Взрослые люди

К готовке Сергей так и не возвращается. — Слишком муторно, — поясняет он, пьяно блестя глазами. — Я доставку лучше закажу. Хочешь чего-нибудь конкретного? — Сам решай. Я все равно ничего не понимаю в этих ваших высоких кухнях. Разумовский кивает и начинает стучать пальцами по экрану своего смартфона. Ингрид откидывается на спинку дивана (после четвертой стопки они по обоюдному, но молчаливому согласию переместились из кухни в офис) и невольно задумывается о том, как оно вообще получается, что каждый раз приезжая в эту чёртову башню она неизменно оказывается в его вещах и ванной, не говоря уже о кровати, словно приезжает не в гости к другому человеку, а к себе домой. А сегодня это ощущение только усилилось, потому что сияющий как начищенный пятак Разумовский радостно выдал ей… зубную щётку. — Нашел у себя в запасах. Я всегда стараюсь менять их как можно чаще, потому что лысая щетина отвратительна. — А… — вопрос вырвался раньше, чем она сумела удержать язык за зубами. — твоя девушка не будет против? — Девушка? — он, кажется, ещё ни разу на ее памяти не выглядел таким шокированным. — Но у меня нет девушки. — А… ну… спасибо. — Не за что. Ингрид поспешно хлопнула дверью ванной комнаты и мысленно отвесила себе подзатыльник. И кто ее вообще тянул за язык? Какое ей вообще дело? Ее вообще это не касается. Он, может, с парнем встречается. Или вообще асексуал, которому все эти отношения не нужны нахрен. А она… Грёбаный стыд. Впрочем, Гром быстро поймала себя на том, что кроме стыда она ощущает странное, совершенно неуместное облегчение, и, не желая забивать себе голову всякой чушью, торопливо отправила всю эту внутреннюю канитель в глубокий игнор. Подумаешь, задала дурацкий вопрос. Случается. — …обещают привезти в ближайшее время. — Ага. Делать вид, что она услышала что он там вещал до этого не было ни малейшего желания. Как и слушать повторения начала фразы. Пришлось выкручиваться. И, кажется, успешно. Ингрид широко зевнула и окончательно стекла по дивану вниз, самым наглым образом уткнувшись ступнями ему в бедро. — Ты переодеться не пробовал? — Не хочу, — он запрокинул голову назад и расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке. — и так нормально. Ингрид весело фыркнула и прикрыла глаза. И резко подскочила, почувствовав, что он переложил ее ноги себе на колени. — Какого хрена… — М-мне показалось, что так удобнее, — в широко раскрытых голубых глазах плескался испуг. — И-извини. — Все… нормально, — Ингрид с выдохом улеглась обратно на диван. Подумала немного и перелегла головой к нему на колени, давая тем самым понять, что все в порядке. Она и сама теперь не понимала, что ее так напугало в произошедшем. Наверное неожиданность. — Прости. Я, видимо, задремала. Сергей ничего ей не ответил, только молча запустил пальцы в ее копну. Ингрид с довольным ворчанием приподняла голову. Он понял молчаливый намек и опустил руку на пару сантиметров ниже. Ингрид невольно улыбнулась и прикрыла глаза, чувствуя как тяжесть сегодняшнего дня понемногу отходит в сторону. Да, столкнулась с очередной порцией чернухи, но это же не повод так расклеиваться, право слово. Она же, в конце-концов бронепоезд. У нее адское пламя в топке и пулемётная установка «Максим». Прорвётся. — Знаешь, я сегодня сидела на набережной и думала, — она сама не знала, почему решила заговорить именно об этом. — Моя мама мечтала и завещала, чтобы ее кремировали. А папа ее похоронил. Интересно, а если я завтра умру, мое завещание о кремации будет исполнено? Как думаешь? — У тебя есть завещание? — Ну конечно у меня есть завещание! — она открыла глаза посмотрела на него как на идиота. — Папа всегда говорил, что хороший полицейский обязан иметь завещание еще с того момента, как начинает свою учебу. Правда, он говорил «милиционер», но кого это вообще волнует? — Напр… — Он даже шутил иногда, что будет очень разочарован, если мы с ним доживем до пенсии. Мама постоянно ругалась на него за такие шуточки. Предлагала подумать не только о себе, но и о ней, и о том, что я еще