Блю Лок. Палата номер семь.

[Я отдам тебе все свои яркие фантики. Пряное марево, сизый туман, реальность, вывернутая больной фантазией наизнанку — такое приторное погружение в сон, что хочется вонзить в руку нож, чтобы перекрыть путь в это состояние. Исаги. Во мне живёт Монстр. Я хочу выпустить его погулять! И пытаюсь содрать кожу с лица, расцарапывая до крови впалые щеки, но вколотые транквилизаторы начинают действовать раньше. Когти немеют, перестают оставлять алые борозды. Затихает под ребрами зуд. Пожалуйста, Монстр, не засыпай, пытайся вырваться из оков, но люди в белом такие сильные, что быстро фиксируют руки и ноги к кровати. На утро останутся синяки. Всегда остаются. А потом мы попробуем снова. Составить картинку из кусочков пазлов в побег из этого места. Когда я познакомлюсь с тобой заново, когда я тебя узнаю, то подарю тебе все свои яркие фантки] Бачира в этом месте уже три недели, но каждый раз после приступов и порции препаратов — как в первый день. Тело на автомате выполняет привычные действия, пока голова собирает по крупицам реальность. Сесть на кровать. Растереть затёкшие запястья с синими полосами от фиксаторов. Встать. Умыться. Вместо привычной одежды [кстати, какая она?] — рубашка без пуговиц и свободные штаны на резинке. Зеркал в этой комнате нет. Только голые стены, больничная койка, решетка на окнах. Принимать душ и жрать положено в общих помещениях. Бачира крутит головой из стороны в сторону, изучая пространство. Наверное, одиночная палата? Сейчас кто-то придет, его осмотрят, а потом выпустят к другим футболистам? Бачира не помнит, как он выглядит. Ощупывает свое лицо, сгребает отросшие пряди волос в кулаки, проверяет, на месте ли нос, подбородок, глаза. Находит ладонями на щеках алые борозды, те вспыхивают секундно и остывают, стоило руки убрать. Это он сам? Все верно? Монстр свернулся где-то под сердцем и крепко спит. Дверь открывают за пять минут до сигнала. И никакого осмотра. Надо успеть в столовку на завтрак, иначе все утро будешь ходить голодный. Откуда-то Бачира это знает. Ещё он знает о том, что дадут пресную кашу и чай в алюминиевых кружках, которые нельзя разбить. Монстр пытался, Монстр порезал когтистые лапы, но не успел спрятать осколок в карман — электрошок и два крепких разряда окончили представление. Бачира не помнит, когда в последний раз брал в руки расчёску. Именно поэтому от него шарахаются? В столовой, в очереди за едой, за общими столиками. Отворачиваются, игнорируют, не только не замечают, но и стараются отодвинуться подальше. Будто на лице Бачиры жуткие язвы, а сам он неизлечимо болен самой заразной болезнью. Ну и ладно. Не очень то и хотелось. Руки крепко сжимают поднос, взгляд плавно скользит по столовой в поисках свободного места. Почему-то Бачира знает, что задерживаться нельзя. Тут занято. И не сюда. Белые столы, белые стулья, белые стены, здоровые лысые в белом с пластмассовыми лицами у самого входа и в помещении — все выглядит таким одинаковым, аж бесит. И люди одинаковые. Стоп. Словно глоток воды по высохшей глотке. Вон тот, с черными волосами. Тихий, с взглядом будто за мутными стеклами. Но! Если пробиться через завесу, заглянуть через черный колодец зрачков в тайную комнату, можно увидеть Монстра. Только он спит крепким сном, пока его обладатель медленно возит ложкой в тарелке и машет рукой, приглашая сесть рядом с ним. — Исаги, — проговаривает [не]знакомец, когда Бачира садится рядом. Голос его звучит тихо, неразборчиво для окружающих, но достаточно громко, чтобы собеседник его услышал, — Меня зовут Исаги Йоичи. А тебя — Мегуру Бачира. Ты помнишь, когда попал сюда? Бачира полагается на инстинкты, откуда-то знает, что так — правильно. Прислушивается к себе. Глубоко-глубоко, в клетке