Взрослые люди

В детский дом Ингрид едет на следующий день, с утра пораньше. В одиночестве. Вот только легче от этого визита ей не становится. Леша бесследно куда-то запропастился сегодня утром. Воспитательница, милая женщина глубоко пожилого возраста, ничего не смогла ответить на её расспросы: где он может быть? Были ли какие-то странности в его поведении в последнее время? Может быть он что-то упоминал, о чем-то случайно проговаривался ей? Или обсуждал с другими воспитанниками? — Лешенька очень изменился после смерти сестры, — только и смогла сказать она. Ингрид машинально отмечает, что женщина выглядит испуганной, но оно и понятно: пропал ребенок. — Но это не удивительно, ведь ближе нее у него никого не было. Она показывает ей комнату, которую Леша делил с ещё несколькими мальчиками, но и там Ингрид не находит почти ничего — только рисунки маски Чумного Доктора, трафарет в виде неё же, и несколько баллончиков с аэрозольной краской. Девушка несколько минут раздумывает над находкой, а потом, поддавшись необъяснимому порыву, изымает все найденное подчистую. Если вдруг мальчишка наворотит дел раньше, чем она его найдет, то по крайней мере этих улик к делу пришить не выйдет. — В общем, если вы вспомните что-то, или Леша вдруг появится, позвоните мне пожалуйста, — говорит она на пути к выходу, протягивая женщине свою визитку. — Только вы… перепишите сейчас номер и верните мне её обратно, пожалуйста. Она у меня одна. Воспитательница послушно делает то, что ей сказали, а Ингрид беглым взглядом осматривает витрину, возле которой они стояли. Взгляд скользит по каким-то старым тетрадям, выхватывая подозрительно знакомое сочетание букв… — Сергей Разумовский? — Ингрид удивлена до такой степени, что задает свой вопрос вслух. — Тот самый Разумовский? Воспитательница возвращает ей визитку и подтверждает: да, тот самый. Ей, кажется, очень хочется поговорить об этом. А может быть она просто радуется смене темы — Ингрид не могла не заметить, с какой настороженностью воспитательница смотрела все это время. — …он был очень тихим и замкнутым мальчиком. Ни с кем не общался до того, как у нас появился Олежа Волков. И ведь так и остался душевно чистым. Вы знаете, что он помогает нам деньгами? Весь этот ремонт, — она обводит рукой холл и Ингрид впервые обращает внимание на непривычно роскошный для детского дома ремонт. — Его рук дело… святой человек. Ингрид кивнула на тетради. — Можно посмотреть поближе? — Да, пожалуйста. Ингрид осторожно перелистывает старые, пожелтевшие от времени листы. У Сергея почерк — слегка корявый, но нажим — твердый. Это видно по тому, как написанное вдавливается едва заметно на другой стороне листа. Кое-где вдавливание сильнее — очевидно, в тот момент мальчик был чем-то раздражен. Ингрид невольно улыбается и переворачивает очередную страницу. Она пуста. Только в самом верху нарисована черная красноглазая птица, неуловимо напоминающая маску Чумного Доктора, а на ее клюве — крохотный рыжий мальчик. Ещё на одной картинке было нечто, отчасти похожее на птицу и всё тот же рыжий мальчик. Ингрид так и не смогла понять — он обороняется от странного существа, или просто гладит? Видимо, маленький Серёжа пытался бороться со своими ночными кошмарами подобным образом. Она возвращает тетрадку на место, благодарит воспитательницу за помощь и направляется к выходу. — Подождите, майор! Ингрид послушно замирает и разворачивается, встречаясь взглядом с незнакомым ей мальчишкой. На вид — лет примерно восьми или десяти, пухлый, как медвежонок, вихрастый, рыжий, с россыпью веснушек на щеках и васильково-синими глазами. — Меня зовут Иван Яглов, — говорит он, упирая руки в бока, чтобы казаться внушительней и увереннее. — Я друг Леши. И Лизы. Был. Пока она была… — Вот как? — Ингрид перехватывает поудобнее пакет с изъятыми у Макарова вещами и присаживается на корточки рядом с его товарищем. — Я внимательно тебя слушаю. Мальчишка кусает себя за губу. Он нервничает, волнуется, и явно не уверен в том, что собирается сделать что-то правильное. — После того случая он много говорит о том, что он — Гражданин, и у него есть Права, — выдает наконец он, нервно оглядываясь по сторонам. — Он собирался на какой-то митинг против правительства… Татьяна Михайловна, разумеется, запретила. В общем, сегодня ночью Леша все равно ушел. Она ничего вам не сказала об этом, потому что вы — из полиции, и она боится что вы используете это против него. — Тогда почему ты рассказываешь? Не боишься? — Не вас, — насупливается рыжий. — Вы выглядите так, как будто вам действительно не все равно. И вы забрали его вещи. Я не хочу, чтобы вы думали будто это он — Чумной Доктор. — Конечно же я так не думаю, — говорит Ингрид, чувствуя как ее сердце уходит куда-то в пятки. Интуиция не просто шепчет — орет, что ничем хорошим для малолетнего дурня эта вылазка не закончится. — Спасибо тебе огромное! — А вы пойдете со мной на свидание, когда я вырасту? — Только при том условии, что ты вырастешь очень достойным парнем. — Замётано, вот увидите. — Ну, тогда я с удовольствием тебя дождусь, — Ингрид подмигивает собеседнику и даже находит в себе силы на то, чтобы улыбнуться. Её мысли уже несутся далеко вскачь, но мальчик очень помог ей и заслуживает полноценного прощания. — До встречи, Иван Яглов. — До встречи, майор. И… спасибо вам. Ингрид взлохмачивает вихры на мальчишечьей голове и вылетает за дверь. Митинг. Митинг против правительства. Черт, она настолько выпала из всего (ну, почти) что не относилось к ее делам, что даже понятия не имела где он находится. Ингрид всегда работала в одиночку, но сейчас, скрепя сердце, была вынуждена признать: с помощью она справится в разы быстрее, потому что время дорого. Можно было бы