Блю Лок. Палата номер семь.

Бачира знает, что укус и засос на шее Исаги — дело его зубов. Точнее, монстра. Но сейчас они с ним заодно. Что может быть прекрасней, когда Исаги ходит с отметиной принадлежности, неловко стараясь спрятать её за воротник? Прекрасное зрелище, краше только в театре бывает. Бачира пытается поговорить всё утро, не о футболе, а об их отношениях, конечно же, но Исаги задумчив и молчалив. В столовой тоже о чём-то думает. Это хорошо, пусть складывает картинку прошлого, но и не забывает про настоящее. — У меня чай закончился, — Бачира заглядывает в пустую кружку, потом демонстрирует дно. — И у меня, — Исаги отвечает не сразу, поднимается с места, — сейчас принесу ещё. Сегодня пасмурно. Небо заволокло серыми тучами, в столовой включили свет, а они — бабочки, летящие на тепло. Сейчас Исаги вернётся, и Бачира обязательно спросит: «Теперь мы встречаемся, верно?» Но этого не происходит. Шум голосов усиливается, становится громче. Два ряда столов на всё помещение, орут откуда-то с другого конца. «Что сегодня давали на завтрак? Каша и ложка. Как и всегда» — первое, что проносится в голове, когда громкий разговор перерастает в напряжённый спор. Бабочки с переломанными крыльями превратились в осиный рой. Бачира точно знает, что ножей им не дадут. А жаль. За считанные минуты завтрак превращается в броуновское движение: каждый псих беспорядочно движется, пытается переорать другого, даёт ему импульс, приводит к движению к следующему столу. Хаотично, бессмысленно и заразно по всей столовой. Бачира крутит башкой из стороны в сторону, не находит Исаги. Одному контролировать монстра чертовски сложно. Судя по звуку, поднос из-под посуды летит и падает на пол, за ним сыпятся ложки, тарелки. Ругань перерастает в драку едой, а после летят кулаки. Монстр смеётся. Он только и ждал, когда случится возможность выбросить кашу, кинуть поднос в самого агрессивного и укусить кого-нибудь за ногу. Визжит сирена. Виу — виу — виу — включается под потолком, врезается в барабанные перепонки, лезет под черепную коробку звенящей дрянью. Срывается хлипкий поводок внутреннего спокойствия, освобождая от адекватного поведения. Бачира бросается с места, бежит в сторону драки, хватает поднос со стола, пытается увернуться от летящих в него столовых приборов. Накатывающий адреналин готов взорваться от любой искры, только зажгите спичку, но ноги спотыкаются о преграду, колени, ладони проезжаются по белому кафелю. Чья-то ладонь затыкает рот, хватает за талию, тащит под стол. Монстр пытается бунтовать, но затихает под лёгкостью запаха вишни. Вишня в глазах напротив и в волосах. Не лёгкий штиль, как от Исаги, но тоже действенно. — Тихо сиди, — мягко произносит Чигири и укутывает объятьями, как одеялом, — сейчас придут санитары, возможно, главврач Эго. Буйным вкатят уколы. Кого-то отправят на минус первый этаж. Кого-то сразу на второй. А мы под столом отсидимся, не попадём ни на камеры, ни в лапы медбратьев, и всё будет хорошо. — У тебя красивые волосы. Как у принцессы, — это не то, что Бачира хочет сказать, стряхивая рукавом выступившую испарину на висках. Но другие слова потерялись под звук коллективной драки. — А у тебя интересный взгляд, — Чигири негромко смеётся. От его смеха тепло разливается по артериям, этот смех хочется слушать и сегодня, и завтра, и через месяц. Короче, всегда. — Ты меня помнишь? — спрашивает Бачира чуть громче свалившегося на пол стула. — Конечно. Мы же играли с тобой в одной команде, — кивает Чигири, прядь вишнёвых волос проезжается по лицу, и их хочется укусить. — Лучше давай расскажу про минус первый. Там буйные. Понял, да? Типа изолятор. Шидо сидит, если помнишь такого, безумный Баро, Саэ. А вот Рина перевели на второй. Там, если не сидишь в одиночной камере, постоянно дерёшься, — Чигири морщит нос, в его голове вспыхивают флешбеками явно не очень приятные кадры мятого диафильма, — ещё там эти. Братья. Если сидеть под столом, то лиц санитаров не видно. Зато их можно отличить по ногам, шаг уверенный такой и обувь со шнурками. Жаль, что прибежали быстро. Бачира только начал смотреть, как драка дошла до их с Чигири «убежища», как один псих со