мерзость

Когда Йоханан просыпается, ему кажется, что он очутился в цеху. Звон, грохот, звяканье. Недолгое время ему требуется, чтобы осознать: эти звуки внутри его ноющей головы. Боль растекается по вискам, стоит ему пошевелить глазными яблоками. Ощущение остального тела медленно возвращается к нему, все мутно, как в киселе, и он постепенно осознает, что лежит в своей постели, укрытый тяжелым одеялом. Сглотнуть больно — горло разрывается. Повернув голову, он находит рядом с собой Маражая; тот смотрит внимательными нелюдскими глазами. Йоханан никогда не замечал, какие у него пронзительные глаза… Сознание опять норовит уплыть в небытие, но он усилием воли возвращается. Для этого приходится прикусить губу до крови, Йоханан чувствует выступившие солоноватые капли, и Маражай тоже наблюдает за ним, облизываясь, но не приближается. Боль в горле и в голове поселилась после марш-броска по ледяной планете, затерянной в системе Колыбель Хепри. Йоханан сразу ощутил удар ледяного ветра в грудь, как только вышел из шаттла, но решил, что потерпит неудобства. Неудобства — мягко сказано; холод норовил вытравить из него душу, зубы стучали, когда он отдавал приказы. Вернувшись на корабль с добычей, оставшейся в тайнике ксеносов, Йоханан уже тогда чувствовал, как кружится голова. Он был молчалив, пытаясь скрыть подбирающуюся на мягких лапах болезнь, и свита наверняка приняла это за привычную задумчивость Вольного Торговца. Последнее, что он помнит: садился за стол, чтобы поработать с контрактами и очередным торговым договором с Кассбаликой. Бюрократия Йоханана успокаивала, там всегда все было уныло и скучно, самое то для уставшего Лорд-капитана. Наверное, Джай была права, когда называла его трудоголиком. Должно быть, за столом его и нашли. — Что ты здесь делаешь? — кое-как прочистив горло, сиплым голосом Йоханан спрашивает у Маражая. — Ты приказал оставаться рядом. Йоханан хмурится: этого он не помнит. Хотя и не исключает. — Приказы, которые я даю в горячке, можно не исполнять. — Учту на будущее, — мурлычет Маражай. Приободрившись, он придвигается ближе — возможно, так радуется пробуждению. Или привлечен вспыхнувшей болью. Страдания от мигрени не идут ни в какое сравнение с тем, что привык получать Маражай у него на службе, но все еще очень притягательны, чтобы просто так от них отказываться. Друкари питаются болью. Йоханан с удовольствием отсыпал бы ему немного, если бы мог. — И все-таки… почему ты в постели? — Лекари сказали, что тебе нужно тепло. — Ты не очень-то теплый, — отмечает Йоханан просто из вредности, когда паучьи бледные руки оплетают его. — Лучше, чем ничего. Неспешное, размеренное дыхание Маражая и правда успокаивает. Йоханан не рискует прикрывать глаза, чтобы снова не заснуть, отвлекает себя тем, что перебирает распущенные волосы друкари. Тот негромко рассказывает, что, по мнению Официо Медика, дело не только в обыкновенной простуде, но и в накопившейся усталости, которая преследовала Лорда-капитана. Он откладывал отдых каждый раз, когда в этом нуждался, и теперь вынужден был расплачиваться. Последние недели и правда выдались безумными, настоящей гонкой, копились проблемы в колониях, к которым Йоханан оказался не готов (он умел командовать людьми, но не целыми, Трон побери, планетами!), так еще и клятый Калькасар решил, что Вольный Торговец — его верная собачонка, и теперь они были на полпути к Футфолу. Когда Йоханан начинает размышлять об этом, ему предсказуемо хочется застрелиться из любимой винтовки из-за головной боли. — Я же знаю, что у тебя есть стимуляторы… — обращается он к Маражаю, но тот качает головой и хрипло смеется: — Нет уж, Иан. Я знаю, ты любишь повеселиться, но лекари были весьма красноречивы: у тебя встанет сердце. — Когда это ты научился заботе? — ворчит Йоханан, отчасти и впрямь смущенный этим заявлением. — Когда понял, что ты умрешь раньше. Маражай на редкость