обойтись и без этого, будь она владелицей смартфона с доступом в интернет, но у неё была только допотопная трубка: неубиваемая и надежная. Если вам вдруг понадобится моя помощь — обращайтесь, я всегда готов оказать содействие. На номере Сергея — длинные гудки. После четырнадцатого Ингрид кладет трубку, судорожно пытаясь сообразить, что делать дальше. Допустим, она позвонит Дубину и попросит его поискать информацию, чтобы поехать сразу на место… Да, наверное так и стоит сделать. С самого начала стоило. Дима, конечно, не технический гений, но, по крайней мере, сделает все что от него зависит. Почему она вообще не вспомнила про него сразу? А теперь бесценные секунды потеряны и все может закончиться очень плохо… Ингрид открывает номер стажера в телефонном справочнике, но в тот момент, когда она уже готова нажать на «вызов», Сергей перезванивает. Надо же, снизошел. Неужели так сложно было… — Мне очень нужно, чтобы ты отследил местонахождение телефона одного мальчика, сейчас же, — говорит она вместо приветствия, нервно прикусывая заусенец. — У меня нет времени объяснять. Это вопрос жизни и смерти. — Скидывай номер, — говорит он наконец, после непродолжительного молчания. — И кстати, здравствуй. Я тоже рад тебя слы… Но Ингрид уже сбросила звонок, проигнорировав проклюнувшееся было внутри чувство неловкости. Ну да, не очень вежливо получилось. Но у нее важная причина. Действительно важная. И совсем-совсем не было времени. А он сам предлагал ей свою помощь, иначе она и не позвонила бы. Она поспешно отправляет ему Лешин номер, оставшийся у нее еще с той поры, когда мальчик шел как свидетель по делу Гречкина, и уже через несколько, показавшихся вечностью, минут ей прилетает ответное сообщение с адресом. От этого становится самую чуточку легче дышать, хотя по правде говоря Ингрид понятия не имеет, почему она вообще чувствует свою ответственность за совершенно постороннего ей ребенка. Хотя нет, имеет. Потому что она его подвела. И не важно, что Гречкина отпустил суд, неважно, что он просто купил все, что было нужно для освобождения из-под стражи. Это её вина, что она не сделала доказательную базу настолько крепкой, что никакие деньги не смогли бы купить ее. Нужно было лучше стараться. Копать усерднее. Ей внезапно становится смешно от самой себя, потому что как это нелепо — быть полицейской, но не знать про митинг против правительства, о котором (теперь она вспомнила) последние дни жужжало, словно улей все полицейское управление. Кажется, даже Дубин пытался что-то такое с ней обсуждать, но она только привычным жестом отмахнулась от него. Ладно, стоит взять себе на заметку — пустую болтовню стажера время от времени стоит слушать. Теперь осталось только чтобы Леша послушал её… …Но он не слушает. Да, позволяет увести себя после того, как она, наконец-то отыскав его в беснующейся, едва не зашибившей её толпе, в последний момент успела встать между ним и полицейским из оцепления, приняв предназначающийся ему удар дубинки себе на ребра. Но её появлению совсем не рад и полностью глух к тому, что она пытается втолковать ему. — Ты с ума сошел? Это опасно! Ты ничего не сможешь добиться при помощи насилия! Ингрид не знает, что принято говорить в таких ситуациях. Наверное, что-то взвешенное и мудрое, но у нее в голове нет ни того, ни другого — только эмоции. А ещё ей больно дышать и поэтому голос звучит глухо, как будто она на него сердится. Но она не сердится. Она просто хочет, чтобы он перестал так рисковать и делать глупости. — Да только так и можно добиться хотя бы чего-нибудь! — его лицо раскраснелось от злости. У него тоже — эмоции. Аффект. С ним бесполезно разговаривать, но она не может вот так все бросить. — Сколько можно?! — Твоя сестра не хотела бы… — Вы не знаете, чего хотела моя сестра! Теперь уже никто этого не узнает! Они даже не чешутся, чтобы начать проверку по продажности судебной системы! Почему вы их защищаете?! — Я защищаю тебя, — она попыталась улыбнуться ему, но кажется, только разозлила сильнее. Ей хочется вдохнуть полной грудью, но она не может. Ей кажется, что все ее тело — сплошной синяк. — А те, которые в оцеплении, они тоже — наши защитники? Или вы скажете, что они, как и вы, просто делают свою работу?! Почему вы защищаете только меня? Почему вы не пытаетесь помочь тем, кто все еще там остался?! — Я просто… — Вы просто такая же прогнившая, как и вся ваша система, — глаза мальчика практически почернели от злости. — Вы жируете на наши налоги, а лучше так и не становится. Вы только тянете, тянете, тянете. Когда вы уже наконец нажретесь?! — Ты ещё ребенок, Лёша! Тебя зашибут и не заметят! — Я не ребенок, я — Гражданин! И у меня есть Права! И я требую, чтобы мои права — соблюдались! — Ты ничего не добьешься подобным образом! Леша внезапно затихает и успокаивается. — Я думал, что вы нормальная, — говорит он тихим, но страшным голосом. — А вы такая же как все они. А потом он разворачивается и просто уходит, пока Ингрид пытается осознать — тишина, опустившаяся на мир — это последствия полученного удара? Или просто дурацкий сон, от которого она сейчас проснется? *** Ну а дальше становится только хуже. После того, как она вернулась в управление, отзвонившись по дороге Сергею, чтобы в общих чертах пояснить, почему она скинула его звонок (в конце концов она действительно повела себя некрасиво) и почему вообще позвонила, Федор Иванович вызвал её к себе. Ингрид ожидала, что кто-нибудь донес ему про митинг или пакет, который она засунула к себе в стол, но все оказалось еще паршивее. — Я разговаривал с вышестоящими, их не устраивает скорость, с которой идет расследование дела Чумного Доктора. — Но я… — Не перебивай, когда старшие разговаривают! — генерал яростно хлопает