ребенок, который может двадцать раз передумать. А папа говорил, что отречется от меня, если я выберу другую жизненную стезю, — Гром улыбнулась воспоминаниям. — После этого мама всегда выгоняла его спать на диван. А иногда они дико ругались, потому что она почему-то была уверена, что на самом деле он говорит все это всерьез. — Меня. Твоя жизнь волнует меня. И юмор у твоего отца был днищенский. — Вот и мама говорила примерно также. — Потому что это страшно. Слушать как важный для тебя человек говорит о смерти и завещании как о чем-то… Обыденном. — Но ведь для полицейской работы это и есть обыденность. — Ингрид вздохнула и вытянула руку, дотронувшись кончиками пальцев до его скулы. — Я сталкиваюсь со смертью каждый день. В таких условиях к этому привыкаешь быстро. Тем более, что иногда смерть — далеко не самое страшное. — Почему мы вообще об этом заговорили? — Не знаю, — она пожала плечами. — Захотелось. Навороченный телефон запиликал, оповещая о скором прибытии доставки. — Нужно спуститься вниз, — рыжий гений тяжело вздохнул и поднялся на ноги. — Я скоро вернусь. — Разумеется вернёшься. Твоя же башня. Разумовский корчит ей рожу и уходит, а Ингрид остаётся на диване, недовольно морщась — без его присутствия в кабинете становится… пустовато. Она поднимается на ноги и от нечего делать проходит по помещению. Видит небрежно закинутую на край стола папку с эмблемой HOLT, но особого интереса не испытывает — вполне логично что он хочет вооружить свою охрану как можно лучше. Да и на бронежилете, который она пока так ни разу и не надела, стоял их логотип. Папка с накладными и чеками — слишком нудно и скучно, чтобы привлечь ее внимание. Одно дело когда это необходимо по работе, а так… Лучше уж полюбоваться на статуи и Венеру. И всё-таки, насколько же пафосная скотина. Если бы после их первой встречи кто-нибудь сказал ей, что их общение зайдет так далеко, она бы высмеяла этого человека. Цинично и хладнокровно. Ингрид вернулась на диван и с интересом рассмотрела выданную ей футболку — странная глазастая черная клякса на белом фоне под черной же надписью «Давай не будем ъуъсукаблять ситуацию». Клякса напоминала кота, и Гром пришла к выводу, что была бы совсем не против заполучить эту вещь себе, на постоянное пользование. Интересно, если она ее стащит, он заметит? Наверное да. А жаль. Разумовский наконец-то возвращается обратно, улыбаясь так широко, что она даже пугается на секунду: не порвет ли он такими темпами себе рот. — Знаешь с чего кормят азиатских детей, если детей европейских кормят с чайных ложек? — Не-а, — она принимает пакет у него из рук с интересом принюхавшись к содержимому. — С зубочисток. *** Обед (или правильнее сказать — ужин?) проходил молча. Ингрид чувствовала себя неловко. Она попросила себе вилку, потому что даже не надеялась освоить палочки, но и с вилки гребанная лапша то и дело спадала обратно в коробку. Тыча в нее словно вилами, она ощущала себя эдаким пещерным человеком. Возможно, азиатской еды у пещерных людей не было, но они аналогичным образом могли брать навынос своих мамонтов. Зато у Разумовского с палочками не было никаких проблем. Выпендрежник. … Остаток вечера они не делают ничего. Сергей притаскивает на свою кровать (лежать на которой гораздо удобнее чем на диване) ворох пледов. Ингрид ерничает, что они похожи на гнездо, но не может не признать — это добавляет тепла. Она пыталась было сагитировать его проверить наличие аккаунтов убитых в профиле Простомамы, но потерпела неудачу: до сих пор неизменно покладистый, Разумовский неожиданно взбунтовался, заявив что до завтрашнего утра это всё никуда не денется, а у них обоих был не самый простой рабочий день. Ингрид хотела было возмутиться, но не стала — они сегодня уже поцапались один раз и у нее не было никакого желания повторять это. К тому же она действительно устала, а у него под боком было тепло, уютно и сонливо. А ещё ей нравилось его плечо в качестве подушки и ощущение его пальцев в своих волосах. И одеколон. И неизменный запах апельсинов. А ещё она не протрезвела полностью