мерзость

В горячке боя все мешается в кашу, поблескивающую всеми цветами варпа. Кровь разливается под ногами, как засасывающее алое море, уши глохнут от грохота выстрелов, от бешеного смеха сестры Ардженты, от звона стали о сталь, от крика Маражая… Целясь между глаз пиратского командира, Йоханан не обращает на это внимания, пальцы мягко дергают спусковой крючок, шлем разбивается, а вместе с ним и лицо. Урчащее торжество греет грудь. Сбоку кидается последний из пиратов, штык-нож его винтовки вспыхивает прямо перед глазами, и Йоханан едва успевает выхватить собственный клинок — тонкий друкарский меч, очередной из подарков Маражая, — чтобы отбить следующий пляшущий удар и заколоть ублюдка в сердце. Горячее разливается по щеке, но Йоханан небрежно вытирает кровь рукавом: царапина, рассекающая скулу. Справа его обычно прикрывает Маражай, пока Йоханан точными выстрелами выносит врагов, но в этот раз заведенный порядок ломается. Йоханан с долей брезгливости смотрит на растянувшийся под ногами труп и вытирает клинок. Когда они собирают трофеи — оставлять хорошие винтовки, которые можно продать, было бы глупо, — Йоханан замечает, что Маражай прихрамывает. Друкари точно не будет жаловаться на раны, что ноют на теле, но в этот раз все серьезнее. Он не просто хромает, а заваливается на бок, кровь струится по шипастому доспеху, не останавливается. Поэтому, когда они возвращаются на корабль, Йоханан распускает свиту и бросает привычное: «Маражай, за мной». Маражай необычно тихий, но кивает, идет след в след, как верная тень. Молчалив от боли или задумался о чем-то? По бледному лицу друкари не понятно, сколько он потерял, но вялость его движений подсказывает: слишком много. Йоханан знает, что врачам Маражай ни за что не доверится, поэтому привести его в свою каюту и осмотреть рану — здравое решение. Он отвлекается в поисках медкомплекта. В кабинете все завалено бумагами, урчит когитатор, да и вообще покои Лорд-капитана выглядят так, как будто недавно в них разыгрылся варп-шторм. Он несколько раз огрызался на слуг, которые перекладывали вещи не так, как он привык, чтобы они лежали, и с тех пор они не суются в хлам Вольного Торговца. Вздохнув, Йоханан прислоняет любимую снайперскую винтовку к столу, снимает визор, возвращая себе обычное человеческое зрение, не помутненное увеличением, полезным для стрельбы. Глаза от такого устают. А ведь ему предлагали замену зрачков… Когда он поворачивается с медкомплектом в руках, находит Маражая на коленях, с низко наклоненной головой. Держаться прямо ему явно трудно, Маражай заваливается, дыхание слишком тяжелое. — Что ты делаешь? — вкрадчиво уточняет Йоханан. — Я готов понести наказание, Вольный торговец, — облизнув губы, говорит Маражай. Смотрит куда-то в притоптанный ковер. — Я ошибся. Позволил себе… отвлечься. Не оправдал твоих ожиданий. Я не могу служить тебе, поэтому наказание справедливо. Занятно. В том, как он произносит это «наказание» нет никакого предвкушения, наслаждения болью. Очевидно, он имеет в виду нечто серьезное, нечто унизительное более, чем жестокое, что понравилось бы Маражаю. Он правда считает себя виновным и судит так, как судили бы в кабале. Задумываясь об этом, Йоханан подходит к нему со спины, расстегивает доспех, уже умело находя крючки, что впиваются в кожу. Царапины, никогда не заживающие, — ерунда по сравнению с рваной раной на боку. Запах крови бьет в нос. Маражай не двигается, позволяя осматривать его, а потом покорно встает, когда его подтаскивают к купальне — так удобнее. — Значит, наказания? Ты говорил, что тебя заставили учить низкий готик в качестве наказания? Такого рода? — внимательно спрашивает Йоханан. Отыскивает спиртовой раствор в аптечке — лучше всегда промыть рану. Хотя он бы не отказался от