серьезен, и от этого заявления вдруг пробирает мурашками. Он умрет, это неизбежно. Йоханан знал это, но никогда не осознавал, сколь скоротечна жизнь человека по сравнению с ксеносами. Ему всего за тридцать, а он уже начинает разваливаться на части от переутруждения, а что будет дальше? Они говорили об этом с Ирлиет, которая выглядела весьма обеспокоенной и напуганной тем, что завязала дружбу с людьми, гораздо более скоротечными и хрупкими, чем эльдары. С Маражаем — никогда до этого. Маражай, вполне вероятно, поначалу считал это все развлечением, но теперь оглянулся и понял, на что обрек себя, уже прикованный к мон-каю многими обязательствами. — Что ты будешь делать, когда я умру? — Буду лежать рядом, как сейчас. Йоханан имел в виду… нечто более глобальное. Его устроил бы ответ, в котором Маражай соберет свой кабал и отправится красть звезды у планет, а потом лить кровь и сеять разрушения, но этот… этот ошарашивает, потому что кажется слишком искренним. Потому что Маражай тоже не знает. Его тоже царапают изнутри эти мысли. — Я так понимаю, запах разложения ты в этом романтичном прощании не учитываешь?.. Он вздрагивает от злого укуса в шею. И догадывается, что Маражай пытается сказать: заткнись, заткнись, я не знаю. Не знаю. — Я не хотел, чтобы ты видел меня… слабым, — признается Йоханан, когда молчание становится невыносимым. Болезнь делает его более разговорчивым, потому что все, что он может прямо сейчас, это говорить. А это лучше, чем оставаться наедине со своими мыслями. Он не признается, но всегда испытывал этот страх: что Маражай посчитает его недостойным, что уйдет. Изначально их отношения напоминали армейские законы, это было привычно: кто сильнее, тот и командует. Теперь все слишком сложно, и жгучий стыд сворачивается в груди. Маражай не должен быть рядом, когда он такой. Сломленный, разбитый — из-за того, что взял на себя слишком много. — У меня было время, чтобы смириться с хрупкостью мон-каев, — презрительно фыркает Маражай. — Ты не можешь изменить свою природу, как бы ни хотел. И лучше бы не пытался, потому как мы оба видели, к чему это приводит. Йоханан медленно кивает. Желтые зрачки, искаженные черты. Вспоминает оскверненного дворянина, которого они нашли на одной из планет. Камень, что Йоханан снял с его шеи. Варп шептал, свивался узорами в углах заброшенного имения, обещал небывалую силу и, что гораздо искусительнее, бессмертие. Вечная жизнь. Жажда плескалась вокруг. Тогда Йоханан наткнулся на взгляд Маражая, мрачный, злой и… почти напуганный. В общем, амулет был навеки похоронен где-то под развалинами поместья. — Слишком мало времени, — прикрыв глаза, жалуется Йоханан. — Слишком мало лет. И слишком многое нужно сделать, я не могу остановиться. — Лекари сказали, я могу вырубить тебя, если не захочешь отдыхать. — Прямо так и сказали? — изумляется Йоханан. — Из мон-кайского бормотания я улавливаю только основной смысл. Наверное, врачи правы. Если он проведет день в постели, Простор не погибнет, ничего страшного не случится, им на головы не свалятся все демоны варпа. Йоханан слишком привык тащить все на себе, чтобы ненадолго ослабить хватку, но его собственное тело напоминало о том, что он не может заниматься всем и сразу. Сквозь дрему Йоханан слышит: — Значит, идем на Футфол? Что за важный мон-кай нас там поджидает, раз ты так встревожен? — Ксавьер Калькасар, Лорд-инквизитор из Ордо Ксенос… — Кажется, это мало что говорит Маражаю, поэтому Йоханан добавляет: — Начальник Хейнрикса. — А-а… — он буквально чувствует, как Маражай расплывается в довольной ухмылке. Бесить Хейнрикса — его любимое увлечение на совместных вылазках. — Он тебя беспокоит, Лорд-капитан? Мне разобраться? — Ради всего святого, нет. Маражай посмеивается, а Йоханан устало думает: ну, и как тут пытаться отдохнуть, если твой ксенос намеревается оторвать голову инквизитору, из-за которого у тебя болит голова?