об стол ладонью, но выглядит невероятно уставшим. Ей хочется сказать, что все будет хорошо, но она этого не делает. Сейчас не та ситуация, чтобы позволять себе фамильярности. — Я вызвал тебя, чтобы ты морально готовилась. Нам собираются прислать человека, чтобы он взял это дело под свой контроль. В ближайшее вре… — он вдруг осекается, замечая что-то неладное, сам того не зная повторяя вопрос Сергея. — Почему ты так странно дышишь? — Сгораю от возмущения, — отмахивается она, снова ловя дежавю и не желая рассказывать о том, что все еще чувствует боль в том месте, куда приземлилась дубинка того придурка из оцепления. Слишком много тогда придется объяснять, и нет гарантий, что ей не впаяют за то, что она занимается не тем, чем следует. — Я поймаю Доктора в ближайшее время, обещаю. — Постарайся сделать это до того, как нам навяжут лишний ворох проблем. — А когда нам его навяжут? — Скоро. Все, иди, работай, пока я тебя не уволил. — Слушаюсь. — И врачу покажись! Ингрид только отмахивается еще раз и с силой открывает дверь кабинета. Дверь прилетает в лоб подслушивающему коллеге, и настроение самую малость, но повышается. Но продвижек по делу Доктора больше нет (сервера Vmeste никто не взламывал, а значит и возможностей найти концы — не было, хотя она и подрядила Дубина прочесывать просторы виртуальной паутины — на всякий случай). И хотя у них наконец-то получилось взять Мессию — двинутого ублюдка, похищавшего и бальзамировавшего детей, радость от этого быстро перебилась отвращением. Мессия, а точнее Богдан Алексеевич Виноградов, потомственный петербуржец тридцати девяти лет, любящий муж и отец трехгодовалого сына, преподающий математику в самой обычной школе, любимец учеников и педсостава, сидел напротив нее в допросной и совсем не выказывал раскаяния. — Они все были рядом с возрастом грехопадения. Они были благодарны мне. Я спасал их, помогая остаться рядом с Господом, и он вознаградит меня за труды мои… Он выглядел как нормальный человек. Как будто это не к нему она ворвалась накануне именно в тот момент, когда он наносил посмертный порез на горло только что задушенного мальчонки — для бальзамического процесса, и был в ярости, что она ему помешала. Настолько в ярости, что кинулся на неё с этим же самым ножом и она едва успела увернуться так, что лезвие просто пропороло висок и лоб, а не сделало её слепой на один глаз. На самом деле ей просто чертовски везло все это задержание — сначала она успела увернуться, а потом — перехватить рукой лезвие и с силой врезать ублюдку коленом в пах перед тем, как он откинул её к стене — на стеллажи с банками. А потом в помещение ворвался Дубин, которого она, с целью сохранности, оставила стеречь запасной выход, и приложил убийцу дубинкой по голове. И хотя Гром наворчала на него, что она вполне бы смогла справиться с этим сама, она была вынуждена признать, хоть и про себя, — появление стажера оказалось кстати, особенно если учесть, что у нее самой оружия никакого не было, а большая часть эффективности как бойца окончательно похерилась после того, как на неё обрушился водопад из падающих банок (и снова везение — рефлексов хватило на то, чтобы сгруппироваться и сберечь от повреждений лицо и руки). — А вот тот, последний мальчик, остался неприведенным к Господу из-за тебя, — Виноградов подался вперед и проникновенно уставился ей в глаза. — Это ты — причина, по которой он не получил спасения в последний момент, хотя был так близок к нему. А теперь он умер, окончательно, насовсем. И его смерть — это твоя вина, де-воч-ка. Ингрид молча поднялась с места и вышла из допросной — во избежание кровопролития. Она зашла в примыкающее к допросной помещение для наблюдения и махнула рукой на вальяжно улыбающегося, уверенного в своей святости Виноградова. — Именно поэтому, — отрывисто сказала она вопросительно посмотревшему на нее Прокопенко (после того задержания он орал на неё так, что Ингрид показалось, будто стены кабинета начали слегка подрагивать, но понимала, что он просто переволновался, и не сердилась. Даже написала было по его же требованию черт знает какое по счету заявление на увольнение, сразу же порванное пополам. Но и в отпуск, и на больничный, уйти категорически отказалась; и в итоге Федор Иванович смирился.). — Я торчу на работе без перерывов на выходные и отпуска. А теперь мне нужно уйти по делу Чумного Доктора, извините. Генерал что-то кричит ей вслед, но Ингрид игнорирует его и поспешно покидает полицейское управление. Она долго и бесцельно бродит по улицам Петербурга в попытках выкинуть из головы пятнадцать детских тел — семь девочек, восемь мальчиков. Восьмого мальчика она могла бы спасти, окажись они на месте хотя бы на пять минут пораньше. Десяти-одиннадцати лет от роду. Похищенные, задушенные, забальзамированные и подброшенные на улицы так, что спешащие прохожие даже не понимали, что перед ними труп, а не живое, задремавшее в общественном транспорте или на скамейке дитя. Она вспоминает их на местах обнаружения, в трупохранилище и на столе патологоанатома. Вспоминает вальяжную улыбку убийцы, уже причислившего себя к рангу святых. Вспоминает убитых горем родителей. Мысленно просит прощения у каждого из них, снова и снова, потому что чувствует, что подвела — она должна была раньше сообразить, разглядеть, поймать… А когда, с наступлением ночи, ее наконец-то поотпускает (казалось бы — должна уже привыкнуть ко всякому трешу за годы службы, а вот поди ж ты), то она возвращается в управление и просит дежурного, уже не удивляющегося её причудам такого рода, выдать ей ключи от изолятора — она потеряла много времени и сможет поспать чуть дольше, если останется на ночь здесь. — Замуж бы тебе, Гром, а то маешься по жизни как