Взрослые люди

Пряжка располагала к себе больше, чем печально знаменитый Форт, где содержались по большей части особо опасные пациенты с уголовной ответственностью. Но всё равно угнетала: узкие обшарпанные коридоры вызывали лёгкую оторопь, а визгливые звуки какого-то духового инструмента (— Творческая терапия. Оркестровая самодеятельность. — Пояснила сопровождающая майора до нужной палаты врач-психиатр. — Не Пятая симфония разумеется, но со временем привыкаешь.) нагоняли тоску. Ингрид молча кивала на общие, вызванные скорее этикетом, чем желаем поддержать разговор фразы и пыталась морально подготовиться к тому, что ей предстояло увидеть. Если делать выводы из услышанного от врача — Побеседовать? — губы, накрашенные светло-коричневой помадой, изогнулись в горьковатой усмешке. — Ну пойдёмте. Поздороваетесь. то дела обстояли плохо. Даже слишком. И чутье, к сожалению, не подвело. Врач открыла дверь палаты под номером 514 (самым обычным ключом с деревянным брелком-бочонком, а не сканированием сетчатки глаз и сложным электронным паролем как в Форте) и отошла в сторону, позволив посетительнице заглянуть внутрь. Даша Савельева оказалась худой, темноволосой и кудрявой. Она сидела на своей узкой койке в позе лотоса и раскачивалась вперед-назад, смотря перед собой пустым, невидящим взглядом. Она улыбалась и тихим голосом снова и снова напевала студенческий гимн, знаменитый Gaudeamus. — …в таких случаях мы назначаем ЭСТ, но отец категорически отказался и будет чудо, если она снова вернётся к жизни… Голос психиатра доносился как сквозь толщу воды, становясь все тише и тише, пока не пропал совсем. Ингрид невольно вспомнила сцену из просмотренного когда-то давно Узника Азкабана: гриффиндорка оказывается лицом к лицу с боггартом, принявшим облик клоуна. И хотя сам фильм уже благополучно забылся, эта сцена прочно врезалась в память: полная тишина, скрип раскачивающегося вперед-назад клоуна на пружине… Мир погрузился в полную темноту и тишину. Ничего не осталось кроме этой поющей и раскачивающейся девочки с опустевшими голубыми глазами, на долю секунды напомнившие ей глаза Разумовского сегодня ночью. Вперед-назад. Вперед-назад. Ингрид сделала шаг вперёд. Ее как будто загипнотизировали… — Стойте. Психиатр схватила ее за плечо, резко выдернув обратно в реальный мир. — Дальше вам нельзя. Вы разбудите… Только сейчас Гром заметила, что в помещении находятся ещё две девочки. Одна из них — худощавый черноволосый подросток, беспокойно спала, то и дело вздрагивая. Вторая — малышка девяти лет — просто лежала на койке и пустым взглядом пялилась на потолок. — Что с ними случилось? — голос звучал так хрипло, что пришлось прокашляться. — С двумя другими. Почему… — Я не имею права разглашать эту информацию без соответствующего постановления. Врач оттеснила Гром в сторону и осторожно закрыла палату, стараясь не хлопнуть дверью. — Но уголовные дела по их случаям возбуждены? Их кто-нибудь ведёт? Я могу… — Я правда не могу без постановления. С меня и так три шкуры сдерут, если узнают, что я пустила вас без бумажки. — Но… — Постановление, — врач начинала злиться. — Да, простите, — решив, что сейчас качать права не имеет смысла, Ингрид поспешно сбавила обороты. — Просто они такие… — Беззащитные? Ингрид кивнула. — А самое страшное, что большинство из них никому на самом деле не нужны. Сами знаете — чаще всего к нам везут тех, кого отказались забрать другие. Местный оркестр умолк и коридоры погрузились в оглушающую тишину, нарушаемую лишь звуками их шагов. — Мне жаль, майор, — врач открыла перед Ингрид входную дверь и протянула руку. — Я правда не могу… — Я понимаю, — кивнула Гром, принимая рукопожатие. — Спасибо вам. До свидания. Эйфория, сопровождавшая ее все время после выхода из министерства, и подкреплённая допросом консьержки Маркова — Ой, это же вы! Вы мою внучку спасли полгода назад. лопнула в одно мгновение подобно мыльному пузырю. Ингрид сердито топнула ногой, чувствуя как все внутри кипит от гнева. Блядская бюрократия. Если бы она знала хотя бы имя и фамилию, можно было бы что-то сделать. Попросить Сергея взломать базу данных. Съездить по месту прописки. Получить постановление. Что