из острых ребер Монстр тихо сопит, не проявляя особого беспокойства. Бачира мотает головой с растрёпанными волосами. — Не помню. Но знаю, что я — футболист. Что бы это не значило, — трёт виски пальцами и тоже принимается ковырять ложкой в тарелке. Есть не хочется, аппетит сбили успокоительные, все для того, чтобы отвести подозрительные взгляды медбратьев. — Тебе уже третий раз отшибает башку, когда после приступов обкалывают хрен знает чем, — продолжает Исаги. Зрачки его ввинчиваются в лоб, под черепушку, пытаются влезть в голову и оценить состояние. Холодно-колючее ощущение. — Сознание скоро вернётся. Только выпей таблетки в пластиковом стакане, которые тебе дали вместе с едой. Ещё два приступа — и тебя отправят на минус первый этаж. Видишь вон тех? — кивает в сторону двух людей, один из которых практически незаметно прихрамывает, — Тот, который пониже с розовыми волосами. Постоянно пытался сбежать, пока его не отправили на минус первый аж на 4 дня. А после стал тише травы. Бачира засыпает вопросами. Что за таблетки? Что Исаги приснилось сегодня ночью? Какой у него любимый цвет? Сколько людей их охраняют? Действительно ли работает каждая камера наблюдения под потолком? Рядом с Исаги сложно спокойно сидеть. Руки хотят его трогать, щупать волосы и мочки ушей, Бачира ёрзает, перекладывает пустую посуду с одного края подноса на другой и очень старается не перебивать, когда говорит собеседник. Но самый главный вопрос так и не задан. «Почему мы здесь?» Застревает в глотке вместе с последним глотком чая. День в полутумане и полутонах. Главное — держаться Исаги. Откуда-то Бачира это знает, ходит за ним по пятам, спрашивает, наблюдает. И от это очень комфортно, словно всегда с ним рядом ходил. Приятное тепло по всему телу разливается вместе с беседой. Теперь Бачира знает, что они находятся в психиатрической больнице, а не в спортивном корпусе. И что больница имеет три уровня: минус первый этаж — подвальное помещение, первый этаж и второй. На минусовом держат буйных, особо опасных, ссылают туда провинившихся в качестве наказания. Первый этаж для самых обычных психов, а сверху расположены процедурные кабинеты. Поговаривают, именно там делают лоботомию. Все камеры видеонаблюдения рабочие. А конкретно за Бачирой постоянно следят ещё и санитары. Волосы у Исаги приятно пахнут, их хочется постоянно трогать. После обеда дают сладкое. Исаги любит складывать пазлы. Розоволосого зовут Чигири Хема. Есть человек, который часто молится. Интересно, каким богам, и слышат ли они хотя бы часть его слов? Непонятно, какое время года, деревья в окнах все лысые. А отбой наступает слишком рано по его меркам. А ещё Бачира рад, что его место рядом с Исаги в одном помещении, а кровать прям напротив. Руки у Исаги длинные, Бачира думает, что такими можно обнять человека всего, целиком и полностью за один раз. Бачира первый раз за день видит, как Исаги снимает больничную одежду с рукавами до косточек на запястьях и забывает дышать. Жмурится, пытаясь сморгнуть наваждение, трёт кулаками глаза. Но нет. Полосы не исчезают. Две розоватые полосы от запястья почти до локтя. Кажется, можно представить, как лезвие входит в кожу, острая боль вспыхивает у сонной и в голове одновременно. Порез тут же наполняется кровью, теплое переваливается через края, стекает струйкой на пол. Кап. Кап. Кап. В ноздри Бачиры лезет несуществующий медно-солёный аромат крови. Тёплая и густая. Противная почти до рефлекса «блевать». Бачира не спрашивает «почему?», лезет в койку к Исаги, затыкает ладонью рот, когда тот пытается возражать. Прижимается губами к порезам. Поднимается мелкой россыпью поцелуев от запястья до локтя, утыкается носом в подмышку и засыпает. Вечерние таблетки действуют, на удивление, быстро.