неприкаянная. — Да пошел ты. В этот же промежуток времени снова активизировался Чумной Доктор, который, на фоне задержанного Мессии, впервые вызвал у Ингрид некое подобие симпатии — да, он грохнул владельца свалки, но по крайней мере за дело. И не стал убивать жену и сына, непричастных к его делам. Хотя, конечно же, его это не оправдывало и ничего в ее намерениях не меняло. — Он вдруг как будто… потерял над собой контроль на пару секундок, не знаю. Может быть испугался, что не успеет закончить, если свяжется со всеми нами. Ах, какой это был ужас, вы просто не представляете! Эти его глазища… Я так испугалась, — проревела тучного вида вдова и, поцеловав в макушку прижимающегося к ней сына, трубно высморкалась в платок. Беседа с нею сдвинула дело с мертвой точки, породив новые направления для поисков и психологического портрета, но сильно не помогла: никаких улик у полиции по-прежнему не имелось. Ещё одним аккордом психологической вакханалии стало то, что Ингрид капитально проебалась, допустив утечку информации — вроде спасла от изнасилования припозднившуюся студентку, а в итоге привела в свой дом вездесущую журналистку, которая воспользовалась тем, что хозяйка отвлеклась на готовку чая, и сфотографировала материалы из папки по делу Доктора, чтобы потом выложить некоторые из них как контент на своем Ютюб канале. Пришлось проникнуть со взломом к ней в квартиру и уничтожить ноутбук со всей информацией, которая там хранилась. Юля Пчелкина (так кажется звали девушку) была в ярости и назвала ее сукой. Ингрид показала ей средний палец и сказала, что она сама такая же. И хотя она почему-то была уверена, что они обе, в глубине души, оценили друг друга по достоинству, это не отменяло грандиознейшего в своей фееричности проеба. Но сегодняшний день, кажется, стал последней каплей, так как им всё-таки прислали пафосного уебка с мини-командой подпевал, прямиком из верхов московского управления. Его звали Евгений Стрелков, и он был воплощением всего, что она ненавидела в мужчинах. Особенно этот снисходительный насмешливый взгляд. И улыбка. Ууууу, сука. Ингрид хочется выть от ярости, но все, что она себе позволяет — швырнуть в стену папку с нелегально добытой копией дела Чумного Доктора. Содержимое разлетается по квартире, и девушка яростно колотит прислоненную к стене боксёрскую грушу — она ненавидит Стрелкова, она ненавидит всю гребанную систему, отстранившую ее от дела. — И это тебе поручили Чумного Доктора? Неудивительно, что у вашей полиции все ещё нет никаких подвижек, ведь все знают, что женский мозг слишком примитивен, чтобы решать столь деликатные дела. Ты отстраняешься. — У нас есть наработки, — Ингрид машинально отмечает свою оговорку, но решает поразмыслить об этом позже. Сейчас самое важное — не дать отстранить себя от дела, по крайней мере бороться за это до последнего. Она снова и снова спорит со Стрелковым, до хрипоты, с огромным трудом удерживая себя от того, чтобы плюнуть ему в лицо. Но даже поддержка в лице Федора Ивановича ничего не меняет, только самую малость подслащает ее поражение — на неё собирались повесить кражу двенадцати холодильников, но в итоге Прокопенко добился дела не менее, а то и более важного, чем убийства зажравшихся богачей. — Занимайся своими домохозяйками, цыпа, и не мешай тем, кто действительно способен справиться с серьезным делом. — московский сыщик протягивает руку и со все той же ненавистной улыбкой касается самыми кончиками пальцев ее щеки. — Будешь ласковой — выбью для тебя подполковника. Ингрид не сразу поняла, что он имеет ввиду под «своими домохозяйками», а когда поняла, то почти на него бросилась. «Почти» — потому что понадобились совместные усилия четырех коллег и двух вставших между ней и Стрелковым московских сыщиков, чтобы удержать её от свершения непоправимого. …своими домохозяйками… А если точнее — тремя (на данный момент) расчлененными бензопилой матерьми-одиночками. Им отрезали кисти рук и ног, каждый раз — в разных количествах и комбинациях, и красиво усаживали на ветви дерева, подвесив на шею самую популярную детскую поделку всех времён — человечка, собранного из каштанов. Вообще-то этим делом изначально занимался Миша Сурин, но Прокопенко передал его ей — это было все, что он мог сделать для нее, будучи бессильным перед лицом власти и системы. Ингрид была благодарна ему за это. Лучше уж Каштановый Человек, чем поиск пропавших двенадцати холодильников, которые Стрелков собирался всучить ей изначально. И то, с каким пренебрежением, обесцениванием он отозвался об этих женщинах, историю смерти которых узнал всего несколько минут назад… А они ведь даже домохозяйками не были… Она всё-таки кричит от злости, изо всех сил швырнув в стену стул со сломанной ножкой и апатично наблюдая за тем, как и без того видавший виды предмет мебели разлетается на куски. Она костьми ляжет, но поймает этого каштанового ублюдка, из-под земли достанет, если это будет необходимо. И Чумного Доктора тоже поймает. Похуй на отстранение, это не помешает ей заниматься делом тайком, параллельно с ловлей очередного серийщика (медом им в последнее время, что-ли, намазано в Питере, ублюдским тварям). Она сдохнет, если понадобится, но поймает Чумного Доктора раньше Стрелкова, просто чтобы стереть эту ненавистную пидорскую улыбку с его лица. Иногда Ингрид думает, как сложилась бы её жизнь, если бы она родилась парнем. Она не знает. Знает только, что родители и ждали парня, даже имя уже выбрали — Игорь. А родилась она. Девочка. Сюрприз, блять. И что будь она парнем, многое в этой жизни далось бы ей быстрее и проще — без стеклянных потолков, домогательств и осточертевшего до истерики «тыжедевушка». Ингрид хочется плакать, но она не позволяет себе. Она не плакала