угодно. Но она не могла, а это значит что не было никакой возможности узнать: что произошло? Наказаны ли виновные? Ингрид сердито сплюнула на землю и показала зарешеченным окнам больницы неприличные жесты. После этого она подавила совершенно детское, неуместное желание позвонить Разумовскому чтобы нажаловаться на ситуацию, и набрала Декабриста, кратко обрисовав увиденное в больнице и получив в ответ такой же краткий отчёт: отец девочки уехал в очередной рейс (он работал проводником в поездах дальнего следования), но по времени вполне укладывался в то, чтобы успеть заскочить к обидчику своей дочери с целью восстановить справедливость. — Паршиво мне от этого дела, Инечка. И Анну Леонидовну жалко. Внучка в больнице, а сын… — Может и не он это. — Может и не он, — тяжело вздохнул Рылеев, но Ингрид знала, что их интуиции сейчас одинаково солидарны: расследование убийства Вахлушева только что вышло на финишную прямую. Она буркнула что-то невразумительное и скинула вызов, усилием воли загоняя всю эту историю в игнор. В конце концов, это даже не ее дело. Она пошла Рылееву навстречу исключительно собственной выгоды ради и совершенно не обязана ощущать причастность к делу Вахлушева и дальше. Ей и своих расследований более чем хватает. Настроение правда так и остаётся паршивым, и даже звонок от Дубина с сообщением, что есть новости по огнестрелу с ограблением, не смогли его повысить. А вот планы на день — изменили, потому что вместо того, чтобы ещё раз осмотреть места, где были найдены жертвы Каштанового Человека и в очередной раз допросить блогершу, пришлось выуживать из памяти номер, который она может и хотела бы забыть, но не могла: слишком полезная связь, чтобы просто так ею разбрасываться. Принадлежал он человеку по фамилии Кабанов, с погонялом «Кабан» — одному из трёх «криминальных королей» Петербурга. Это было самое странное из всех ее странных знакомств, начавшееся много лет назад — ещё когда она ходила в звании старшего лейтенанта: Кабанова, тогда ещё просто влиятельного авторитета, умудрились взять, предъявив ему обвинения в убийстве, которого он, как оказалось позже, не совершал. Ингрид это показалось жутко несправедливым, но остальные не видели в этом ничего плохого. — Ты дура, Гром? Ты его сейчас выпустишь, а он новых дел наворотит. Или ты крыса? Справедливости она добилась, навсегда потеряв уважение большинства коллег, но совершенно не расстроившись по этому поводу. Она приходила на работу работать, а не строить отношения или заводить шашни. Казалось, на этом все должно было кончиться, но потом, несколько лет спустя, их с Кабановым пути снова пересеклись. Ингрид уже ходила в звании капитана, и даже успела завоевать титул «самая проблемная полицейская города», когда на нее совершили покушение, в момент которого ей на помощь пришли четверо мужчин, оказавшиеся кабановскими людьми. Они же рассказали, что Лис, Артист и Академик — тогдашние криминальные короли, устроили масштабную сходку, приговорив ее к смерти. — Ты под ногами путаешься. Мешаешь. Рушишь им все планы, не даёшь житья, — невозмутимо пояснил тот, кто представился ей как Тур. — Но не боись, хозяин тебя под пригляд взял. Должок вернуть хочет. Но чтобы никому ни слова, если не хочешь сдохнуть. Поняла? Кабан заявился к ней через несколько дней, бесцеремонно проникнув в квартиру в ее отсутствие. — Пришел сказать, что можешь дышать свободно, — хмыкнул он, наблюдая как она застыла столбом от неожиданности. — И поблагодарить. Благодаря твоему делу заварилась такая каша, что два престола из трёх опустели. — И ты занял один из них? — Верно. Видишь ли, люди Лиса засекли, как я тебе помогаю. Призвали к ответу. А я возьми правду и скажи. Долги чести то это святое. В итоге случились разборки и половину тех, кто там присутствовал положили, Лиса с Артистом в том числе. Академик скотина хитрая, явно заимел какие-то виды на меня, раз на голосование выдвинул. Меня и ещё одного типа, Ворона. Приговор отменили, повестку сняли, должок я тебе вернул. Бывай, капитан. Ингрид тогда только выдохнула от мысли, что в жизни стало на одну проблему меньше, и не раздеваясь завалилась спать. А спустя полтора года, забегавшись