после водки… — Разумовский. — Ммм? — он усилием воли повернул голову в ее сторону и приоткрыл один глаз. — А ведь мы можем говорить, что переспали друг с другом. И что ты не единожды завалил меня в свою кровать. Спустя несколько секунд он наконец осмысливает услышанное, резко распахивая глаза. — Что? Ингрид становится смешно. Она хохочет словно помешанная, до слез, и никак не может остановиться. — Ну мы спали с тобой в одном пространстве? Спали. Свою кровать ты мне отдавал? Отдавал, — поясняет она спустя какое-то время. И улыбается. — Ох, Разумовский. Ты бы видел свое лицо. *** Утром она просыпается было по звону будильника, но уже практически выпутавшись из теплого кольца мужских рук, внезапно понимает, что это не имеет никакого смысла — ей нужно узнать, были ли убитые подписаны на блог Струминой, а если она уйдет сейчас, то всё опять отложится на черт знает какой срок. Приходится оставлять всё как есть, потому что будить его не хочется. В следующий раз она просыпается в семь часов, ощутив прикосновение чужих пальцев к своей щеке. — Спи, — Разумовский говорит тихо, почти что шепчет, но Ингрид решительно мотает головой и поднимается с места. — Ты сможешь посмотреть мне наличие убитых в подписчиках вот прям сейчас? — Да, — если он и собирался спорить, то передумал. — Да, конечно. …Поиски увенчиваются успехом. Ингрид вскидывает руки с победным воплем, чуя, что подобралась к Каштановому Человеку почти в плотную, и, расцеловав Разумовского в обе щеки в порыве эмоций, срывается на работу, сделав в голове пометку: зайти к нотариусу. Ее наследниками были указаны Федор Иванович и Елена, но она вполне могла добавить туда ещё одного человека. Допустим, она могла бы завещать ему книгу Достоевского, которую он читал ей во время ночёвки на больничном. Потому что если вдруг с ней всё-таки случится непоправимое, ей хотелось бы, чтобы он помнил… День начинается как и множество других до него, не считая деловитого дубинского: — Ты стала спокойнее. И на работу приходишь позже обычного. И ты… в юбке. Пусть и форменной, и вообще — в форме, а… Ингрид останавливается так резко, что стажёр впечатывается ей в спину. — И что? — Ну… это хорошо…то есть…я не имел ничего такого ввиду, просто… — Просто заткнись и не докучай мне. Усёк? Дубин насупился, но кивнул, пробурчав что-то о том, что вообще-то можно было бы и повежливее. Остаток дня проходит в обычной рабочей рутине, а в восемнадцать часов и семь минут неожиданно звонит Прокопенко и просит чтобы она и Дубин не появлялись в Управлении сегодня, ибо Стрелков лютует. Ингрид недоуменно хмурится, потому что не смотря на новость голос у Федора Ивановича весёлый. Даже слишком. — А что случилось? Но вместо внятного ответа начальник взрывается хохотом и сбрасывает звонок. Ингрид недоуменно моргает и вопросительно смотрит на Дубина. Дубин отвечает ей таким же недоуменным взглядом, и лезет в свой телефон — в отличие от нее он состоял в общем чате Центрального Управления, а также находился в достаточно теплых отношениях с капитаном Ксенией Зайцевой, которую Гром относила к тому же типу коллег, что и Рылеева. — Ксюша говорит, что в интернете появилось вирусное видео с участием Стрелкова, — сообщил Дима через пару минут. — Она пишет, что Стрелков обвинил в этом тебя, но даже Сурин подтвердил, что ты тот ещё неандерталец в плане техники. Она сейчас пришлёт. Хочешь посмотреть? Ингрид мало что поняла из сказанного кроме того, что в интернете появилось что-то, в чем по мнению Стрелкова виновата она, но посмотреть все равно хотела. И не зря. Видео представляло собой короткометражку. Она начиналась с Масяни, говорящей в своем неподражаемом стиле что-то наподобии «агент, скажите 300» торчащей в углу экрана голове Стрелкова. Стрелков послушно говорил что ему велели, после чего на вырвиглазно-лиловом фоне возник хор горцев. Ровно на секунду, чтобы проскандировать громогласное «отсоси у тракториста» и уступить место танцующему в присядку под электронную музыку Стрелкову — огромной голове на рисованно-мелком теле. После того, как