин, но не знаете ли вы, что случилось с сэром Кэйей? В городе говорят, он заболел и не выходит на службу. – Отравился, – ответил Дилюк, пряча все еще красные глаза за кружкой с чаем. – Ничего серьезного, но пришлось взять больничный. Я видел его сегодня. – Ах, вот оно что, – всплеснула руками Аделинда. – А я уж испугалась, вдруг чего с ним приключилось. Он всегда был такой безрассудный, взбалмошный мальчишка, и вечно находил себе неприятности на… кхм-кхм, впрочем, неважно. Она сделала еще несколько глотков и, посмотрев в окно, тихо сказала: – Спасибо, Дилюк, что говорите о нем. Он состроил удивленный взгляд и невесело ухмыльнулся. От него не ускользнул смысл, вложенный в слова, и сменившееся с «Мастера» на просто «Дилюка» обращение. – А почему я не должен говорить о нем? – Вы очень сильно злились, когда я пыталась завести с вами разговор о Кэйе. Или уже не помните? – улыбнулась Аделинда. – Наверное, у вас были веские причины перестать общаться с ним, и мы с Эльзаром никогда не решались спросить об этом. Честно говоря, я переживаю за вас – вы все эти годы словно пытаетесь забыть о прошлом и вычеркнуть из истории этого дома его имя. Разве я не права, Дилюк? – Права, – легко согласился он. – Во всем, кроме одного: больше не пытаюсь. Аделинда подошла к хозяину и растроганно положила ладонь ему на плечо. – Я вижу и искренне радуюсь за вас. Не знаю, какие перемены произошли в вашей жизни, но они явно к лучшему, – мягко произнесла она. – И, пожалуйста, не забывайте, что у вас еще остались близкие вам люди, которые всегда готовы прийти на помощь. Дилюк вдруг отчетливо осознал, что горничная с самого начала знала, кто сидит в кухне, слышала всхлипы и уж всяко заметила его красные, слегка опухшие глаза. Он улыбнулся и искренне, давя вновь подступающий к горлу ком, сказал: – Я не забуду.

***

Липкая жижа забивается в уши и ноздри, а глаза застилает пелена ужаса – он снова тонет в озере под раскатистый смех человека со сверкающей серьгой в ухе, и последнее, что слышит, прежде чем провалиться вниз: «Ты это заслужил». – Дилюк! Дилюк дернулся от резкого звука и чуть было не выронил меч из рук. Кэйя с подозрением уставился на него и повторил вопрос, который был благополучно прослушан в первый раз: – Ты чего там застыл? Они как раз закончили зачищать образовавшийся возле Мондштадта лагерь хиличурлов, и в воздухе еще пахло паленой кожей и горелым деревом, из которого те строили свои крепости. Самые неудачливые хиличурлы оказались заточены в ледяную глыбу, созданную Крио Глазом Бога. Что сказать: Дилюк остался приятно поражен способностями Кэйи, которыми тот пользовался так ловко и с таким мастерством, как будто был рожден с ними. Поражен и в то же время несколько напуган. – Просто задумался. Кэйя кивнул, и они продолжили путь по торговому тракту, пролегающему от города до побережья. Возле цуйхуа, стоящей чуть поодаль от дороги, лежал плоский камень, покрытый темным мхом, смахивающим по цвету на изумруд, и Кэйя остановился перед ним и достал из наплечной сумки громоздкую карту, охватывающую всю территорию вокруг Мондштадта. Он пригладил смятые по бокам края и выпрямил несколько особенно заметных складок пергамента, а затем позвал Дилюка оценить проделанную работу. – Подойди сюда. Я отметил несколько храмов, которые могли бы стать временным убежищем нашего преступника. Вот здесь Храм Сокола, – он указал на точку, наиболее близкую к городу, – это «Забытый каньон» и рядом с ним «Долина воспоминаний». Они ближе всего к населенным пунктам, – пояснил Кэйя. – Конечно, я сомневаюсь, что он из Спрингвейла, иначе бы местные узнали его еще в тот раз, но проверить не мешает. Он также мог намеренно использовать храмы близ деревни, чтобы спутать свои следы. Дилюк согласно кивнул и отодвинулся в сторону. – Ах, да, и еще, – добавил Кэйя, складывая карту обратно. – Если мы не найдем Глаза Порчи за сегодня, то придется искать их в одной из