Говорят, прогулки помогают от депрессии

      Дао, выраженное словами, не есть постоянное Дао. Но много ли людей найдут Дао без попыток облечь его в слова?       Ярко светила луна в ту ночь, когда закончились поминальные службы. Она переливалась блёклым оловом на бархатном тёмно-синем покрывале неба. Она дарила одиночество и освещала самые тёмные уголки души. Глядя на неё, Лань Сичэнь принял единственное верное решение — ушел в уединение. Кроме его брата, нескольких старейшин и Лань Цижэня его никто не посещал. Поначалу он не отказался совсем от светской жизни и продолжал обмениваться почтой с теми, кто обращался лично к главе ордена Лань. У Цзян Чэна был вопрос, который мог решить и совет старейшин, но он указал в заглавии главу Лань по привычке, а в довершении спросил о его здоровье — в основном из вежливости, потому что искренне спрашивать такие вопросы Саньду-шэньшоу не умел. Но именно поэтому письмо передали Лань Сичэню. Зачем-то в ответном письме глава Лань написал, что кроме душевной боли никакая другая его не мучает. Так у них завязалась переписка.       Они говорили о многих вещах, и личных, и клановых, и спорных. Через год Лань Сичэнь уже ласково именовал главу Цзян “друг мой”, а толщина письма начала напоминать книжку. Вот только письма от главы Лань стали приходить всё реже и реже.       Когда ответа на последнее письмо не приносили уже месяц, терпение Саньду-шэньшоу закончилось. Он нашел буквально за день необходимейший повод поехать в сторону Облачных Глубин (потому что обозы с тонкой непромокаемой юньмэнской шерстью “всенепременно должен” сопровождать именно глава ордена), а оказавшись рядом, он не мог не зайти, конечно же, “к своему непутевому шисюну”. Адепты Лань проводили гостя в отведенные покои, в которые и пришёл Вэй Усянь, одетый всё также в чёрное, но бледный под цвет белой ленты, обмотанной вокруг его запястья.       Всю дорогу до Цзинши шисюн болтал без умолку, вроде как — как обычно. Но что-то было не так. То ли бегающий взгляд. То ли резкие движения. То ли не замолкающий голос. Вэй Ин ничего не спрашивал, только говорил, говорил, говорил. Про специи для юньшаньской еды, про ночные охоты, про порванные сапоги… Про всё на свете, и ничего из того, что было бы важным. Он словно хотел своим голосом прикрыть какую-то дыру.       Цзян Чэн остановился и оглянулся. Дорога вела вверх, выложенная серыми камнями. Сосны малахитовыми лапами обрамляли закатное лиловое небо. Сквозь вечерние сумерки белели скромные, аскетически простые дома. И не белело ни одной мантии. Гусу словно вымерло.       — Ты чего встал? — Вэй Ин схватил Цзян Чэна за руку, не ожидая ответа на свой вопрос. — Пойдем давай, темнеет и холодает. Меня уже морозит!       — А где все? — Цзян Чэн не стал сопротивляться тому, что его потянули вперёд.       — К отбою готовятся… Наверное. Скоро же отбой! А тут рано ложатся спать, ты и сам знаешь.       Дальше глава Цзян его почти не слушал, пытаясь поймать то тревожное чувство, которое скреблось в грудь. Они пришли в Цзинши, которую освещала одна-единственная лучина. Лань Ванцзи, отложив бумаги, встал поприветствовать Цзян Ваньиня и заварить чай. Они уселись за столом, взяли по чашке, оставив оранжевые угли тлеть в жаровне, и только теперь Вэй Усянь перестал говорить, о чем-то задумавшись. Тогда внезапно заговорил Лань Ванцзи.       — Хорошо ли вы добрались, глава Цзян? — по способности выдавать пустые вежливые фразы они с Цзян Чэном находились на одном уровне. Где-то в районе пыли под циновкой. Но сейчас зять хотя бы постарался. Цзян Чэн хотел ответить так же вежливо и пусто, но в горле внезапно запершило.       — Что происходит? — вместо этого сказал он. — Я уже месяц жду ответа от Лань Сичэня, а сейчас я приехал словно в гробницу. Гусу никогда не отличался буйством жизни, но настолько пустым тоже не был. Лань Чжань посмотрел ему прямо в глаза. В тусклом жёлтом свете лучины его собственные глаза казались совсем черными.       — А, это… У нас тут сложности. Тебе не стоит так напрягаться, — отмахнулся Вэй Ин, оперевшись на стол руками и с поддельным интересом разглядывая свою чашку. — Ты, наверное, устал, а мы даже ужин…       — Вэй Усянь! — крикнул Цзян Чэн. Показалось, что его крик пронесся по всему Гусу. Он и так терпел достаточно. — Может быть, я не так талантлив как ты, но я не совсем тупой! Ты посмотри на себя: тебя от переживаний всего трясет! Это меня обычно трясет, а не тебя! Или ты считаешь меня недостойным или слабым знать причину?!       Вэй Ин испуганно посмотрел на Цзян Чэна и только открыл рот, но оттуда не вышло ни звука. Опять заговорил Лань Ванцзи.       — Зачем ты спрашиваешь?       — Что? — Цзян Чэн прищурился.       — Это не твой орден и не твой глава. Это полностью проблемы ордена Лань. Вэй Ин всего лишь не хочет создавать тебе лишние проблемы, — Второй нефрит редко переходил с главой Цзян на фамильярный тон, но это был тот самый случай, когда он не видел смысла соблюдать формальности. Цзян Чэн со всего маху ударил кулаками по столу, так что красное дерево жалобно скрипнуло.       — Я приехал сюда, потому что меня всё это касается! А вы меня прогоняете за порог! Охрененные дружеские семейные отношения!       — Мы просто не знаем, что делать… — прервал его Вэй Ин, отвернувшись. — Тут всё сложно…       — И поэтому вы решили не выносить сор из дома! Великолепно! Так что с Лань Сичэнем?       — Это… Как бы сказать… Кажется, ему плохо и он не в себе, — Вэй Ин весь сжался. Он и правда не знал, как это объяснить.       — Брат ушел в уединение, — помог ему Лань Ванцзи. — Чтобы уйти в уединение, могут быть разные причины. Обычно это способ переосмыслить себя и свои силы. Но брат, похоже, слишком сильно винит себя в случившемся. Эта речь если не была самой длинной в жизни Второго нефрита, то уж точно входила в первую десятку длинных речей. Но на Вэй Усяня она подействовала не просто удивительно, а целебно. Он перестал мелко подрагивать, выпрямил спину и снова налил чай в чашки.       — Не видишь, наверное, связи, да? Мы тоже не видели. Ну винит, мы все тогда отличились. Он же и закрылся, чтоб обдумать эту мысль. Но чем дольше он сидел в Ханьши, тем больше он отдалялся. Знаешь, сначала он запретил приходить брату, потом постепенно всем старейшинам, потом и дядю он попросил приходить не чаще двух раз в неделю. Потом он перестал разбирать почту. Большую её часть, по крайней мере. А в последние две недели он ест через день и общается с кем угодно только через дверь. Повесил талисман, запирающий дверь, и не открывает. А то, что он говорит, лучше, наверное, никогда не слышать…       Цзян Чэн не успевал понимать то, что ему говорил шисюн. Повисла долгая пауза, пока Вэй Усянь искал нужные слова. Но глава Цзян нашел их первым.       — А выломать дверь вы не пробовали?       — Что? — глаза Вэй Усяня расширились. — Это же не так просто!       — Это очень просто! — Цзян Чэн вскочил из-за стола и бросился на улицу. В Гусу нельзя было бегать, но Цзян Ваньинь собирался нарушить все запреты Гусу за один час, лишь бы только попасть к Лань Сичэню. Он даже не запомнил, как оказался возле Ханьши, где под дверью стоял нетронутый поднос с рисом и маринованными овощами. Отдышавшись, Цзян Чэн осмотрел дом с боков, но в крепко закрытых окнах не виднелось ни одного блика от огня, словно внутри никого нет. Цзян Чэн помялся на пороге, прежде чем постучать, а затем подвергать дверь. Та и правда была закрыта заклинанием.       — Кто-то пришел? — раздался изнутри тихий голос. Настолько тихий, словно это была тень, а не человек.       — Глава Лань, добрый вечер, — нарочито громко ответил Цзян Чэн. — Я очень давно не получал от вас письма, и тут по случаю оказался рядом и решил узнать, в чем дело?       На несколько мгновений дом внутри снова лишился звуков.       — Вы здесь только поэтому? Ох, я ещё не закончил ответ. Через несколько дней я его вам отправлю… можете не беспокоиться.       — Не закончили ответ за месяц? Вы издеваетесь?! Вы чем занимались всё это время??? — Цзян Чэн сказал это вслух и чуть не отвесил себе пощечину. Он не имел права требовать такого отчёта, но и давать заднюю было не в его характере. Если будет возможность, он извинится за свои слова. Но не прямо сейчас. — Я пришел сюда, чтобы повидаться с вами. Может вы меня впустите? Снова тишина затянулась.       — Не стоит… Я сейчас выгляжу не лучшим образом. Да и пожалуй у вас есть на что потратить свое время… На что-нибудь более полезное, чем я. Цзян Чэн сам не понял, на что разозлился: на то, что его не впустили по такому пустяковому поводу как отсутствие должного вида, или на то, что он не мог подобрать слова, чтобы возразить.       — Я всё равно войду, хочешь ты этого или нет! — с этими словами он вытащил меч и со всего размаха вставил меж дверных раздвигающихся створок. Те жалобно затрещали, но талисман, по-видимому, находился выше. Цзян Чэн снова замахнулся, всадил меч на уровень собственных глаз. В этот раз он попал куда надо. Затрещали не только створки, но и магический барьер, щёлкая электрическими разрядами. Глава Цзян направил ещё энергию в оружие, и талисман взорвался, разнеся боковины у дверей и выбивая их из паза. И когда через пару мгновений грозовой запах исчез, из глубины дома на него пахнул другой запах — пыли, застоявшегося воздуха и давно немытого человеческого тела. Цзян Чэн вдруг передёрнул плечами, испугавшись того, что он может увидеть. И шагнул внутрь.       Лань Сичэнь сидел на кровати, сгорбившись как старик, едва накинув домашний халат поверх нижних одежд. Когда Цзян Чэн ворвался, он только опустил глаза в пол.       — Зря вы так… видите, на меня лучше не смотреть, — вздохнул он обречённо. Глава Цзян нашел пару светильников и зажёг их, чтобы можно было лучше рассмотреть другого главу. Оранжевый огонёк услужливо осветил разбросанные на столе книги и письма, небрежно валяющуюся на полу одежду, а также впалые бледные щеки и растрёпанные немытые волосы Лань Сичэня. Он едва ли теперь напоминал самого себя.       — Что за чёрт! — выругался Цзян Чэн, в очередной раз нарушая правила ордена Лань. — Ты видел себя в зеркало?! Ты давно ел?!.. А расчесывался?!       — Недавно? Не помню… Глава Цзян…       — Хватит этих формальностей! Ты уже несколько месяцев зовёшь меня своим другом и обращаешься “Цзян Чэн”! — Цзян Ваньинь сел рядом с ним на кровать. — Или ты уже передумал на счёт всего этого, а может вообще так шутил надо мной?! Покрасневшие глаза Лань Сичэня налились слезами.       — Нет, — он всхлипнул. — Нет, я… Просто я не заслужил друзей. Как ты можешь называть меня своим другом? Я… Цзян Чэн замер, не ожидав услышать подобную чушь. В письмах Лань Сичэнь иногда говорил с лёгкой грустью о прошедших событиях и упущенных возможностях, рассказывал о молодом поколении и о том, какими замечательными заклинателями они вырастут, рассказывал о своих мечтах, о том, что скоро будет сезон персиков, и что он очень хочет их поесть. Но он мало говорил о том, о чем он переживает. О том, что сейчас оно вылилось в одну фразу, которую он не хотел произносить. Остальным он говорил так же, как сейчас?       — Ты себя вообще слышишь? Или ты так просто, говоришь? — Цзян Чэн схватил Лань Сичэня за плечи и резко тряхнул. — Если ты чего-то недостоин, то другие люди вообще зря родились!       Лань Сичэнь покачал головой и закрыл глаза. Слезы текли по его щекам крупными каплями. Что он отрицал?.. Цзян Чэн не имел желания и терпения в этом разбираться. Он потянул руки, обхватил друга за талию и резко поднял. В нос ему ещё сильнее ударил запах застарелого пота. Лань Сичэнь не сопротивлялся, но и почти не держался за Цзян Ваньиня. Он напоминал мешок с редиской, только плачущий и пытающийся невнятно оправдываться. Глава Цзян закинул его на плечо и потащил наружу, в прохладную освежающую ночь.       Цзян Чэн понимал, что своими криками поднял на уши весь Гусу, и только надеялся, что ему позволят закончить всё это буйство до конца, прежде чем попросят его отсюда. Когда он вышел на улицу, совершенно неподобающим образом таща на себе главу Лань, его встретила целая толпа белых мантий. Послышались тихие голоса, зовущие своего главу. Впереди толпы стояли Лань Цижэнь, Лань Ванцзи, Вэй Усянь и несколько старейшин, преграждая дорогу всем прочим, кто хотел пройти.       …И Лань Цижэнь смотрел суровым взглядом на Цзян Чэна. Однако где-то в глубине этих старческих глаз горела мольба. Это что, главе другого ордена позволяли тут бедокурить так, как ему вздумается? У Цзян Ваньиня не было настроения думать об этом. Он в один прыжок оказался на крыше Ханьши и развернул Лань Сичэня лицом к адептам.       — Лань Сичэнь, что ты видишь?!       — Что?...       — Это я тебя спрашиваю, что ты видишь, Лань, мать твою, Сичэнь!       — Я… адептов? При чем здесь?..       — Правильно! Ты видишь адептов своего ордена, где ты, черт тебя возьми, глава! Где все ждут, когда ты откроешь свои чёртовы двери и выйдешь к ним. Ты видишь людей, которые о тебе переживают, и которым ты нужен! Какие бы ошибки ты ни совершил, добрых дел ты сделал гораздо больше! Я могу их перечислять, но ты лучше у адептов спроси! Спроси у своего дяди! Спроси у своего брата! Даже у этого дурака Вэй Усяня! Спроси о том, как они предпочли, чтобы ты обдумывал свои эти мысли! Молча в душной комнате или в разговорах с ними! Ты писал мне про покаяние… какое это покаяние? Если ты в чем-то раскаиваешься, разве ты не должен хотеть исправить то, что ты делал? А сидя в своей комнате… нет, не так. Лёжа на своей кровати в запертой комнате, не вставая даже к еде, ты ничего не исправишь. Это не покаяние, это — безответственность! Выйди уже к людям, Лань Сичэнь. Если не хочешь ради себя, то хотя бы ради семьи! В этом мире ещё есть люди, которые тебя любят и искренни с тобой! Или ты не хочешь быть с ними?!       Цзян Чэн тяжело дышал, потратив на речь всё дыхание. Лань Сичэнь медленно сполз в его руках, встав голыми ногами на холодную крышу, уткнулся ему в плечо и заплакал ещё сильнее, еле выдавливая сквозь слезы извинения.       Когда они вдвоем спустились на землю, вокруг мир снова ожил. Лань Ванцзи уговорил брата принять ванну, и адепты побежали готовить воду. Другие адепты чинили дверь, ещё адепты несли еду. Меж кустами иногда мелькала мордочка милого белого песца. Наверное, в Гусу давно не было так оживлённо.       Неожиданно для всех Лань Цижэнь пригласил Цзян Чэна на ужин, и Цзян Чэн вспомнил тогда, что сам не ужинал. С учителем Ланем они ещё час обсуждали состояние Лань Сичэня. И перед сном Цзян Чэн ещё раз зашёл к своему другу.       Лань Сичэнь был умыт, одет, причесан, накушан и уже вновь напоминал Первого нефрита. Цзян Чэн очень надеялся, что за несколько дней глава Лань начнет возвращаться к жизни и не будет больше запирать себя в стенах…       Но на следующее утро Лань Сичэнь бесследно пропал.