он проскакал пару раз из стороны в сторону (на последних секундах из ближайшего к нему угла экрана появился трактор), видео завершилось. — Так, стажёр, — выдохнула Гром, когда они наконец перестали смеяться. — Пора по домам. Мы с тобой все равно ничего сегодня уже не сделаем. — А может… — Пользуйся моей добротой и вали, покуда можешь. — Я хотел предложить посидеть где-нибудь, — отчаянно, но решительно заявил Дубин. — По пиву там… Как напарники. Ну знаешь, как в кино. — Дубин, — Ингрид со вздохом посмотрела на него, не слишком горя желанием пояснять простую истину: жизнь — не кино, а они — не напарники. Не в полном смысле этого слова. Они даже не друзья. Она просто прикреплена к нему на время его стажировки, чтобы потом выпустить в свободное плавание. — иди домой. Дубин мгновенно погрустнел, но подчинился. Ингрид хмыкнула, подавив возникшее черт знает откуда чувство вины, и набрала Разумовскому. — Ну как тебе? Ингрид вздохнула. Первой же фразой это недоразумение подтвердил все возникшие подозрения. Но вместо того, чтобы высказать всё, что пришло в голову после просмотра, она сказала только: — Кофе хочешь? — У тебя или у меня? — У тебя или у меня это неизменно оканчивается выпивкой и кроватью, — проходящий мимо мужчина с интересом обернулся на нее. — Тогда как насчёт встретиться в Подкове через… полтора часа? — Идёт. Ингрид вздохнула ещё раз, и положила трубку. Внутри нее царила странная смесь из благодарности и досады. Благодарности — потому что приятно было думать о том, какое унижение испытал Пидорская улыбка. Досады — потому что если он уже решил, что это она, то с него станется прошерстить ее звонки и переписку, обнаружив связь с компьютерным гением. И что тогда? …До места встречи майор Гром добирается на полчаса раньше назначенного. Она покупает себе кислые ремешки, отмахивается от знакомства со странной девочкой, утверждающей, что она — ее астральная жена, просто новое тело блокирует память; и усаживается на угол бывшей поилки для лошадей. Ремешки оставляют во рту отчётливый привкус яблока и Гром довольно щурит глаза, признавая, что этот день не так уж и плох. — Скажи «подвал». Ингрид вздрогнула от неожиданности и обернулась. На то, чтобы опознать странного типа в леопардовой кепке, красных очках и сиреневом плаще как Разумовского, у нее уходит примерно двадцать секунд. — Это что? — Маскировка, — он театрально приподнял кепку. — Тебе нравится? Ингрид приложила руку ко лбу. — С шляпой и шарфом ты выглядел солиднее. — Так там же музей. А это — улица. Ну так что? Подвал? — Подвал, — Ингрид подозревала подвох, но решила не озвучивать эту мысль. — Тебя скелет поцеловал, — радостно припечатал Сергей и рассмеялся. — Разумовский, блин! Это было парадоксально, но она чувствовала возмущение. Настолько, что даже отвесила ему дружеский подзатыльник. А потом рассмеялась, когда он демонстративно отер со щеки несуществующую слезу. — Ты нахрена видео сделал? — Он меня выбесил. — теперь миллиардер напоминал ей нашкодившего мальчишку. — Тебе понравилось? — Он решил, что это я, — Гром сделала вид, что не услышала вопроса. — Теперь он наверняка прошерстит мои контакты и узнает о нашей связи. А ты — просто баклан. — Не узнает. Они медленным шагом двинулись в сторону Казанского собора, не имея четкой конечной цели. — У меня есть вторая симка, специально для нерабочих контактов. Оформлена на Ветлушину Зинаиду Степановну, уже лет семь как покойную. Я покупал ее для нас с Олегом, но… — он помрачнел. — Олег отказался от телефона и ноутбука после возвращения из Сирии. В любом случае, даже если Стрелков и пробьет симку, то не сможет на меня выйти. Тебе не о чем волноваться. Но если хочешь, я могу убрать это видео из интернета хоть сейчас. — Да нет, — Ингрид поправила кепку и усмехнулась. — Вообще-то это… здорово. Правда здорово. На долю секунды ей показалось, что она слышит какой-то странный треск внутри себя, как если бы наступила на лужу, померзшую толстой ледяной коркой. Но сразу же отбрасывает это в игнор, как ничего не значащие галлюцинации. Она бывала