по работе до половины второго ночи, отбила у парочки отморозков молодую женщину. Женщина, словно в насмешку от судьбы, оказалась избранницей Кабана. Именно в тот вечер он оставил ей свой номер телефона. С тех пор прошло уже несколько лет, а она ещё ни разу не звонила ему. До этого самого момента. Кабан поднял трубку после четвертого гудка, а спустя сорок минут Ингрид уже заходила под своды ресторана «Штакеншнейдер», чувствуя себя максимально некомфортно от окружающей ее роскоши. Кабан расположился за дальним столиком, скрытым за тяжёлыми бархатными гардинами, в данный момент закрытыми — специально, чтобы провести разговор максимально скрыто от нежелательных глаз, которые вполне могли находиться неподалеку. — Ну здравствуй, — он скользнул взглядом по ее погонам и усмехнулся, отправив в рот очередную ложку стоящего перед ним супа. — майор. Чем обязан? Он почти не изменился за эти годы. Такой же подтянутый и массивный, разве что прибавилось седины в темно-каштановых, собранных в хвост волосах. На нем красовался ослепительно-белый костюм, а из-под рукава пиджака выглядывали золотые часы. — Разговор есть, — Ингрид уселась на диванчик и откинулась на спинку, всем своим видом демонстрируя расслабленность. Ложную, разумеется. — Это я понял. Хочешь чего-нибудь? Угощаю. Водки, — едва не брякнула девушка, но в последний момент сдержалась. — Нет, спасибо. — Тебе очень повезло, что я был по делам в центре. А то ждать бы твоему разговору ещё недели этак две-три. — Нахуя ты послал людей перехватить вороновское бабло? — этот неспешный разговор начинал ей надоедать. — Мне насрать что там у вас происходит, но вы сейчас весь Питер зальете кровью, как последние гниды. Какого хуя, Кабан? Ты же не беспредельщик. Кабан погрузился в молчание. Тишину нарушали только стук ложки по тарелке и периодическое сопение. Доев, он отставил посуду в сторону и с силой стукнул ладонью по белоснежной скатерти. Ингрид вопросительно приподняла бровь. — Не я это, — рявкнул он, яростно раздувая ноздри. — Ты уверена? Уверена в том, что слышала? — Зуб даю. — Слушай, майор. Слушай, что я скажу тебе. Академиковские уши торчат из этого. Помнишь, я говорил тебе, что он наверняка какие-то виды на нас имеет, раз поставил на голосование? Так вот не в первый раз это уже. Что меня с Вороном стравить пытаются. Хочет единолично править, гнида. — Так объединитесь и свергните его наконец…блять, — Ингрид обречённо зажмурилась. — Не слушай меня. — Поздно, майор. За базар отвечать надо. Ещё что-то? — Больше ничего. — Ну, тогда не смею больше тебя задерживать… Алу. — Что? — Алу, — он нажал на кнопку вызова официанта. — Мультик есть такой, у меня дети по нему тащатся. Балто называется. Вторая часть. Там у главного героя дочка, мечущаяся между тем волк она, или всё-таки собака. Вот ты, майор, как она. — Я не мечусь, — Ингрид поднялась на ноги. — Я точно знаю кто я. — Хорошо, если так, — криминальный авторитет пожал плечами и сунул пятитысячную купюру подошедшему официанту. — Спасибо, что знать дала. Можно даже сказать, что я опять у тебя в долгу если ты конечно не брешешь и если игра закончится по моим правилам. Ну, счастливо. Не забывай звонить. Если что. *** Встреча с Пчелкиной проходит на удивление продуктивно. Журналистка не только согласилась помочь ей (правда, исключительно после визита в Золотого Дракона), но и предложила помощь с подготовкой к самому вечеру. — У тебя хоть платье то есть? Ингрид кивнула — она уже успела свалить эту задачу на знакомого наркобарыгу, которого «крышевала» в обмен на полезную информацию (ну и еще потому, что знакомы были с самого детства). — Уже хорошо. А то придёшь туда как обычно, либо как сейчас, и все твои планы псу под хвост. Вся встреча заняла около десяти минут, после чего Ингрид позвонила в детдом «Радуга», чтобы узнать про Лешу, но ничего хорошего из этого не получилось: ледяной голос Татьяны Михайловны сообщил, что мальчик уже три дня как пропал, и что за ним уже приходила полиция, по ее же, майора, наущению, из-за дела Чумного Доктора. Гром попыталась было оспорить это, но воспитательница не стала слушать и кинула трубку. Ингрид медленно выдохнула и отняла от уха