Блю Лок. Палата номер семь.

      Сидеть в кружке — это сущий идиотизм. На полу на подушках, на стульях — не имеет значения, от перестановки мест слагаемых сумма не изменяется, будто в детском саду, честно. Вот наша «старшая воспитательница» с запахом джина и дешёвых духов сейчас раздаст всем ручки, бумагу и скажет: «Нарисуй домик».       Но фломастеры никому не дадут, ни карандашей тебе, ни разноцветных ручек. Ими так легко повредить глаз, если воткнуть со всего размаха. Откуда-то Бачира это знает.       — Мой сосед любит ходить голым, — жалуется Исаги. Бачира показывает ему язык.       «А мой сосед резал вены», — то, что он никогда не скажет. По крайней мере, сегодня.       «Старшая воспитательница» что-то записывает в свой блокнот, и Бачира снова теряет нить разговора.       — А за что я здесь? — в какой-то момент вклинивается в разговор, и в воздухе виснет гробовая тишина. Холодная и дурная. Все головы по негласной команде развернуты на него, пыряют колкими взглядами, лезут под кожу.       — Ты не помнишь? — спрашивает «Старшая воспитательница» с таким серьёзным лицом, что уже не смешно. Ситуация теряет свою комичность, а «Старшая воспитательница» превращается в психотерапевта с одного изгиба бровей.       — Не помню, — признается Бачира.       — Мы обсудим это в другой раз, — обещает психотерапевт и разворачивается к человеку с рыжими волосами. — Кунигами, теперь твоя очередь.       Муха ползёт по стеклу, с внешней стороны или с внутренней — не разобрать. Бачира на неё отвлекается, краем уха слушая разговоры.       — В пять у меня появилась сестра, — говорит человек с головой, словно солнца кусок. — А через три года отец начал пить. Сначала по выходным, две-три бутылки пива. Потом — больше. Через какое-то время перешёл на более крепкий алкоголь и раз в несколько месяцев стал поднимать руку на мать. Мы с мамой его спасали. Прятали алкоголь, вызывали домой врачей, разбавляли водой заначки с бутылками. Потом я спасал сестру, когда пьяный отец кидался в неё грязной посудой. Крошево и осколки под босыми ногами. Сестра любила ходить босиком, приходилось бинтовать ей супини. — Пауза в три секунды на глубокий вдох и глубокий выдох. — Знаете, книга такая есть. «Над пропастью во ржи». Я как тот самый из книги. Много детей, а вокруг ни одного взрослого, кроме меня. И стою я над пропастью, а моё дело — ловить ребятишек, чтобы они не слетели. Наверное, это моя задача на всю жизнь, единственное, что мне хочется — это стеречь ребят над пропастью во ржи. Наверное, я дурак. — Кунигами растирает ладонями голову, массирует лоб, словно старается разложить в предложения мысли. — У сестры на ногах шрамы от битой посуды. Я хотел спасти Рекса. Но врачи сказали, что собаки с таким заболеванием долго не живут. И что лучше его усыпить. Потом мы с мамой хотели спасти отца от цирроза печени. Потом я спасал сестру от местных хулиганов.       Бачира разглядывает людей напротив. Лица кажутся знакомыми, будто они раньше встречались, не только здесь, а вообще. Где-то там, в другой жизни без белых стен и таблеток. Говорящего человека с апельсиновой головой зовут Кунигами Ренеске. Тот, который с ожогом на руке — Раичи.       — Сейчас я должен спасать Чигири. Но я не смог, — пауза, шмыганье носом. — Минус первый этаж очень суровый. Теперь я должен себя наказать. Я отжимаюсь на десять раз больше. Когда я был там, на свободе, то наносил себе десять ударов ремнём по спине. Здесь я не знаю, как себя наказывать, чтобы искупить вину перед Хёмой.       — Ты тоже не помнишь, за что ты здесь? — влезает Бачира.       От растерянности апельсин-голова замолкает, практически слышно, как мысли шуршат, когда Ренеске их перекладывает. Берём верхние воспоминания, встряхиваем, снимаем, кладём в сторону, следующий слой.       — Не помню, — признается через какое-то время. — Но это не важно. Важно то, что я футболист. И должен спасти Чигири.       Снова происходящее уплывает. Держать незаметно за штанину Исаги гораздо веселее, чем слушать других.       — Чигири, что случилось на минус первом этаже?       — Я не хочу говорить об этом.       Муха ползает по стеклу. Интересно, можно самостоятельно как-нибудь выломать решётку на окнах?       — Раичи, ты хочешь поговорить о том, откуда у тебя на коже ожог?       — Нет.       У Исаги очень удобная поза, чтобы схватить его за коленку.       — Михаель, ты хочешь нам рассказать значение своей татуировки?       — Нет.       Оказывается, над дверью есть часы, скоро на ужин. Пусть сегодня будет рыба!       — Бачира, ты можешь нам рассказать, как и за что кидался на соседа из другой палаты в попытках его придушить?       — А? Это не я, это монстр. Он живёт внутри меня. А что сделали с Чигири на минус первом? А что сделал я, чтобы попасть сюда?       — Наше время на этом закончено. Вы все можете идти в столовую.