после истории с митингом, не плакала из-за Мессии, не расплачется и сейчас. Ингрид Гром никогда (ну, почти) не плачет. Она сильная. Она — титановый бронепоезд с пулеметной установкой «Максим»… И ей очень нужно отвлечься от всего этого дерьма. Ингрид не знает, как поступила бы, родись она как и было предсказано врачами — Игорем. Может быть нажралась бы в ближайшем пабе, или заказала бы парочку проституток. Но она родилась девушкой, привычная жизнь которой с радостным посвистом отправилась по пизде. Телефон в кои-то веки не разряжен и не выключен — она действительно стала лучше следить за ним после того, как пообещала. В нем — двенадцать пропущенных от Прокопенко и семь — от Дубина. Но есть и ещё два, старых, с номера, который она никак не найдет время занести в телефонный справочник. Гудки в трубке медленные и долгие. Она насчитала десять, а потом сбросила. Он уже наверняка спит. Глупо считать, что он не сводит глаз с телефона ожидая её звонка. У него своя жизнь. У неё своя. Их пути вообще не должны были пересекаться. Трубка подаёт признаки жизни. — Ингрид?.. У Сергея голос — слабый, дыхание — хриплое, рваное. Словно он только что плакал, или… от кого-то бежал? О Господи! — Где ты сейчас? — спрашивает она, вылетая на лестничную площадку не надев куртку и перескакивая через половину ступенек разом. То, что Чумной Доктор сокращает промежуток между убийствами — очень плохо. Он теряет осторожность и становится самоуверенным, а это значит, что город утонет в огне и крови. И то, что он решил прийти за основателем Vmeste — ещё хуже, потому что Разумовский может и был странным, но его репутация была очень далеко от тех, кто обычно становился жертвами. А может быть, на самом деле нужна только какая-то конкретная жертва, а остальные — только прикрытие? Или имеет место быть установка, что «богатый» — значит «подлый», в любом случае, а призыв жаловаться в социальных сетях — не более чем хитрый обманный ход? Или, своего рода, лотерея? Думай, думай, думай! — У себя, — кажется, он очень удивился её вопросу. — Я просто не слышал, что ты звонила. — А… — Гром замирает на полушаге и облегчённо выдохнув плюхается прямо на покрытую сигаретным пеплом ступеньку лестницы. У неё почему-то дрожат колени, и она боится, что не сможет подняться к себе в квартиру без опоры. — Хорошо. Ладно. Спокойной ночи. Она чувствует себя безумно глупо. Да, он звонил ей во время её бесцельной прогулки по Питеру, но Ингрид сбросила вызов — боялась, что на этот раз ее всё-таки сорвёт в истерику, если она скажет хотя бы слово. И хотя она все-таки нашла в себе силы отослать смс-ку, что находится на работе, это не давало ей право вот так звонить ему посреди ночи несколько дней спустя. Чего она вообще хотела от этого своего звонка? Они оба — взрослые, чужие друг другу люди. Они были знакомы совсем немного. После того сброшенного звонка с последующей смс-кой он больше ни разу не выходил с нею на связь. Она тоже больше не будет, потому что не хочет, чтобы все выглядело так, как будто она ему навязывается. Сейчас, например, это именно так и выглядело. И никто не виноват в этом кроме нее самой, потому что расклеилась словно тряпка. В её жизни ничего страшного, необычного, не случилось. Она — титановый бронепоезд с пулеметной установкой «Максим», гроза преступного Питера и настоящая заноза в заднице для начальства. Прорвётся. …Ее телефон снова подаёт признаки жизни. За ближайшей к ней квартирной дверью начинает истерически визжать собака. — Майор Гром, Цент... — Может все-таки расскажешь мне, что случилось? — Я просто подумала, что к тебе пришел Чумной Доктор, — сейчас, когда она произнесла это вслух, оно прозвучало совершенно по-идиотски. У него наверняка круглосуточная охрана в башне, да и репутация — чистая, ведь не зря же он один из самых популярных людей в стране. — Извини. Глупо получилось. К горлу подступает мерзкий противный ком, и она поспешно замолкает, давя его — стресс, от мысли, что к Сергею пришел двинувшийся убийца, оказался каким-то чрезмерно сильным. Словно в насмешку над ситуацией дрожать начинают не только ноги, но и все остальное тело. В трубке тишина. Она такая оглушительная, что Ингрид почти уверена, что звонок разъединился. Но потом он все-таки что-то говорит ей. Правда она не совсем понимает что, полностью занятая попыткой подняться на ноги, которые все еще подкашиваются из-за дрожи. — Извини, что я тебя разбудила, — к огромному облегчению голос звучит спокойно. — Ты совершенно не обязан был перезванивать. Девушка на чистом автомате начинает выжимать волосы — она попала в жуткий ливень по пути домой, но еще даже не начинала приводить себя хотя бы в подобие порядка. И, кажется, оставила нараспашку дверь в квартиру, когда рванулась к нему на выручку. — Да и вообще… Я как видишь, совсем не спец в разговорах по телефону. Так что прости, что оно так получалось. Бить у меня получается лучше, чем разговаривать. Ее собеседник делает глубокий вздох, как будто решаясь на что-то. — Если… Ты… Я буду рад, если ты сможешь с-сейчас приехать. Ингрид невольно улыбается — когда он нервничает, то темп его речи ускоряется. Если нервничает слишком сильно — появляется заикание. Она прикрывает глаза. Ей бы сейчас пойти домой и завалиться спать, а не выжимать себя на лестничной клетке с грузом моральной усталости на плечах, и чувством стыда за проявление слабости и ночные звонки. Завтра нужно получить результаты вскрытия по Майе Котовой — третьей убитой, а заодно — самолично взглянуть на трупы. Съездить на место, где обнаружили последнюю жертву. Да и туда, где нашли предыдущих — тоже. Ещё раз опросить свидетелей и круги общения. Одной. Без Димы. Ей его конечно навязали против ее свободной воли, но она