на вскрытиях и знала, что никакого льда внутри живого человека нет и быть не может. Они берут кофе на вынос в первой попавшейся кафешке и отправляются бесцельно бродить по улицам Петербурга. Доходят до мозаичного дворика и улицы Джона Леннона. Финальной точкой становится Летний сад. А точнее — одна из его лавочек, потому что ноги слегка гудели — и после рабочей беготни, и после прогулки. — Я всё никак не скажу тебе спасибо. Голос Сергея прорывается сквозь царившую всё это время тишину, отрывая Ингрид от наблюдения за людьми, но как ни странно, это не раздражает. — За что? Мимо них прошла весело хохочущая парочка. — За это, — он как-то неловко повел рукой. — Знаешь, я ведь… Ну, в общем… Ты отчасти была права. Я строил башню желая быть как можно дальше от людского несовершенства. А в итоге отгородил себя и от всего этого. — Благодетельствовать с высоты птичьего полета, — поддела Гром, шутливо ткнув его кулаком в плечо. — Да ты не в принцессы метишь, а сразу в Бога. — Наверное это можно назвать и так, — признал он после затянувшегося молчания. — Я действительно временами чувствовал и чувствую себя выше, лучше большинства людей. Но башня… Мне просто хотелось отгородиться. Ощутить себя в безопасности. Создать место, где я могу не притворяться кем-то другим, не отвлекаться на суету, не ждать подвоха. Расслабиться. Понимаешь? — Мой дом — моя крепость? — Да. У меня не было этого ощущения с того времени как… Ингрид молча накрыла его руку своей. Она прекрасно понимала, какое последует продолжение. — …мамы с папой не стало. Он переплел их пальцы в замок. — Не помню, рассказывал ли я тебе или нет. Мои родители погибли когда мне было семь. Папа был военным инженером, а мама преподавала медиевистику в СПБГУ. Накануне она защитила докторскую, и они отправились праздновать. И не вернулись. В их машину влетел автомобиль какой-то крупной шишки, но полиция конечно же замяла дело, представив все так, словно это не его вина, а их. Я даже не знаю, где они похоронены, — он сжал ее пальцы с такой силой, что Ингрид с трудом подавила вскрик. — Если бы только знала, как я ненавижу их всех. Всю эту ебанную систему с зажравшимися ублюдками. Фашистское государство. Если бы я только мог… — Серёж, — Ингрид не была уверена, но кажется она вполне могла получить себе перелом. — Мне больно. Разумовский вздрогнул и разжал руку. — Прости пожалуйста. Сильно болит? — Ну… — Ингрид с опаской пошевелила пальцами, сделав вид, что не заметила как он поспешно смахнул влажные дорожки со щек. — Перелома нет и на том спасибо. Он стянул с ее головы кепку и уткнулся лицом в волосы. И хотя приступ ярости сошел на нет, его до сих пор слегка подтрясывало. — Когда-то давно я называл себя Гражданином. Бегал на митинги с Волчарой вместе, пытался заявлять о своих правах, — чужое дыхание обжигало шею. — Тогда у нас ничего не получилось, поэтому Vmeste — своего рода акт революции. Знаешь, как бесится ФСБ от того, что никак не может получить от меня доступ к ключам? — Тебя преследует ФСБ? — Ингрид напрягла память, пытаясь сообразить где она уже слышала про «Гражданина» и попутно — не обращать внимания на грёбаный запах апельсинов, который мешал ей сосредоточиться. — Не то чтобы преследует… — он поцеловал ее в висок. — Они хотят ключи. Я посылаю их нахуй и говорю, что согласен продать их, если они оплатят каждый из аккаунтов по отдельности. Цена одного аккаунта — миллиард евро. Разумеется они никогда не найдут такие деньги. Ну а если бы даже и нашли, то я все равно не отдал бы. — Леша. — Меня вообще-то не так зовут. — Я знаю, — она раздражённо отмахнулась. — Леша. Тот детдомовский мальчик. Он тоже зовет себя Гражданином. И он сбежал. С одной стороны это хорошо, но… я волнуюсь, куда его занесет. В прошлый раз это был митинг против правительства, но Дубин говорил, что в сети становится все популярнее движение последователей Чумного Доктора… — Ингрид со вздохом закрыла лицо руками. — Его телефон остался в приюте. Даже ты ничего не сможешь сделать. Борцы за свои права, блин. — Права людей обязаны