амасека после столкновения с пиратами. Маражай кивает. Глаза затянуты дымкой. Позволяет себя раздеть донага и затащить в купальню. Развалиться в ванне Йоханан ему не разрешает, иначе кровотечение точно не остановится, но неловкими движениями старается обмыть Маражая. Спина вздрагивает. Ему нравится боль, и он шипит, когда Йоханан промывает края раны, однако проблема в том, что травма слишком серьезна и затрудняет движения. В ближайшее время Маражай уж точно не сможет так метаться по полю боя. Вероятно, поэтому он считает, что достоин наказания. Он подвел. Не справился. — Я просил наказания, а не удовольствий! — рычит он, раздраженный, когда Йоханан промакивает рану смоченной в спиртовом растворе тряпкой, которая тут же становится блестяще-красной. — Поверь, я знаю, что будет, если запустить рану. Видел тех, кому приходилось отрезать руки, потому что они не ухаживали за царапинами, — спокойно объясняет он. — В Астра Милитарум все считают, что они достойные воины Императора, которые или станут героями, или умрут в бою. Никто почему-то не думает о том, что можно сгнить от ран после боя. Мальчишки! — фыркает Йоханан. — Сядь на бортик. Маражай едва ли слушает его, поглощенный своими размышлениями. Он вертится, дергается, словно хочет причинить себе еще больше неудобств. Восполнить так наказание, которое Вольный Торговец должен ему дать. В ожидании Маражая нет того нетерпеливого предвкушения, нет затаенного желания, только вина, только раскаяние, только отчаянное желание угодить. — Часто тебя наказывали? — спрашивает Йоханан, когда находит рану достаточно чистой. — Можно сказать и так. Я могу быть… непокорен, как ты уже заметил. — И не всегда все идет так, как мы того хотим, — кивает Йоханан. — Как бы ты сам себя наказал на моем месте? Он не ищет подсказок, потому что ему произошедшее не кажется таким уж серьезным. Все они получают раны, все его тело тоже покрыто шрамами… и не только от пыток. Абеляр зажимал рассеченную бровь, когда они прощались, а ведь суровый сенешаль обычно не позволяет противникам достать себя за живое, парируя каждый, даже самый ловкий удар. Судя по размышлениям Маражая, стоило бы наказать и его тоже. Узнавать культуру друкари с такой стороны всегда любопытно — обнаруживая вот такие вывернутые наизнанку представления о справедливости. — Можешь отнять мою руку, — говорит, наконец, Маражай. — Она подвела тебя. — Зачем мне воин без руки? — Я все еще смогу услужить тебе в постели, но… Я ошибся, — снова повторяет Маражай. — Я позволил ранить тебя и подставился сам. Рана Йоханана столь незначительна, и он уверен, что наутро забудет о ней. В череде стычек она кажется мелочной, особенно после изнурительных сражений на Ефрат-II, где они все чуть не отправились к Императору или еще хер знает кому на тот свет. Возможно, усталость заставила Маражая отвлечься. Возможно, что-то еще. Йоханан вдруг понимает, что не хочет, чтобы Маражай рисковал. Он всегда оказывается в центре резни, там, где льется больше всего крови, но впервые он кажется хрупким. У него тонкие руки, почти прозрачная кожа, Йоханан может пересчитать его ребра, проведя ладонью. Но прежде Маражай казался непобедимым, а теперь… последние события напоминают: они всего лишь смертные. Рана Маражая пугает, беспокоит, поскольку следующая может стать последней. И ведь если приказать ему поберечься, то Маражай просто забудет об этом, когда в следующем бою голодной бестией кинется на врага. Вот за это его точно стоило бы наказать. — Я не злюсь, — мягко говорит Йоханан, сталкиваясь с ужасающим непониманием в глазах Маражая, — даже самый умелый воин может погибнуть в бою. Я знал нескольких офицеров, которые умерли от шальной пули. Случайность. Это всего лишь случайность, но Маражай мотает головой, не