многочисленных пещер, и поиски затянутся еще на несколько недель. – Очень обнадеживает, – вяло ответил Дилюк. – Не раскисай раньше времени, братец, может, нам повезет. И вообще воспринимай эту миссию не как ответственное поручение, а как… Хм, допустим, как свидание. Дилюк подвис и уже через несколько секунд обнаружил на щеках вспыхнувший алым румянец. Он снова вернулся мыслями к недавно обнаруженному открытию, касающегося чувств Кэйи, и в нем вновь вспыхнуло глупое подозрение: «А что, если тот до сих пор?..» – Ты чего это? – настороженно спросил рыцарь, заметив его краткое помешательство. – Заболел что ли? – Нет, – промямлил тот. – Просто жарко. – Жарко? Тебе? – со смехом переспросил он. – Я думал, владельцам Пиро Глаза Бога жарко не бывает. Вы же ходячие печки! Дилюк промычал что-то нечленораздельное и отвернулся, направляясь в сторону первого Храма – Храма Сокола. В глубине души он знал, что прошло еще недостаточно времени, чтобы смириться с давней влюбленностью Кэйи, но, к своему несчастью, заранее дал согласие на эти дурацкие поиски и теперь не мог так просто отвертеться. Сколько же лет они не были на совместных миссиях? Пять? Шесть? Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Дилюк начал вновь сражаться вместе с Кэйей, а не против него. Хотя на улице стоял поздний апрель и солнце беспощадно обжигало шею и щеки, от рыцаря веяло приятным холодком крио-магии, и за его башмаками по дороге тянулся белый иней, покрывающий песок льдом и мельчайшими крио-снежинками. Дилюк было подумал, что братец, аки павлин, распушил перья и красуется перед ним своими изящными умениями сплетать ледяные узоры, но до него быстро дошло – Кэйя тоже волнуется. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни один неосторожный взгляд не был обронен в сторону спутника, и все-таки он волновался настолько, что едва контролировал собственные способности. Это ставило их в равные условия. И немного успокоило Дилюка. Он так до конца и не понял, что такого изменилось в его собственном мировосприятии. Подумаешь, глупое признание в любви, которое даже никогда не было произнесено вслух! Что здесь такого диковинного? И все-таки знакомый мир вдруг начал приобретать новые краски: так намеки, которыми часто одаривали их парочку в Ордене, когда они еще служили под началом Эроха, приобрели под собой основу, а забота Кэйи и его желание всегда быть рядом больше не казались чрезмерным проявлением дружеской и братской любви. Дилюк снова зацепился за мысль, которая крутилась в его голове уже несколько дней: не вновь вспыхнувшие ли чувства побудили Кэйю пожелать сблизиться с ним? Нет, Дилюк честно старался не думать об этом, когда его рука, сокрытая перчаткой, ненароком задевала руку братца, а тот почему-то резко отворачивался и начинал улыбаться яблоням и кустарникам ежевики. – Храм Сокола, – объявил наконец рыцарь, когда перед путниками возникли массивные каменные ворота, выдолбленные в скале. – Надеюсь, удача на нашей стороне, и нам не придется оббегать остальные храмы. Они вошли внутрь и оказались в огромном каменном зале с мраморными колоннами, окольцовывающими центр помещения и покрытыми диким плющом. На плитке под ногами была выложена мозаика, изображающая гордого орла, взмывшего в воздух и держащего во рту ядовитую кобру, а со стен свисали потертые и истлевшие со временем гобелены, которые не были похищены из зала лишь потому, что оказались подвешены под самый потолок. В дальней части храма бил маленький ключ, впадающий в специально вырытую для него дорожку: видимо, где-то недалеко протекала речка. Солнце едва-едва проникало в помещение, и под его лучами плыли мельчайшие частицы пыли, скопившиеся здесь за многие века простоя и опустения. – Возьми левую часть храма, – нарушая эвфонию тишины, произнес Кэйя. – А я займусь правой. Дилюк покорно кивнул и приступил к делу. Он обыскивал комнаты, покрытые паутиной и налетом закутки, сточенные временем