мобильник, с трудом сумев засунуть его в карман куртки — из-за затрясшихся рук. Она попыталась было отбросить произошедшее в сторону — если бы Леша был у Стрелкова, то тот обязательно бы дал ей знать, а следовательно мальчик в (относительной) безопасности и беспокоиться незачем. Мало ли, кто и что про нее говорит. Не в первой. Но руки, словно назло, продолжали трястись, поэтому Ингрид сделала то единственное, что пришло ей в голову — зашла в отыскавшийся неподалеку табачный магазинчик и купила пачку Беломорканала, памятуя, что именно ими отец периодически затягивался после вечернего ужина, к огромному неудовольствию некурящей матери. Папа говорил, что с ними ему спокойнее, и сейчас она собиралась воспользоваться его методикой, потому что успокоиться привычной, своею собственной, не получалось. А еще она ощутила как утреннее желание нажаловаться Разумовскому на происходящее, снова подняло голову. «Беломор» противно раздирал горло. С непривычки она сделала чрезмерно сильную затяжку и закашлялась, чувствуя как на глазах выступает влага. Однако, метод работал — стало спокойнее. Хоть и не настолько, чтобы она могла приняться за оставшиеся на сегодня рабочие дела. Мысль о водке, появившаяся после посещения Пряжки и едва не высказанная Кабану, снова дала о себе знать, и Ингрид больше не видела смысла противостоять ей. Она ведь все равно собиралась отпраздновать с рыжим гением их общий успех касательно ИАП, так какая разница, чем праздновать? Не прогонит же он ее, если она приедет к нему пораньше? Или прогонит, учитывая как по глупому они сегодня расстались? Ингрид затянулась еще одной сигаретой (голова пошла кругом, но руки уже почти не дрожали. Разве что совсем чуть-чуть) и набрала своему другу, ощущая себя отвратительно навязчивой. Он, может, только из вежливости согласился. Он, может, до сих пор занят работой, в отличие от нее. У него вообще может быть девушка в гостях. С чего она вообще взяла, что ему интересно носиться с ее заебами и проблемами? Ингрид поспешно сбросила вызов, отключила виброрежим и поставила телефон на беззвучку, не желая ни с кем контактировать. Неспешным шагом добрела до ближайшего спуска к воде и, стянув кроссовки, опустилась на ступеньку, погрузив ноги в холодную глубину. Мама всегда говорила, что боится воды, потому что чуть не утонула однажды в детстве. Ингрид не боялась воды, но всегда старалась держаться подальше от перил мостов, оград набережных и краев крыш, так как ощущала заманчивое, невероятно навязчивое желание спрыгнуть. Но потом, в четырнадцать, с крыши спрыгнула единственная девочка, которую она могла назвать своей подругой, а не просто хорошей знакомой. Потому что парень, который ей нравился, признался в любви другой. Именно тогда Ингрид впервые задумалась о том, что в одиночестве жить гораздо легче (и окончательно укрепилась в этой мысли после отцовской гибели). С того самого дня она не приближалась к крышам, до тех пор, пока не вошла в пору студенчества. И хотя все свои тогдашние контакты она оборвала к середине первого курса, потому сочла, что они не дают ей полноценно вкладываться в будущую карьеру; внутреннее табу на посещение крыш пропало. А вот давнее желание никуда не делось. Но Гром уже давно не была той пятилетней девочкой на крыше прокопенковского сарая, которая верила, что обязательно полетит. Она понимала, что если и полетит, то только вниз, а ни умирать, ни становиться инвалидкой желания не было. Мама мечтала, чтобы ее сожгли и развеяли пепел по ветру, но отец просто похоронил её, аргументировав это тем, что ей уже все равно, а ему важно иметь место, где он сможет быть рядом с ней, когда придет его черед, да и просто почтить ее. Интересно, если умрет она, Прокопенко выполнят ее завещание, или поступят также, как поступил отец? А Разумовский? Он бы скорбел по ней? Нашел бы время выбраться на ее кремацию, либо похороны? Или предпочел бы помнить ее живой? Или вообще не помнить, чтобы не болело? У него ведь будет болеть, да? У нее бы болело. Сильно. Даже слишком. Гром вдруг поймала себя на том, что мурлыкает мотив Gaudeamus'а себе под нос, усмехнулась и вытащила из кармана телефон, намереваясь посмотреть время. Но