соблюдаться. — Я знаю. Я просто… — Волнуешься? — агрессия, проступившая было в его голосе при последней фразе, резко спала, уступив место мягкости. — Он ещё ребенок. А тебя вполне могут заказать, объявить иноагентом, или посадить. С них станется. Это не значит, что я предлагаю сдать ключи. Просто… будь осторожнее. — Постараюсь. Ингрид улыбнулась и прикрыла глаза, чувствуя как он упёрся подбородком в ее макушку. Какое-то время сидели молча. Где-то неподалеку заиграл уличный музыкант, присоединив скрипичные звуки к весёлому людскому гомону — вечер выдался по летнему тёплый и центр города заполнился как туристами, так и коренными горожанами. — Ладно, — Ингрид открыла глаза, обнаружив, что вокруг уже зажглись фонари и оставшиеся с зимы гирлянды. — Завтра на работу. — Тебя проводить? — Нет, спасибо, — она развернулась и с улыбкой махнула ему рукой. — Бывай, Гражданин. …До дома Ингрид добирается в районе первого. Ей оставалось всего ничего — только пройти через арку, в которой она познакомилась с Пчелкиной, и которая так пугала когда-то маму, убежденную, что однажды ее дочь обязательно нарвется на неприятности, потому что всем известно, что такие места — магнит для изуверов, насильников и убийц. Особенно, если ты — девчонка, у которой в голове «ветер вместо мозгов». Вот только мама ошиблась — за все эти годы никаких изуверов и насильников ее дочь так и не встретила. Арка оставалась аркой — обычной деталью архитектуры. Ингрид улыбнулась воспоминаниям и шагнула под хорошо знакомые своды. И вздрогнула от неожиданности, когда кто-то накинул целлофановый пакет ей на голову, одновременно заломав руки назад. Она попыталась было дернуться, но тут же получила сильнейший удар в живот. Колени дрогнули и подогнулись. Попытка втянуть воздух не увенчалась успехом — в рот втянулся исключительно целлофан, попытка прокусить который не увенчалась успехом. Мозг лихорадочно искал выход из ситуации, но прежде, чем девушка сумела что-нибудь предпринять, где-то невдалеке раздался выстрел, а сразу следом за ним — вой полицейской сирены. Ингрид рухнула на землю, стягивая с головы пакет и машинально прислушалась к топоту убегающих ног. Три или четыре человека как минимум. Фанфары. Туш. Занавес. Блядский цирк. Мимо прошел какой-то мужчина — массивная высокая фигура в темной одежде, стремящаяся куда-то к боковому проходу. Ингрид колебалась ещё пару мгновений — служебный долг требовал от нее пойти и отыскать источник стрельбы, но с другой стороны туда уже отправилась полицейская машина… В конце концов она решила не отнимать хлеб у коллег, тем более что мужчина, остановившийся завязать шнурки, давал прекрасный шанс пройти в парадную без опасения, что во дворе ее ждут ещё какие-нибудь сюрпризы. О том, кто именно на нее напал, Ингрид не думала. Если она была случайной жертвой, то это всё равно никак не получится узнать, по крайней мере сейчас. Если же кто-то поставил себе целью убрать ее, то рано или поздно она непременно его вычислит. У нее на душе царило мрачное удовлетворение. Раз ее снова попытались сжить со свету, значит она все делала правильно. Папа гордился бы. *** Пятница наступает внезапно, хоть Гром и знала, что до нее осталось всего ничего. Забыла просто. Как и про визит к нотариусу. Зато в СПБГУ, накануне, поддавшись спонтанному порыву, забежала, и даже выяснила, что мать Разумовского звали Анна Сергеевна, и что ее докторская называлась «Морально-дидактическое толкование музыкального искусства в эстетике западноевропейского Средневековья». Это ничего не давало ей, хотя послушать бывшего коллегу, вспоминавшего о покойной исключительно как о влюбленном в свою специальность, солнечном человеке было интересно. Ей даже показали старую фотографию, с которой ослепительно улыбалась молодая женщина с роскошной копной вьющихся крупными кольцами темных локонов. — Вы знаете, а ведь ее сын даже заходил к нам где-то около полугода назад. Такой хороший мальчик, а главное — не скупится на пожертвования. Большую часть наших новых грантов мы смогли получить именно благодаря