углы и даже проверил несколько щелей в полу на возможный скрытый тайник, но так ничего и не обнаружил. Храм находился в таком запустении, что от каждого шага осыпалась краска, покрывающая стены, и трещала под ногами плитка. В конце концов, он вынужден был признать: здесь долгое время не ступала нога человека, и, оглядываясь на покрытую красочной росписью колонну и величественную арку, отделяющую каменные алтари, Дилюк невольно постыдился тому, что его родной город предпочел забыть о таком монументальном сооружении, и храм, опустошенный мародерами и похитителями сокровищ, остался гнить под налетом времени. Кэйя закончил чуть позже и, вернувшись в начальный зал, объявил, что обнаружил только пыль и парочку сломанных мечей. Первая точка оказалась неудачной – оставалось еще три. Дилюк устало вздохнул и вышел из храма, тут же щурясь от резко бьющего в глаза солнечного света. – Дальше «Забытый каньон», но там немного холодновато. Не замерзнешь? – ухмыльнулся Кэйя. – Нет. – Вот и славно, – он одарил Дилюка такой теплой и чистой улыбкой, что тот опять невольно смутился. И почему рядом с Кэйей ему вдруг приспичило вести себя как неопытная девица, которая начиталась любовных романов и повстречала благородного рыцаря, сошедшего со страниц ее книжек? До «Забытого каньона» они дошли только через полчаса и за весь путь не обронили ни единого слова, будто каждый боялся нарушить едва-едва устоявшееся перемирие. Несколько раз им попадались местные купцы, которые затем долго провожали их заинтересованным взглядом и переговаривались о чем-то между собой, но больше ничего интересного не встретилось. Кэйя остановился перед очередными массивными дверями, покрытыми гравировкой и тончайшими узорами, и обернулся к Дилюку. – Там артерии земли, ты же в курсе? – Ну да, – кивнул он. – Почти в каждом заброшенном храме пробиваются. Что здесь такого? – Я просто хотел предупредить. Артерии приманивают монстров, так что внутри может оказаться кто-то, м-м, мягко говоря, неприятный. Дилюк пожал плечами и вошел внутрь. Перед ним предстала громоздкая каменная лестница, ступени которой украшались древне-тейватской письменностью и загадочными морозными узорами, напоминавшими алхимические знаки. Почти сразу в лицо задул колючий ледяной ветер, и Дилюк поежился, сильнее кутаясь в сюртук. – Я предупреждал, что будет холодно, – произнес Кэйя и легонько толкнул его плечом. – Смотри, не превратись в сосульку, тебе больше идет румянец на щеках. Дилюк резко отшатнулся в сторону, но, поймав удивленный взгляд брата, тут же придал лицу абсолютное равнодушие и, поправив спадающую с уха прядь, серьезно заявил: – Я не такой… холодонеустойчивый, каким ты меня представляешь. И мой Пиро будет посильнее, чем Крио этого подземелья. – Вот как? – томно промурлыкал Кэйя и приблизился к нему, слегка задевая ладонью чужое бедро. – А в пятнадцать ты не был таким самоуверенным. Уже забыл, как чуть не убился здесь, пока мы искали трактаты о Борьбе и Поэзии? Дилюк снова поежился, вспоминая о той совместной миссии, на которой он едва не оказался завален кучей ледяных сталактитов, потревоженных парочкой неопытных рыцарей. Они грезили о подвигах и силе, превосходящей дарованную Архонтами, и потому захотели добыть легендарные трактаты о Борьбе и Поэзии, которые, по слухам, давали неведомую мощь своим обладателям. К сожалению, в тот раз они обнаружили здесь лишь новые ссадины и несколько лиловых синяков, украсивших их и без того истерзанные сражениями и тренировками колени. – Ничего я не… – начал Дилюк, но резко прервался, когда услышал вдалеке смахивающий на бормотание звук. – Ты тоже это слышишь? – Маг Бездны, – прошептал Кэйя и достал из-за спины одноручный меч. – Надеюсь, один. Существо, напялившее на себя белый мех и кривую птичью маску, парило над заиндевевшими корнями артерии земли, пробившимися сквозь каменный пол зала и обвившимися вокруг колонны. Оно бормотало что-то на