обнаружила восемнадцать пропущенных и четыре сообщения с вопросом все ли у нее в порядке, какого черта она молчит и чтобы перезвонила, потому что нельзя так просто звонить, сбрасывать и не отвечать, потому что он, вообще-то, за нее беспокоится. Ингрид поспешно прикусила губу, старательно сглатывая противный, подступивший к горлу комок и игнорируя непрошенное жжение в глазах и отписала максимально нейтральное Была занята работой. Могу приехать пораньше. Спасибо. Но в последний момент стерла «спасибо», потому что оно смотрелось тут слишком странно и неуместно. Да хоть сейчас Ингрид не смогла удержаться от улыбки. Сам напросился. Она натянула кроссовки обратно на ноги, вспомнив, что все еще находится в официальной форме, и что возможно стоит переодеться, но махнула на это рукой. Ей совершенно не хотелось тратить лишнее время и силы на дорогу до дома. Вместо этого она купила в ближайшем магазине бутылку водки, честно постаравшись выбрать что-то достойное, чтобы случайно не потравить его, и направилась в сторону башни, стараясь найти подходящую формулировку для извинения за утренний наезд. Но так и не успевает найти. Ей не хватает совсем немного времени — буквально нескольких шагов от лифтовой площадки, куда он вышел, чтобы встретить ее; до офиса. Вместо этого они просто стоят и смотрят друг на друга как два идиота. А потом она молча делает шаг, и, посылая все к черту, утыкается головой ему в плечо. *** — Не знала, что ты умеешь готовить. Ингрид крутанулась на стуле и с интересом посмотрела на Сергея, яростно пытающегося нарезать болгарский перец идеально ровными кубиками. Кубики таковыми не получались, вызывая у кандидата в кулинары, недовольное сопение. — К тому же, ты говорил, что готовил в основном Олег… — Да. Но я хочу попробовать. Вдруг получится. — Давай помогу. — Нет, я сам. — Сволочь ты, Разумовский, хоть скажи что это будет. Ты знаешь, я могу вынести что угодно кроме неудовлетворенного любопытства. Разумовский повернулся к ней, совершенно по птичьи склонив голову, и заговорщицки ухмыльнулся, невероятно забавный в своем сочетании пафосной рубашки, черных джинс и голубого кухонного фартука с сиреневыми завязками. — Вот через час и узнаешь. — Охренел что-ли, через час, я дуба дам! Ответом ей был веселый смешок. Ингрид фыркнула и крутанулась на стуле еще раз, цапнув со стола чашку с чаем, в который раз подивившись тому, каким тонким может быть фарфор. Даже в руки брать — и то страшно, потому что её руки не отличались изяществом дам из высшего света, а эта посудина наверняка стоила ему целое состояние. Не расплатится же. Вообще-то, она собиралась попросить его кое-что проверить по подписчикам Струминой, но никак не могла собраться с духом, что было для нее абсолютно нетипично. Но, наверное, правильно. Вдруг он действительно решит, что она его использует? То есть, оно конечно есть немного, но ведь дело не только в этом. Дело вообще совсем в другом. Они ведь… — Кстати, с каких это пор ты начала курить? От тебя пахнет табаком. Что-то случилось? Финита ля комедия ёпта нахуй История с Лёшей стопроцентно всплывёт при его следующем контакте с Радугой и он все равно отвернется от нее. Лучше уж она скажет ему сама, пока не прикипела ещё сильнее. А ведь знала же, чувствовала, что ничем хорошим это общение не закончится. Но не прервала, пока была возможность. Так что сама виновата. Идиотка. Приходится встать и подойти к окну прежде, чем начать говорить. Ей совсем не хочется видеть, как теплота в голубых глазах заменяется на презрение. Однако голос, к огромному облегчению, звучит ровно. Словно ничего не случилось. Словно ее совершенно не волнует случившееся. Хотя в чем-то она не растеряла профессионализм, нарабатываемый годами. — Почему ты ничего не сказала мне раньше? Ну вот и все. Началось. Сейчас главное достойно выйти из ситуации, а дальше можно будет уже полноценно нажраться перед тем, как завалиться спать. — Это только моё дело. Я до последнего надеялась, что Стрелков всё-таки его не тронет, но… Но я обязательно найду мальчика, обещаю. Я не дам его посадить, я… — При чем тут это? — в его голосе звучит такое неподдельное удивление, что Ингрид непроизвольно