ему. Нюточка им гордилась бы. Вы бы знали, как она им гордилась! Визит оставил Ингрид в очень смешанных ощущениях — она не очень понимала, нахрена она вообще сюда поперлась; и одновременно с этим старалась не давать волю воображению, потому что то, что пришлось пережить Сергею было ужасно. Гораздо ужаснее ее собственной потери, потому что у нее остался отец, у нее остался дом и чета Прокопенко. У нее была возможность попрощаться с мамой, в конце концов. А у него… Это было слишком больно и слишком страшно. Как он вообще после подобного не поехал кукухой? Гром поспешно подожгла сигарету и затянулась, изо всех сил стараясь переключить мысли на что-нибудь другое. На что угодно. Только бы не думать о рыжеволосом мальчишке уютный и солнечный мир которого в один момент разлетелся на куски. Теперь она более чем полностью понимала желание Волкова навсегда изгнать ее из его жизни. И не понимала, почему Разумовский решил искать опору именно в ней, зная кто она, но ничего не зная о ней самой. Это попахивало абсурдом, но думать об этом не получалось, потому что мозг любезно поднял к поверхности воспоминания о последних днях собственной матери. Она лежала на том самом диване, где теперь спала сама Гром, возвращаясь домой со службы, потому что хотела провести закат своей жизни дома, среди родных, а не на больничной койке в окружении отчаяния и безысходности. Ингрид попыталась было тогда забить на школу, но мама воспротивилась. — Образование это важно. Особенно для девушки. Особенно если ты всё-таки действительно хочешь пойти в милицию. — Но ведь… — Разве у нас с тобой не было чудесных долгих лет? Перед смертью не надышишься, — мама сжала зубы, подавляя стон из-за почти не проходящей боли, и взяла ее за руку. — Мне тоже очень хочется, чтобы ты была рядом со мной, мое маленькое животное. Но гораздо важнее позаботиться о твоем будущем. Понимаешь? Сейчас, по прошествии многих лет спустя, девушка понимала: мама просто старалась оградить ее от соседства со смертью. Тем вечером маме как будто бы стало немного лучше. Она послушно съела приготовленный мужем бульон (папа специально вставал пораньше перед работой, чтобы приготовить еду своей жене и немного побыть с ней), попросила дочь сыграть что-нибудь на гитаре и, прикрыв глаза, вслушивалась в гитарные переборы, закусив нижнюю губу до тех пор, пока не задремала. Ингрид доиграла последний аккорд и прилегла к матери на диван, прижавшись к ее телу как можно сильнее. Она поблагодарила маму за все их детские игры и долгие прогулки в парках. За то, что она научила ее писать, читать и считать. Она поблагодарила ее за какао с розмарином, сказки, колыбельные, истории о храбрых и сильных женщинах, тетрадки для записей историй; за приложенные усилия, поддержку, защиту, непоколебимую веру в себя. Поблагодарила ее за безграничную любовь и миллионы способов, которыми она это показывала. Она почувствовала, как мать покинула этот мир, как будто это было ее собственное дыхание. Грудь Ингрид замерла, грудь мамы замерла, и она не знала, что делать. Просто продолжала лежать, ощущая себя в каком-то ступоре. Боли не было. Слез тоже не было. Было только ощущение неправильности, ведь мама не могла уйти. Она наверняка просто заснула крепче обычного. Как отец вернулся домой с работы она не слышала. Он подумал, что мама спит. Старался передвигаться как можно тише. Тогда Ингрид впервые за несколько часов подняла голову от тела и, посмотрев ему в глаза, констатировала факт случившегося. — Мама умерла. В тот вечер она впервые узнала, что человек может выть от боли, словно собака. Она даже начала чувствовать себя ущербной, ведь она по прежнему ничего не чувствовала. Мамы не было, но это воспринималось как если бы она просто ушла на работу, или за хлебом. Потом пришли Прокопенко. Елена обняла ее, протянув салфетку, в которой не было нужды. Федор Иванович дал ей чашку горячего чая, который она забыла выпить. А может быть это тоже была Елена. Она не заметила. Она не смотрела. Они не навязывали ей свое общество, и она была благодарна. Мысли снова