языке, который в Тейвате называли языком Бездны, но Дилюк знал, что это ни что иное, как извращенная интерпретация языка Кхаэнри’аха, подвергшегося таким же чудовищным метаморфозам, каким подверглись жители этой страны. Он мельком взглянул на Кэйю, ожидая увидеть в нем отголоски той обиды, о которой он писал в дневнике, но не смог прочитать в его взгляде ничего, кроме холодной решимости уничтожить возникшее перед ними чудовище. – Бездна его побери, почему он Крио? Мои навыки здесь бесполезны, – он отошел за угол и спрятал меч в ножны. – Твоя очередь вершить правосудие, братец. Дилюку не нужно было повторять дважды. Он выскочил в центр зала и выпустил огненного феникса, который одним махом сбил щит ошеломленного мага Бездны и унес собой его ледяные осколки. Существо сжалось и зависло, не зная, в какую сторону броситься, чтобы не попасть под сполохи огня, и Дилюк, воспользовавшись его паникой, вскинул меч и разрубил монстра пополам. Тело глухо упало на пол и превратилось в черный пепел, моментально растаявший в воздухе. – Быстро ты, – пробормотал Кэйя, осматривая помещение. – Я бы так не смог. Дилюк молча кивнул и принялся осматривать выбивающиеся из-под камня корни артерий. «Целы» – подумал он, чтобы отвлечься от мрачных мыслей о Бездне. Кэйя посмотрел на оставшиеся от монстра листья и ветви ничего не выражающим взглядом и громко произнес: – Искать будем также – я правую, ты левую. Дилюк в очередной раз обшарил каждый закуток и каждый уголок храма, и, так ничего и не обнаружив, вернулся в главный зал. Кэйя пришел только через несколько минут и весело потряс серым штопанным мешком, внутри которого что-то бряцнуло и зазвенело, как хрусталь. – Не радуйся раньше времени, тут всего с десяток штук, – сказал он и опустил мешок на землю. – Кто бы мог подумать, что наш «Повелитель Порчи» окажется достаточно смышленым, чтобы разделить свою добычу на несколько частей? Дилюк подошел ближе и опустил руку внутрь, вытаскивая на свет слабо светящийся Глаз Порчи. От него веяло холодком и потусторонним, дурманящим голосом, который словно бы шептал: «Воспользуйся мной». Внутри глаза блеснуло что-то жуткое, похожее на зрачок, и он провел подушечкой пальца по ледяному стеклу и ощутил, как сила ядом начинает заполнять его тело. – Эти мощнее, чем твой. Ну, в смысле, тот, который разбился. – Да, я чувствую, – обронил Дилюк и, поежившись, словно от холода, засунул Глаз Порчи обратно, поглубже внутрь мешка. – Остался еще один храм? – Нет, – покачал головой Кэйя. – Я принесу эти устройства в Ордо и потребую создать отдельный поисковый отряд, который будет заниматься розысками. Теперь, когда на руках есть доказательства, Варка просто обязан будет согласиться с моей гипотезой. Дилюк внимательно посмотрел на рыцаря, переваривая в голове всю услышанную информацию. – Варка не доверяет тебе? Он попал в точку. Кэйя замялся и неловко сложил руки на груди, и на секунду Дилюк поверил, что тот действительно растерялся. – Просто у нас с магистром разный взгляд на вещи, понимаешь? Я изучаю мотив преступника, он смотрит на факты и доказательства. Мне его подход кажется несколько заурядным и лишенным всякой фантазии. Наверное, в каком-то смысле я оптимист: верю, что ни один человек не будет совершать злодеяние просто потому, что он злодей. Дилюк молча кивнул, но глубоко в душе затаил подозрение – Кэйя чего-то не договаривал. Могло ли это быть связано с его странным поведением до отравления? И с общим напряжением, которое возникало между капитаном кавалерии и магистром? Если это так, то Дилюк обязан был узнать, что происходит за кулисами Ордо Фавониуса. Правда, почему-то он сомневался, что ответ его порадует. Кэйя махнул головой на лестницу, и они благополучно покинули «Забытый каньон». На выходе из храма Дилюк, вдохнув полной грудью сладкий полуденный зной, осознал, что вся эта гнетущая атмосфера древнего, покинутого святилища сильно давила на него и не