понимает. Он привык быть идеальным соратником для Вольного Торговца, привык быть лучшим. До этого дня ему не приходилось зализывать боевые раны, радуясь, что штык-нож не прошел чуть глубже и не задел органы. — Я не уверен, что человеческие медикаменты будут эффективны, — Йоханан задумчиво рассматривает друкари, — поэтому просто зашью рану, а дальше посмотрим. Радуйся, будет больно. Кому-то другому он предложил бы обезболивающие или хотя бы вина, но не Маражаю. Тот настороженно следит за руками Йоханана, словно ожидает подвоха, несмотря на его доброжелательность. Как будто застывает в ожидании удара… который Маражай вынужден будет принять. Обязан. Стараясь отвлечься, Йоханан берется за толстую иглу, прокалывает бледную кожу, делает несколько стежков полупрозрачной нитью. Рваная рана — не худшее, что он привык видеть. Маражай вздрагивает, и не понятно, больше от неожиданности или от сладости этой новой боли. Он наблюдает за Йохананом сверху вниз, завороженный его кропотливой работой. Когда он заканчивает, приходится размять напряженные запястья. — Не дергайся, — шикает Йоханан на Маражая. — Что ты?.. Он находит бинты в медкомплекте, и теперь те туго стягивают тонкую талию друкари. Возясь с ними, Йоханан оказывается слишком близко, вдыхает его запах — крови и чистой кожи. Не удержавшись, утыкается в плечо Маражая лбом, слушает только шелест воды и его дыхание. На бинтах проступают мелкие красные пятна, но пока что все нормально. — Откуда наследнику семьи фон Валанциус знать, как обращаться с больными? — Когда-то я подумывал пойти в Официо Медика. Но так уж сложилось в Империи, что лечить людей в больнице менее почитаемо, что умирать на поле боя, — усмехается Йоханан. — После плена… Я сам ухаживал за собой, боялся подпускать людей ближе, чем на расстояние выстрела. Ты мог заметить, что у меня и сейчас мало слуг. — Я думал, они весьма чувствительны к появлениям друкарской нечисти, — Маражай явно копирует интонации Хейнрикса, — в твоей каюте… Йоханан касается бинтов, чтобы убедиться, что они не сползут. Смотрит на свежие ранки от доспехов, не удерживается, приложившись к ним губами. Маражай косится на него напряженно. Маражай никогда не принимает нежность. Возможно, забота ему кажется тем самым наказанием, которое он заслужил, поэтому не протестует, позволяет? — Тебе нужно отдохнуть, — говорит Йоханан. — Не смей считать меня слабаком! — клокочет рычанием Маражай. Поплывший, рассеянный взгляд вмиг вспыхивает злыми искрами. Не только сердитость, но и страх, понимает Йоханан. Вдруг проснувшийся ужас: его не наказывают, но оставляют. Бросают, когда он мог бы сражаться. — Если мон-каи настолько ничтожны, что после каждого ранения отказываются от битвы… Я исправлю свои ошибки. — Ты ведь наказан, — сурово говорит Йоханан. — Так что вот тебе приказ: неделю ты проведешь в своей каюте. Можешь устроить пир на нижних палубах, но не более того, — смягчившись, говорит он, зная, что эти игрища Маражаю ничем не угрожают. Разве что разойдутся швы… — Все ясно? — Все как ты прикажешь, — рявкает Маражай. Он выскальзывает из-под руки, губы искривлены в злой усмешке, уши прижаты к черепу. Он хотел наказания — он его получает, но все равно не может сдержаться, он быстро одевается, окатывая Йоханана ледяным молчанием. Привычный черный доспех скрывает уязвимость бледной тонкой кожи… и повязку на ране. Маражай чуть склоняет голову и удаляется из каюты Лорд-капитана стремительным шагом. Хотя и медленнее, чем обычно, надо признать. Йоханан сидит на бортике купальни, в задумчивости покалывает подушечку пальца иглой. Останавливать Маражая бессмысленно. Но все равно почему-то хочется — хотя бы чтобы сказать, что никто прежде не был предан ему настолько сильно и отчаянно. Но Маражай это наверняка знает.