***

      Бачира катает в пальцах маленький комок хлеба, кладёт на ложку, сооружает маленькую катапульту, оттягивает. Запускает комок хлеба в Исаги.       — Хватит, — тут же получает по рукам. — На тебя смотрят. Опять накачают снотворным. Если наелся, просто оставь в покое еду.       — Ай, — Бачира оглядывается по сторонам, пялится на санитаров у входа. Сегодня у них на пластмассовых лицах суровый взгляд.       — Исаги, а ты помнишь, как здесь очутился, за что сюда попал и кем был в прошлой жизни? В той старой, ну ты понял.       — Нет. Не помню. Не разговаривай со мной об этом здесь.       Исаги ловит за шкирку Бачиру, вытаскивает из-за стола, ведёт в палату. Санитары провожают их взглядами. Скоро отбой, самое время улечься, ещё раз увидеть руку с порезами у Исаги, запихать под подушку кулак.       — Исаги, а где мы?       — На острове в море.       — Ва-а-ау!       — Ничего не вау, спи давай.       Рано. Без таблеток спать совершенно не хочется. Бачира крутится с боку на бок, рассматривает то белую стенку, то своего соседа. Кажется, было полезно считать, чтобы потерять связь с надоевшей реальностью, вдруг голова поплывёт и всё, здравствуй крепкий сон. Можно пересчитать, например, свои пальцы.       Десять, девять, восемь, семь…       Исаги на соседней кровати крутится, переворачивается, тоже не может уснуть.       Шесть, пять, четыре…       — На, — Исаги протягивает в кулаке что-то. — Бери. У тебя была коллекция фантиков от редких конфет, вкладышей от мятных жвачек, вот это вот всякое. Когда я не мог уснуть или грустил, ты давал мне их.       Бачира смотрит на то, что ему дали — смятый вкладыш с красной машинкой от известной жвачки. Моргает. Резко простреливает грудину. Сетка нейронов сейчас — оголённые провода, каждый выдох и вдох отзывается болью, сводит от боли ребра, если такое вообще возможно, альвеолы будто вылизывают грубой наждачкой.       В уголках глаз странно щиплет.       Вмиг пересохшие губы жадно хватают воздух, но тот раскалён и делает только больней.       Три, два, один.       Они почти взрослые. Лето. Футбольная форма обнажает колени и локти.       — На, — Бачира даёт жвачку Исаги. — Я позвал взрослых, помощь сейчас прибудет.       Исаги сидит под кустом с разбитым лицом, по щекам текут слёзы, из носа — сопли. Его подбородок дрожит. Бровь над левым глазом рассечена, кровь смешивается со слезами, пачкает и без того перемазанное лицо. Исаги тяжело дышит, старается не реветь и нервно вздрагивает, когда Бачира пытается трогать подбитый глаз.       Колени сбиты, локти в ссадинах, футбольная форма в грязи.       — Ты их хорошо рассмотрел? Всех запомнил? — Бачира устраивается на корточки рядом, старается больше не тыкать в кровь и в лицо пальцем. Монстра внутри сложно сдерживать, но Бачира прибежал слишком поздно, ребята успели удрать. — Трое на одного. Это не честно! Я позвал взрослых и прибежал, как только увидел драку в окно.       — Конечно, запомнил, — Исаги сует в рот жвачку, пихает фантик в карман Бачиры. — Это ребята из команды, которая нам проиграла вчера. Ничего не смогли сделать на поле, а сегодня втроём подкараулили за углом. — Его голос практически не дрожит, но все ещё угадывается коктейль из больно-обидно. Кровь затекает Исаги в рот, он сплёвывает её на горячий асфальт.       Ещё через пару минут пришли взрослые, наспех остановили кровь и увели пострадавшего.       — Знаешь, Исаги, — проморгавшись, Бачира кладёт фантик с машинкой к себе под подушку, — ты тоже играл в футбол.