поворачивается. — Я не сомневаюсь в твоей компетенции, Ингрид, я говорю о тебе. — Обо мне? — Гром удивлённо моргнула, пытаясь осмыслить происходящее. — При чем тут я? Разумовский, ты меня слушал вообще? Ребенок подвергается опасности и преследованиям. Из-за меня. Я в очередной раз не сумела ему помочь. Сначала с Лизой, а потом… — голос предательски дрогнул, но она сумела взять себя под контроль. — Я уже два раза подвела его, детдом, а заодно и тебя, как его куратора. Я просто… — Ты не виновата в том, что Гречкин подкупил суд, и что Стрелков давит через мальчика на тебя. Просто… — Ингрид вздохнула и прикрыла глаза, позволяя обнять себя. Она внезапно поняла, что ее подтрясывает и ощутила дикий прилив стыда. — …если бы я знал об этом раньше, то попробовал бы прижать его к ногтю… — Не стоит. Правда не стоит. Он все равно нашел бы способ как отыграться. Не он не первый, не он последний. Это можно пережить. Я больше боялась… — Боялась чего? Что ты начнёшь меня ненавидеть и презирать — Что он причинит вред Лёше. Это тоже было правдой. — Ингрид, я… Тишину разорвало пиликанье телефона. На долю секунды Ингрид пожалела, что включила звук, но обнаружив, что звонит Декабрист, решила всё-таки принять вызов. А заодно глотнуть чаю, чтобы прочистить горло для дальнейшего выяснения отношений. — Чего тебе? — чай успел подостыть и теперь фарфор не обжигал, а приятно согревал пальцы. — Решил, что тебе стоит знать, — судя по интонациям Декабрист был в хламину пьян. — Отец Даши нашелся. Точнее, его нашли. На берёзе. Там, записка была, что он судил и приговорил, сначала негодяя, затем себя. Паршивая у нас работа. — Не работа, — Ингрид не сразу узнала собственный голос. — Призвание. — Нет, Ингрид Константиновна. Это не призвание. Это карма. Бывай, майор. — Быв… — но Рылеев уже повесил трубку. Левая ладонь внезапно взорвалась болью. Ингрид медленно повернула голову и обнаружила, что сжала гребанную чашку слишком сильно, и как итог — та раскололась, впившись осколками в ее ладонь, и ошпарив подостывшим, но всё-таки кипятком. Для полного счастья. Однако, как ни странно, вместе с болью на нее накатывало спокойствие. В конце концов, эта история не первая и не последняя. Она видела много таких. Да и Пряжка — не Форт, приходить в кошмарах не будет. Это было даже не ее дело. Она согласилась помочь только ради того, чтобы завести себе должника… — …перевяжу. Ингрид моргнула, возвращаясь в реальность. — Да, спасибо. Она позволила усадить себя на стул и отупело наблюдала за тем, как Сергей сначала уносится за аптечкой, а потом осторожно выбирает куски фарфора у нее из ладони. И вздрогнула, когда он, закончив накладывать бинт, мимолётно прижался губами к самым кончикам ее пальцев. Это походило на прошедший сквозь тело разряд тока. К тому же, она никогда не думала, что ее пальцы, оказывается, столь чувствительны, потому что она до сих пор ощущала на них теплоту этого короткого поцелуя. Это выбивало из колеи. Сбивало с толку. Сердце колотилось как бешеное. Воздух в помещении вдруг показался чересчур плотным и вязким. Это было неправильно. Это нужно было немедленно прекращать… — Скажи мне: Гром, давай выпьем. Не самый хороший выход, но это было единственное что смог сгенерировать ее совершенно одуревший за день мозг. — Миледи, не соблаговолите ли вы разделить со мной этот напиток из воды огненной? В голубых глазах неприкрыто плясали черти. Ингрид внезапно рассмотрела лёгкую россыпь почти незаметных веснушек у него на щеках и почувствовала, как ее лицо залилось румянцем. — Разумовский. — Да? — Да ты мертвого уговори…блять. Ингрид внутренне сжалась, ожидая повторения приступа, но Сергей только молча покачал головой и разлил водку по заранее выставленным на стол рюмкам. — За тебя, — улыбнулся он. — За совместный успех, — поправила его Ингрид, легонько стукаясь стеклом о стекло. — Из тебя вышел бы отличный полицейский консультант. — Я помогаю не полиции, а тебе. Для меня это большая разница. Ингрид улыбнулась и одним глотком осушила рюмку, окончательно смирившись с мыслью, что разговор о подписчиках Простомамы придется отложить на потом. В конце концов, до следующего утра ещё куча времени. Успеется.