позволяла расслабиться ни на минуту. Кэйя тоже выглядел лучше: он пошел вперед, весело позвякивая висевшим на плече мешком, и напевая себе под нос странную песенку, мотив которой оставался загадкой. Мягкий ветерок вдохнул в них жизнь, и все бы казалось простым и непринужденным, но Дилюк вновь вернулся мыслями к любовному признанию в дневнике. Ощущение, что он прочитал что-то по-настоящему запретное, не покидало его с того самого момента, как он закрыл последнюю страницу записи, но теперь, шагая позади рыцаря, он мог сполна ощутить все угрызения совести, которые только может ощутить тот, кто непрошено лезет людям в душу и вскрывает их потаенные секреты. – Ты какой-то странный сегодня, – сказал Кэйя, обернувшись. – Более отстраненный чем обычно. Что-то случилось? – Нет, – соврал Дилюк, и мысленно покорил себя за то, что не может признаться Кэйе в истинных причинах своего подвешенного настроения. – Просто устал. Столько всего навалилось сразу: поставки, налоговые декларации, недобросовестные работники, которые подворовывают из хранилища… – Гони таких в шею! – бодро заявил рыцарь, и Дилюк неожиданно даже для самого себя рассмеялся. – Значит, и тебя надо было гнать в шею, когда ты воровал бутылки из погреба и распивал их по ночам? – И меня, и тебя за соучастие в преступлениях. Что-то я не заметил, чтобы ты раньше выказывал какие-либо недовольства по этому поводу. Хотя, – хихикнул он. – Едва ли будущий преемник знаменитой Винокурни, напившись в зюзю, мог хотя бы одну фразу выговорить внятно. Дилюк наигранно обиженно хмыкнул и поправил ворот сюртука. – Интересно, и как только Мастер Крепус умудрялся и следить за Винокурней, и с нами проводить время? – Кэйя отвернулся, глядя на проплывающие мимо них облака. – Отец отлично умел организовать рабочий день, – ответил Дилюк, хотя вопрос был скорее риторический: оба прекрасно знали, что Крепус отличался повышенной стрессоустойчивостью, которая позволяла ему непредвзято смотреть на вещи и здраво оценивать собственные силы. Он планировал день буквально по минутам, составлял расписание и не позволял себе пренебрегать графиком. – А еще он был более подкован в винном деле, чем я, – продолжил Дилюк. – Мне не слишком нравятся все эти горы документов и наглые скупщики, выбивающие из меня скидки, а он умел найти подход к каждому. И постоянно экспериментировал: засаживал новые сорта винограда, даже если те не приживались, менял меню в таверне, пробовал несочетаемые сочетания коктейлей. В упорстве мне с ним никогда не сравниться. – А я думаю, ты достойный владелец «Рассвета», – ни с того ни с сего сказал Кэйя и легонько толкнул его в плечо. – Именно такого сына он всегда хотел видеть рядом с собой. Дилюк не знал, что сказать, и вслед за Кэйей молча уставился на небо. Конечно, первое время ему было безумно тяжело вливаться в винный бизнес: он не спал ночами, заполняя отчеты, лично проверял поставки и следил за торговыми грузами; всегда находилось что-то, что требовало его участия или его чертовой подписи, из-за которой порой приходилось ехать далеко за пределы Мондштадта. Недобросовестные сотрудники также ложились на его плечи, и после очередного прохиндея, который подворовывал бутылки из склада таверны и подделывал чеки о продажах, Дилюк решил побыть временным барменом, однако эта должность надолго прилипла к нему. Иногда его мучала бессонница и тоска по безвозвратно потерянным годам, которые он вынужден отдавать Винокурне. Бывали дни, когда он засыпал прямо за столом, сжимая в руках гусиное перо и оставляя на пергаменте синие кляксы. Крепус никогда себе такого не позволял. Разумеется, он планировал, что винный бизнес перейдет по наследству к сыну, но вряд ли догадывался, что это произойдет так скоро. Он был молод и полон сил, дети любили его, а сотрудники уважали и ценили. Никто не мог предположить, что такой человек погибнет из-за нелепой случайности. – Совсем скоро… Да, совсем скоро