совсем не хотела чтобы он перегорел и сломался. Одно дело — видеть фотографии жертв, например, Мессии (тоже дерьмо, но не такое ядреное), а другое… Это может нанести ему непоправимый удар по психике. Она должна хотя бы попытаться защитить его. — Ингрид? Недоуменный голос Сергея выдергивает ее обратно в реальность. Она совершенно забыла что так и не дала ему ответа. — А знаешь, да, — где-то внутри начинает скрестись разочарование, хотя именно что-то такое она и предполагала с самого начала. Но, по крайней мере, сможет разгрузить голову. — Скинь мне свой адрес в смс-ке. Я скоро буду. *** Башня Vmeste оказалась не только офисом, но и квартирой. Такое мог сделать только максимально повернутый на своей работе трудоголик, и Ингрид не может не улыбнуться, по достоинству оценив новооткрытую черту характера. Она наотрез отказалась от его предложения выслать за ней машину. Ну и что, что на улице дождь, ей вполне по силам вызвать себе такси. Это было психологически комфортнее. Да, он на несколько лет младше нее, но они — взрослые люди, а Ингрид не была ни наивной, ни ханжой, чтобы не понимать чем обычно заканчиваются подобные приглашения. Даже смешно самую малость — парни, за редчайшим исключением, невероятно предсказуемы. Она приказывает таксисту остановиться и оставшиеся пятнадцать минут пути идёт пешком, наплевав на продолжающую хлестать с небес водяную стену — на душе царит мерзкий мутный осадок: да, это был ее выбор, но она все равно ощущает себя исполнившимся капризом золотого мальчишки. Ингрид доходит до входа в башню, чувствуя себя большой ходячей лужей. Её немного шатает, а холодные косые струи болезненно секут по лицу и заливают глаза. И холодно. Но ей нужна была эта небольшая прогулка. Вода всегда действовала на нее как хорошее успокоительное. Автоматические двери любезно разъезжаются в стороны. Ингрид тупо смотрит на них какое-то время, а потом решается и переступает через порог. Чем раньше все кончится, тем лучше. Он, по крайней мере, симпатичен ей внешне. Это ведь и ее выбор тоже. Нет никакого повода ломать трагедию. Да и вообще — нет никакой трагедии. Они оба — взрослые люди. — Привет, Ингрид. Рада, что вы пришли. Вы выглядите нездоровой. Вам нужно передохнуть. Ингрид молча показывает средний палец вездесущему искусственному интеллекту. Вот только нотаций о внешнем виде ей ещё для полного счастья и не хватало. Спасибо, наслушалась уже за свою жизнь наравне со всем остальным дерьмом. — Это очень невежливо с вашей стороны, майор, — Марго осуждающе грозит ей пальцем, но тон у нее как будто даже весёлый. — Да замолкни ты уже, — ворчит Ингрид и наконец-то оглядывается по сторонам, пытаясь вспомнить где лифт. — Надоела. Мозг показывает ей синий экран смерти и отключается. — Окей, красотка, где тут у вас подъемник? — Сама разберёшься. — Супер, — сарказм придает сил и помогает собраться с мыслями. — Спасибо тебе огромное. На самом деле, это невероятно смешно. Она действительно стоит в холле небоскрёба посреди ночи и не может сообразить где лифт, попутно разругавшись в хламину с искусственным интеллектом. Фанфары. Туш. Занавес. Блядский цирк. — Кажется, она действительно на тебя дуется. — Это моя жизненная стратегия — отталкивать всех от себя подальше, — машинально отзывается Ингрид, стягивая с головы кепку и выжимая её. — Стоп. Она разворачивается на сто восемьдесят градусов (и даже делает это уверенно) и упирается взглядом в стоящего позади неё хозяина башни. — Ты должен быть наверху. — Это моя башня, я могу быть где угодно. Ингрид машинально отмечает, что он волнуется. И что она не слышала звуков лифта. Да и спускаться сверху это минут пять минимум, а то и больше. — Пойдем, — Сергей Разумовский улыбается тепло и немного нервно и протягивает ей руку. — Марго права. Ты действительно выглядишь нездоровой. В этот раз он полностью в черном. Черный в полутьме холла… Неудивительно, что она его не заметила. Надо же, не поленился спуститься заранее. Какая вежливость. Ингрид послушно принимает протянутую ей руку. И вздрагивает. Его ладонь теплая, но она знает — это только потому, что она свою от холода почти не чувствует. Это её рука — холодная… Как у трупа… Майя Котова, двадцать четыре года, не замужем, есть дочка четырех лет, работала в администрации кладбища… Они были благодарны мне. …не мешай тем, кто действительно способен справиться с серьезным делом… Вечно тебя везде слишком много, Гром. Это было мое дело. Тебе вполне подошли бы и холодильники! Мне следовало уволить тебя ещё после мусоровоза! …маешься по жизни как неприкаянная… Елена Климанская, двадцать пять лет, не замужем, есть годовалый сын, работала в службе такси… Я думал, что вы нормальная… Когда меня выпустят я подам на тебя жалобу, майор, и ты будешь на коленях молить прощения. Тебе даже ничего говорить не надо будет. …его смерть — это твоя вина… Светлана Жердина, двадцать один год, не замужем, есть дочка трех лет, работала в стриптиз-клубе… Ой, а мне сказали, что убийство поручено майору Грому… Вы просто такая же прогнившая, как и вся ваша система! Будешь ласковой — выбью для тебя подполковника. Неужели было так сложно успеть спасти моего сына?! Де-е-евушка, позовите уже наконец майора Грома и не донимайте меня своими бессмысленными вопросами! …занимайся своими домохозяйками… — Эй, майор… Ингрид стискивает зубы, гордо задирает голову и сжимает кулаки. Ногти с силой впиваются в кожу, но легче от этого не становится. Она не будет плакать. Только не здесь, не сейчас, не в этом лифте, не в присутствии свидетеля. Ничего страшного не случилось. Она уже давным-давно привыкла к подобной грязи. Мессия это просто один из множества ублюдков, кого она уже посадила. У Лёши — горе и состояние аффекта. Сурин