соскакивают в сторону семилетнего мальчика. Был ли он один, когда это произошло, или с ним были соседи? Были ли эти соседи добродушными, или пофигистичными? А те, кто пришел за ним, чтобы забрать в детдом? Ингрид почувствовала, как у нее перехватывает дыхание и отвлекла себя рассматриванием маминых фотографий, думая о том, что их родители наверняка бы поладили. Матери бы уж так точно. Впрочем, какая разница? Она отбрасывает альбом куда-то на пол и ложится, пытаясь уловить в обивке нотки маминого парфюма. Безуспешно, что в общем, неудивительно. После стольких то лет. А вот запах апельсинов она чувствует и это, странным образом, успокаивает. Ингрид вздыхает, прикрывает глаза и незаметно для себя вырубается, проснувшись только от звонка в дверь: Дубин не дождался ее в условленном месте и пришел проверить, не случилось ли чего. Время на часах — одиннадцать пятнадцать. Она проспала работу. Снова. Дубин интересуется ее здоровьем, поднимает с пола альбом, мимоходом бросая замечание, что она просто копия своей матери. Ингрид только фыркает, дергая уголком губ. Ее мама была красавицей, настоящей красавицей. А она, по общему вердикту, была полной копией своего отца, отнюдь не блиставшего красивой внешностью. Но они с мамой и любили его не за внешность. Но Дубина это ни коем образом не касалось, о чем Гром ему и сообщила. Резче, чем планировала изначально. Когда они выходят из квартиры, Дубин говорит, что Стрелков сегодня утром опять лютовал насчет нее, потому что нельзя так просто взять и не появляться в Управлении несколько дней подряд. Ингрид говорит, что ее это не колышет. Как и то, что какой-то (она прекрасно знала, какой) министерский хмырь написал на нее жалобу. Последнее даже радует — значит, кто бы ни стоял за всеми этими испытаниями, она действительно заставила его беспокоиться. Даже если они решат назначить проверку на профпригодность, должно пройти некоторое время прежде, чем это все будет организовано. В любом случае, ее это не колышет Она бронепоезд, у нее башни от танков, 107-мм стволы и пулеметная установка «Максим» на бронеплощадке. Она одна из лучших в своей профессии. Прорвется. — …его, кстати, за глаза уже прозвали Трехсоткой… Ингрид весело фыркает и хочет отписать об этом Сергею, но вспоминает, что их сообщения наверняка будут мониторить. Лучше уж она скажет ему об этом потом. В воскресенье, при личной встрече. После того как она задержит накануне Чумного Доктора, хотя в глубине души Ингрид признается себе, что ее волнует не столько сам Чумной Доктор, сколько желание утереть Стрелкову нос. Дубин хочет сказать ей что-то еще, но не успевает. Гром с недоумением хмурится, смотря на дисплей. Она не очень понимает, что еще Рылееву от нее надо, но трубку на всякий случай берет. — Привет, майор. — Гром, у меня нет времени, — из трубки до нее доносится торопливый шепот Ксении Зайцевой. — Сурин только что вернулся с места убийства. Это Каштановый Человек, снова. Только не так, как раньше. — Что ты имеешь ввиду? — Он сказал, что труп мужской и… слегка непохож на остальные. Но там тоже человечек. И записка. Я говорю тебе об этом, потому считаю, что ему сразу нужно было тебя послушать. Гром, там написано, что правила изменились. Я не знаю что это значит, но уверена ты сообразишь. Удачи. Ингрид хотела было поблагодарить, но Зайцева уже сбросила звонок. Правила изменились. — Где-то я это выражение уже слышала… Дубин вопросительно смотрит на нее, но майор только отмахивается, набирая судмедэксперту, который ни капли не удивляется ее звонку. — Что ты хочешь знать, Кровопийца? — Что еще было в записке на трупе? — Ты и про это уже пронюхала! Впрочем, чему я удивляюсь? Ничего там больше не было, только эти два слова. «Правила изменились». Ингрид сбрасывает звонок, отмахивается от Дубина еще раз и начинает ходить туда-сюда. Думай, думай, думай! Она совершенно точно слышала эту фразу раньше. Совсем недавно. Но где… И, что гораздо важнее — от кого? Правила изменились. Правила изменились. Правила изменились. …А потом она вдруг вспомнила. И всё поняла.