тридцатое апреля – день его смерти, и Дилюк ждал и отчасти боялся этой даты, хотя вперемешку со страхом в душе зрела глухая ненависть. Далеко не многие могут похвастаться тем, что в их день рождения трагически погиб их собственный отец. – Совсем скоро май! – вовремя спохватился Кэйя, вызволяя его из пучины мрачных воспоминаний. – Знаешь, почему май самый важный месяц в году? Дилюк отрицательно покачал головой. – Это месяц плодородия, здоровья и невинности. Он ознаменует собой начало посевных работ, конец зимы и быстрый рост травы. В мае и пахнет по-другому, нежели обычно. Пахнет жизнью, – Кэйя сорвал закатник с дерева и надкусил, предварительно потерев его о свою рубашку. – Все меняется, обновляется жизненный цикл, и истончается граница между мирами: мертвые идут к живым, живые встречают мертвых. Слыхал о таком? Месяц май хорош тем, что оживает сама природа, цветет твоя ненавистная душистая сирень, – Дилюк поморщился, вспоминая свою извечную аллергию. – И потом, скоро купальный сезон! – продолжил Кэйя. – А Кли уже все уши мне прожужжала, что хочет на море. Знаешь, ведь у нас… у нас май иногда называли цветень, потому что распускался интейват, такой цветок... Кэйя прервался, задумчиво посмотрел на Дилюка и отвернулся. Тот быстро догадался, кого имел в виду рыцарь, но, вопреки своей обычной реакцией на упоминание Кхаэнри’аха, не почувствовал никакой злобы к этой стране. Напротив, он даже захотел побольше расспросить Кэйю обо всем, что было связано с его родиной, но тот как-то странно стих и больше не пытался завязать диалог. До города они дошли в молчании.

***

Дилюк плохо помнил те дни до поступления в Ордо Фавониус: они смешались в липкую кучу из воспоминаний о тренировках с двуручником, физических упражнениях и заучивания бесконечной рыцарской теории. Где-то на подкорке сознания появлялись наставления отца, советы Варки и синяя макушка его брата, но больше не было ничего. От того еще сильнее хотелось узнать, как запомнил этот период их жизни Кэйя, и потому, пролистывая описания скучной ежедневной рутины, Дилюк быстро добрался до последних предэкзаменационных дней. «10.08.**09 Дорогой дневник, Через несколько дней экзамен в Ордо. Сказать, что мы волнуемся, это ничего не сказать. Я надеюсь на лучшее, но в глубине души чувствую, что не дотягиваю. С утра до ночи тренировки, тренировки и еще раз тренировки. Мой меч, ну, тот который я называю «Холодное лезвие», стал для меня как родной. Наверное, об этом и говорил Варка: «Меч – это продолжение ваших рук». Люк все еще превосходит меня по всем параметрам и с легкостью одерживает победу за победой. Хотя он никогда не злорадствует и никак не принижает меня, я чувствую, как внутри гниет обида. И, честно говоря, лучше бы он не был таким идеальным и правильным. Я уже давно решил, что мои чувства навсегда останутся со мной. Дилюк не должен быть опошлен моей бесстыдной любовью, не должен быть запятнан чем-то столь омерзительным, потому что он не такой, как я. Дядя Крепус готовит для него большое будущее: я слышал, как он рассказывал ему об искусстве смешивания коктейлей и о создании напитков, способных затмить конкурентов. Разумеется, со мной он ничего такого не обсуждал. У Люка впереди вся жизнь: и процветающий семейный бизнес, и любовь с какой-нибудь милой девицей до гроба, и дети, и служба, и все, все, все… А что ждет меня? Погоня за спасением, бегство от проклятья и надежда, что все остальные избегут участи Хильды? И сколько бы Аделинда не убеждала меня в обратном, сколько бы Люк не был ко мне привязан, я до сих пор не уверен, что не окажусь за порогом дома, когда мне исполнится восемнадцать лет. Порой мне так страшно, что я не могу уснуть из-за этих страхов и только метаюсь в постели и глотаю злые слезы, но вспоминаю о Люке, и становится чуточку теплее. Сейчас он рядом, согревает меня своими лучами, и даже за бесконечными тренировками я чувствую его незримую поддержку