расстроен, что у него отобрали дело. Стрелков не более чем один из череды таких же шовинистов и мудаков. Шовинистов и мудаков по долгу службы на ее жизненном пути всегда было и будет предостаточно. Как и мизогинии. И сальных поползновений. Федор Иванович говорил про увольнение не всерьез. Каштанового Человека она посадит. Чумного Доктора тоже. Горе потерявшей ребенка матери — вне всякого осуждения. Ну а Гречкин так и вообще — сдох. Вдохнуть, выдохнуть, закашляться — глубоко дышать до сих пор больно, как и двигаться, но на рёбрах цветёт синяк, а значит все не настолько плохо. Прорвется. В конце концов, у неё случались травмы и пострашнее. Вдохнуть, выдохнуть, снова закашляться, сжать кулаки еще сильнее — так, чтобы побелели костяшки. Она сильная. Она бронепоезд. Она… Она… —…у тебя всё в порядке? Она срывается. *** — У тебя все в порядке? Этот вопрос Ингрид задает, когда спустя некоторое время переступает обратно порог офиса. В её жизни в очередной раз все шло совсем не так, как она планировала. После того, как накрывшие с головой рыдания сошли на нет, ей сунули в руки снятый с самого же себя халат (кто вообще носит халат поверх одежды, — отупело думает девушка, сжимая пальцами черную в азиатские мотивы ткань) и, с почти отчаянной решимостью взяв за плечи, отвели в сторону душа. — У меня, вообще-то, чистая голова. — Ты холодная и мокрая как утопленница. То есть… я хотел сказать… — Проехали. Нет, на самом деле он сказал правильно: она действительно закоченела и промокла как проторчавшая черт знает сколько в воде покойница. Но ей неловко. И стало ещё более неловко, когда он хлопнул себя по лбу и, попросив подождать, со всех ног кинулся куда-то по коридору, чтобы спустя какое-то время присовокупить к халату спортивные штаны, футболку и полотенце. — Тебе так будет комфортнее, н-наверное, — выпаливает он скороговоркой прежде, чем она успевает открыть рот. — Просто ты девушка, а я нет, и я… пойду. В офис. Приходи потом туда, ладно? — Ладно, — выдавливает из себя Ингрид, ошарашенно хлопнув глазами, но Сергей уже был далеко — она слышала как он влетел во что-то, завернув за угол. — С…пасибо. Она не была уверена, но, кажется, её выводы о мотивах его приглашения оказались не совсем верными и это было… приятно. Ей все еще было пиздец как неловко от всего происходящего. Во-первых, она не привыкла плакать при посторонних — все свои срывы она могла по пальцам пересчитать, и каждый из них, не считая вот этого, последнего, переживала в одиночестве. Но в этот раз что-то идет не так. Нет, возможно, у нее и получилось бы быстро справиться со слезами, загнав их внутрь, если бы не ожидавший подобного Сергей продолжал стоять рядом как истукан… Но вместо этого он не придумал ничего лучше, кроме как протянуть руку и начать осторожно гладить по голове, тем самым не оставив ей никаких шансов подавить назревающую истерику. А теперь ещё и вот это вот. Как будто ему действительно… не все равно? От ощущения горячей воды на коже она начинает чувствовать себя лучше. Гром яростно натирает гелем для душа щеку, до которой дотрагивались пальцы Стрелкова (она уже привыкла к периодическим поползновениям такого рода, но каждый раз чувствует себя так же мерзко, как и в первый) и пытается переключиться мыслями на работу, чтобы вернуть себе привычную внутреннюю твердость, но не выходит: мысли скачут в разные стороны словно рассыпавшиеся мячики-попрыгунчики. Каштановый человек. Чумной Доктор. Ограбление с тремя трупами. Мессия. Забальзамированные дети. Фиксация. Расчлененные женщины. Стрелков. Генерал Прокопенко… они все ускользают от неё и единственная картина, которая крутится у нее в мозгу — апельсины, падающие куда-то в кромешную темноту короткими ярко-огненными вспышками. Ингрид трясет головой и волевым усилием выключает воду. Критическим взором осматривает гематому на ребрах и бинт, наложенный поверх ладони, которой она зажимала нож. Черт, больно. И даже ведь не вздохнешь нормально, потому что синяк сойдет только через пару недель как минимум. Хорошо хоть рана на лбу никак не дает о себе знать — да, ноет иногда, но от ее наличия ни горячо, ни холодно. Ничего, бывало и хуже. Прорвется. …Надевать на себя чужую одежду — странно, но другого выхода у неё нет: её собственная требует капитальной сушки, а в одном халате она действительно чувствовала бы себя хуже. Она поспешно развешивает вещи на батарею и возвращается в офис, находя дорогу по памяти (в принципе, это не так уж и сложно, когда коридор — всего один и ведет четко в один конец. Главное — не ошибиться с направлением, чтобы не уйти в другую сторону.). И обнаруживает, что что-то случилось, пока она продолжала играть в утопленницу. Потому что Сергей сидит на полу и вцепившись руками себе в волосы, раскачивается туда-сюда с совершенно безумным видом. Он бледный, тяжело дышит и у него разбита губа. У него не было разбитой губы до того, как она направилась в душ. Именно в этот момент Ингрид и задает тот единственный вопрос, который пришел ей в голову. — У тебя все в порядке? — Я повздорил с другом, — он откидывает голову назад и делает особенно глубокий вздох. Ингрид едва не отводит глаза в сторону. Она знает это состояние. Он совсем недавно вытащил из него её саму. — Я ударил своего лучшего друга. Я этого не хотел! Я просто… Гром не находит ничего лучше как подойти и присесть рядом, осторожно приобняв за плечи. Какая ирония — сначала он обнимал её в лифте, пока она пыталась справиться со своим срывом и душащими из-за углубившегося и сбившегося дыхания приступами кашля, а теперь вот она делает для него фактически то же самое. И неважно, что он только трясется словно в припадке и цепляется за нее так, словно она — спасательный круг для утопающего. Суть