сложной физиономией повалил на пол другого. Уселся сверху, как на коня, пришпорил пятками по бокам, хлопнул рукой на лоб — придавил в кафель затылком, волосы измазаны кашей и кровью. Бачира не замечает, как в уголке рта скапливается слюна, стекает по подбородку, капает на пол. Хорошо, что рядом Чигири и отвлекающий запах вишни. У того, кто сверху, в свободной руке ложка, не металлическая, пластиковая, но тоже пригодная для того, чтобы вынуть глаз. Со всего размаха псих засаживает ложку под веко, заводит за глазное дно, поддевает, надавливает, выковыривает и успевает вынуть глазное яблоко до того, как крепкие руки подбежавшего санитара его скрутили. Словно шарик с мороженым на тонкой ниточке нерва. Человека под соседним столом скручивает от увиденного, он блюёт на пол. — А с ногой что? — психов растаскивают, кажется, ничего интересного больше не покажут. — Давно повредил, — Чигири более разговорчив, чем на групповой терапии, — а сейчас постарались братья на минус первом, — договорить не успевает, хватает за ногу бегущего человека, тот, прям как Бачира, падает на пол, его затаскивают под стол. — О, с прибытием, — здоровается Бачира, — тебя Раичи зовут, всё верно? — Ты совсем сбрендил, дундук? — Раичи улыбается широко, кажется, что сейчас пасть порвётся. Или он кого-нибудь съест, например, Бачиру и Чигири одновременно. — Конечно, Раичи. — А что за ожог на руке? — Как что за ожог. Ещё до психушки было. Ну, тогда, когда всё взорвалось. — Мы кого-то убили? Ваааау! — Заткнитесь оба, вон, Эго идёт, — шипит на них Чигири. Тот, кого Чигири обозначил как Эго, высокий, тонкий. У него руки-палки, ноги-палки. И сам он похож скорее на длинную швабру в белом халате, чем на человека. Бачира высовывает из-под стола голову, в макушку тут же впивается взгляд, задницей чувствует — Исаги. Даже будто бы слышит медленный вдох облегчения. Эго очень идут очки, белый цвет и шприцы, которые он достает из кармана халата, вкалывает содержимое буйным. Те морщатся, обвисают в руках санитаров, одноглазого увезли на каталке. Тишина. Только голос Эго, который даёт указания. Кажется, отменили прогулку во внутреннем дворике, вечерний просмотр телевизора и новые настольные игры. Что, десерта совсем не будет? ***** Скучный день как следствие утренней драки. Наконец он закончился, час, другой — и отбой. Исаги и Кунигами сидят за столом, раскладывают простенькую настолку. Чигири и Бачира сидят под столом. — Вы с Ренеске встречаетесь? — шепотом говорит Бачира, утверждает скорее, вопросительные интонации очень слабые. — Да, — кивает головой Хёма. — А братья что? — А что братья? Мы встречались давно. Втроём. Часто ссорились, могли подраться. Потом горячо мирились. Они завидовали моей скорости, а я не мог решить для себя, кто мне нравится больше: молчаливый с серьёзным видом или болталка. Знаешь, когда никто не видел, они мне дарили цветки сакуры. — Ну ты прям принцесса! — Да ладно тебе. Потом я начал играть в одной команде с Кунигами и понял, что больше всех мне нравится он. — Исаги, ты слышал? — выкрикивает Бачира из-под стола, дёргает за штанину. Конечно, Исаги не слышал, под столом слишком тихо. — Раз, два, три, четыре, вот уже пять, шесть и семь, восемь. Понимаешь, про что я? Мы здесь что, раньше все были знакомы? — и, не дождавшись ответа, поворачивается обратно к Чигири. — А нога? Совсем всё? — Надо долго лечить, — говорит тихо Чигири и замолкает. Кажется, он больше не скажет ни слова. Вишнёвые глаза пересохли, словно из них вылились все слёзы, которые были. Чигири сидит задницей на полу, подтаскивает колени к груди, обнимает руками. Непроизвольно вздрагивает то ли от боли, то ли от нахлынувших воспоминаний. Лоб рассекают морщины, с губ срывается вздох, полный сожаления, Бачира гладит ладонью голову с розовыми волосами. — Коленка, — доверительно признаётся Чигири, больше не может держать в себе. Воспоминания по ночам режут грудину обжигающим лезвием, если не сбросить куда-нибудь половину, он захлебнётся и задохнётся. — Её повредили на минус первом два брата, когда один заломил мне руки, а второй — раздвигал ноги. Я этого не хотел и просил остановиться. Но они решили, что я переигрываю.