и всегда подставленное плечо. Я думаю, он прекрасно видит разницу между нами, но продолжает молчать из жалости… («Кэйя, какой же ты дурак» – думал Дилюк, переворачивая страницу) … Ко мне. Я должен быть благодарен Мастеру Крепусу не только за крышу над головой, свежую постель и вкусную еду, но и за то, что он подарил мне такого человека, за которым я готов идти и в огонь, и в воду. И неважно, какой грех тянет меня к нему, я навсегда останусь в их глазах тем любящим братом, каким и должен был стать. Спасибо, что ты со мной, мое солнце» Дилюк с тоскливым вздохом переворачивает страницу и натыкается на следующую, самую короткую за весь дневник запись: «14.08.**09 Дорогой дневник, Дилюк сдал. Я нет» Далее пробел, заполненный странными каракулями и забитыми тут и там словами, о значении которых мог знать только сам Кэйя. Дилюк предположил, что тот был подавлен и зол из-за несдачи. Ответом ему стала следующая запись: «25.08.**09 Дорогой дневник, Ну разумеется, Бездна вас раздери, я не сдал этот чертов экзамен, потому что я абсолютная бездарность во всем, что касается оправдания чужих надежд! О, как здорово было не видеть свое имя в списке поступивших и искренне надеяться на ошибку экзаменаторов. И, конечно, я провалился потому, что был недостаточно усерден и трудолюбив, архонты вас побери. Когда еще мне довелось бы ощутить себя таким ничтожеством?! Спокойно, спокойно, нужно делать, как учила меня Аделинда: вдох, выдох, вдох… Мне нужно прийти в себя, я слишком устал за эти дни бесконечно анализировать ошибки и думать: «а что, если…». Не бывает в жизни никакого если! То, что сделано, не повернуть назад! Хорошо, что Люк успокаивает меня, хотя первое время я хотел придушить его за эту излишнюю заботу. Извини меня за резкие слова, я не должен тебе грубить: за все свои бесчисленные тренировки и огромные усилия, вложенные в подготовку, ты заслужил быть в Ордо Фавониусе. Ну а я… Пересдача в декабре. Буду стараться лучше. Но самое глупое то, что Дядя Крепус был разочарован во мне, хотя я думал, что ему плевать на мое поступление. И я сдуру ляпнул: «Это было ожидаемо, я не старался». Но я вкалывал, как проклятый, и тренировался каждый день! Зачем я соврал? Какой же я идиот… Хорошо, хорошо. Я постараюсь забыть и двигаться дальше» «15.09.**09 Дорогой дневник, Прошел месяц, как Люк начал службу в Ордене. Он выглядит довольным и вместе с тем старается казаться чересчур важным. Ему не идет, но он все равно милашка. Он позволяет мне примерять свои доспехи. Они гладкие и сверкающие, с позолоченной эмблемой Ордо Фавониуса на груди и, по его словам, совершенно не сковывают движения. Дилюк и вправду выглядит чудесно в своем новом облачении и, стыдно признаться, но мне хочется видеть его в этих доспехах почаще... И с мечом, и с забранными волосами, с этими великолепными перчатками, сдерживающими огонь. Интересно, почему лицо так пылает от этих мыслей? Люка пока не отправляют на миссии вне города, поэтому он занимается спасением котов с деревьев, отлавливанием мелких карманников и патрулем улиц. Да уж, что-то такое ждет и меня (если я не провалюсь в очередной раз, конечно), и, честно говоря, звучит это все весьма сомнительно. Но сейчас не имеет значения, чего я хочу и чего не хочу: самое главное – это найти лекарство от проклятья и спасти семью, а для этого придется стать рыцарем и получить доступ к секретным архивам Ордо Фавониуса. До декабря осталось не так много, и я все свободное время стараюсь уделять тренировкам, но, кажется, Дядя Крепус считает, что этой нагрузки недостаточно. Сегодня он выдал мне пачку документов и наказал передать ее лично в руки магистру Ордо Фавониуса. Он сказал: «Ты уже взрослый, тебя надо занять чем-нибудь полезным». Можно подумать, я целыми днями валяюсь в кровати! Со мной также отправились Эльзар и парочка горничных, чтобы совершить какие-то покупки для поместья. Это было крайне скучное путешествие, к тому