от разницы проявлений не поменяется. — Я уверена, что вы очень быстро решите все свои разногласия, — говорит она, утыкаясь подбородком в рыжие волосы. — Он наверняка поймет, что ты это не со зла. — Я не знаю как мне жить дальше, если Олег меня не простит… Он мой лучший друг, понимаешь? Мой лучший друг… — Он простит, — уверенно говорит она, на секунду прикрывая глаза. От него пахнет апельсинами. — Вот увидишь. Про себя она думает, что если Олег (очевидно — тот самый Волков, про которого говорила воспитательница) этого не сделает, то она самолично его отыщет и выпишет хорошего леща. С ноги. Потому что нельзя бросать друзей в таком состоянии. Где-то на задворках мозга возникает было мысль, а зачем Сергей вообще позвал ее в то время, когда к нему пришел лучший друг, но она сердито отмахивается от нее. Если бы они хотели чего-то такого, то у них была уже масса возможностей это сделать. Мало ли, может Волков просто задержался из-за дождя. — Он очень хороший, — Сергею наконец начинает становиться легче. Его уже почти не колотит, но хватку он по-прежнему не разжимает, хотя не то чтобы она была против этого. Больно конечно немного, из-за ребер, но это мелочи. Сейчас есть вещи и поважнее. — Просто ему не нравится, что я общаюсь с тобой. Ты — полицейская. Часть системы. Он считает, что я предаю наши идеалы и тем самым обесцениваю все, что успел сделать. — Ты всегда можешь… — Нет, — он наконец-то отстраняется, но тут же хватает ее за плечи, заглядывая в глаза. — Я сам. Решаю. С кем мне обща… Что это у тебя? — Где? — пытается свалять дурака Ингрид, с трудом удержавшись от того, чтобы закатить глаза. Ну подумаешь — царапина почти как у Гарри Поттера. Ну и что в этом такого? Не смертельно же. — Здесь! — он тыкает пальцем ей в лоб. Ингрид думает, что этим все и кончится, но просчитывается. — Что это? — повторяет он, хватая ее за травмированную руку. — Что это?! На долю секунды ей кажется, что его сейчас удар хватит. — Да чего ты кипишишься? Ну… приложило слегка на службе, бывает. Ничего страшного. — Кашляешь ты тоже из-за этого, да? У тебя что-то с дыханием, а ты даже к врачу не ходишь! — Я была у врача. Это правда. Пришлось пойти после той истории с Мессией. Ей просто не оставили другого выбора. — С моим дыханием все в порядке. Это просто… синяк. Большой, да. Противный. Но синяк. — Ты могла погибнуть! — Это моя работа — ловить ублюдков. И да, это небезопасно, но кто-то же должен рисковать, чтобы другие спали спокойно. Это был мой выбор и я знала, на что иду. — Знаешь, — у него резко сникают плечи. Ингрид молча наблюдает за тем, как он опускает голову и прикусывает губу. — Если бы все были такими как ты, мы жили бы в совсем другой стране. Он говорит тихо, почти что шепчет. Его ладонь до сих пор сжимает ее запястье. Ингрид невольно улыбается, и, поддавшись неожиданному порыву, протягивает руку и дотрагивается до его лица самыми кончиками пальцев. Он выдыхает чуть слышно и прижимается к ним щекой, прикрыв глаза. За панорамными окнами — далекие огни домов, которые расплываются и тонут в дожде и тьме. Над Петербургом гремит гроза. — Спасибо, что ты приехала, — говорит он спустя какое-то время, наконец-то отпуская её. — Я боялся, что ты откажешься. — На твое счастье я была раздолбана просто в хлам. — Почему? Нет, оно было видно, правда. Но… почему? И Ингрид рассказывает, хоть и не может думать о том, что совершает очень большую глупость. Они все еще можно сказать едва знакомы. Нет никаких гарантий, что ее откровенности не прилетят потом ей же в спину. Но интуиция то ли молчит, то ли просто предупреждать не о чем. Она устала, она просто чертовски устала от всего этого. …Они так и проводят в офисе весь остаток ночи — за разговорами. Между ними — полумрак комнаты, две чашки с чаем и бутылка шампанского, от которого обоих разносит пусть и самую малость, но в хламину. На стенах горят искусственные камины, а сидеть на здешнем диване куда удобнее чем на том, который стоит у нее в квартире. — …у любого серийщика есть фиксация, которой он руководствуется, когда совершает очередное убийство, — говорит Ингрид откинувшись головой ему на плечо и лениво прокручивая недопитый бокал между двумя ладонями. — Например, восстановление справедливости, как у Чумного Доктора. Или сохранение невинности, как у Мессии. А еще, года четыре назад, был тип, который свихнулся на предвкушении. Для него самым важным был именно период перед убийством. Он даже посылал жертвам картинку с тем способом, которым они умрут, под видом рекламы. Например пруд, или фотографию автомобиля… — Зачем? — Особая изюминка. Вроде как у них была возможность спастись… на самом деле нет, конечно. Он всегда следил за ними заранее. Узнавал их ритм жизни, планировал… Может быть даже ждал на лестницах иногда, совсем как ты в наши первые три встречи… — она вдруг осекается, осознав, что именно она сказала. — Но конечно же я совсем не имела ввиду то, что ты — маньяк. Сергей ничего не отвечает, только тихо смеется. От него пахнет апельсинами. И он слушает. Не перебивает, не спорит, не ставит ее слова под сомнение. А еще время — четвертый час ночи, точнее утра, и ей бы в морг успеть подъехать как можно раньше… — Кстати, к тебе скорее всего снова придут по делу Доктора. — Но я не смогу рассказать ничего нового. — Мистера Пидорскую улыбку это не интересует. Он уверен, что все что я собрала своим непосильным трудом — херня и намерен начать все с самого начала. Так что… — она взмахивает бокалом и случайно проливает шампанское. — Готовься к тому, что он появится в этой башне уже сегодня. Сергей в ответ зарывается лицом в ее все еще влажные после душа волосы и тихим, но каким-то пугающе холодным тоном произносит всего два слова: — Не появится.