же Мондштадт так и не стал для меня родным, и я спиной чувствовал все прожигающие меня насквозь взгляды горожан. Казалось, я чужд этому городу также, как он чужд мне. Ордо Фавониус встретил меня тишиной и двумя стражниками у входа, которые поинтересовались целью моего визита. Я чувствовал, сколько подозрения было в их глазах, но стоило им услышать, что я прибыл из поместья Рагвиндров, как они тут же пропустили меня внутрь. Дверь в кабинет магистра находилась у самого входа, и мне не пришлось долго искать ее. Не скажу, что сам кабинет меня впечатлил: у Дяди Крепуса точно такой же в поместье, – даже лучше! – а вот новый магистр, Эрох, вызвал у меня внезапное отторжение, сравнимое, наверное, с приступом паники. Последний раз мы виделись на экзамене, но я был так взволнован, что не пытался рассмотреть его или кого-либо еще из членов комиссии. Эрох… странный тип. Я не могу сказать почему. Думаю, дело в его бегающих глазках или в его чуть вздернутом носе, а может в напыщенно-самоуверенном виде, который источает каждое движение его белых рук. Он всегда выпячивает перед собой палец, на который надет перстень с голубым самоцветом, намеренно или нет демонстрируя свое превосходство над подчиненными. Хотя он был вежлив со мной, предложил чай и пожелал удачи на предстоящем экзамене, я не поверил ни единому его слову. Его глаза буквально пожирали меня, и я чувствовал, что не выдержу в одной комнате с ним и часу. Интуиция редко подводит меня. Нужно как можно реже сталкиваться с Эрохом, даже если он чертов магистр Ордо Фавониуса» Дилюк неспеша переворачивал страницу, пока мысли его разбредались где-то промеж чернильных букв. Эрох действительно был странным типом, но о его странности судили только после предательства, а до той поры весь Орден говорил, что он «благонадежный и честный человек». Даже Дилюк долгое время считал его примером для подражания. Эрох – чертов хитрец, ядовитая змея – столько лет вел двойную игру, а сам медленно втирался в доверие к рыцарям Ордо Фавониуса. У этого ублюдка с руками по локоть в крови были и власть, и деньги, и влияние, но он все равно возжелал чего-то большего. И куда завели его желания? В какой норе скрывалась подлая крыса, если даже информаторы Дилюка не смогли отыскать его логово? Но больше всего удивляло другое: Кэйя оказался сообразительней, чем кто-либо еще из рыцарей, и уже десять лет назад смог разглядеть истинную сущность бывшего магистра. Однако даже в те дни, когда братья доверяли друг другу, как самим себе, он не пытался показать своих опасений или настроить Дилюка против Эроха. Это казалось по-своему благородным. И глупым. Читать чужой дневник все равно что копаться в веренице мыслей, которые никогда не должны были быть распутаны. С одной стороны, приятно, что Кэйя жил без злого умысла и был обычным, смышленым ребенком, практически не отличавшимся от сверстников. С другой стороны, Дилюк ни за что бы не захотел оказаться на его месте – не то шпион, не то брошенный семьей подросток, который не смог выпутаться из собственного "Я" и стал заложником возложенной на него миссии. В этих записях могли крыться ответы на многие вопросы, но стоило ли ворошить прошлое и бередить старые, едва зажившие раны, или настало самое время отступить и навсегда забыть про этот дневник? Дилюк думал, неспеша переворачивая страницу за страницей. Попадались скучные записи, описывающие обыденную жизнь мальчика-подростка из богатой семьи, если исключать тот факт, что Кэйя никогда не считал себя полноправным членом семьи Рагнвиндр. Конечно, для Дилюка он не был просто «сироткой-приблудышем», оказавшимся в нужное время в нужном месте, но кем он являлся для Мастера Крепуса? И зачем тот на самом деле взял мальчика в свой дом? Наконец взгляд Дилюка зацепился за короткую запись, состоящую всего из нескольких слов. Он посмотрел на дату и сразу все понял. «01.12.**09 Дорогой дневник, Я сдал экзамен. Отныне я рыцарь»